М.М.КИРИЛЛОВ
ШЕЛЕСТ ОСЕННИХ ЛИСТЬЕВ
Воспоминание
Иногда, ещё в молодости, можно как бы заглянуть в осень своей будущей жизни…Что это? Предвидение? Правда, об этом предвидении можно вспомнить и в конце жизни, если его сохранит память.
В 1949 - 1950 годах, в 10 классе, я учился в посёлке Шереметьевский, что возле Хлебниково, в то время Краснополянского района Московской области. Теперь, недалеко от этого посёлка, построен и уже около 70 лет работает всемирно известный международный аэропорт с тем же названием «Шереметьево».
В 1941 году немцы были уже в нескольких километрах от этого посёлка. Шла кровавая битва с фашистами за Москву. Многие его жители и позже помнили о том страшном времени.
Жил я там тогда у своего друга Бори Шеломанова, которого знал уже 2 года. Жил с согласия его мамы, тёти Гали, в их частном доме, на участке, расположенном в самом конце улицы Пролетарской.
Целый год спал я на сундуке в одной из комнат этого дома. Сундук и сундук. Матрас, подушка и одеяло – делали моё ложе вполне удобным. Семья моих родителей жила тогда в Крыму, в Евпатории, где служил мой отец. Он оплачивал моё подмосковное житьё, а я, как когда-то Максим Горький, по собственному желанию жил «в людях». И это было счастливое время.
Мы учились с Борькой в одном классе и напоминали своеобразных близнецов, поскольку всегда были вместе, хотя и отличались характером и привычками. Я больше говорил, он больше слушал, но нам всегда было хорошо. Видимо, мы как-то дополняли друг друга.
Радовал и растил нас и сам наш 10 класс. Учителя были такими замечательными, что мы и сейчас их любим и помним (прежде всего, математика А.А. Житникову и преподавателя литературы Л.И. Ерошенко). А ведь прошло с тех пор очень много лет.
Мне тогда необыкновенно повезло. Я бы учёбу в этой школе не променял ни на что другое. Шереметьевка тогда стала моей духовной Родиной.
О том времени можно рассказать многое. Но всё это я уже многократно сделал за прошедшие годы. Упомяну лишь, хотя бы, о повести «После войны. Школа» (2012 г.). Из главного, но далеко не единственного, могу напомнить празднование всей страной в том, 1949, году 70-летия Иосифа Виссарионовича Сталина, самого уважаемого и необходимого стране человека во время войны и в тяжёлое, послевоенное, время.
Это сейчас слёзы по Сталину у многих высохли. Пришло «время золотых унитазов», о которых, оказывается, почему-то даже не догадывались нынешние руководители. Такой низкий уровень нравственности и политического иммунитета государственной элиты, когда чиновники годами могли бы так безнаказанно и откровенно воровать у народа, при Сталине был бы просто невозможен.
Но к моим воспоминаниям о времени нашей учёбы в Шереметьевской школе эта современная отвратительная явь, к счастью, отношения не имеет. Так что, у читателя я прошу прощения за это, неожиданное, отступление. Просто после только что прозвучавшего, обгадившего нас, сообщения о ставропольской мафии, мне очень захотелось хотя бы помыть руки…
Лучше уж расскажу Вам, как и собирался, об одной, может быть, и небольшой, но настоящей, радости из того, нашего, советского, ещё сталинского, прошлого.
Как-то мы с Борькой решили по утрам, перед уроками, совершать пробежки по соседнему лесу. Он начинался уже метров за 30 от нашего дома.
Это было в сентябре. Начиналась ранняя подмосковная осень. В лес прямо от дома вела тропинка, по которой мы трусцой и бегали, не встречая на пути никого и постепенно погружаясь в лесную чащу. Добегали до здешнего кладбища и, сделав небольшой круг, через полчаса, возвращались домой. И так каждое утро.
Лес, в основном, в этих местах был лиственным и не высоким. Утром было прохладно, лесной воздух освежал нас, дышалось легко. В 16-17 лет такая лёгкая пробежка трудности не представляла.
В лесу преобладал молодой осинник. Стволы и ветви осинок были тонкими, крона их не густой и местами уже пожелтевшей. Но опавших листьев было ещё немного. Лес хорошо просматривался и проветривался.
Было видно, как в ответ на малейший ветерок отдельные листочки осинок начинали шелестеть, беспокоиться и трепетно плясать, а уж потом все вместе дружно и отчаянно трепетать.
В эти минуты покачивались даже их тонкие ветви, и их возникшее волнение рождало в лесной тишине неясный шум, а у случайного наблюдателя даже некоторое внутреннее беспокойство. Обеспокоенные чуткие листочки словно переговаривались друг с другом и, будто, в страхе, испуганно шептали или даже кричали друг другу: «Что-то случилось, что-то случилось!»
Молодой осинник всегда очень женственен, эмоционален и чувствителен. И немного грустен. Его рощица выглядит со стороны, словно говорливая группа школьниц из седьмого класса… А стоящие рядом нарядные берёзки, как старшеклассницы, в это же время, ведут себя более спокойно и сдержанно, поскольку как бы понимают, что на них же смотрят. Одинокие тяжёлые, мрачные, тёмно-зелёные ели стоят рядом, как молчаливые тумбы, оставаясь и на ветру совершенно невозмутимыми. Лес, как и люди, оказывается многоликим и разноязычным.
Мы полюбили эти наши короткие лесные путешествия и открытия. Они учили наблюдательности и видению красоты в окружающем. Поскольку в природе постоянно что-то менялось, даже долгое общение с ней наскучить нам не могло.
Позже пришли холода, утра стало темнее, листья потихоньку опали, оголив, сразу ставшие одинокими, ветви и покрыв землю грязно-жёлтыми, мокрыми под дождиком, мягкими коврами. Стойко держались только одинокие ели, зимние сторожа опустевшего леса, согреваемые своими снежными шубами…
Мы бегали с Борькой по лесу, пока не выпал первый снег. Весной бегали уже реже, приходилось готовиться к сдаче экзаменов на аттестат зрелости. Сдали их очень хорошо и поступили – он - в Сеченовский Московский медицинский институт, а я в Военно-медицинскую академию им. С.М.Кирова в Ленинграде. Мы с ним были единственными из нашего школьного выпуска 1950 года, кто стал врачами.
С тех пор позади у нас осталась достойная, хотя и нелёгкая, врачебная жизнь. Прожили полезно. Мы ничего не забыли, ни свою послевоенную Шереметьевскую школу и её учителей, ни прекрасную, трепетную, осеннюю листву нашей молодости. Разве это можно забыть! Да при желании и посетить её ещё можно, если доберёмся…
Погружение в осень, состоявшееся в молодости, оправдалось-таки. Оно нас растило. Мысленно мы с Вами в этом убедились, не правда ли? А случалось ли это когда-либо у Вас?
К сожалению, нынешняя, ущербная, постсоветская, жизнь всего нашего народа выглядит далеко не как радостное солнечное лето, а как унылая глубокая осень и не только вследствие возрастных испытаний. Но надо держаться.