Баба Марта
Баба Марта это моя мама Марта Владимировна. Вообще -то она никакая не Марта, а Матрёна. Но это имя ей казалось слишком деревенским и ещё учась в средних классах карагандинской школы, она придумала себе имя Марта и просила всех так её называть. Постепенно все привыкли к новому имени и как-то так получилось, что во многих документах она уже именовалась как Марта. В Караганду семья мамы переехала в начале тридцатых годов с Украины, с Харьковщины, спасаясь от голода. Ехали на телеге, запряжённой коровой, ехали долго, больше двух месяцев, а оказалось, что приехали в голодный Казахстан, где люди, особенно казахи в аулах, умирали пачками. Голод был ещё лютее, чем на Украине. Но мамин отец, то есть мой дедушка, которого я, как и бабушку, никогда в жизни не видел, был фельшером, сразу по прибытии устроился в больницу и кое- как сумел прокормить семью. А делал он это таким образом: в тех краях свирепствовала холера - вечный спутник голода и разрухи. Дед Владимир работал в холерном бараке, где каждый день умирало немало народу, поэтому оставалась недоеденной та баланда, которой больных кормили. Отец собирал объедки в ведро, приносил их домой, тщательно кипятил и кормил этим семью. И так все выжили.
В войну семью раскидало. Старший мамин брат Владимир ушёл на фронт и погиб в сорок третьем году, старшая сестра Рая пошла на обувную фабрику, где и проработала до пенсии. Младший брат Петя, оглохший после тяжёлой болезни в пятилетнем возрасте, повзрослев, примкнул к сообществу глухонемых, там была какая-то артель, печатающая фотографии, а Петя эти фотографии порнографического толка, выполненные в виде игральных карт, продавал по вагонам поездов дальнего следования. Да и порнухой эти карты назвать было сложно - просто голые и оголённые женщины. Снимки были отвратительного качества, напечатаны на самой дешёвой фотобумаге, но своих покупателей эти карты находили и давали Пете возможность существовать. Самый младший брат Ваня после войны связался с ками-то бандитами, совершал грабежи и разбои и избежал расстрела только потому, что ему было пятнадцать лет. Получил максимальную для малолетки десятку и в пятьдесят пятом вышел на свободу. Мама, благо перед войной закончила десятилетку, всю войну прослужила машинисткой в какой-то полувоенной организации, чуть ли не в НКВД. А в конце войны повстречала отца, журналиста, и поехала с ним в Узбекистан, где в конце сорок шестого года появился на свет мой старший брат Борис.
Мама была весёлой, остроумной и очень начитанной. Сейчас далеко не каждый обладатель диплома о высшем образовании владеет хотя бы половиной знаний, какими обладала мама, закончившая только школу. Она любила стихи, много их знала и часто рассказывала детям. Любила почитать детям вслух хорошую книгу. Помню, как читала во дворе на скамейке Джека Лондона и соседские дети тоже приходили её послушать.
В сорок девятом мама родила меня, а в пятьдесят втором - Анатолия. С тремя малыми детьми работать женщине было сложно, да и отец по тем временам неплохо зарабатывал, поэтому мама не работала Работать пошла только в шестьдесят втором году, когда младшему-Толяну уже было десять лет.
Пошла работать в организацию Горгаз сначала секретарём - машинисткой, а затем, пройдя краткосрочные курсы, стала диспетчером аварийной службы. С этой должности в начале восьмидесятых годов и ушла на пенсию.
Время шло. Сыновья выросли. Борис был призван в армию и прослужил почти четыре года на Тихоокеанском флоте. Я закончил техникум и по направлению уехал в Астрахань на завод резино-технических изделий мастером. Анатолий после школы поступил в Новосибирское театральное училище. В общем, все разъехались. Но не надолго. Отработав два года в Астрахани, я вернулся в Павлодар. Борис, отлужив, тоже вернулся домой. Один Толян был призван в армию из Новосибирска, туда же и вернулся заканчивать театральное училище, да там и остался. Закончил училище, поехал в Томск, поработал там областном театре года два-три, потом вернулся в Павлодар, один сезон прослужил в театре, но не прижился и уехал в Новосибирск, который считал для себя уже родным городом. Там и служил в театре Старый Дом больше четверти века: играл главные роли, сам ставил прекрасные спектакли, за что и получил звание «заслуженного», а затем и «народного артиста России». Потом переехал в Питер, а вскоре в Москву, и служил там четырнадцать лет до самой смерти. Но речь сейчас не о нём, а о нашей маме, которая заимев внуков, превратилась в бабу Марту.
Наш папа, горячо любимый всеми нами, умер в 1987 году, не дожив трёх месяцев до семидесятим пяти лет. Диабет его доканал. Мама осталась одна. Мы, дети, жили рядом, но все отдельно. По нескольку раз на дню разговаривали с ней по телефону, привозили различные продукты, деликатесы, многие из которых она есть поначалу категорически отказывалась, заявляя, что сейчас же их выбросит в мусоропровод. Но потом, распробовав, некоторые продукты начинала признавать, и даже просила восполнить их запас. Особенно ей полюбилась сырокопчёная колбаса «охотничья» ( по чешски - «ловецкая»), завезённая моим приятелем для продажи прямо из города Брно. Колбаса была плоская, прямоугольного сечения, довольно мягкая и вкусная, в меру острая.
-Я её с чаем ем, - говорила баба Марта, - сосу как карамельку.
В общем, без внимания наша мама не оставалась, внуки и внучки, уже довольно взрослые, навещали её ещё более регулярно, чем мы. Приходили обедать из расположенного рядом института, да и просто так. Но вечерами и ночью мама оставалась одна и ей было одиноко. Когда умер папа, маме было шестьдесят пять лет, но она оставалась ещё стройной и симпатичной. Стройной она была всю жизнь - среднего роста, не худая и не полная, с тонкой талией и пышной грудью, была очень привлекательной. Мама не могла сидеть без дела и целый день что-то делала: стряпала, убирала, наводила блеск на оконные стёкла и натирала мебель . На лицо она не была прекрасной - небольшие серые глаза, безусловно умные, добрые и проницательные, не позволяли считать её красавицей. И ещё волосы у неё были редковатые. Или я так думаю. Во всяком случае, я лицом похож на неё и красавцем тоже никогда себя не считал, да и не был им на самом деле.
Я в подростковом возрасте даже стеснялся её женской привлекательности, считал что она уже старая, к сорока годам, и не должна следить за своей внешностью.
-Мам, ну зачем тебе это новое платье! - Недоумённо вопрошал я.- Ведь ты уже старая, тебе тридцать восемь лет.
-И ты считаешь, что в тридцать восемь лет женщина уже старая? - Изумлялась мама, оглядывая себя в зеркало, выставляя вперёд ногу в туфле на каблуке, явно находя себя всё ещё ничего.
-Ну, не старая, а пожилая. Старыми становятся в сорок пять-пятьдесят лет. - Объяснял я маме свои понятия о возрастных категориях.
-А молодые девушки, они в каком возрасте?
-Молодыми девушки и парни бывают в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. - Утверждал я уверенно.
-А старше двадцати пяти?
-Ну, это уже взрослые, можно сказать, среднего возраста. До тридцати пяти, а потом становятся уже пожилыми.
-А если женщине шестьдесят или семьдесят лет, она кто? - Уточняла мама мою градацию.
-Ну, это уже полная старуха, можно сказать - старая карга, а дед - старый хрыч! - Ставил я свой геронтологический диагноз, хотя слова такого я тогда не знал.
-Подожди, Витька! - Смеялась мама. - Доживёшь до сорока лет, тогда посмотрим, как ты запоёшь про свой возраст. Будешь говорить, что ты ещё молодой парень, почти пацан.
Так и оказалось. Да что в сорок! И в пятьдесят, и в шестьдесят лет я ощущал себя лишь немного повзрослевшим, но продолжал следовать моде и вообще уделять внимание своей внешности, одежду покупал в Германии и Италии, только сетовал на излишний вес.
Во время своей работы в Горгазе мама была бессменным редактором стенгазеты, не помню, как она называлась на самом деле, но я в шутку называл её «Горгазник», Как и везде, редактор был и единственным автором этого настенного органа парткома и профкома конторы. Мама писала заметки на актуальнык темы производственной жизни, иногда сочиняла четверостишия, правда не всегда безупречные с точки зрения стихосложения. Когда я учился в седьмом классе, и мне постоянно требовались деньги - на кино, конфеты, (да и на курево), и просить их приходилось у мамы, мной был найден способ зарабатывания денег собственным трудом. Дело было так, Мама готовила выпуск стенгазеты к Новому году. Билась с поздравлениями коллектива и его отдельных достойных членов. Но со стихами у неё что-то не получалось.
-Витя, напиши стишок для нашей стенгазеты. - Попросила мама.
-Не хочу. Да и про что писать, откуда я знаю? - Артачился я.
-Напиши, я тебе расскажу про что и как, а ты только складно сочини.
-Нет, ма, неохота.
-Ну ладно, ты у меня попросишь денег, я тебе так же отвечу.
Я навострил уши. - А сколько ты мне дашь, если я напишу?
-Рубль дам, новыми. - Пообещала мама. (в шестьдесят первом году была денежная реформа, люди к новым деньгам привыкали долго и поэтому всякий раз, называя сумму, уточняли - «новыми» или «по старому», а дело было в шестьдесят втором году).
-Нет, мама, рубль ты мне и так дашь, а за стихи плати отдельно.
-Ну хорошо, дам тебе три рубля, но напиши хороший стих.
Через десять минут, выйдя из детской комнаты, я зачитал маме начало стихотворения:
«Каждый раз под Новый год,
Только в двери праздник,
М.Узденская несёт
Вирши в свой «Горгазник».
Я сомневался, понравится ли начало редактору стенгазеты, всё же я переиначил название настенного дацзыбао, да и упомянул редактора в стишке. Но маме очень понравилось. Она довольно захохотала и крикунула отцу:
-Ефим! Послушай, какой стих Витька написал.
Отец пришёл из зала, где крутил колёсико настройки радиоприёмника, отыскивая в трещащем и свистящем эфире радиостанцию «Голос Америки». Стих ему тоже понравился - с чёткой рифмой и точным размером он содержал и долю иронии. Отец похвалил и пошёл к своему источнику достоверной информации. Стоит сказать, что в ту пору вражеские «голоса» были правдивыми и объективными, не то что сейчас, когда превратились в помойку пропагандистских и лживых западных СМИ.
Я по указанию мамы, снабжавшей меня фактическими данными, написал ещё три четверостишия - про завгара Пала Шатохина, мечтавшего о новом гараже, про слесаря - пьяницу Джулаева, свалившегося в лужу, ещё про кого-то. Маме так понравились стихи, что она вместо обещанной трёшки выдала мне полновесную пятирублёвку, и это было хорошо.
Мама любила сыпать поговорками и афоризмами. Не удивлюсь, если некоторые из них она придумывала с лёгкостью сама. На вопрос «как жизнь?» порой отвечала: «Живём не пышно, тряхнём - так слышно».А на вопрос «чем тряхнём?» отвечала - «своими костями, их треск и слышен». Могла поощрить такими словами: «Хвалю за хватку! Дала бы десятку, да мелочи нет». И таких словечек у неё было много. Шедевр её остроумия и находчивости запомнился не только детям, но и внукам её, а сейчас и правнуки эту байку знают. Было так:
Мой старший сын, а, следовательно, мамин старший и любимый внук Евгений, попросту Женя, уже был женат, жил в своей квартире, занимался коммерцией. Мама его чуть ли не ежедневно звала на обед, обещая угостить вкуснятинкой. А какой мама была мастерицей по части приготовления различных блюд, о том отдельный разговор. О её шедевре - торте «наполеон» знало полгорода, а многие не только слышали, но и пробовали это чудо кондитерского искусства. Так вот, звонит баба марта внуку Жене, чтобы пригласить его на плов, и нарывается на автоответчик, в то пору бывший новинкой.
-«Включён автоответчик. Говорите после сигнала.»
На секунду баба Марта замешкалась, а потом сказала с сарказмом и изрядной долей негодования:
-Что говорить -то! А, главное, с кем?!
Этот случай мы всегда вспоминаем, когда говорим о нашей маме, покинувшей этот мир шесть лет назад в девяностатрёхлетнем возрасте. А говорим мы о ней часто. И начало её фразы «Что говорить - то!» служит паролем в мир наших о ней воспоминаний...
Лет через пять после смерти отца мама объявила, что собирается снова выйти замуж.
-Мама! Тебе же семьдесят лет! Какое «замуж»! - Больше всех негодовал я. - Чего тебе не хватает? Ты живёшь не на пенсию, а на нашу помощь, пенсию откладываешь. Мы тябя всем снабжаем.
-Да про вашу помощь я не говорю, спасибо. Но я же всё время одна, а это тоскливо. А вдруг что случится со мной, кто мне поможет? Вы же в своих квартирах, а ты Витька, вон вообще собрался в Россию переезжать. А это Алексей Михайлович, да вы его знаете, он хромой, ветеран войны, из соседнего дома. Он тоже давно вдовец. Уже несколько лет меня уговаривает, говорит, что любит меня, хочет со смой жить.
Я в недоумении и в негодовании покрутил головой. А старший брат Борис сказал мне на балконе, куда мы вышли покурить:
-Да пусть выходит! Что тебе, жалко?
-А память о папе?
-Да мы то о папе не забываем и не забудем. Да и мама не забудет. А помнишь, как она сломала руку и ей нужно было всё время помогать. Да мало ли что? С сердцем плохо станет, кто в скорую позвонит? Пусть выходит. Алексей Михайлович мужик хороший.
И должен сказать, жили они душа в душу. Алексей Михайлович был в тихом восторге от своей Марточки, во всём её слушал и выполнял все её прихоти, даром, что боевой офицер - фронтовик. Правда, и прихотей у мамы было немного, но женщина есть женщина. Мы, сыновья и внуки, относились к Алексею Михайловичу уважительно, ценили его заботу о маме. И было за что. Однажды мама, выходя из магазина с поллитровой баночкой сметаны, поскользнулась на мокром мраморном крыльце и упала лицом вниз, сломав при этом обе руки, разбив в кровь лицо. Но что удивительно, банку сметаны при этом не разбила! Как -то сгруппировалась, словно дзюдоист. Представляете, каково человеку, женщине! с двумя руками в гипсе! Ни чаю налить, ни в туалет сходить. Алексей Михайлович нянчился с мамой, как с малым ребёнком, водил её в туалет, снимал с неё трусы, потом одевал их, мыл маму и делал все другие не очень приятные, но необходимые манипуляции. Короче говоря, после этого случая мы Алексея Михайловича безмерно зауважали.
Алексей Михайлович умер раньше мамы года на три. В то время я уже жил в Москве. А старший брат Борис и мой сын Женя продолжали о маме заботиться, подобрали ей хорошую сиделку-компаньонку, да и сами были у мамы по нескольку раз на дню. А я каждую субботу начинал с телефонного звонкеа маме. От неё я узнавал все семейные новости, она напониманала о всех днях рождения членов нашего разросшегося клана. Мама обошлась без малейших признаков деменции или иного старческого слабоумия. Ум её оставался острым и смешливым до самых последних дней. Правда, последние лет тридцать жизни постоянно жаловалась, что у неё звенит у ушах. На предложения провериться у врачей отвечала категорическим отказом. Мы шутили «Звенит не очень громко? Спать звон не мешает?» Мама отвечала со смехом, что днём ей и не очень слышно, другие звуки заглушают, а спать ей мешает не звон, а думы и заботы о детях и внуках.
-Ну, это неизлечимо, - говаривал, бывало, я, - а звон слушай. Считай, что он у тебя «вечерний».
Похоронили мы маму по её воле не рядом с нашим папой, а рядом с Алексеем Михайловичем, поставили им одинаковые памятники и заботимся о могилах, как и должно. А папа покоится на другой стороне того же кладбища. К его могилке мы наведываемся так же регулярно.
Первые годы после моего переезда в Россию я довольно часто приезжал в Павлодар. Два года вообще жил и работал, можно сказать, вахтовым методом - две недели в Питере хожу на работу, знакомлюсь с городом, обрастаю медленно клиентурой; две недели - в Палодаре, продолжаю работать по неоконченным делам, не отказываюсь и от новых поручений. Живу при этом у тёщи, очень удобно, на всём готовом. Моё дело только снабжать её деньгами. Но у тёщи, светлой памяти Валентины Семёновны, я только завтракаю и ужинаю.А обедаю у мамы. И рад её видеть, и вкусно, и есть о чём поговорить. Мама, выставляя на стол всяческие яства, говорила озабоченно:
-Витя! Ты стал такой толстый! Тебе надо худеть.- И тут же добавляла. - Ешь давай, а то всё остынет. - И сама смеялась над собственной противоречивостью.
По приезду я всегда даю маме сто-двести долларов или евро, как когда. Мама с улыбкой принимает эти деньги и говорит:
-Витя, мне денег и так хватает, но когда ты мне даришь эти доллары, я понимаю, что у тебя всё хорошо, раз деньги есть. А я твою валюту собираю на свои похороны.
-Мама! Не надо копить! Трать сегодня на всё, что тебе пожелается. - Увещеваю я её. - А про похороны не думай, у тебя три сына, внуки, похороним как полагается, но ты живи подольше.
Однажды мне в Питер звонит мама, плачет:
-Витя! Меня сегодня облапошили на две тысячи евро, мошенники.
-Как облапошили, кто?
-Звонят утром в одиннадцать часов, говорят, что из милиции, спрашивают:
-У вас внук есть?
-Есть, - говорю.
-Звать Евгений?
-Да, есть и Евгений.
-Он сейчас в милиции, его забрали за драку, Надо выручать. Можно откупиться. У вас деньги есть?
-А сколько надо?
-Чем больше, тем лучше, дело серьёзное. - Отвечают. Я вспомнила, про евро, что ты мне давал. Их как раз было две тысячи.
-У меня есть две тысячи евро, - говорю,-хватит?
-Должно хватить, - отвечают. - Через полчаса к вам подъедет девушка, она будет в чёрной кожаной куртке, позвонит. Вы ей передайте деньги и вашего внука отпустят.
-Я давай звонить Женьке, а его телефон всё время занят. - Плачет мама. - Звоню Борьке, никто трубку не берёт. Что делать? Как помочь внуку? А тут звонок в дверь, открываю. Стоит симпатичная девушка - казашка в кожаной куртке, улыбается.
-Здравствуйте. Меня к вам послали, а вам звонили.
-А с моим внуком всё в порядке? Его не побили? - Спрашиваю. -А то в милиции -то всякое бывает.
-Ну что вы, его никто пальцем не тронул, всё в порядке. Он скоро вам сам позвонит.
-Я передала ей две тысячи евро, завернув их в газету, и девушка ушла. А через час звонит Женя, говорит, что он на базаре, спрашивает, что мне купить. Я ему говорю - отпустили? А он не понимает, откуда отпустили, быстро приехал ко мне, я всё рассказала.
-Баба! Тебя развели мошенники. Меня никто не задерживал, я ни в какой драке не участвовал. Что же ты мне не позвонила сразу?
-Так я тебе замучилась звонить - всё занято и занято. А эти говорят, что надо быстрей. Боре звоню - как на зло, не отвечает.
-Эх баба, баба! - Укоряет её внук. Так легко попалась на обман.
-Мама! Ну надо было мне позвонить! Или Ире.
-Да что толку тебе в Питер звонить? Дозвонишься до тебя! Чем бы ты помог?
-Но сейчас же звонишь! А надо не после, а до! Я бы тебе запретил открывать дверь и платить, дозвонился бы до начальника райотдела милиции, он меня хорошо знает, и решили бы вопрос.
-Да вот, от волнения не догадалось. Всё так быстро произошло.
-Ладно, не горюй. - Говорю, - беда не велика. Все живы - здоровы, это главное. Я послезавтра прилечу. Дам тебе денег. Копи для мошенников. Шучу, шучу! - Успокоил я маму, услышав всхлип.
Через пару дней на обед к маме приехал я, брат Борис и сын Женя. Стали перебирать детали этого неприятного, но не смертельного происшествия. Смеялись.
-Это ещё хорошо, что я в волнении забыла про доллары. У меня в шерстяном носке в шкафу лежали эти баксы, четыре тысячи. А то бы я и их отдала в преполохе.
-Я у бабы эти деньги забрал. - Сказал Женя. - У меня они целее будут.
После обеда Боря и Женя уехали по своим делам, а я, лентяй, остался отдохнуть, подремать на моём любимом диванчике, застеленном потертым туркменским ковром. Прежде, чем задремать, я дал маме ещё триста евро и попросил её никогда и никому больше не верить и, хоть умри, но дозвонись до кого-то из нас.
-А если бы вспомнила про доллары, то и их бы отдала?
-Отдала бы, не задумываясь! Да я за внука всё с себя бы до нитки сняла и отдала! - С апломбом и гордостью отчеканила наша прародительница.
Уже шесть лет нет с нами нашей бабы Марты. Но все мы по-прежнему любим её и часто вспоминаем. И на душе сразу становится тепло.