Хроники частной жизни времён застоя
Г Л А В А 1.
ЖИЛА-БЫЛА
Юная девушка семнадцати лет хотела влюбиться.
- Ну и что?, - спросите вы. – в таком возрасте все этого хотят. Влюбляются и даже ещё раньше, со всеми вытекающими последствиями этого безумного состояния.
И не было бы в этом ничего необычного, если бы ни одно странное обстоятельство – наша девушка хотела влюбиться в революционера, на крайний случай – в летчика-испытателя или покорителя морских глубин. Представляла она предмет своих мечтаний – туманным симбиозом декабриста, лейтенанта Шмидта и героя Великой Отечественной войны, похожего на её отца.
Подолгу она могла сидеть за столом над чистым листом бумаги, пытаясь описать, обуревающие её чувства. Иногда выходило что-то печально-туманное. Девушку эту выпестовала классическая литература и она отличалась от сверстниц полным отсутствием реального ощущения действительности. Она была категорична и уверена в высказываниях, но при малейшем соприкосновении с жизнью – терялась. Семья научила её отличать хорошее от плохого, чёрное от белого, но не объяснила – как существовать в сером. Школа выдавала на гора только геометрические, остроугольные схемы.
Девушка эта была стройна, выше среднего роста, темноволосая с распахнутыми, подёрнутыми романтической чувствительностью, синими глазами. Звали её Женей Остапенко. Она заканчивала школу.
Ну, как говорится, кто ищет, тот всегда найдёт. Существует и другая народная мудрость: «На ловца и зверь бежит», как бы это прозаически не звучало.
В прекрасный, необычно тёплый для ранней весны в Ленинграде первомайский вечер, Женя отправилась на праздничный салют к набережной Невы со своей закадычной школьной подругой Риммой Шиклинской. Римма была также впечатлительна, как и Женя, но она, в отличие от неё, чётко знала, что хочет от жизни, а не витала в лазурных облаках расплывчатой мечтательности. Римма была признанной в классе поэтессой. Творила она ярко, легко и быстро. Стихи её всегда были конкретны.
Подружки шли вдоль гранитного парапета по Университетской набережной в жизнерадостной толпе гуляющих горожан. Играла музыка, вокруг пели и смеялись. Настроение у них было приподнятое, в ожидании необыкновенных случайностей.
- Какие симпатичные девушки, - произнёс сзади низкий мужской голос.
Знакомиться на улице? Какой дурной тон! Девушки продолжали идти вперёд, не оборачиваясь.
- Не надо так спешить, пожалуйста…
Молодые люди загородили дорогу. У Жени потемнело в глазах: перед ними стояли во всём параде, в высоких шнурованных ботинках, беретах, перепоясанные широкими кожаными ремнями два кубинских офицера.
- Луис, - представился один и подошёл к Римме.
- Мигель Паз Каралэро, - революционным маршем, патриа о муэртэ, вэн серэмос и ещё чем-то необыкновенно прекрасным прозвучало имя того, кто смотрел только на Женю.
Они были слушателями военного института.
Гуляли долго, до позднего вечера. Договорились встретиться через три дня.
У Риммы уже были отношения с молодыми людьми, к тому же – ей нравились только красивые. Небольшой рост и чёрные острые глаза Луиса не произвели на неё впечатление. Женя же на следующий день даже вспомнить не могла лица Мигеля. Какое это имело значение? Важно было другое – он воевал в армии Фиделя, в Съерра Маэстра, он был настоящим революционером.
Они встречались недолго – в общей сложности около двух месяцев. Мигель рассказывал Жене о диких апельсиновых рощах в горах, где повстанцы скрывались от наёмников Батисты, о сражениях, в которых участвовал, о коварных и алчных американцах, которые хотят сделать из его героической, маленькой Родины игорный дом и увеселительный притон. Он хорошо говорил по-русски, хотя начал изучать его всего год назад. Это был мужчина лет двадцати пяти очень похожий на Марио Ланца, знаменитого тенора, которого Женя знала по фильмам и очень любила. Как то она спросила Мигеля – все ли на Кубе такие смуглые? Он обиделся и стал уверять, что испанец по крови и к неграм не имеет никакого отношения. Это Женю смутило, но потом она решила, что слишком строго его судит. Из русской еды – кубинцу нравилась вермишель, из русского языка слово «темпераментный». Он произносил его с долго звучащими «Р» и «Э»: «тэмпэ-р-р-р-рамэнтный». При третьей встрече доблестный кубинский воин попытался обнять девушку. Она страшно удивилась. Как можно – революционеру, герою?! Отвела его руки и продолжала прерванный разговор об истории революционного движения на Кубе.
На пятую встречу – он не пришёл.
В этот день Женя получила аттестат зрелости и, не заходя домой, после торжественной части и праздничного обеда в школе, отправилась на свидание. Она видела Мигеля в окне общежития, в котором он жил – он видел её, но не вышел.
Чуть живая она доползла до дома и легла в кровать. Плакать не могла – горло пересохло и распухло. Разрывающемуся на части, огненному сердцу по этой причине не удавалось выскочить наружу. Папа с мамой сидели около кровати и умоляли объяснить, что случилось.
- Аттестат потеряла?
- Вообще не выдали?
Они ничего не понимали, а Женя не могла выдавить из себя правду. Когда после уговоров, просьб и, наконец, ругани – она всё-таки объяснила родителям, что произошло, отец в сердцах плюнул и ушёл из комнаты. Мама облегченно вздохнула – «Аттестат получен и цел».
Два года после этого платонического романа, такого долгожданного и несчастного, у Жени всё внутри начинало дрожать от острого потаённого страдания при одном упоминании о Кубе и кубинцах. Со временем сам собой развеялся миф о безгрешных и благородных революционерах.
Женя повзрослела, но глаза остались прежними. Впечатлительность всё равно требовала чего-то необычного.
С Риммой Женя продолжала дружить. Её подружка училась на факультете журналистики на вечернем отделении. Женя поступила в педагогический , но ушла после первого курса по глупости – из-за дурацкого недоразумения и работала в заводской библиотеке. Встречались они часто, в основном у Римки. В один из вечеров, когда они в очередной раз предавалась восторгу дружеской беседы, именуемой трёпом, на огонёк забежала Римкина подружка – студентка театрального института, о которой Римка прожужжала Жене все уши – Валя Липатова. Она была на два года старше.
В комнату вошла элегантно одетая, что было уже необычно в их среде, в шикарных чёрных туфлях на огромных «шпильках», девушка. Несмотря на изысканность одежды, было что-то мужское в её манере держаться и ходить, выворачивая коленки наружу. Говорила она низким голосом, растягивая слова. Римка прыгала рядом с ней, как блоха по сковородке. Беседа перешла в другое русло, принимая салонно-светский характер. Валентина, закинув ногу на ногу, покачивая матовым, острым носком заморской обувки и, модулируя голосом, занимала подружек байками из театральной жизни. Женя с Риммой умильно вешали крутую лапшу себе на уши, поддерживая творческий процесс будущей актрисы. Исчерпав запас легкомысленных историй, Валентина без всякого перехода, прогудела:
- А вы знаете, Чайковский – педераст.
О композиторах Женя знала гораздо больше Римки, всё-таки несколько лет занималась музыкой с учителем дома. Не давая Валентине продолжить, с гордым видом произнесла:
- Петра Ильича – знаю, брата его Модеста – тоже, современного Чайковского – Бориса – знаю. О педерасте – какое странное имя! – впервые слышу.
Первой засмеялась Римкина мать, стоявшая в дверях комнаты, Римка свалилась на диван от хохота, а Валентина даже не смеялась, а ржала, как конь на выпасе.
- Ну ты и овца! – сквозь спазмы смеха произнесла Липатова.
Отхохотавшись, они втроём досконально объяснили Жене, что же такое – педераст. Она была удивлена безмерно – чего только на свете не бывает!
Уходя, Валентина ласково оглядела Женю табачного цвета оком и вместе с Риммой пригласила к себе на день рождения в следующую субботу.
- С братом хочет познакомить, - просветила Римка.
- А кто он такой?
- Полярник. На Диксоне 8 лет работал, месяц назад вернулся.
- Так он старый? – пригорюнилась Женя.
- Какой старый! Двадцать семь лет. Очень даже ничего. Сергеем зовут. Валентина с ним почти в контрах, примитивным его считает – он театральных не выносит. Ты должна ему понравиться.
Римка считала Женю красивой, говорила, что она похожа не итальянку. Жене это было приятно, но сама она пребывала в больших сомнениях по-поводу своей наружности. У Риммы за плечами уже несколько романов, а у Жени – одни мечтания. Обидно! То, что брат Липатовой был полярником подлило масла в огонь. Герой – не раздумывая решила, ещё верящая в героев, Женя.
В субботу, с помощью любимой сестры Лёли, соорудив модную причёску и, выбрав из небогатых запасов тряпок, наилучшую, под её добрые напутствия, Женя отправилась в гости.
Липатовы жили в огромной коммунальной квартире и центре города. Комната у них была одна - метров сорок с лишним, разделённая фанерными перегородками на три. Женя была взволнована и полна самыми противоречивыми предчувствиями, поэтому совершенно не запомнила, как очутилась за столом рядом с Сергеем. Он оказался весёлым и симпатичным, с такими же, как у Валентины большими табачного цвета глазами. Он ухаживал за ней, как средневековый рыцарь за дамой сердца. Уже вечером, когда гости устали от шейков и твистов, Сергей взял гитару и, не отрывая взгляда от Жениного лица, запел:
Ты у меня одна,
словно в ночи луна,
словно в году весна,
словно в степи сосна.
Нету другой такой
ни за какой рекой,
ни за туманами,
дальними странами.
Женя растерялась и покраснела. Римка с Валентиной, прикрывая рты ладонями и подмигивая: - «Давай, мол, не дрейфь, подруга», - еле сдерживали смех, стоя у Сергея за спиной.
Пора было расходиться по домам. Сергей усадил Женю на стул, снял с её ног туфельки и надел, только что купленные ей родителями, сапоги. Погладив рукой чёрную бархатистую замшу, затянул шнуровку. Он убил её наповал. Женя влюбилась «по уши». Они стали встречаться.
Стояла студёная зима. Женя и Сергей гуляли по улицам и, Женя, страшная мерзляка, всё время дрожала от холода. Он, с вечно открытой всем ветрам шеей, отогревал её руки своим дыханием и, смеясь, советовал есть побольше сала.
Всё произошло неожиданно у Жени дома, когда он приехал навестить её, простывшую после прогулок, она не успела даже опомниться. Уже зная, что от этого бывают дети, она побежала к врачу. Акушерка – очень полная и добрая, посмотрев на неё глазами много пожившей и всё понимающей женщины, сказала:
- Деточка, тебе надо выйти замуж.
Женя, уверенная в том, что теперь у ней обязательно будет ребёнок, в тот же день позвонила Сергею и выпалила радостную новость. Он молчал. Думая, что он не понял, не расслышал, она повторила всё, что ей сказала врач.
- Она старая дура! – приглушив голос, не сдерживая раздражения, сказал Сергей.
- Я отведу тебя к своему врачу, собирайся, встретимся в метро.
- Зачем? – пролепетала Женя.
- Мне не нужен ребёнок, да и тебе он ни к чему. Я не собираюсь жениться.
Мир отяжелел и рухнул куда-то вниз, под ноги.
Женя собралась с силами и отчеканила:
- Чтобы со мной не произошло, тебя это больше не касается, - и повесила трубку.
Она впала в транс. Не вставая с дивана и почти не притрагиваясь к еде, она смотрела на ровный, белый потолок и мысленно рисовала на нём чёрные квадраты. Дома никто ни о чём у неё не спрашивал. Через три дня отец поставил стул рядом с её диваном, достал почку сигарет «Друг» и сказал:
- Давай покурим, Женюра!
Никакого ребёнка у Жени не было. Сергей ещё долго продолжал ей звонить. Через год он женился на своей ровеснице с квартирой.
Кое как Женя справилась с потрясением уже не придуманной, а настоящей оскорблённой любви. Она устала биться в двери университета (бог, видно, не прощал ей того, что она сама бросила институт) и, заплатив пятьдесят рублей в кассу, окончила курсы машинописи.
Поклонников у неё было много. Она стала спокойней и увереннее в себе, но во взгляде ещё сохранялась поволока чувственной мечтательности.
Как-то, зайдя в обеденный перерыв в ленфильмовскую столовую на Кировском проспекте, Женя рассердилась на хлыщеватого старого франта, разглядывающего её с ног до головы наглыми глазками. Сидящий напротив атлетического сложения мужчина, лет тридцати, заметив её смущение и раздражение, выдвинул стул, на котором сидел хлыщ из-за стола, поднял над собой и вынес в гардероб. Зал онемел от восторга. Они познакомились. Мужчину звали Зотов Павел Михайлович. Через несколько месяцев Женя вышла за него замуж.
Он был прагматичен и груб, но она много лет жила под впечатлением его прекрасного поступка.