Алька висела на заборе, и это была совершенно невозможная ситуация. Такого не может быть, чтобы девочка семи лет, вот так, в темном безлюдном зимнем морозном дворе висела на калитке детских ясель и совершенно не знала, как быть дальше. Сколько времени придется висеть. Кто сможет выручить. Что будет за новую испорченную шубу (наверняка в ней что-то испортилось от этого забора). И вообще – есть ли жизнь после всего этого.
Всё же, конечно, Женька куда-то побежала. За подмогой, наверное. Может, за Юркой зайдёт. И они вместе её снимут как-нибудь. Но что-то долго нет никого. Холодно. И почему-то страшно. Хотя вот он- дом. Прям рукой подать. И дверь подъезда, уютно освещенная желтым фонарем, как на ладони. Но как будто это не для неё. Как будто это кино. Причем «в кино» она, Алька. А зрители там, где теплый уютный подъезд. Смотрят на Алькины приключения и переживают за неё. И переговариваются потихоньку – что дальше-то, интересно, будет.
А дальше раздался невообразимо громкий треск, Алька спелым яблоком бухнулась в снег и поняла, что свободна. И, кажется, вполне себе цела и невредима. Она быстро вскочила, помчалась к подъезду, но вдруг остановилась, и пошла очень медленно. Подъезд волшебным образом перестал быть уютным и теплым. А стал неприветливым и страшным. Потому что сзади болталась почти по снегу оторванная двадцатисантиметровая «подпушка» новой цигейковой шубы, и было очевидно, что мама не просто рассердится, а рассердится и расстроится очень сильно. И надо будет снова подшивать эти двадцать сантиметров, накалывая пальцы, даже и с наперстком. А потом опять носить эту тяжёлую предательницу, из-за которой Алька не перемахнула с лёгкостью через ограду, как обычно они это делали, а повисла неподвижным мешком на заостренной доске ясельного забора. И ощущать ещё эти «двадцать сантиметров на вырост» по всему кругу толстенного тулупа. Ни сесть на неё нормально, ни ползать за стенами снежной крепости, ни, как выяснилось, по заборам лазить.
Женька убежала домой и никому ничего от страха не сказала. Сколько сразу всего, за что можно получить. Вот загибайте пальцы: - что лазают на территорию детского сада; - шубу Алькину новую попортили (это наверняка! Вон она как за забор зацепилась); - по заборам, опять же, как мальчишки. И ещё, может, чего, об чём не подумали или забыли. А ещё ей было страшно за подругу. Как она там. Что с ней будет. Как выберется. Не замерзнет ли. Не стрельнет ли в нее сторож из винтовки, как в кино. Или не сдаст ли в милицию. Но рассказать родителям или пойти обратно и что-то придумать вместе не было никаких сил. Женька была дома. В безопасности. В тепле. И никакие муки совести не заставили бы её даже высунуть нос из квартиры.
Алька пришла домой, открыл ей папа. Свет в коридоре включать не стали. Шуба тайно была повешена на гвоздик, и всё оказалось шито-крыто. До тех пор, пока мама не пошла эту шубу развешивать для просушки. Ну после зимнего-то гуляния…
Мама и папа хохотали так, как будто смотрели самую смешную в мире комедию. У Альки разливалось какое-то светлое тепло по всму-всему телу. От макушки и до самых пяточек. До тех точек, на которых они ещё в детсаду на зарядке ходили. «На мысочках – раз, два, три, четыре. На пяточках – рррраз, два, три, четыре». Правда, она ещё плакала, но уже, пожалуй, немного смеялась. Надо завтра обязательно Женьке рассказать, что её ни капельки не ругали. Чтоб не боялась за неё….