Меня готовы были качать, потому что пить, вроде, было уже не за что, а тут я пре¬поднес такой роскошный подарок. К счастью, теперь уже моему, настало время ехать на торжественный ужин. Торжественный, а не просто ужин, так как пред¬стояло награждение правительственными наградами. Столов и народу стало еще больше, меню не помню, кажется, изменилось. Хотя какая разница, положить в себя что-либо все равно уже не мог, только влить. Прежде, чем награждать орденами и медалями, генерал-лейтенант вручил погоны и поздравил несколько человек с оче¬редными званиями. Жахнули - и очень крепко - за каждого. Нашего генерала награ¬дили медалью. Под восторженные аплодисменты он положил ее в стакан, кото¬рый тут же наполнили до краев. Я сидел рядом, смотрел на него снизу вверх и думал: « Всё, сейчас он умрет, прямо здесь, на глазах у всех. Красная смерть на миру. Целый день он издевался над своим сахарным диабетом, это уже лишко¬вато». Я серьезно ошибался. Он выпрямился, приподнял подбородок, открыл рот и медленно вылил куда-то в себя содержимое стакана, не сделав ни одного глотка. Это, я вам скажу, Искусство! Его лицо стало покрываться здоровым крас¬ным румянцем, тело налилось видимой мощью, рядом со мной стоял очень креп¬кий, здоровый, свежий человек, только что сделавший утреннюю зарядку. Гор¬дость наполнила мои глаза влагой, даже мне стало ясно, что наша армия непобе¬дима.
Утром, лежа на полу в одежде, долго смотрел в потолок, пока не понял, что это потолок моей квартиры, а когда понял с дрожью в голосе прошептал: « Господи! Спасибо тебе за то, что ты сохранил мне жизнь! Слава тебе Господи! Я живой! Неужели это возможно?!» Позвонил на работу, попросил три дня, меня даже не спросили ни о чем, возражать не стали. Потом мне позвонил генерал:
- Спасибо тебе, проверяющий уехал страшно довольный, сказал, что долго будет вспоми¬нать о тебе и гранотомете. Ты как? В форме?
- Конечно, конечно, я в форме.
- Ну и отлично!
- Я тоже помню об этой проверке, - сказал генерал и грустно улыбнулся. - Ты зачем здесь? - Не знаю.
- Тогда иди, здесь не надо долго задерживаться. Если только насовсем. Но тебя еще ждет дорога, там за воротами. Иди, там сейчас солнце.
Выхожу из дома, отодвигаю калитку, за ней день, добрый, солнечный, мягкий. Шагаю на тропинку, она легко угадывается под толстым одеялом опавших листьев. Иду, не приподнимая ног, нравится, как шуршат листья, очень похоже на медленные весла лодки в тихой стоячей воде одинокого озера. А может, мне про¬сто так хочется, чтоб эти звуки были похожи на звуки затерянного озера и предлетар¬гического леса. Скоро ляжет снег, а пока последние нечаянные видения.
- Пап, журавли летят, - сказала Наташа, глядя в потолок, и тут же уснула.
Тропа втыка¬ется в дерево, широкий ствол раздваивается почти у самой земли, можно шагнуть в развилку и идти дальше, а можно обойти, но ни то, ни другое не для меня. Я смогу пройти вперед, только если срублю один из стволов. Не люблю рубить де¬ревья с той самой с последней осени с отцом. Мне четырнадцать лет. Осину, под¬ходящую для того, чтоб из нее можно было выпарить долбленку, мы нашли почти у самой дороги. Отец сел на землю, закурил беломорину, а мне сказал:
- Давай, руби.
Я легко вогнал лезвие топора в мягкий ствол, потом ударил еще и еще, по¬летели щепки, из-под коры пахнуло холодной терпкой влагой. Взял щепку, лизнул. Осина горько плакала.
- Ей уже много лет, - сказал отец. - Пройдет пара годков, и она начнет медленно гнить и умирать, настанет время, когда превратится в труху, и ее не возьмут даже на дрова, а тут судьба дарит ей возможность стать лодкой и бередить гладь воды, вдыхая предутренний туман. Она будет жить, и жить по¬лезно. А оставшуюся часть распилим на дрова. В доме будет тепло. Разве плохо то, что тебя уже нет, а от тебя все ещё тепло?
И еще сказал, что в жизни часто придется рубить, рубить сквозь слезы, правда, чаще сквозь свои.
И сейчас тоже я должен идти, идти через свою боль. Правый ствол звенит под ударом, он высох и звенит, словно металл, топор отскакивает, но я знаю, что не сдамся. Моя тропа ждет.
- Как тебе живется в этом мире?
- Мне комфортно в нем.
- А мне все время гру¬стно и тревожно. Кем ты себя чувствуешь?
- Я солнышко, большое, светлое, ра¬достное.
- А я большая усталая птица, подо мной серый безбрежный океан, он вот-вот взметнется бурей к накрывшим его тучам, а вокруг, насколько хватает глаз, нет острова, на котором можно было бы передохнуть.
- Ты не хочешь его увидеть? Остров есть всегда, надо только очень сильно захотеть. Для начала пе¬рекрась серый цвет в лазурный, раздвинь облака, брось лучи солнца в синь воды, опусти в неё руки, почувствуй, как она тепла и ласкова. Знаешь, когда мне бывает лучше всего?
- Когда?
- Когда я живу в том мгновении, в котором нахожусь, когда растворяюсь в нем, не думая о том, что вчера, что завтра. Сейчас я здесь, с тобой и я Солнце! - Мы с Таней сидим на её засаженной цветами, покрытой летним теп¬лом лоджии.
Все-таки, если время не остановилось, каждая дорога приводит тебя к цели, если идешь. Моё время ещё не остановилось, я прошел это бесконечное болото, за-кончилось оно. Я молодец, я выдержал! Полпути. Теперь лес, он совсем не та¬кой жесткий, как болото, он мягкий, в нем теплее, может, на градус, может на два, но здесь легче, легче дышать. Интересно, сколько времени? До полуночи ещё два часа. На болото ушло пять. Впереди еще столько же? Хорошо бы. Двенадца¬тый час в пути, когда шел туда, прошел этот кусок за три. Отдохнуть, отдохнуть бы. Присесть на это упавшее дерево и закрыть на полчаса глаза. Хотя бы минут на десять. Отдохну и пойду быстрее. Может, минут пять. Буду смот¬реть на часы. Поворачиваюсь спиной к дереву, прячусь, пытаюсь сесть, сзади раз¬дается шум, и что мягкое, но сильное, бьет между лопаток. Поднимаюсь, смотрю назад, к верхушке дерева взлетает сова.
- Бахус, разве так бывает? - надо идти.- Давно не вспоминал тебя, Бахус, а вот уже второй раз. Получается - скучаю. Что там с нашим домом? Лампа догорела или все еще горит? Мои шары ушли, а твои остались? Или у тебя их и не было? Не может быть. Я только потом понял, что это была моя совесть и не только она. Много чего в них того, о чем бы не хотелось вспоминать, ты - то знаешь, что поле любой жизни вспахано не идеально, встречаются на нем и неровные борозды, и их не перепашешь, плуг уже впереди. Как-то был на концерте оперных певцов, исполняли различные арии, участники непроизвольно соревновались между собой, концерт был прекрасен. Чтобы совсем раствориться в звучании голосов, закрывал глаза. Ты не поверишь, Бахус, что я увидел. Не знаю, что, может быть, души. Молодые артисты лучились светом, вокруг их тела, вокруг их головы виделась яркая притягивающая аура. Они приподнимались и парили над сценой. Вместе с возрастом исполнителей менялся их цвет - от серого до совсем черного. И хотя я знал, что они двигались, в моем видении их фигуры монолитом врастали в пол. Совсем неожиданно предстала передо мной женщина средних лет, я увидел её полностью обнаженной. Чувственное, красивое, сформировавшееся тело молочного цвета с большим темным пятном внизу живота и таким же темным пятном на месте головы, они постепенно увеличивались и бледнели, пока не слились в одно светло - серое статичное пятно. Подумалось, что она совсем не так счастлива, как видится восторженному залу.
Как-то странно все происходит, Бахус. Это я про борозды, кажется, что в юности их должно быть больше кривых и испорченных, в нас еще нет житейской мудрости, потому и совершаем множество глупых ошибок. Но они не перекрашивают нас в черный цвет. Перекрашивают не ошибки, а поступки, взрослые, осознанные. Вечером после концерта, лежа в постели с закрытыми глазами, я осторожно поднялся к потолку и посмотрел на себя. Я всё ещё глуп, Бахус! И совсем об этом не жалею.