У него знаменитая фамилия – Адамович. Классика советской белорусской литературы Алеся Адамовича считает своим однофамильцем, хотя, если копнуть поглубже, может быть какая-то кровная связь с ним и выявилась бы – Белоруссия ведь маленькая.
Ничего из книг именитого земляка, много писавшего о войне, увы, не читал, но им гордится. Если бы им раньше, при жизни писателя, довелось встретиться, столько порассказал о себе, своей жизни, что хватило бы, пожалуй, не на один том.
– С писателем, насколько я знаю, – сказал Михаил Иванович, – меня связывает один очень важный факт в наших биографиях – это партизанщина на просторах Белоруссии. Хотя разница у нас в возрасте в несколько лет, и мне к тому моменту, когда немцы вторглись в нашу страну, было только около одиннадцати. Ужасы войны познали сразу, в первые же дни, когда враг уже стоял у порога родного дома. Еще каких-нибудь два-три года назад мы жили под панской Польшей, и вот только освободились от одних угнетателей, как появились другие, страшные и жестокие…
Щару, родное село Миши Адамовича, которое стояло на берегу одноименной реки, притока Немана, немцы называли «второй Москвой». И, видимо, не зря. Так же, как и Москва, которую они, несмотря на все свои усилия и хвастливые обещания, не смогли взять, скромный белорусский населенный пункт оказался им не по зубам. И тоже, как в Подмосковье, фашистов здесь били крепко и беспощадно, и они, неся значительные потери, в панике и смятении еле уносили отсюда ноги.
Не один день у меня ушёл на общение с Михаилом Ивановичем Адамовичем. Когда я его слушал, исчезали те тысячи километров, которые отделяли нас от мест, где прошло детство белорусского подростка Миши. Я порой так отчетливо представлял рассказываемое, что переживал за людей и события, как если бы сам был их современником и участником.
В предлагаемом читателю очерке нет и тени художественного вымысла. Все события и факты, описываемые в нем, достоверны и так или иначе нашли отражение в нелегкой судьбе моего героя.
Пилсудский
В один из летних дней за ужином Миша узнал от родителей, что якобы завтра к ним в Щары приезжает Пилсудский, «царь польский». Среди односельчан Адамовичи слыли одними из самых осведомленных в селе. Отец Иван в сельской церкви служил звонарем, мама там же пела в хоре. Церковь всегда была таким местом, где обсуждались все важные и горячие деревенские новости.
На другой день, скрытно от старших, он спустился к речке к тому месту, где из воды близ берега торчали почерневшие от времени сваи «наполеоновского» моста. Тут было помельче. Преодолевая достаточно быстрое течение воды где вплавь, а где вброд он выбрался на противоположный берег. Неподалеку темнели постройки имения, которое принадлежало пану Далиде. Долго ждать не пришлось.
Со стороны местечка Деречино показался экипаж, открытый спереди. Он был такой красивый, что ничего подобного до этого Мише не приходилось видеть в родных местах, даже у пана Далиды. Большая пролетка, запряженная тройкой сильных лошадей, подкатила к имению и из нее вышел пожилой усатый господин в светлом костюме и с ним ещё несколько симпатичных дам в шляпах с цветами. Гостей встречал сам пан. В дом заходить не стали, расположились прямо на лужайке, благо все уже было заранее приготовлено: на траве расстелен ковер, на нем стояли разные закуски и в центре – две-три небольшие бутылки крепких напитков.
Мужчина, увидев стоявшего в сторонке мальчонку, пальцем подозвал его к себе. Он взял с блюда жареную красноперку и протянул Мише, затем сам жидкостью из бутылки наполнил маленький граненый стаканчик и снова поднес мальчику.
Миша этому нисколько не удивился. Тогда в обществе еще как-то не очень придерживались правил, которые всячески оберегали бы детей от спиртного. В Щарах тоже ничего предосудительного в этом не усматривали, и нередко бывало, усадив с собой на какой-нибудь гулянке малолеток, взрослые потчевали их водкой.
Осушив чарку, Мишка как завороженный продолжал стоять перед необычными гостями. Они общались между собой на польском языке, но он хорошо понимал, о чем они говорили. А говорили они о нем, женщины прямо-таки прыскали от смеха. Уж больно удивлял внешний вид их нового малолетнего знакомца. Он был в старой длинной ниже колен льняной рубахе, одетой прямо на голое тело, грязные, потрескавшиеся с застывшей сукровицей босые ноги…
Подворье Адамовичей
Важный господин, которого Миша Адамович считал Пилсудским, велел одному из мужчин, прибывших с ним, видимо, слуге, доставить мальца домой. На одной из лодок пана Далиды, стоявших на берегу, тот переправил его на другую сторону Щары и отпустил с богом. Миша, сверкая стертыми пятками, во всю прыть помчался домой.
Там его в тревоге уже ждали папка с мамкой, издали им все было видно, они накинулись на сына:
– Тебя же паны могли похитить! И где бы, паршивец ты этакий, мы тогда тебя искали! Ты что, забыл случай с Ниной, старшей своей сестрой?
Нет, он тот летний день, когда в доме тоже поднялся большой переполох, помнил хорошо.
Мимо их деревни на байдарках, а по-местному – каяках, по реке то и дело в летние месяцы катались поляки. Они обычно были в трусах, и жители местечка насмешливо звали их голышами. Местная ребятня носилась за ними по берегу и кричала: «Пановья, бросьте цукерку!». Иногда действительно с середины реки им швыряли горсть конфет или еще каких-нибудь сладостей. И как-то среди шумной и беспечной детворы оказалась Нина. Очень красивая девочка, на которую заглядывались многие деревенские парубки. Что там произошло, неизвестно, но она оказалась в лодке у нескольких таких молодых «голышей». Течением все дальше уносило байдарку, а вместе с нею и Нину, которая, кажется, еще не вполне осознавала, в какую рискованную ситуацию она попала.
Когда о случившемся сообщили Ивану Михайловичу, тот живо оседлал коня и пустился вдогонку за похитителями дочери. Настиг их уже в нескольких верстах от населенного пункта, там, где Щара впадала в Неман, и чуть не силой отбил свою дочь.
Местному населению, состоявшему преимущественно из белорусов, жизнь «под поляками» не нравилась. Они немало терпели притеснений от власти. Её олицетворением служил пан Далида, которому принадлежали лучшие угодья в округе. Даже за то, чтобы сходить в лес за ягодами или грибами, нужно было спрашивать особое разрешение и платить что-то вроде налога. В противном случае отнимали корзины, вываливали содержимое и уничтожали. Могли порой нарушителям правил, установленных богатеем, и бока крепко намять.
О самом пане Пилсудском мужики сочиняли всякие нелицеприятные частушки. Правда, творчество сие грозило им самыми серьезными неприятностями, и поэтому они их распевали на тайных вечеринках в чьей-нибудь избе. Одним из таких излюбленных мест в старинной Щаре был дом Адамовичей. Вот одно из народных творений тех лет:
– Пан Пилсудский стратил разум
Пошел косить сено козам
Косил, косил, перестал,
Аж хворобу бог послал.
Освобождение
Сентябрь 1939 года. Это было время освобождения от нелюбимой польской власти. Простые белорусы ее считали чужой, оккупационной и глубоко в душе всегда лелеяли надежду на то, что когда-нибудь на родной земле они заживут свободно и счастливо. Однако как ни ждали они этого дня, события для многих развернулись внезапно и с какой-то калейдоскопической быстротой.
Как-то в конце дня в деревне появилась группа польских военных, человек пять. И – прямо к дому Адамовичей. Грубо вытолкали всех во двор – детей, маму, бабушку. Всю многодетную семью, в которой в этот день не было только Ивана Михайловича. Как оказалось, незваных гостей интересовал именно глава семьи.
Испуганных людей здесь же, во дворе, солдаты выстроили в два ряда, а сами, встав напротив, взяли винтовки наизготовку. Старший из военных сказал по-польски, что им во что бы то ни стало нужен Иван Адамович. Если в ближайшее время он тут не появится, всю семью, дескать, расстреляют. Одна из старших дочерей, Вера, отправилась на поиски в лес, который высокой темной стеной подступал почти к самому населенному пункту.
Почувствовав что-то неладное, Иван Михайлович и другие сельские мужики ещё несколькими часами ранее поспешили укрыться в лесу. С собой он прихватил кое-что из оружия, долгие годы тайно хранившегося дома. Миша знал об этом, и отец иногда, когда поблизости никого не было, разрешал ему доставать из подполья револьвер и французскую винтовку для того, чтобы протереть их от ржавчины керосином. Оружие у них находилось еще со времен Первой мировой войны, когда отец, призванный в царские войска, воевал «с германцем».
Выяснилось, что солдат к Адамовичам прислал сам пан Далида. Он ненавидел Ивана Михайловича, и как только представился случай, решил расправиться с ним. Его ненависть, давняя, копившаяся годами, происходила из того, что в Адамовиче он видел некую помеху своему бизнесу на реке Щаре.
У семьи имелся паром, на котором они переправлялись на противоположный, левый берег реки. Держать переправу Адамовичей заставляла необходимость. За рекой у них были скромные угодья, на которых для собственных нужд они выращивали пшеницу, картошку, ещё кое-что из овощей. А так как деревня Щара располагалась по обе стороны реки, то Ивану Михайловичу частенько попутно приходилось еще кого-нибудь из земляков перевозить. Делал он это всегда бесплатно.
Своя собственная переправа была и у пана, метрах в ста пятидесяти ниже по течению. Такой благотворительностью по отношению к щаровцам, как Адамовичи, он никогда не занимался и даже в мыслях ничего подобного не помышлял. Каждый злотый, который он упускал из-за проклятых соседей-голодранцев, оставлял незаживающий след в его подлой душе.
Как-то мстительный и жадный сельский богач убил даже Верного, любимого пса семьи.
– Чем тебе помешала наша собака? – с негодованием сказал ему И.М. Адамович. – Смотри, как бы ты свою жизнь вот так-то по-собачьи не кончил!
…Время шло, а Вера все не возвращалась из лесной чащи. Развязка этой печальной истории была совсем неожиданной.
Несколько отчетливых выстрелов донеслось откуда-то со стороны реки, и польские солдаты, позабыв о том, для чего они сюда прибыли, бросились со двора на звук выстрелов…
Вскоре, буквально в тот же вечер, Щара и другие села Желудокского района стали заполняться частями польской армии, основным транспортным средством у которых служили лошади. Много военных набилось во дворе и доме Адамовичей. С собой они привезли опаленную тушу крупной свиньи, стали её разделывать, и потом хозяйке, Ольге Ивановне, пришлось всю ночь возиться возле большой русской печи, готовя для непрошенных гостей еду.
Ещё с собой поляки привезли раненного в руку товарища, уложили его на кровать в горнице. У изголовья поставили винтовку, принадлежащую несчастному. Ночью Миша осторожно, чтобы никого не разбудить, спустился с печи, взял винтовку и положил её рядом с собой, прикрыв отцовским полушубком.
Утром мальчишку разбудили звуки, похожие на пулеметные очереди. В избе никого из людей в военной форме уже не было. Пустовала и кровать, на которой лежал раненый.
Неподалеку, рукой подать, разгорелся небольшой бой. По улице двигался советский танк, а со двора соседей по нему вели стрельбу из пулемета. Танк резко развернулся и, не отвечая огнем, рванул прямо на пулеметный расчет. В последний момент один из поляков, лежавших у пулемета, успел отскочить в сторону от неотвратимо надвигавшейся на него стальной махины, второму повезло меньше – боевая машина гусеницами проехала по его ногам. К вечеру, промучившись, служивый умер. Жители вечером предали его тело земле возле сельского погоста, за оградой.
Больше в Щарах не видели никого, кто олицетворял бы тут, в глухих лесных местах, шляхетскую власть и её армию.
А пан Далида действительно плохо кончил. Пользуясь шумихой-заварухой, щарские мужики, а может, кто-то другой – врагов много было у польского помещика – его убили.
Дяди Петино пророчество
Адамовичам, как и многим в их селе, жилось трудно. Выращенного хлеба и картофеля обычно едва-едва хватало до весны. И Мишка, самый младший из десятерых детей, в летние месяцы почти целыми днями пропадал на речке. Рыбачил. Однажды ему посчастливилось вытащить из воды большого окуня, весом чуть ли не с килограмм. Впервые на его удочку попался такой здоровенный окунище, и мальчику захотелось похвастаться своей удачей перед отцом.
Его он нашел в клуне, где с утра вручную, цепами, обмолачивали пшеничные снопы. Однако в тот момент, когда мальчик заглянул сюда, Иван Михайлович отдыхал в компании с сельским батюшкой и соседом Петром Адамовичем, их дальним родственником. Перед мужчинами стояла, влажно поблескивая темно-зелеными боками, бутылка водки. Рассказывал о чем-то Пётр, а другие его внимательно слушали.
Их сосед, которому было лет пятьдесят или чуть больше, в деревне считался образованным мужиком. У него единственного на всю округу было радио, и многие приходили к нему послушать «говорящий ящик» на столе. Еще Пётр имел граммофон, тоже в те годы довольно редкая вещь в крестьянских хатах в Западной Белоруссии. Он был женат, но своих детей у него почему-то не было.
Краем уха Мишка уловил рассказ дяди Пети о Ленине, сделавшем в России революцию и скинувшем с трона царя Николая. В самый разгар революционных событий судьба каким-то образом закинула его то ли в Питер, то ли в Москву, и там он повстречался с вождем мирового пролетариата. Даже удалось поговорить с ним, посидеть вместе на одной скамье.
Затем Пётр Адамович повел речь о Германии, о Гитлере. Осушив очередную чарку, преподнесенную ему родственником, он неторопливо вытер губы тыльной стороной большой ладони и продолжал:
– Война с германцами будет. Обязательно будет! Он, Гитлер-то накопил немалую силушку. Сколько стран уже подмял под себя, а ему все мало, всё смотрит, чего бы еще такого захватить. Пойдет на Россию войной, его войска аж до самой Москвы дойдут. Но одолеть Россию он не сможет. Она огромная, ихних солдат не хватит, чтобы всю страну-то… А там поднимутся еще партизаны и погонят немцев, как миленьких, как когда-то самого Наполеона, от Москвы назад…
Миша так заслушался беседой взрослых, что совсем позабыл о своей рыбе. Мужчины похвалили подростка за то, что ему действительно удалось поймать редкий экземпляр, отец отправил его побыстрее на кухню к бабушке: пусть, мол, из окуня что-нибудь приготовит к ужину.
На перекрестье путей
Несколько прогнивших, торчащих из воды свай на реке Щаре всегда служили суровым напоминанием о прошлом края, о тех тяжелейших испытаниях и бедах, которые в разные периоды истории выпадали на долю народа. Какие только захватчики не проходили через эти места, зарясь на славянские земли, – шведы, французы, немцы… Вот и эти древние сваи, по утверждению местных старожилов, являлись остатками так называемого наполеоновского моста – то ли его возвели французы, когда шли походом на Москву, то ли он тут уже тогда стоял, и название надолго закрепилось лишь потому, что ноги самонадеянных завоевателей ступали по нему. Неизвестно. История, как говорится, об этом умалчивает.
Но когда буквально за одну ночь в июне 1941 года на реке вблизи деревни, рядышком со старой переправой, вырос новый мост, всем стало понятно: в их места пришла новая беда, и враг этот, может быть, будет пострашнее и коварнее прежних. С вечера на автомобилях военные привезли и очень быстро выгрузили на берег нечто похожее на большие лодки. Одну квадратную «лодку» потом поместили на самой середине реки, остальные – ближе к берегам, а сверху стали укладывать массивные доски. На другой день утром Миша уже видел, как через переправу в большом количестве двигались с противоположного, берега Щары советские танки, машины, артиллерия. И он вспомнил, как ещё почти год назад дядя Петя Адамович говорил о том, что с Германией у СССР будет война, что под противником окажется немало русской земли. И говорил это с такой убежденностью, что подростку становилось страшновато. От взрослых он не раз слышал, что война это плохо, она всегда несет с собой только смерть, голод и всякие неисчислимые бедствия людям.
Последние сомнения развеялись, когда на переправу, как коршуны на добычу, налетели самолеты с крестами и начали её бомбить. От взрывов аж закипала вода по обе стороны моста. Вести более прицельное бомбометание воздушным стервятникам мешали зенитки, отгонявшие их ожесточенным огнем. Однако силы были неравные: в небе господствовала фашистская авиация, нигде не было видно самолетов русских. Ещё раньше немцам удалось полностью уничтожить военный аэродром, находившийся километрах в пятнадцати-восемнадцати. Слышались тогда приглушенные расстоянием взрывы, над лесом поднимались клубы зловеще-черного дыма…
В конце концов переправу через Щару разрушили, и отступавшие части Красной Армии оказались в критической ситуации, под угрозой окружения.
Ночью положение ещё более осложнилось. Высадился немецкий десант. И, видимо, крупный. Под покровом темноты фашистам удалось хорошо окопаться и перекрыть дорогу, по которой наши отступали. Вражеские окопы начинались прямо за сельской околицей и тянулись к самой кромке леса.
Дальнейшие события заставили Адамовичей спешно оставить дом и перебраться в погреб, более надежное укрытие в условиях, когда снаряды и мины начали разрываться уже в самом селе. То в одном, то в другом месте зачинались пожары – хаты с соломенными крышами вспыхивали буквально как свеча. Погреб был вместительный, обшитый дубом, и семья рассчитывала, что здесь ей как-то удастся пережить самое тревожное, самое опасное время.
Два или три дня продолжались бои.
Когда все стихло, Адамовичи выбрались из своего убежища. Картина их взору открылась угнетающая. Почти половина населенного пункта в сто-сто тридцать дворов выгорела. У самих Адамовичей, правда, дом уцелел, но огнем были уничтожены хозяйственные постройки.
А вот появились и первые оккупанты. Они вели себя как хозяева: ни тени сомнения или беспокойства на лицах. Спешившись с коней, к Адамовичам ввалились два немца. Один из них, высокий, худой, обвел взглядом помещение и увидел на стене два простеньких портрета: Сталина и Ленина. Он взял кочергу, стоявшую у печи, ею энергично стал сбивать тот, на котором был изображен Сталин. Второй портрет почему-то не тронул: «Сталин нихт гут. Ленин гут!».
Другой немец вышел из хаты. Во дворе, примостившись на чурбане, стал бриться безопасной бритвой. Это Мишку заинтересовало, потому что до этого он никогда не видел таких диковинных приборов. Закончив гигиеническую процедуру, немец вынул острое тонкое лезвие, носком сапога выкопал в земле маленькую ямку и зарыл в ней лезвие. Когда солдат отвернулся, мальчик быстренько извлек его из лунки и тут почувствовал, как его больно схватили за ухо, крутанули раз, другой. Он поднял голову и над собой увидел перекошенное злобой лицо гитлеровца, что-то громко выговаривавшего ему по-немецки. Но и без слов мальчишке было более чем понятно: «Нельзя!»
Это было, кажется, в первый и последний раз, когда Миша Адамович видел в своей деревне, в своем доме немцев. Самоуверенных, наглых. Вот так, чтобы запросто взять и прийти сюда… Совсем скоро для них это станет совершенно невозможно. И тогда в ярости и злобе они заговорят о Москве, другой Москве, которая окажется у них в глубоком тылу. Эта белорусская Москва тоже окажется на переднем крае борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. И долгих три с лишним года оккупации будет небезуспешно отбивать все попытки овладеть ею.
Предательский выстрел
Фронт откатился на восток, установилось относительное затишье. Можно было бы подумать, что и войны никакой нет, что она лишь приснилась в каком-то кошмарном сне. Если бы не большие разрушения в Щарах, не следы многочисленных пожарищ, да не многочисленные окопы, свежие, прибавившиеся к старым, оплывшим со времен Первой мировой…
Вновь юный Адамович с товарищами сверстниками стал ходить на речку рыбачить. Было у него одно любимое местечко – большой валун на берегу; его еще перед войной, когда с помощью плавучего крана очищали речное русло, извлекли из воды. В ясный солнечный полдень камень сильно нагревался и нестерпимо жег Мишкино тело через одежду. А еще, как выяснилось, валун мог взрываться. Оглушительно бабахнуло рядом с мальчиком, отлетело несколько осколков и перепуганного рыбака окутало едким синим дымом. В это время над прибрежным лесом кружил самолет, похожий на раму. Позже ему скажут: это был немецкий самолет-разведчик. Спасаясь от пулеметных очередей – фашист, видимо, бил разрывными пулями, – мальчишки бросились врассыпную.
В смертельной опасности оказался не только Миша с приятелями. По другой стороне реки, низко пригнув головы, бежала женщина с девочкой. Они заскочили в одну из ближайших хат, а дальше произошло нечто страшное: изба как бы вздрогнула, приподнялась и запылала…
В лексиконе щаровцев и жителей других населенных пунктов в этой части Западной Белоруссии все чаще стало появляться слово «партизаны». Поговаривали, что нередко основу отрядов народных мстителей составляли бывшие бойцы Красной Армии. Попав на начальном этапе войны в окружение, многие из них плену предпочли борьбу с оккупантами в глубоком тылу.
Одно из таких партизанских формирований обосновалось в лесном массиве неподалеку от Щары. Частенько в селе появлялись люди, которых селяне не знали. У Адамовичей они организовали что-то вроде поста. День и ночь, меняясь посменно, на углу дома стояли часовые. По другую сторону неширокой речной полосы простирался район, занятый противником.
Немцы были хорошо осведомлены о населенных пунктах, контролируемых партизанами. Они старались лишний раз туда не соваться. А тут взяли и на нескольких машинах как-то летом сорок второго года прибыли сюда купаться, позабыв о всякой осторожности. Они были так близко, что на груди самого толстого фашиста просматривался даже ярко блестевший на солнце крест.
Партизаны словно этого и ждали. Основная их группа незаметно переправилась через реку, чтобы ударить по немцам с тыла. Как только им удастся осуществить сей маневр, с подворья Адамовичей по гитлеровцам должны были открыть огонь из пушки и миномета, незадолго до этого доставленных сюда с партизанской базы.
Но в реальности вышло не совсем так, как было намечено партизанским руководством. Один из бойцов почему-то преждевременно выстрелил из винтовки, немцы переполошились и, повыскочив из воды, бросились вниз по течению, в противоположную сторону откуда они приехали.
Заговорил миномет, и Миша Адамович еле успевал вытаскивать из ящика черные мины и класть их на подушку, откуда они уже сразу попадали в сильные и ловкие руки минометчика. Немало немцев было убито в тот летний день. Но кое-кому все же удалось выскользнуть из партизанской ловушки. Любопытно, что когда оккупанты еще направлялись сюда, на речной пляж, один из местных полицаев, встреченных в пути, шутливо им заметил: «Смотрите, мол, как бы вам назад не пришлось драпать без трусов!». В общем-то, так оно и получилось.
А что касаемо выстрела, который был непроизвольно произведен при выполнении партизанами обходного маневра… Выяснилось, что он отнюдь не был случайным. Среди бойцов оказался предатель по фамилии Морозов. К сожалению, пройдет еще некоторое время, прежде чем скрытый враг будет разоблачен и получит по заслугам. До этого Мише Адамовичу придется еще иметь с ним дело.
ЧП на переправе
Летом 1942 года в семью пришло горе. Умер Иван Михайлович, на тот момент ему было 52. Он не отличался отменным здоровьем, то и дело его донимали боли в желудке. А когда в их край пришли немцы, кто-то из местных донес оккупационным властям на старшего Адамовича: при Советах был сельским активистом, радовался, когда западнобелорусские земли отошли к СССР. Немцы избили пожилого человека, однако лишать его жизни почему-то не стали. Такая «милость» со стороны фашистов, впрочем, ему мало помогла и имела только один результат: здоровье Ивана Михайловича неуклонно ухудшалось, и он, видимо, чуя свою близкую кончину, спешил отстроить уничтоженные огнем в самом начале войны хозпостройки. Но не успел. И завершать работы пришлось партизанам, которые к тому времени уже были частыми гостями в Щаре и особенно у Адамовичей. А потом и вообще оборудовали в соседстве с их домом огневую точку, установили круглосуточное дежурство.
Иногда между партизанами и немцами велось что-то вроде артиллерийской дуэли. Правда, какой-то вялой, словно обе стороны преследовали цель больше напомнить о себе, чем нанести значительный урон противнику. К примеру, пошлют немцы за весь день к вечеру 2-3 снаряда в сторону деревни Щара – партизаны обязательно им ответят, и тоже несколькими выстрелами.
Регулярно в хате Адамовичей слушали Москву. Особенно многолюдно становилось в горнице, где находился приемник, когда, преодолев большое расстояние, в эфире торжественно и мощно звучал голос Левитана. Ольга Ивановна тогда, отложив все дела по хозяйству, садилась поближе и внимательно слушала. Диктор сообщал о том, как, в очередной раз сломив ожесточенное сопротивление врага, советские войска овладевали тем или иным городом. При этом подробно приводились цифры потерь немцев в живой силе и технике. Однажды хозяйка дома, находясь под впечатлением от услышанного, проговорила: «Врут!». Простым крестьянским умом она сознавала, что в такой кровопролитнейшей войне, как нынешняя, потери должны были нести все – и немцы, и наши…
Партизаны регулярно совершали вылазки в районы, в которых оккупанты чувствовали себя в относительной безопасности. Там они совершали диверсии, захватывали транспорт с продовольствием и оружием. Миша Адамович оказывал им в этом посильное содействие. Обычно поздно вечером под покровом темноты он на лодке переправлял их через Щару на немецкую сторону. Когда же под утро партизаны возвращались с боевого задания, забирал их назад. Один раз кто-то из бойцов в благодарность за неоценимую услугу дал мальчишке рамку сотового меда. И хотя у Адамовичей была своя небольшая пасека, Миша с такой жадностью накинулся на сладкое, что, переев, потом болел…
Лодка была большой, в ней свободно помещалось до десяти человек, но одну партизанскую группу, обремененную солидным трофейным грузом, пришлось перевозить два или три раза. Когда в лодку уложили четыре или пять баранов, связанных веревкой по ногам, да еще пулемет, один из партизан, грубовато отстранив уже подуставшего юного помощника, сказал:
– Я сам… Разве можно на мальца взваливать такую тяжелую работу? Совести у них нет!
В мужчине, проявившем о нем неожиданную заботу, Миша Адамович признал того самого Морозова, у которого преждевременно выстрелила винтовка, когда партизаны заходили в тыл немцам на Щаре минувшим летом. Лодка тяжело качнулась и, разрезая носом быстрые темные струи воды, двинулась к противоположному берегу, его партизаны считали своим.
Еще перед войной бурным потоком подмыло несколько деревьев ольхи, росших на прибрежном склоне, и теперь они, полузатопленные, лежали, образуя на стремнине затор. И вот туда, к этим пугающим водоворотам, суденышко вдруг свернуло. Расстояние до топляка неумолимо сокращалось, и все более очевидным становилось: лодке не достичь цели, что-то случится нехорошее… Миша даже зажмурился от недоброго предчувствия. А когда открыл глаза… лодка была перевернута, и жалобно блеявших овец быстро уносило вниз по течению. Под водой оказался и пулемет.
Морозов однако отделался легко. Ему удалось ухватиться за ветку, забраться на мокрый ствол и с руганью добраться по нему до кромки берега.
Бросились вдогонку за несчастными животными, и там, где Щара в своем стремительном беге к Неману делала поворот, на каменистом мелководье их настигли. Впрочем, ни одна из овец, наглотавших ледяной осенней воды, уже не подавала признаков жизни.
Удалось вызволить из водного плена пулемет, и он еще долго потом служил партизанам.
Удивительно, но Морозову, человеку уже немолодому, с проседью в волосах, и этот случай на переправе почему-то легко сошел с рук. Он, кажется, уверовал в свою безнаказанность, и приходилось лишь теряться в догадках относительно того, что еще в следующий раз выкинет этот тип.
Странная пара
На следующий день утром после не совсем удачной переправы через приток Немана Мишу вызвал из дома часовой, дежуривший на соседнем посту.
– Там! – кивнул он в сторону реки, – какие-то двое кричат, вроде просят перевезти их. Узнай, кто такие и если что – прямо их сюда!
Увидев мальчика, эти двое, молодые мужчина и женщина, еще сильнее закричали и зажестикулировали руками: действительно им надо было попасть в их деревню, и чем быстрее, тем лучше. Он их никогда прежде не видел, одежда на незнакомцах была довольно приличная. В избе странную пару уже ждали несколько партизан, и из объяснений прибывших они узнали вот что. Молодые люди по национальности русские, сбежали из потерпевшего накануне крушение немецкого эшелона, в котором их везли в рабство в Германию. Назвали даже место, где и когда это произошло. Еще они выразили пожелание, что хотят к партизанам, хотят вместе с ними бить ненавистного врага.
Сведения, которые сообщили чудом избежавшие фашистской неволи люди, заслуживали доверия. Действительно, ночью группа партизан из трех человек во главе с местным жителем Арсением Дубицким ходила на боевое задание на «железку», это километрах в восемнадцати отсюда. С Москвой регулярно поддерживалась радиосвязь, и, видимо, это задание выполнялось по указанию из Центра.
Правда, не все с него вернулись в лагерь. Партизанам удалось пустить под откос воинский эшелон, но их обнаружили гитлеровцы, несшие охрану стратегически важной линии, и бросились в погоню за подрывниками. На пути у ребят оказался какой-то заброшенный польский хутор, и смельчаки заняли в доме оборону, отбиваясь от пытавшихся взять их в кольцо немцев. Арсений видел, как мужественно сражались его товарищи, как погиб один, затем другой. Сам он, экономя патроны, стрелял одиночными из своего автомата ППШ, отбивался от наседавших врагов до последнего, даже когда деревянное строение уже горело. От верной смерти парня, успевшего получить серьезные ожоги, спасла смекалка. Вблизи протекала речушка Старинка, и густой дым от уже вовсю охваченного огнём хутора широкой полосой относило как раз в её сторону. Под спасительной едкой завесой он добрался до Старинки, ледяной водой затушил уже тлевшую в разных местах одежду, вышел потом к Неману и, теряя последние силы, перебрался через него…
Ольга Ивановна Адамович тут же взялась за лечение бойца. Она была настоящей мастерицей по этой части. В её большой крестьянской семье никогда не знали никаких врачей. Если кто занедужит – она прибегала к проверенным временем народным методам лечения. И Арсения Дубицкого тоже стала поднимать на ноги травами, а ещё… яйцами. Да, обычными куриными яйцами. Она их варила вкрутую, затем размельченные желтки прокаливала на сковороде и этим порошком посыпала воспаленные участки тела. И, в конце концов, вернула парня к активной боевой работе.
А та пара, пожелавшая примкнуть к партизанам… Им пока пришлось пожить у Адамовичей. Мужчина несколько раз выбирался с Мишей в ближайший лесной массив на заготовку дров. Правда, работник из него был неважный, он не раз, бросив вдруг дела, куда-то исчезал и после довольно долгого отсутствия молча возвращался назад.
Несмотря на свой юный возраст, Миша уже самостоятельно охотился. Бил белок, из шкурок в семье шили шапки. Но однажды вместо привычной добычи домой подросток принес рацию. Обнаружил ее в густых ветвях ели. В следующий раз в другом месте он наткнулся на холщовый мешок, туго набитый копченой колбасой. И тоже ему пришлось лезть высоко на дерево за необычным трофеем, расцарапывая в кровь ладони.
Вопреки ожиданию, партизаны к найденному отнеслись, в общем-то, спокойно. Миша потом только узнал, что рация ими была переправлена в лагерь в лесу. И снова потянулись суровые будни жизни в глубоком тылу у немецко-фашистских оккупантов.
Разоблачение
«Пара», как окрестили партизаны и местные жители новеньких, довольно быстро освоилась на месте и практически все в доме Адамовичей стали относиться к ним как к своим. Когда садились за стол обедать, молодых людей сажали на почетное место как самых уважаемых. Была в этих людях какая-то интеллигентность, в их речах временами проскальзывали слова, которые в этих краях редко или совсем не употреблялись. А один случай и вовсе убедил Мишу Адамовича в том, что они у себя дома приютили «интеллиго».
Подросток любил кататься на коньках. За неимением настоящих, он сам смастерил себе коньки из кладбищенского креста, поваленного бурей. Распилил на несколько частей крест, на деревянную основу намотал проволоку – получилось внешне, может быть, не очень эстетично, зато кататься можно было почти как на заводских коньках.
Щару затянуло льдом возле берегов, и Миша своему взрослому приятелю, жившему в их доме уже второй месяц, предложил покататься по молодому речному льду. Тот не заставил себя долго уговаривать, но когда встал на коньки, тут же потерял равновесие и как подкошенный грохнулся оземь. В кровь разбил себе нос. Больше он не повторял этой рискованной попытки.
Как-то во время ужина, который за большим крестьянским столом собрал хозяев, партизан, свободных от боевого дежурства в деревне, и этих двоих, что сбежали от немцев, в сенях послышалось громкое топанье ног, раздраженные голоса, дверь с грохотом распахнулась, и в горницу вместе с клубами пара ввалилось несколько вооруженных людей. Среди прибывших Миша Адамович узнал донского казака Шумилина, здоровенного мужика в кубанке с красной звездой. Помимо того, что он все время ходил с автоматом и пистолетом, боевой казак никогда не расставался с саблей. Когда он со своими бойцами, находившимися у него в подчинении, появлялся в деревне Щара, то по уже сложившейся традиции на некоторое время отдавал её Мише Адамовичу. И мальчик, вооружившись золой и сырым картофелем, начищал саблю до зеркального блеска. Шумилин всегда оставался доволен его работой. И потом, как окажется, его стараний не забудет и при случае сполна отблагодарит за это.
– Руки вверх! – закричали с порога и направили оружие прямо на пришлых «интеллигентов», не ожидавших такого оборота дела. Обоим туго связали веревкой руки и поместили на скамью, на которой уже сидел небезызвестный Морозов. Да, тот самый Морозов, что исподтишка вредил партизанам. Он, как потом выяснилось, был связан с задержанными. Начался допрос, к сожалению, он ничего не дал. Мужчины молчали, словно немые. Только женщина плакала, без конца твердила, что она якобы ничего не знает и просила её отпустить.
Тогда всех троих раздели до нижнего белья, вывели во двор и, уложив на снег, сказали им: «Будете тут загорать до тех пор, пока не признаетесь во всем!» Женщина снова в слезы, обещала, что если её сейчас развяжут, расскажет всю правду. Это привело в ярость её молодого напарника. Мужчина стал подкатываться к ней, всё норовя укусить за голое плечо, и орал: «Замолчи, стерва, я тебе сказал, замолчи!» Его оттащили в сторону, а женщину снова увели в избу.
Дальнейший допрос, в общем-то, только подтвердил то, что накануне стало известно в партизанском лагере. Неожиданно объявившаяся в Щаре «пара», заявившая о своем желании примкнуть к партизанскому движению, вызвала определенные сомнения в искренности своих намерений. А найденные вскоре неподалеку в тайниках в лесу Мишей Адамовичем рация и несколько десятков килограммов добротной копченой колбасы лишь усилили подозрения. Командир партизанского отряда решил отправить своих людей по адресу, который сообщили прибывшие. Действительно ли они из данного населенного пункта или только выдают себя за мирных жителей, спасшихся от немецкого рабства? Не подосланы ли фашистами? Посыльным пришлось преодолеть большое расстояние через районы, занятые противником, но они на совесть выполнили задание: да, в их расположении оказались немецкие лазутчики. С ними заодно был и Морозов, вся троица из одного населенного пункта.
Конец у фашистских прихвостней был закономерный. Отвели в лес и расстреляли.
Горбачёвский
Когда немцы засылали своих лазутчиков в партизанский отряд, действовавший на стыке Желудокского и Мостовского районов Белоруссии, ими, конечно, двигало не простое любопытство. Получив сведения о точном месторасположении отряда, его численности и вооружении, они могли предпринять действия по уничтожению народных мстителей или хотя бы значительному ослаблению их боевого потенциала.
Дальнейшие события это вскоре и подтвердили. Немцы развернули широкое наступление на лагерь партизан, находившийся в нескольких километрах от деревни Щара. С неделю продолжались бои, и так как силы были явно неравны, партизанам пришлось отступить, перебазировались они куда-то восточнее в другой район республики. Опустело и подворье Адамовичей, где постоянно, и днем и ночью, находилось на дежурстве несколько вооруженных человек.
Боясь прихода фашистских карателей, многие жители деревни предпочли за лучшее укрыться в лесу, в его труднопроходимой болотистой части, куда раньше даже далеко не каждый из местных отваживался заглянуть. Потом вдруг из уст в уста стали передавать, что немцы вот-вот начнут прочесывать окрестные лесные массивы, выявляя оставшихся партизан, и всех, кого они встретят на своем пути, будут расстреливать на месте. Люди разделились примерно надвое. Одни считали, что надо вернуться домой, что в таком случае немцы никого не тронут. Другие, в основном это были мужчины, предостерегали от такого опрометчивого шага, говорили о смертельной западне, которую щаровцам готовят оккупанты.
Тем не менее немало женщин и детей вернулось в родную деревню. И узнали тут они еще об одной новости. Накануне в деревне побывали представители оккупационных властей и передали распоряжение: всем явиться в ту часть деревни, что находится на другой стороне реки, будут выдаваться новые паспорта.
– Немцы плохого нам не сделают, – говорил кое-кто из щаровских стариков. – Что они, какие-то нелюди? Надо получить паспорта, как же без них!
Семья Василия Адамовича, Мишиного дяди по отцовской линии, всё же решила в этот день не покидать свой дом. Их старшей дочери Жене приснился сон, что там, на другой стороне реки, их всех убьют. Её брат служил в Красной Армии. Сам дядя Вася счел за лучшее схорониться в лесу.
В гости позже пожаловал Константин Горбачёвский, которого Адамовичи, несмотря на то, что он был родом из близлежащего села Шестилы, давно не видели. Ольга Ивановна усадила его за стол, как раз пригодились и две четвертинки спирта, полученные Мишей от партизан на речной переправе.
Было известно, что Горбачёвский по своей охоте пошел служить новым властям в полицию. У него было по сути три выбора: отбывать трудовую повинность в Германии, примкнуть к одному из местных партизанских отрядов или надеть полицейскую форму. Молодой человек почему-то выбрал последнее.
– Сынок, – ласково обратилась к нему хозяйка, пододвигая поближе миску с отварным картофелем и солеными огурцами. – Ты бы завтра, если вдруг что, по старой дружбе замолвил за нас словечко. Мы все-таки хотим сходить за этими паспортами-то.
Константин Горбачёвский посмотрел внимательно на Ольгу Ивановну, как бы что-то припоминая, и потом произнёс.
– Да, можете на меня положиться, тетя Оля. Я до конца дней своих буду благодарен вашему мужу, Ивану Михайловичу, за то, что он спас от гибели моего отца.
Он, видимо, имел в виду давнюю историю. В первую германскую войну старший Горбачёвский был призван в царскую армию в одно время с Иваном Михайловичем Адамовичем. И воевали они, земляки, также в одной части. В кровопролитном сражении Горбачёского тяжело ранило, и Иван Адамович, подвергаясь смертельной опасности, на себе вытащил товарища с поля боя…
На следующий день из Щары потянулись к реке бабы, дети и старики. Лед был еще непрочен, и людям пришлось осторожно перебираться по кем-то заботливо положенным накануне дощечкам. У Адамовичей дома осталась лишь бабушка Агафья, которой было уже сто с лишним.
Западня
На другом берегу людей уже ждали. Вновь прибывших немцы тут же разделяли: баб и мужиков (не все из них посчитали лучшим для себя проигнорировать акцию с выдачей документов) направляли в клуню, зиявшую темным зевом широко распахнутых ворот, а подростков и молодежь выдергивали из толпы и – в сторону. Другая клуня, она была всего в нескольких метрах, уже была заполнена теми, кто жил здесь, на левой стороне Щары.
Среди солдат противника Адамовичи увидели Константина Горбачевского, обещавшего им в случае необходимости замолвить за них слово перед немцами. Он тоже заметил их. Полицай обратился к офицеру, отдававшему распоряжение военным:
– Это майне кузина, – легким кивком головы указал он в сторону Ольги Ивановны. И, приблизившись, что-то еще шепотом сказал ему.
Путая русские и польские слова, офицер сказал Мише и его сестрам:
– Дети, вшстки до матки!
Потом он вытащил из кармана листок бумаги и, карандашом что-то торопливо написав на нем, протянул Ольге Ивановне. Видимо, эта расписка была своего рода охранной грамотой от возможных в будущем неприятностей и бед со стороны оккупационных властей. Адамовичам разрешили вернуться домой.
Несмотря на некоторые странности в их приеме немцами, люди покорно шли в клуни. Видимо, многие из них до последнего даже не допускали мысли, что немцы могут устроить им какую-то страшную западню. Наконец – дело было уже к вечеру – им объявили, что всем придется тут переночевать. Паспорта им выдадут лишь завтра.
Рано утром следующего дня, когда в комнатах было еще сумеречно, дети проснулись от громких вздохов и причитаний матери. Её они нашли возле окна, обращенного в сторону реки. Оказывается, Ольгу Ивановну сильно взволновало то, что происходило в заречной части деревни.
Горели обе клуни, в которых на ночь заперли селян. Они были деревянные с соломенными крышами, и пламя все сильнее и сильнее охватывало стены, не давая никому ни малейшего шанса на спасение. Душераздирающие вопли и крики неслись из-за реки. Вдруг с треском распахнулись двери и обезумевшие люди, на некоторых из которых уже тлела одежда, начали выскакивать на улицу. Не устояли под напором тел людей, приговоренных фашистами к смерти, и ворота соседней постройки. Немцы пустили в ход приклады, стреляли в несчастных почти в упор, и под конец все смешалось в одну страшную массу. Этот ужас продолжался минут 20-30, потом всё стихло.
Много позже, уже после изгнания врага с советской земли, станет известно об истинных масштабах злодеяний и нечеловеческой жестокости гитлеровцев, и то, чему стали свидетелями в тот зимний день конца 1942 года Адамовичи, их очень потрясло.
Но не только они были свидетелями преступления немцев. Все это в Щаре видели еще две семьи, в том числе Василия Адамовича, где одной из дочерей приснился пророческий сон о замышляемом немцами массовом убийстве невинных людей. Они, ища спасения, кинулись в лес. А там фашисты уже производили проческу местности. Густой длинной цепью, в которой помимо немецкой тут и там слышались еще литовская и латвийская речи. Накануне выпал снежок и это только облегчало карателям выполнение задачи. Беглецов, а их было в общей сложности человек семь-восемь, поймали и как партизанских семей доставили в одну из крайних хат Щары, где немцы разместили нечто вроде временного штаба по освобождению района от партизан. Там, недолго думая, приняли решение: «Расстрелять!» Сделать это поручили двум солдатам и полицаю Константину Горбачевскому. По дороге к лесной опушке Горбачевский каким-то образом сумел убедить своих спутников в том, что попавшиеся им в лесу люди к партизанам не имеют никакого отношения и что их надо отпустить. В конце концов, посовещавшись, они так и сделали. Дав в воздух несколько очередей из автоматов, людям, уже успевшим распрощаться с жизнью, велели укрыться среди деревьев там, где зачистка немцами уже была произведена и они ушли далеко вперед.
Таким образом, Константином Горбачевским в тот роковой день было спасено сразу три семьи. Потом следы человека, добровольно пошедшего служить немцам в полицию, затерялись. Ничего не было известно о его судьбе.
«Капустники»
Через некоторое время – кажется, и двух месяцев не прошло – в окрестностях Щары снова объявились партизаны. Правда, это были уже другие. И называли они себя почему-то капустниками. Может быть, по фамилии своего командира или, может, местности, откуда они прибыли. Этот отряд, в отличие от прежнего, был крупным и на своем вооружении имел пушки и минометы. Правда, надолго тут они не задержались, и вскоре все двинулись куда-то дальше, в западном или северо-западном направлении.
Впоследствии стало известно, что «капустникам» пришлось в новых районах вести с немецко-фашистскими частями ожесточенные бои и даже кое-где вступить в серьезное противостояние с польскими партизанами или теми, кто себя за них выдавал. Понеся значительные потери, отряд вернулся в Западную Белоруссию, в уже знакомые им леса близ слияния Щары с Неманом. Но даже в таком, несколько поредевшем виде ему все же было тесно на прежней партизанской базе. Пришлось дополнительно строить новые землянки, блиндажи.
Вновь около дома Адамовичей заступили на круглосуточное дежурство бойцы. Они, видимо, думали, что тут уже надолго. Чуть в стороне партизаны построили для себя даже баньку. Строение особо не выделялось среди других скромных деревенских построек. Баня наполовину была в земле.
Так же, как и их предшественники, «капустники» выполняли боевые задания, не давая захватчикам чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности даже тут, в глубоком тылу.
Как-то с противоположного берега Щары вдруг потребовали лодку для группы партизан, возвращающейся с боевой операции. Двоюродный брат Ольги Ивановны, который жил у Адамовичей после того как немцы убили его жену, сына и дочь, а хату спалили, бросился к реке. Но не успел он еще ступить в покачивающееся на мелкой воде суденышко, как мужчина, настойчиво звавший лодочника, кинулся бежать прочь от берега. Потом выяснилось, что это был переодетый под партизана полицай. Из-за прибрежных строений по переправе и в сторону деревни ударили пулеметными и автоматными очередями.
Немцы устроили засаду.
Под огонь попал и дом Адамовичей. Вместе с несколькими партизанами, оказавшимися тут, хозяева бросились к входной двери, но их остановили пули: щепки от дверного косяка полетели в разные стороны. Пришлось наружу выбираться через окно с тыльной стороны дома и скрыться в лесу. Бабушка Агафья, родившаяся еще во времена Николая Первого, последовала за всеми остальными, продемонстрировав довольно-таки удивительную для своего возраста резвость.
Постреляв еще некоторое время, немцы убрались в один из своих ближайших гарнизонов.
Через день или два они вновь атаковали Щару с того же места, впрочем, не решившись перебраться через водную преграду. И вновь Адамовичам со своими «квартирантами» пришлось укрываться в близлежащем зеленом массиве. Так продолжалось несколько раз. Удивительно, но никто тогда не пострадал. Даже Мишин дядя, попавший под огонь на берегу, не получил ни одной царапины. Он добежал до партизанской бани и укрылся за каменкой. Сам подросток только помнит один момент, когда он оказался буквально на волосок от смерти. В очередной раз спасаясь от опасности, он с Колей Дубицким, своим сверстником, у которого немцы незадолго перед этим также расправились с семьей, прислонились к березе. И в это время в ствол повыше мальчишеских голов звонко впилась пуля. Если бы она взяла всего на несколько сантиметров ниже и…
Когда немцы и полицаи начали обстреливать деревню из пушек и минометов, да еще зажигательными снарядами, в разных местах возникли пожары. Они довольно быстро уничтожили все, что уцелело от всепожирающего огня ещё в самом начале войны. Полностью выгорела вместе со всеми хозяйственными постройками и усадьба Адамовичей.
Однако и противник в конце концов получил по заслугам.
Отстрелявшись, каратели, как обычно, двинулись по проселочной дороге к себе в гарнизон. По пути они напоролись на партизанскую засаду, почти всех карателей и приспешников перебили.
Власовцы
Сорок четвертый год принес с собой надежду на скорое изгнание с родной многострадальной земли фашистской нечисти. Это уже было очевидно даже тем, кто еще недавно сомневался в способности Красной Армии одолеть грозного противника, поработившего почти всю Европу. С каждым днем все отчетливее слышались звуки боев – артиллерийская канонада и взрывы бомб.
«Капустники», которые все время базировались на старом месте, там, где размещался прежний партизанский отряд, вдруг оставили свой лесной лагерь и двинулись навстречу наступавшим советским частям. Немцы по-прежнему боялись заходить в села, еще совсем недавно контролировавшиеся партизанами. Да им и не очень хотелось этого делать, они понимали: еще немного и придется совсем уносить отсюда ноги.
Наученные горьким опытом, жители Щары и других близлежащих населенных пунктов, немногие, кому удалось уцелеть ещё в первые дни войны, когда линия фронта проходила по этим местам, и впоследствии за долгие годы оккупации, вновь свои взоры обратили к лесу. Кому-то на ум пришла мысль – укрыться в схронах. Притом устроить их не в самом зеленом массиве, а по краю. И вот почему.
Для того, чтобы под землей могла прятаться и жить там некоторое время семья в несколько человек, необходимо было вырыть достаточно большую яму. Но как бы ее хорошо сверху ни замаскировать, беглецов всё равно можно легко обнаружить по грунту, извлеченному на поверхность. На лесной же кромке, примыкавшей к сельской пашне, подземные укрытия были бы в большей безопасности.
Когда у Адамовичей сгорел дом, они перебрались к своим родственникам по отцовской линии в другой конец деревни. Хотя они тоже находились в тяжелейшем положении. Часть большой семьи – маму с дочкой – убили немцы. Дом спалили. Двое сыновей были в партизанах. Уцелела лишь баня, в ней жили все вместе, обе семьи. И вот, в конце концов, и баню пришлось оставить ввиду приближающихся с востока крупных боев.
На новом месте людям приходилось соблюдать все меры предосторожности. Днем они старались лишний раз вообще не высовываться наружу, чтобы ничем не выдать своего присутствия. Да и с наступлением темноты, когда на часок-другой выбирались на свежий воздух, далеко не уходили от своих подземных «бункеров». Лишь иногда взрослые разрешали детям сбегать в деревню за кое-какими продуктами, сохранившимися в погребах. Как-то Ольга Ивановна наказала Мише принести картошку, и он вечером отправился со своим приятелем Колей Дубицким. Немного не дойдя до крайних домов, вернее до пепелищ, где они когда-то стояли, мальчики вдруг услышали оживленный русский говор и песню, в которой им запомнились такие слова: «Волга-Волга, мать родная!» Что-то жалобное и печальное было в этом исполнении. Они обрадовались, решив, что это – наконец-то, дождались счастливого дня! – свои, русские солдаты-освободители. И прибавили шагу. Вот и костер показался между деревьев: несколько военных сидели вокруг него.
Однако это были какие-то странные русские. На пилотках и гимнастерках у них виднелись немецкие нашивки с орлами. Какое-то недоброе предчувствие кольнуло мальчишек в сердце. И тогда они решились на такой смелый поступок. На ближайшей к ним сосне висела кожаная сумка, а под ней был автомат, прислоненный к стволу. Вот он-то и заинтересовал пацанов, схватили они его и – деру. По пути спрятали автомат в дупле какого-то старого дерева, а взрослым рассказали о необычных немцах, которые на русском языке говорили как на родном. Те только пожали плечами, не найдя никакого объяснения услышанному от подростков. Тогда никто из местных еще не слышал о власовцах, о советском генерале, который переметнётся на сторону фашистов и будет воевать с собственным народом.
Однажды Миша с трудом выбрался по шаткой лестнице из подземного убежища. У него была во всем теле слабость, поднялась температура, болела голова. Сознание – помутненное, будто у пьяного. Лена, его младшая сестренка, чувствовала себя еще хуже. Тиф – страшная болезнь, прямо-таки косившая местное население. Нередко заболевшие ею умирали. Ольга Ивановна, пока дети ещё могли ходить, отправила их в соседнее село Голубы, где жила её взрослая дочь Клава.
На грани жизни и смерти
Клава не без опаски приютила у себя родных. Её муж был отправлен немцами на работы в Германию. А тут еще родня из Щары, из той самой деревни, которой по расчетам оккупантов вообще уже не должно быть. Понятно, что расправу над её жителями и еще двумя-тремя соседними населенными пунктами осенью позапрошлого года они учинили не зря: это была месть за нападение партизан на солдат вермахта, когда они жарким летним днем 1942 года решили искупаться в прохладных водах притока Немана.
Молодая женщина сестру и брата лечила горьким отваром полыни. Чуть ли не силой заставляла пить. Может быть, поэтому у Миши вскоре наметились первые признаки выздоровления. Даже появился аппетит. Но сестра Лена по-прежнему пребывала в тяжелом состоянии, она то и дело впадала в забытье. Часть забот по уходу за ней Миша взял на себя.
И в селе Голубы война властно заявила о себе. Начали откуда-то издалека обстреливать населенный пункт из пушек. Поначалу Миша старался не очень обращать внимания на разрывы снарядов, но, по мере того как они становились ближе, его беспокойство нарастало. Вот ухнуло совсем близко – где-то у соседей во дворе. Как ни тяжело ему было, однако пришлось оставить сестру, по-прежнему лежавшую на кровати без сознания. Когда он выбежал из хаты, у крыльца чуть ли не нос к носу столкнулся с двумя девочками, жившими во второй половине избы. Они также искали, где бы укрыться от смертоносного огня. Вспомнили, что неподалеку есть несколько достаточно глубоких ям-погребов, в которых крестьяне с осени хранили выращенный на полях картофель.
Когда подросток оказался возле колодца, так сильно рвануло, что он на некоторое время оглох. Это в трех метрах разорвался снаряд. Однако Мишу не задело ни одним осколком – снаряд попал прямо в шахту колодца. Лишь вверх с чудовищной силой выбросило бревна и комья сырой земли.
В ближайшей яме уже сидела, чуть живая от страха, одна из девочек-соседок. Миша спрыгнул вниз к ней. Он заметил в её волосах медную гребенку, сделанную из гильзы. И почему-то решил: это опасно. Он слышал, что металл обладает способностью притягивать к себе электрические разряды в виде молний, а в данном случае, как он полагал, эта гребенка притянет снаряды. Сказав об этом девочке, он несмотря на то, что организм еще был ослаблен тяжелой болезнью, с ловкостью обезьяны вымахнул по лестнице наверх. Девчушка тут же последовала за ним. И буквально через несколько секунд там, где подростки только что укрывались от не стихавшего артобстрела, всё уже было разворочено взрывом…
Потом, спустя час-полтора, все стихло, и в село вошли те самые «немцы», что Миша Адамович с другом видел на лесной опушке около своей деревни. Они между собой общались на русском языке.
В дом, а точнее в ту его часть, в которой жила Клавина семья, заглянул маленький рыжий власовец. В это время Миша сидел на кровати с небольшим куском соленого сала в руках и, мелко режа его складным ножом, отправлял в рот кусочек за кусочком. Рыжий грубо вырвал у мальчишки нож и стал им кромсать подушки. По всей комнате, как снег, разлетелись перья. Он, видимо, искал какие-то ценности, которые могли быть упрятаны в подушках. Затем вышел во двор, и через минуту-другую оттуда донеслось несколько резких винтовочных выстрелов и поросячий визг. Оказывается, власовцы застрелили молодую соседскую свинку, извлекли из нее сбой – сердце, печень, почки, – и удалились, бросив остальную часть туши.
Впрочем, долго хозяйничать в селе им не пришлось. Когда бои приблизились совсем близко к местам у слияния Щары с Неманом, власовцы исчезли так же внезапно, как и появились. Где-то на другой день в селе Голубы въехало несколько вооруженных верховых. Они неторопливо проследовали через все село туда и обратно, словно что-то искали. И также свободно изъяснялись на русском. Но знаки отличия на их обмундировании уже были не фашистские, а советские. Это были свои.
Эхо войны
Летом 1944 года в родные Мише Адамовичу места пришло освобождение. Рожь уже созревала. Война укатилась далеко на запад, но говорить о полном освобождении этих многострадальных земель было ещё рано. Какая-то часть немцев осталась, и они буквально терроризировали местное население. Советская власть в населенных пунктах округи ещё по-настоящему не установилась, и на долю людей, которых в страшный период оккупации не убили, не сожгли, не уморили голодом и холодом, вновь выпали испытания. Гитлеровцы укрылись в лесах, заняли бывшие партизанские землянки и оттуда делали набеги на села. У жителей отнимали порой самое последнее, что хоть как-то могло спасти их от голодной смерти. Беда не обходила стороной даже такие деревни, как Щара, практически полностью выгоревшие, исчезнувшие с лица земли, с ничтожно малым количеством оставшихся в живых жителей.
Адамовичи, без крова над головой, по-прежнему ютились в баньке у родни, у которой тоже сгорел дом. Стояла осень, уже основательно подмораживало, когда Миша ранним утром с сестрой отправился к себе «домой» за картошкой. Немного не доходя до погреба, ребята вдруг почувствовали близкое присутствие немцев. В свежем холодном воздухе отчетливо ощущался запах одеколона, смешанный еще с чем-то таким, в чем трудно разобраться. Оставив сестру там, где она стояла, Миша тихонько подобрался к погребу и заглянул в него. И вздрогнул: почти прямо на него тупо смотрело дуло пулемета. И еще он заметил немецкие шинели – много… Так же тихо, чтобы, не дай бог, ничем не выдать себя, юноша отполз назад. Быстренько разыскал кое-кого из сельских мужиков, имевших оружие, они окружили этот погреб и здорово поквитались с фрицами… Уж очень злой на них был здешний народ за те чудовищные страдания и испытания, что пришлось пережить, за смерть родных и близких. Девять гитлеровцев в тот день так и остались навсегда лежать в белорусской земле близ Щары. Той самой деревушки, затерявшейся в лесах, которая даже почти стертая с лица земли, до последнего оказывала сопротивление иноземным поработителям, делала все для того, чтобы от их пребывания не осталось даже следов.
Вскоре после войны Михаил Адамович пошел в школу, располагавшуюся в селе Голубы. Именно в этом селе он как бы заново родился, когда, заболев тифом, стараниями и заботой Клавы он с другой сестренкой Леной был буквально вырван из цепких лап смерти. Парнишку, которому на тот момент уже было лет пятнадцать-шестнадцать, зачислили сразу во второй класс, приняв, видимо, во внимание то, что он еще до войны был обучен кое-какой нехитрой грамоте сельским батюшкой. Закончив пятый класс, он уже зрелый молодой мужчина, женился на одной из местных девушек – Гале. Родилась дочка Ядвига, и ему, чтобы содержать семью, пришлось устроиться на лесозаготовки в местный леспромхоз, пока его, года через два-три, не закрыли и не перевели куда-то в другое место.
Во время работы в леспромхозе Михаилу – надо же где-то жить семье – удалось на месте сгоревшего отчего дома поставить новую избушку. Вскоре Адамовичи пустили к себе на постой чужого человека. Это был мастер какой-то военно-инженерной части, перед которой поставили задачу – возвести мост через реку Щару. Фамилия его была Кецун, по национальности еврей. В своем деле он, видимо, был не очень силен, и так получилось, что Михаил, на «отлично» учившийся в школе, стал помогать ему в ведении документации. За эти услуги Кецун платил ему немного из собственного кармана. Как-то в избу вошел немолодой мужчина в потертой военной шинели. И с ходу громко спросил:
– На работу принимаете?
В это время молодой хозяин дома сидел за столом и корпел над ведомостями для выдачи зарплаты. Вышла какая-то ошибочка, и он никак не мог выйти из затруднительного положения. Поэтому он лишь бросил мимолетный взгляд на вошедшего и буркнул:
– Да нет, работники нам не требуются. Своих хватает!
Незнакомец подошел, выяснил, в чем дело и быстро помог в решении задачи. «Ого, вот был бы у нас хороший работник!» – удивился Михаил Адамович. Через некоторое время выяснилось, что это был полковник Раковец, приезжавший с инспекцией из областного города Гродно. И, видимо, вскоре не без его прямого участия произошла рокировка: Кецуна «разжаловали», переведя из мастеров в рядовые рабочие (на перевозку леса), а Михаила поставили на его место.
Мост возвели на год раньше срока, и Михаил Адамович за это получил премию в размере 10 тысяч рублей. По тем временам это были большие деньги.
Он снова оказался не у дел.
«Поезжай в Кирсаново, не пожалеешь!»
Весной 1954 года с семьей переехал в Саратовскую область, в село Сосновку близ города Энгельса. Через несколько месяцев – повестка в армию. Служил в воздушно-десантных войсках на Украине. Когда в 1956 году в Венгрии начались беспорядки, грозившие сменой государственного строя, его часть в обстановке строжайшей секретности перебросили туда. Но принять участие в подавлении мятежа не пришлось, обошлись силами других воинских частей, и его прямо из Венгрии демобилизовали из армии.
Потом была работа на лесозаготовках в пермском крае, участие там же, на таежных просторах, в прокладке будущей железной дороги. Платили хорошо, но труд был очень тяжелый, можно сказать, каторжный – в жару и морозы зимой под сорок градусов. Тучи комарья, бытовая неустроенность… В конце концов вернулся к себе на родину, в Западную Белоруссию, и там он встретил бывшего партизана Арсения Дубицкого, о котором подробно рассказывалось в этом очерке. Арсений к этому времени – в конце пятидесятых годов – уже жил с семьей в поселке Спартак Приурального района Западно-Казахстанской области.
– Давай к нам на целину. Не пожалеешь! – сказал он ему таким тоном, как будто это дело было уже решенное. – Без работы никогда не будешь. – И потом ему уже доверительнее: – Только вот что я тебе посоветую, дружище. Есть там неподалеку село Кирсаново. Оно стоит на берегу реки Урал, поселишься там и вид из окна будет как на наши родные места, на любимую Щару…
Михаил Иванович последовал совету друга. И хотя впоследствии ему пришлось сельский дом сменить на городскую квартиру в Уральске, с Кирсаново до сих пор не порывает: каждый год как только наступает весна, он с супругой уезжает на все лето туда. И по мере возможности они, привычные к нелегкому сельскому труду, копаются на своем подворье, что для них, в общем-то, является лучшим отдыхом.
Несколько раз я бывал в гостеприимном доме Адамовичей, удивлялся жизнелюбию и оптимизму хозяев, и как-то спросил Михаила Ивановича:
– Вы в войну много раз оказывались на волосок от смерти и всякий раз беда обходила вас стороной. Что за сила такая оберегала вас?
Широкая светлая улыбка появилась на лице старика, и он в который раз за дни наших встреч вернулся памятью в прошлое:
– Когда я был совсем маленьким, грудным, мама брала меня с собой в поле на уборку зерновых. Так поступали многие матери из нашей деревни, потому что в эту горячую пору не с кем было детишек оставить дома. Поле подходило к самому лесу, и бывали случаи, когда волки утаскивали грудничков прямо с кошелкой. Мать же моя для того, чтобы я не плакал, делала так: смочит хлебный мякиш кагором, завернет его в тряпицу и сунет мне в рот. Ну, и я тогда сладко спал. Волки же, как мне кажется, к младенцам подбирались именно на крик. Меня бог миловал. А уже когда повзрослел, то сам частенько бегал к батюшке в церковь причащаться. Зайду, бывало, с черного хода, поп нальет мне полный стакан кагору и даст еще на закуску просвирки… Вот с тех пор у меня и выработался ко всем бедам-злосчастьям стойкий иммунитет…
Евгений Чуриков