Г Л А В А 2.
БОЛЬНИЦА
В широком и очень длинном коридоре, выкрашенном какой-то непонятного цвета краской, толпилось человек двести женщин. Они стояли около стен и в проходе, в основном молча, но некоторые из них тихо переговаривались. Здесь были молодые, среднего возраста и совсем юные девушки.
- Я проверяла, впускают по три человека. Буду держать тебе очередь, а ты лови тачку и быстрей домой за паспортом. Успеешь! – настойчиво убеждала Женю её сестра – Лёля.
- Да ты что, раздумала что ли?! Жека – не дури, не ты первая, не ты последняя. Я тебе говорила, что здесь паспорт нужен. Не волнуйся ты так, поторопись!
- Подожди минутку, Лёлечка.
- Мутит? Господи, где же здесь туалет…
- Ничего, Лёля, уже лучше. Немного отдышусь, - прижавшись лбом к холодной, обшарпанной стене, попросила Женя.
- Ну, я пошла.
- Возьми машину, три рубля – не деньги, от смерти не спасут, - напутствовала Лёля.
Очередь двигалась быстро Через два часа почти половина женщин уже прошли через горнило трех хирургических кабинетов. Держались все по-разному: одних вывозили на каталках и они с закрытыми глазами, прижимали к лицам вату, смоченную нашатырём, другие шли сами – кто медленно, держась руками за стенки, кто довольно бодро, с видимым облегчением.
Когда из толпы ожидающих вызова осталось не больше пятидесяти человек, по коридору лихорадочно забегали медики.
- Прободение! – тихо и зловеще пронеслось по очереди.
Из двери одного из кабинетов выехала каталка. Рядом шла медсестра и несла капельницу, прикреплённую иглой к руке, лежащей без сознания, женщины.
- В операционную повезли. Совсем молодая. Теперь удалят всё – много, видать, скаблёжек сделала, - с ужасом глядя на несчастную, перешёптывались ещё ждущие экзекуции.
- Ни пуха, ни пера! Хоть бы не зарезали до смерти! Им что? – одной больше, одной меньше. Мужика бы сюда хоть одного. Вот визгу то было бы, - пытаясь отвлечься от подкатывающего к сердцу страха, невесело шутили в очереди.
Лёля слушала эти разговоры с таким же ужасом, как и остальные и, проводив глазами каталку с искалеченной женщиной, тем не менее всё время поглядывала на, ведущую в отделение дверь.
- Господи, неужели не успеет, потом опять анализы по новой сдавать – это, по меньшей мере, пять дней, а срок уже поджимает, потом и делать никто не возьмётся.
Прошёл ещё час. Троих вызвали и, от возбуждённой толпы женщин, осталась одна – девушка лет шестнадцати.
- Следующие!
В этот момент Женя, запыхавшись, влетела в больничный коридор. Лёля перекрестила ей спину, минуту постояла, глядя на захлопнувшуюся дверь, и пошла к выходу.
Женя растерянно остановилась посередине комнаты с белыми стенами. Врач, немолодая женщина, с усталым и злым лицом тёрла щеткой руки над раковиной под сильной струёй воды. Халат на груди и животе был густо забрызган кровью.
- Имя?
- Зотова Евгения Владимировна.
- Есть такая. Надевай чулки, - не оборачиваясь, приказала она резким, сердитым голосом.
Женя судорожно стала шарить глазами по стульям – чулок нигде не было видно.
- Извините, пожалуйста, но я не могу найти…
Врач раздражённо повернула голову.
- Да, вот же они! – показала она на белые тряпки, валяющиеся на стуле.
- Ты что – придурочная?
Женя, не отвечая. натянула чулки.
- Сколько лет? – последовал вопрос.
- Двадцать пять, - еле сдерживая слёзы, проговорила Женя.
- Роды, аборты?
- Одни роды, абортов не делала.
Врач с удивлением воззрилась на статную фигуру молодой женщины.
- На стол ложись!
Женя огляделась – операционного стола не было.
- Ну что стоишь, как столб? – уже кричала врачиха. – Идиоток каких-то присылают. Малахольная! Сюда ложись – в кресло.
- Так и говорите - «в кресло», привыкли девчонок кромсать, которые с малолетства обо всём знают, - тоже закричала Женя, поднимаясь по ступенькам на пытку.
- Когда будет больно – скажешь, - проворчала врачиха, начиная операцию.
- Не ваша забота, уж как-нибудь без вашего сочувствия обойдусь, - не скрывая ненависти, процедила пациентка.
- Какие мы нежные, не скажи ничего! Тут вас тысячи проходят, с каждой не насюсюкаешься, - мешая внутри Жени какой-то железкой, продолжала возмущаться и отводить душу врачиха.
- Нашатырь и каталку, - приказала она медсестре, не проронившей ни слова во время ожесточённой перепалки.
- Не стоит беспокоиться, а то надорвётесь от жалости, - сползая с кресла и хватаясь за поручни, уже чуть слышно прошипела Женя.
- Ну иди, иди, не заплутай – твоя палата номер шесть.
- Вот и последняя, - встретили её в палате, уже отошедшие от боли, женщины.
- Ничего, потерпи, сейчас «грелочку» со льдом положим. Через часок другой будешь, как новенькая. Ты что первый раз здесь?
- Угу, - промычала ослабевшая Женя, измученная пережитым кошмаром.
- Привыкай. Не так страшен чёрт, как его малюют. Такая уж наша бабья доля. Мужикам что? – им не мучиться рожать, сунул, вынул и бежать, - рассмеялась пышнотелая блондинка, лежащая на кровати, стоящей рядом.
- Больно очень…
- Больно! Муж то есть?
- Есть.
- Вот и заставь его предохраняться, чтобы не было больно.
- Заставишь их, как же! – донеслось с кровати, придвинутой к окну. Они из без этого не каждый раз могут, а ты «предохраняться!»
Женя подняла голову. Говорила разбитная, симпатичная бабёнка лет тридцати пяти.
- Ну что смотришь – разве неправду говорю?
Раздался саркастический смех. Смеялись все одиннадцать женщин, лежащие в палате.
- А ты, - обратилась разбитная к Жене, - оклёмывайся быстрей – скоро обед, надо поесть, а то к вечеру с голоду помрёшь.
Женя закрыла глаза и провалилась в тёплую, бездонную яму.
Столовая, по всей видимости, была когда-то актовым залом военно-педагогического института, в здании которого на Лермонтовском проспекте, располагалась теперь городская женская больница.
В центре огромной комнаты стоял котёл. Пожилая, грубая, как грузчик в магазине, санитарка разливала по алюминиевым мискам жидкую похлёбку из серых капустных листьев. Получившие свою порцию женщины, отходили, обжигая пальца о накалившуюся от горячего варева, посуду. Столов было мало. Почти все ели стоя.
Женя осторожно попробовала, не внушающую доверия, жидкость – горячая вода. Очень хотелось есть – пришлось глотать то, что дали. На второе, в такие же алюминиевые только мелкие миски, та же санитарка кидала мизерные порции склизкого капустного месива. Несмотря на тошнотворный запах пищи, почти все женщины ели с аппетитом. Истощение от беременности давало себя знать. Очень немногие обедать не ходили – ели своё, принесённое с собой или переданное родными.
От горячего стало тепло. Тошнота, так мучившая три месяца, понемногу начинала проходить.
Женя улыбнулась про себя уже без прежнего страха.
- Слава богу, что всё позади. Надо домой позвонить, Паша, наверно, ждёт звонка.
Телефонных автоматов было два. Около них толпились две такие же огромные, как и в столовой, очереди.
Женя встала за очень худенькой, среднего возраста шатенкой, и стала терпеливо ждать.
Женщины разговаривали громко, не выбирая слов и не скрывая эмоций. Все здесь были повязаны единой бабьей нерадостной реальностью. Делились двухкопеечными монетами и оскорблёнными или радостными чувствами.
Наконец «худенькая» набрала номер и произнесла: «Слава, это я. Я из больницы», и замолчала, видимо слушая, о чём он ей говорит. Не прошло и минуты, как она расплакалась и повесила трубку.
У Жени сжалось сердце. Дрожащими пальцами набрала домашний номер. Долго никто не подходил. Она уже собиралась освободить телефон, как зуммер смолк и послышался голос её любимой соседки Зины Латышевой.
- Зина – это я, Женя, позови, пожалуйста, Зотова.
- Женя! – обрадовалась соседка. – Ну, как ты, живая? Успела?
- Живая, живая, а где Паша?
- Минут пятнадцать назад видела, как он уходил с каким-то приятелем, а что передать?
- Скажи, что звонила. Ну пока, здесь очередь большая.
Женя пришла в палату и легла. Сердце билось гулко и часто, отдаваясь в голове, дробящими мозги, ударами.
Через день, в семь часов утра, оперированных женщин выписали из больницы. Из всего огромного потока, только пять или шесть – встречали мужья.
Выйдя на улицу, то ли от потери крови, то ли от морозного воздуха, после духоты, нашпигованной пациентками, палаты – Женю закачало от сильного головокружения. Трамвайная остановка была рядом. Она прислонилась к стволу одного из деревьев, растущих вдоль тротуара, и стала ждать «Единицу». Народу было много, трамваи брали с боем, пробивая дорогу к дверям локтями и коленями. У неё не было сил сражаться с торопящейся на работу толпой и, немного отдышавшись, Женя решила пройтись до следующей остановки.
Сеял мокрый, липкий снег, больше похожий на дождь, хотя заканчивался уже декабрь. Под ногами чавкала скользкая серая жижа. Чулки стали сырыми – сапоги из дешёвого кожзаменителя пропускали воду. Она медленно брела по Лермонтовскому проспекту мимо гостиницы «Советская» в сторону Фонтанки. Торопиться было некуда – на работу только завтра, Дашенька у свекрови, муж на заводе. Женя отвыкла от бесцельного гуляния по городу. Даже на прогулках с дочкой приходилось использовать время на магазины или другие необходимые дела. Когда-то до замужества, она любила бродить по родному Питеру одна, разглядывая дома и, думая о том, что в них происходило много-много лет назад, какие там жили люди, чем занимались, как были одеты, чем мучились, чему радовались. В душе она благодарила судьбу, что родилась в этом туманном, чахоточном и бесконечно прекрасном городе. Любила его промозглость, низкое небо над ним, задевающее серыми, наполненными холодной влагой тучами, золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловки. Эти суровые и чопорные пейзажи вызывали в ней море ярких и радостных эмоций, от которых хотелось
писать стихи, сочинять музыку, рисовать. Питер был Родиной, а значит самым замечательным и любимым местом на свете.
Дойдя до Крюкова канала, она остановилась у старого чугунного парапета и посмотрела вниз. Вода была подёрнута тонким, запорошённым снегом, ледком, на котором сидела чёрная утка.
- Стоять бы здесь век, вдыхать мягкий, влажный воздух и не думать ни о чём.
Она вспомнила коммуналку, в которую переехала после замужества. Ободранные стены коридора, с висящими змеями, постоянно перегорающих, чёрных проводов. Неистребимых клопов и тараканов. Вечные очереди в ванную и туалет. Три бесконечные недели коммунального дежурства с драянием, тут же затаптываемых полов. Огромное ведро для пищевых отходов, которое приходилось выносить, спускаясь по отвесной, как скала, чёрной лестнице в соседний двор. Свою тёмную комнату, упирающуюся окнами в такие же зашторенные от посторонних глаз, окна дома напротив. Работа, заботы о дочке, домашние дела заполняли все дни - думать о стихах было некогда.
- Ничего, ничего, когда-нибудь наступит время и я смогу…
Посмотрела на небо – лицо моментально стало мокрым. Женя вытерла лоб и щёки носовым платком, вздохнула и побежала за, приближающейся к трамвайной остановке, «Единицей».