Г Л А В А 4.
П Р О К У Р А Т У Р А
Заканчивался октябрь 1980 года.
В пятницу, уже около шести вечера, Женя бежала по бульвару линии Васильевского острова в сторону Большого проспекта. Время поджимало. Она должна была быть в прокуратуре в пять, но во второй половине рабочего дня вышла неприятность. Алевтину вызвал начальник их снабженческой конторы – Блинов и она, минут через десять, вернулась в кадры пунцового цвета и положила перед Женей на стол бланк прокуратуры, с напечатанным на нём письмом в Главк. Евгения вросла в одноногий, вертящийся стул, на котором сидела за пишущей машинкой.
- Иди, вызывают!
О произошедшем ЧП уже все знали от секретарши – Иры Левицкой.
- О чём ему говорить можно, Алевтина Фёдоровна?
- Не психуй. Законно всё, ты ведь такелажницей оформлена. Не их собачье дело – твоя халтура. Я сказала, что знать не знаю, где ты по совместительству работаешь. Он, оказывается, ещё с утра Зубровскому на подпись это письмо принёс. Тот первый и заметил. Ты что, говорит, теперь у сыскарей служишь?
У Евгении затряслись поджилки. Уходить с этой работы очень не хотелось. От дома близко, да и Алевтина – золото, без звука терпела её «обеды» по полтора часа. Женя успевала за это время сбегать домой, накормить Дашу и, хоть немного помочь ей с уроками. Дочка училась во втором классе, но от продлёнки категорически отказывалась. Уходила с работы Женя на час раньше.
- Иди, не тяни время, обойдётся, - подбодрила её Алевтина.
Кабинет начальника маячил долговой ямой, в которую, как казалось Евгении, её тащат волоком. Блинов соответствовал своей фамилии. Он сидел в директорском кресле и по ширине был не намного уже своего огромного письменного стола. Распахнутые настежь, синие и лучезарные, как у женщины глаза, бури не предвещали.
- Алексей Борисович.., - начала Женя, готовя в уме оправдательные аргументы.
- Ладно! Вы что, Евгения Владимировна, в прокуратуре вечером работаете?
- Приходится. Второй год уже. Жить то надо. У них рабочий день до ночи. Извините, бога ради, больше не повторится. Бланки перепутала.
Женя знала, что полтора года назад, предшественник Блинова был арестован в этом кабинете работниками прокуратуры за какие-то махинации и, что дело ещё не закончено.
- Надеюсь! – пробуравив её синим лучом, проворчал Блинов, - ну что ж... идите, в прокуратуре ждать не любят.
По лицу Евгении поползла улыбка. Стараясь не стукнуть дверью, она выскользнула из кабинета.
Секретарша с напряжением ждала её выхода.
- Ириша, сигареты есть?
Ира утвердительно кивнула головой.
- Пойдём курнём, - Ирина с готовностью сорвалась с места.
Сидя на лестнице в дерматиновых креслах на железных ножках и, затягиваясь по два раза кряду, они отводили душу.
- Сами виноваты, вечно стрелочников ищут. Ни один не заметил. Подмахнули, не глядя, а ведь три подписи было, - возмущалась Ира, - ну Зубровский и выдал по первое число! Прилетели, как настёганные – откуда, кто? Пришлось сказать. Не боись, они теперь тебя сами бояться, - секретарша ядовито ухмыльнулась. Жене было не до смеха. Потушив окурок, она пошла одеваться - пора было на вторую работу.
С трудом открыв тяжеленную входную дверь, Женя через две ступеньки побежала по лестнице. В канцелярии прокуратуры, где стояла её пишущая машинка, было полно народу. В папке с работой лежала груда документов, которые нужно было напечатать.
- Господи, опять эта - по гражданским делам накидала целый ворох. До ночи сидеть придётся. Из груди поднялась горячая волна раздражения.
- Добрый вечер, Женечка! – приветствовали её следователи.
- Здравствуйте!
Она сняла пальто и уселась за скрипучую и дребезжащую, как немазаная телега, «Украину». Работа немного успокоила. Прислушалась к разговорам. Обсуждалось происшествие на одном из заводов района.
- Пять человек рабочих умерли сразу, - рассказывал молодой, с густыми русыми усами, следователь Сомов, - двое в больнице, а один живой, пока не умер.
- Ты же говоришь, что они десять лет эту смесь лакали, - вмешалась в разговор начальница канцелярии, бывший следователь, советник юстиции на пенсии. - Почему же сейчас такая реакция?
- Выяснили, Галина Николаевна, что ГОСТ жидкости, из которой они спирт вытягивали, совсем недавно поменяли. Рабочие об этом не знали и перетравились. Да вот и вещдок, - взяв в руки пустую бутылку из под бормотухи, показал Сомов.
- Интересно, хоть понюхать – что за гадость?
Он вытащил полиэтиленовую пробку и поднёс к носу. Женя подняла глаза, все остальные смотрели тоже. Сомов нюхал, а его пышные, русые усы скручивались мелкой спиралью. Следователи расхохотались.
- Что такое? - удивился Сомов.
- Да ты на усы свои посмотри. Вот это да! А один ещё и жив остался!
Евгения подумала о муже – каким он сегодня пришёл с работы? - и опять уткнулась в бумаги, исписанные неразборчивым почерком. Глаза боятся, а руки делают. Через пару часов интенсивной работы, осталось два небольших документа.
- Всё! Хватит на сегодня! Остальное завтра на работе сделаю.
Положив работу в сумку, Женя оделась. Начальница канцелярии уходить ещё не собиралась. Она была одинокой, торопиться ей было некуда.
- Ну, я пошла! Всего хорошего, Галина Николаевна.
Та подняла от стола седую голову и улыбнулась:
- До свидания, Женечка, до завтра!
У лестничного окна стояла худая, в накинутом на плечи пальто, женщина и курила в кулак, как солдат в окопе. Не обратив на неё особого внимания: «Мало ли здесь несчастного народа бродит!» - Женя продолжала спускаться.
- Женька! Остапенко! Ты что ли? – услышала она за спиной забытый и, вдруг полоснувший знакомой тональностью, голос.
Обернулась. Так и есть – Римка Шиклинская!
- Привет, Женька! Ты то что тут делаешь? – вернувшейся из юности интонацией, удивлялась Римма.
- Работаю… по совместительству. И я теперь Зотова. Ты же знакома с моим мужем.
- Помню, помню. Это по старой привычке. Да и я не Шиклинская.
Они смотрели друг на друга не отрываясь.
Жизнь развела их в разные стороны десять лет назад. Сколько же «воды утекло» с тех пор и сколько лет они знакомы?! Двадцать один год, - со школы. Боже мой, как давно это было. Как они тогда верили в будущую красивую, наполненную прекрасным и великим содержанием жизнь!
В их классе Римка была признанной поэтессой. Она могла написать стихи на любую тему, какую бы ей не задали, с необыкновенной лёгкостью. У Жени с этим было значительно хуже. Для того, чтобы написать стихотворение она должна была пропустить впечатления через жернова души, пережить их и даже омыть слезами. Она считала Римку исключительно талантливой и восхищалась её способностью к творчеству.
В двенадцать лет Римка была влюбчива, как кошка, но за этими её детскими влюблённостями просматривалась уже, знающая, чего ей хочется, женщина. Она квохтала над своими избранниками, как курица над цыплятами. Тогда Женю Остапенко это жутко бесило и они часто ссорились, но, несмотря на эти трения – были закадычными подругами.
О чём только они не мечтали и чем только не хотели пожертвовать во имя счастья человечества! Какие мечты, какие надежды! Вместе они пережили и первые крушения иллюзий. Тогда им было по восемнадцать лет...
Дело было в начале августа. Женины родители с сестрой Лёлей уехали на юг к морю. Женя захотела остаться дома.
В один из дней, вечером Жене позвонила Римма и объяснила, что у неё большой праздник – опубликовали её заметку в одной из Ленинградских газет. Девушки решили отметить это замечательное событие. Собрались у Жени: пришла Римма и ещё двое мальчиков их возраста, хороших знакомых, интересующих литературой.
Женины родители занимали две большие смежные комнаты в коммунальной квартире, где жила ещё одна семья. Чтобы не побеспокоить соседей, молодые люди разговаривали в полголоса. Пили чай с маленьким тортом за рубль двадцать семь копеек. Читали стихи, делились своими планами на будущее.Неожиданно раздался продолжительный, резкий звонок во входную дверь. Женя посмотрела на часы – половина третьего ночи.
- Кто это? – удивлённо спросила Римма.
- Да сосед, наверно, с очередной гулянки явился, - не почувствовав опасности, ответила подруга.
Через минуту, прогромыхав по коридору подкованными сапогами, в комнату ворвались пять, одетых в милицейскую форму, мужчин.
Друзья остолбенело сидели на стульях, потеряв дар речи.
- Кто хозяин? – зарычал офицер.
- Я-а-а, - дрожащим голосом пролепетала Женя.
- Где мужики?
- К-к-к-какие мужики?
- Ты мне тут невинность из себя не разыгрывай?
- В-о-т, - Женя повернулась к ребятам, испугавшимся не меньше девушек.
- Издеваться надо мной вздумала? Где они?!
Поняв наконец, о чём идёт речь, Женя, сдерживая слёзы, выпалила:
- Под кроватью, под диванами смотрите, они там!
Римка выскочила вперёд и прикрыла её собой.
Дверь в комнаты была открыта, за спинами милиционеров маячила жирная физиономия, ухмыляющейся соседки, толстенной корявой бабы Лидухи Карасёвой.
Поняв, что вызов ложный, офицер потребовал документы у мальчишек. Документов не оказалось. Приказав им следовать за собой, он, махнув своим подельникам, двинулся к выходу. Римма с Женей, чтобы не оставлять друзей в беде, накинув плащики, последовали за ними. На лестничной площадке из приоткрытых дверей выглядывали заспанные, любопытные физиономии жильцов соседних квартир. Шуму было наделано много. Внизу стояла милицейская машина, в которую затолкали ребят. Девушки припустили следом. К шести часам мальчишек освободили. Измученные, униженные Женя с Риммой вернулись в квартиру. Дверь была заперта на крюк. Соседи отдыхали после «трудов праведных».
В этот же день Женя послала телеграмму родителям. Долгие попытки выяснить – что же произошло, результатов не дали. Никаких документов на выезд наряда милиции – не было. Офицер, который издевался над ними в ту ночь, глядя на Женю в упор, уверял отца, что никогда не видел её раньше.
Так в душах восемнадцатилетних подруг впервые проснулось, ещё не осознанное, но уже вполне прочувствованное ощущение подлости власти.
- Как ты здесь оказалась? – очнувшись от воспоминаний, спросила Женя, докурившую, наконец, дешевую. вонючую сигарету, Римку.
- Петрову моему вооружённое нападение на милиционера инкриминируют, срок не шуточный. Вот я и пытаюсь его отмазать. Следователь хороший, помогает советами. А ты посодействовать не сможешь?
- Да я тут последняя спица в колеснице. А что случилось-то? – глянув на часы и махнув на время рукой, поинтересовалась Женя.
- Обычное дело – напился. Он поэт – стихи пишет. Никто даже посмотреть не хочет, не говоря уже – напечатать. Лапу надо иметь. Бабушка милицию вызвала. Приехали трое – лица каменные, за руки хватают, пугают. Наболело, а тут, вообще, с грязью смешали. У Саши рапира была, он её из-под кровати вытащил и на милиционера. Когда его забрали, я и значения не придала – рапира тупая, у неё конец с напайкой. Думала подержат день и выпустят, а тут видишь, как дело обернулось...
- Ты на учёте в психдиспансере состоишь? – вдруг без всякого перехода спросила Римма.
- Нет, - не успев удивиться, ответила Женя.
- Напрасно.
- А ты, что – состоишь?
- Конечно. – лицо Риммы было совершенно серьёзно. – Вот пытаюсь доказать, что в этой истории я во всём виновата, а с меня взятки гладки , за свои поступки отвечать не могу – больная!
Женя всмотрелась в её черты. Римка на год старше, значит ей тридцать три. Когда-то нежно-розовая бархатистая кожа – бледно серого цвета. У глаз сеть мелких, резких морщинок. В углах узкого, теперь опущенного небольшого рта, тёмные складки.
Как можно деликатнее, чтобы, не дай бог не обидеть, спросила:
- Риммочка, когда же ты так заболеть успела, из-за чего?
- Ты на счёт психдиспасера? – улыбнулась Римка. – Да я и не больна вовсе. Так получилось.
- Как это?
- Да очень просто – нужно было.
- Как это – нужно? – изумилась Женя ещё больше.
- Чтобы из партии и с работы не выгнали.
- А ты, что – партийная?
- Мне без этого нельзя. Работа такая – журналистская.
- Ну и что?
- Ну и то! Вякнула лишнее о «партайгеноссах», а потом испугалась. Изобразила сумасшедшую: «Аннушка уже масло разлила, Аннушка уже масло разлила…!» - помнишь Булгакова? – улыбнулась Римка.
- Приехала «03», под белы руки и в психушку. А там – кошмар! Думаю – плевать на всё – признаюсь. Говорю – нормальная я, испугалась, что с работы погонят вот и изобразила помешательство.
- Все, - говорят, тут нормальные. К койке привязали и неделю закрыть голову одеялом не давали, чтобы хоть морды надзирательницы не видеть. Кружки, ложки на цепях, какими собак к будкам привязывают.
Чуть, что – бьют. Думала, действительно, с ума сойду. Хорошо, что потом в общую палату перевели. Насмотрелась я там, на всю жизнь научили свободу любить.
- И много там таких женщин? - прошелестела Женя.
- Да нет, я одна политическая была, - задиристо, как в юности рассмеялась Римка. – Все остальные на сексуальной почве. Мужики пьют по-чёрному, а бабы с ума сходят. Помню одну жену офицера. На Московском вокзале поймали – за три рубля продавалась. Не из-за денег же? Ужас!
Помолчали.
- А теперь как? – поинтересовалась Женя.
- Нормально – работаю. Теперь живу с «маниакально-депрессивным психозом». Как видишь, даже пытаюсь пенки с него снимать.
Став опять серьёзной, Римка заторопилась.
- Извини, Жека, мне идти надо. Следователь ждёт. Я ему печатать «дела» помогаю, надеюсь , что и он мне поможет.
Женя посмотрела на часы – половина десятого. Дашенька заждалась совсем. Они расцеловались, пожелав друг другу держаться в этой «собачьей» жизни. Забыв обменяться адресами и телефонами, разошлись.
Было уже совсем темно. Редкие фонари почти не разгоняли промозглый осенний мрак. После холодной, неотапливаемой лестницы, где разговаривали женщины, в сырой хмари улицы дрожь пронизала всё тело. От голода сосало под ложечкой. Женя бежала мимо, до кирпичика знакомых домов. В голове стучало: «Зотов, наверно, уже дрыхнет. Чёрт с ним, лишь бы трезвым был. С утра, вроде, не опохмелялся. Может, пронесёт! Когда же всё это кончится – напиться бы самой вусмерть!
Вот и родная подворотня. Женя подняла голову. На кухне в окне – две фигуры: одна большая, другая маленькая замахали руками. Пересиливая усталость, перемахивая через две ступеньки, добралась до пятого этажа. Открыла дверь. По длиннющему коридору питерской коммуналки неслась, расставив ручонки, её восьмилетняя дочка – Даша, за ней, улыбаясь, шла соседка Зина Латышева, небольшая, ладно и крепко сбитая, краснощёкая женщина лет сорока.
- Ну вот! Что я тебе говорила, Дашенька? Жива твоя мама. Исплакалась твоя дочка, не зло укорила Зина, - придумала, что ты под машину попала. Ладно, ладно, не переживай, мы тут без тебя и пообедали и поужинали. Вкусно было, Дашуня?
- Вкусно, тётя Зина, - подняв круглую мордашку, рассмеялась Дашенька.
Женя обняла и прижала к себе свою дорогую, ненаглядную девочку.
О Господи! Грехи наши тяжкие!