Выгуливаю во дворе собаку. Навстречу идет знакомый доктор. Очень хороший доктор. Смотрит в себя, ничего вокруг не замечает. То ли обдумывает очередной сложный диагноз, то ли как дожить до получки. Собака некорректно натягивает поводок поперек дороги. Доктор останавливается, опасливо смотрит вдоль поводка на собаку, переводит взгляд на меня…
– Ты? А почему живой? Совести у тебя нет!
Забавно, но мне почему-то становится стыдно. Стыдно за то, что не умер.
– Извини, – говорю, – так уж вышло…
Действительно, обещали две-три недели, а прошло уже полтора года, и все в порядке. Все зажило, все работает. Дефекты? Говорю тихим шепотом, но делать еще операцию, чтобы опять ходить с куском силикона в горле, не хочу. Кому надо, тот меня слышит. От щитовидки мало что осталось – что не отрезали, сожгли при облучении. Ну и что? Полторы таблетки тироксина в день и ок. К дыре в трахее привык уже, только плавать не могу и бегать на морозе. Как-то один из друзей осторожно спросил:
– А кто у тебя за дыркой ухаживает?
Я засмеялся:
– А у тебя кто? Я хотя бы вижу, что делаю, а ты вообще всю жизнь на ощупь.
Вначале я боялся плавать в лодке: за борт выпасть нельзя, через трахеостому легкие очень быстро заполнит вода. Может, успеешь выскочить и откашляться, может, не успеешь. А потом прочитал, что Христофор Колумб вообще не умел плавать. Что не помешало ему пять раз сгонять туда-обратно через океан. Ну, я и расслабился. Еще запахи почти не чувствую. Тоже привык.
Что еще могу сказать в свое оправдание? Много нас, таких вот, выживших. И не просто выживших, а выздоровевших. Переживших свой рак, как одну из болезней, и живущих дальше. В таком-то году болел пневмонией, в таком-то раком, потом был перелом голени и т.д. Лично знаю не менее пятидесяти бывших онкологических больных (давно работаю в медицине). Мы здороваемся на улице и в магазине, поздравляем друг друга с праздниками. Двое ходили со мной на охоту, других уже много лет наблюдаю как врач. У меня на глазах им ставили онкологический диагноз, потом оперировали и лечили. У них выпадали волосы и шатались зубы. Некоторых бросали мужья или любовники (кажется, кому нужна любовница с одной грудью или любовник с «двухстволкой» и калоприемником на животе?) Они меняли работу, иногда даже страну. Приходили ко мне лечить очередной дежурный радикулит в париках, стесняясь беззубого рта и свежих багровых рубцов на изуродованном теле.
Время шло, и те же люди приходили снова. Женщины спрашивали, не помешают ли мне их волосы, они после облучения растут, как трава в Чернобыле, и широко улыбались, демонстрируя голливудскую улыбку, гордость стоматолога. У них появлялись новые мужья или любовники, они делали карьеру и успехи в бизнесе. Жизнь возвращалась в новом качестве. Одна грудь и калоприемник на самом деле оказались не физиологической, а всего лишь психологической проблемой.
Около пятнадцати лет назад на очередных курсах повышения квалификации я жил в двухместном номере гостиницы с коллегой-хирургом, моим ровесником. Очень аккуратный, всегда до блеска выбритый человек с легким запахом хорошего одеколона. Вот только перед сном надолго запирался в туалете. И лишь через две недели я узнал, что он перенес рак прямой кишки и сейчас живет с калоприемником на животе. Но проблема у него тогда была другая: уйти к любовнице, на 25 лет моложе его, или остаться с женой?
Другой пример. Пациентка Татьяна К., 38лет. Живет в Израиле, к нам приехала проведать родителей. Три года назад перенесла мастэктомию по поводу рака 3 ст. После операции развелась с мужем и переехала на ПМЖ к родственникам в Израиль. Через год снова вышла замуж. Через полтора года сделала пластическую операцию: удалила вторую здоровую грудь и вставила два силиконовых импланта. Сосков нет, вместо них цветная татуировка,даже интересно. И родила ребенка!
«Доктора говорили, что беременность – это очень опасно, это может меня убить. Ну, раньше другие доктора мне вообще больше трех месяцев жизни не обещали…»
– А как это вы додумались удалить вторую грудь?
– Это проще всего! Мне никогда моя грудь не нравилась. А тут как нашлось! Теперь иду по улице, и все головы за мной поворачиваются. А на пляже вообще отпад, центр Вселенной!
Горжусь, что кто-то сверху удостоил меня чести попасть в эту компанию выживших и живущих дальше. Я не говорю сейчас о тех, кто испугался на всю оставшуюся жизнь и живет теперь поближе к томографу, дружит со «своими врачами» в онкологии и непрерывно что-то у себя ищет. Да, еще они ведут ЗОЖ, бросают вредные приятные привычки и едят разные биодобавки, запивая их святой водой. Я тоже что-то ел и чем-то запивал, чтобы не умничать и жену не расстраивать. На десятый день после операции уговорил ее наконец купить бутылку рома, и мы вопреки всему выпили. Не святая вода, конечно, но первую ночь я спал, как ангел, без боли и обдумывания вариантов своих похорон, поминок и траурных речей над моей могилой. Маринка тоже спала, не дергала во сне ногой и не бормотала что-то скороговоркой. Только вот ром с тех пор мы не пьем, слишком напоминает о больнице.
Анна Егорова (фамилию и историю болезни публикую с ее согласия) – эффектная молодая женщина. Высокая, с отличной фигурой и тонким аристократическим лицом. В прошлой жизни успешный бизнес, фитнес и сцена.
Дальше цитирую Анну: (орфография и пунктуация Анны сохранены) «22 августа 2019 г. Великий Новгород. После работы мы с дочкой Вероникой посетили спортзал, настроение и состояние отличные!!! После хорошей физнагрузки, легкий ужин. Сижу дома за столом, и тут у меня начинается нечто: отнимается левая часть тела, я ничего не чувствую, в голове сильная пульсация и я понимаю, что коробит лицо, где-то вдалеке слышу Веронику, которая кричит и зовет меня, но я теряю сознание. У меня была остановка сердца в течение 3-5 минут. Очнулась, когда приехала «скорая». Но в чувства меня привела моя девочка, мой супер-врач! Она делала мне искусственное дыхание. Даже не представляю, как она уложила меня на пол, там очень неудобно было. Скорая меня увозит в больницу «Азот» где мне ставят инсульт, сделав КТ.
Потом Сережа увозит меня в Питер в госпиталь и мне делают там МРТ с контрастом, в результате которого и была обнаружена опухоль… Диагноз – «анапластическая олигодендроглиома 3ст. злокачественная. Опухоль 4*6 см, да еще и ушла глубоко в извилины и, увы, неоперабельная».
Февраль 2021г. Боровичи. Анна привозит ко мне на лечение мужа. Пока Сергей отлеживается после процедуры, мы настороженно обнюхиваемся, как две собаки одной породы. Ловлю на себе ее цепкий, оценивающий, диагностический взгляд. Так смотрят друг на друга пациенты в «Песочнице». Привет, сестричка, и сколько тебе осталось? У меня тоже рак, тоже четверка, я тоже мертвец, сорри…
С облегчением не нахожу знаков «чужого», на Анне клейма смерти нет. Ну, волосы еще коротковаты, чуть-чуть « химический» оттенок кожи, и все! А ведь ты поправилась, девочка! Помню поразившее меня в «Песочнице» новое чувство. Я увидел, как обреченные, умирающие люди искренно радуются за тех, кто выздоравливает. Не завидуют, а именно радуются, зная, что это не для них, и все же надеясь на чудо. Сейчас я рад за Анну. Чувство странное: это не просто радость, это удовлетворение, вроде оргазма. Да, так должно быть всегда, и только это правильно.
Каждый выживший чем-то это заслужил. Даже нет, он что-то сделал, чтобы ему удалось спрыгнуть с эшафота. Хочется понять, чем мы похожи и почему, например, у Анны не сработал вариант Жанны Фриске, а у меня – Лимонова, узнавшего свой диагноз «рак гортани» гораздо позже меня.
– Аня, можно рассказать твою историю? Опубликовать твои снимки: до, во время и после?
Анна молчит, смотрит в окно.
Я жду. Я понимаю, что она вспоминает.
– Конечно. Я думаю, это нужно не только еще живым. Мертвым тоже это нужно. Пиши. С тебя спросят. Ну и с меня. Может быть, нас отпустили, чтобы дать другим надежду?
Многому можно научиться в «Песочнице». Увидеть привычный мир под другим углом. Как мир непривычный, где жизнь не норма. Где норма – смерть и хаос. Жизнь – бесценный чей-то тебе дар, ну а как ты им распорядишься, это уже только твои проблемы.
Проснулся утром. Чем заняться? Срубить сегодня денег побольше или званий, титулов? А вечером можно выпить пивка, или водочки, или рому, коньяка. Ну, к любовнице заглянуть, для повышения самооценки или «для здоровья».
После операции удаления гортани, нас с Маринкой перевели в блатную палату из двух комнат, с холодильником и телевизором. Очень благодарен главному хирургу Егоренкову, главной сестре Елене за то, что постарались скрасить последние дни коллеги-смертника. Тогда все думали, что мне осталось около недели, я это хорошо понимал.
Вечером ты более худой, чем утром. А утром еще больше худой, чем вечером. Вылезают какие-то кости на лице. На ногах и на руках. Мои сильные руки на глазах превращались в ботанические макаронины. Последним звонком было появление грибка на коже ног, она слезала клочьями, жена не успевала покупать «Экзодерил». Надо же, думаю, не терпится всему этому говну меня сожрать. Начали уже с живого, кто быстрее, тому больше достанется моего мяса.
Помню, что тогда я немножко рассердился. А тут еще за стенкой завелся сосед, тоже с женой, холодильником и зомбиящиком. Понятно, что человек в такой ситуации хочет достучаться до небес, пытаясь доказать свою незаменимость. Все мы, раковые, через этот фильтр проходили, только не все успели понять, что это бессмысленно. Эта дорога – именно эта, каким бы великим ты себя не ощущал, привела тебя сюда. Впереди твоя смерть, ищи другую дорогу, в обход гиблого места.
Почти круглые сутки за тонкой стенкой очередной «великий и ужасный» руководил своим бизнесом:
– Вы, козлы, без меня даже поссать ровно не можете! Я сказал, чтобы не меньше, чем полтора лимона с ходки! Это твои трудности, меня они не е… Полтора лимона, я сказал! Полтора лимона, суки!
Я глушил генеральский бас «Уральскими пельменями» или, как барабашка, постукивал в стену. Помогало ненадолго. Наконец, когда я разозлился по-настоящему и принял решение сегодня ночью разбить эту бизнес-морду (а что терять, все равно до суда никто из нас не доживет), ему тоже скальпелем выключили звук.
Теперь через стенку трындели те же бесконечные «пельмени», а по ночам, очевидно свернувшись под одеялом и заткнув кулачком рот, плакала его жена. Сначала я думал, что это скулит больная собака. Потом понял, кто скулит, и тут мне стало страшно. И стыдно. Я увидел наш мир, мир обреченных, глазами нормальных, живых людей. Ну да, нельзя же расстраивать умирающего, нужно изображать из себя бодрячка и оптимиста.
Марина уезжала плакать в ближайший торговый центр. Ходила среди живых, озабоченно-радостных, выбирающих подарки к Новому году людей, и ревела. Нам с ней совместный Новый год не светил, операцию мне сделали четвертого декабря, прожить целых 27 дней было нереально, как слетать на Марс и вернуться живым. Новый год ждал ее одну. Без подарков, без мужа. Оставались только гребаные материальные ценности. Квартира-дача-машина. И холодное равнодушное одиночество.
Только мне она рассказала об этом через год. А пока улыбалась и шутила, даже когда кормила меня через пришитый к носовой перегородке силиконовый шланг. Через такой шланг водители наливают бензин, он толстый и ты хорошо чувствуешь его в желудке. Конец шланга выведен за правое ухо и торчит над макушкой, чтобы не мешал телевизор смотреть.
– Ну что, марсианин, иди, у нас сегодня борщ.
Какое-то говно бледно-красного цвета закачивается большим шприцом мне в желудок. Ощущений никаких, только внутри что-то булькает. И улыбка жены. Да, ужас, но ведь не «о, ужас»!
Помню, приснился мне сон. Лежим мы с соседом в морге на соседних столах. Думаю, а столы у них каменные или подешевле, обитые оцинковкой? На столах желоба-кровостоки в виде андреевского креста с дыркой в центре, из которой шланг в канализацию. Голые, как когда родились, и так же цинично привязанный обрывком бинта к лодыжке квадратик медицинской клеенки с фамилией. Моя, как всегда, с ошибкой, через «и». Два очередных голых покойника в желто-сине-багровых трупных пятнах. Это только в кино трупы застенчиво прикрыты простынкой, чтобы не высвечивать маленький член артиста или слишком густые заросли актрисы.
А кто стирать простынку будет, и вообще зачем на том свете этот камуфляж?
Под головой расколотый вдоль деревянный чурбачок, его называют «Буратина». Да, через «а». Буратина нужен, чтобы череп пилить было удобнее. Сам много раз пилил. А как еще студенту заработать? Неприятная работа, зато хорошо платят.
Входят патанатом и санитар. Пока врач шуршит историями болезни, санитар ловко щелкает на своих запястьях синими хозяйственными перчатками и раскладывает никелированные инструменты для вскрытия, мечту охотников.
– С кого начнем, Михалыч? С длинного или с толстого?
– Давай с длинного, вроде коллега, доктор.
– Да ну? И какой? – в санитаре пробуждается что-то похожее на интерес.
– Какая на хер разница какой, теперь мертвый. Давай поехали, сегодня работы много.
Санитар задирает мой подбородок и ловко, не повредив кишечник, делает длинный разрез до лобка. Пахнет несвежим мясом. На соседнем столе «Полтора лимона» ждет своей очереди. Ну что, сосед, помогли тебе твои деньги? Павлины, говоришь?
Какая только дурь не приснится, пока ждешь рассвета в «Песочнице».
– Анна, скажи, что между нами общего? Чем мы похожи? Должен же быть общий алгоритм у выживших. Мы получили приговор почти одновременно. Обследовались и лечились рядом, в тех же клиниках: «Азот» – «Песочница». Могли даже встретиться, только были на разных этажах.
Первое совпадение мы обнаружили совсем неожиданно, когда просматривали снимки «до того как, во время того и после того».
– Мы с тобой на всех снимках улыбаемся, – говорит Анна.
Я тоже это заметил. Правда, не на всех. На снимке в СПб за три сеанса до конца облучения я уже не улыбался. Завтра меня снова будут жечь по обгоревшей коже, до которой уже не дотронуться, 60 грей радиации во мне, еще 6 грей не хватает до конца курса.
Недавно лечил мужчину, которому по поводу менингеомы головного мозга за месяц до меня выдали однократно 24 грея. Смертельная однократная доза 3-4, для информации. И ничего, жив дяденька и здоров, приехал ко мне радикулит лечить. Какие же мы живучие, ребята! И еще: я всегда преклонялся перед искусством врачей-радиологов. Что-то непостижимое для меня, работа на грани фола, всегда по краешку, но как они это делают! Господи, да Айвазовский с Пикассо просто скромно курят в сторонке. Забавно, у меня волосы на голове как встали дыбом после первого сеанса облучения, так до сих пор и растут вертикально. Эдакий чернобыльский стиль. Хотя борода с усами выпадали, зубы качались, как пьяные. Потом все вернулось в норму. Но вот про прическу «вечный ежик» я не слышал.
Да, первое совпадение: мы улыбались. Это гораздо важнее, чем кажется. Гиппократ 2400 лет назад говорил: «Веселые раком не болеют». Когда ты смеешься, иммунная система работает идеально и помогает тебе ликвидировать ошибки клеточного деления.
Второе: нас обоих мертвой хваткой держали здесь родные люди. Мне было проще, чем Анне – за меня болела не одна тысяча бывших моих пациентов.
Спасибо вам, люди!
Но мне кажется, в тот последний страшный момент, когда смерть с возрастающей скоростью всасывает тебя в свою чертову воронку, когда сознание сужается, голова кружится и ты уже плохо соображаешь, спасти тебя сможет только одна рука.
Сколько в мире всяких орденов и медалей? Одни люди награждают других за то, что ради их благополучия они убили третьих. А потом пионеры, скауты и прочие ученики слушают и всасывают в свои детские мозги истории про героев. Чем лучше и больше убил, тем больше герой. У моего прадеда, Георгия Поварнина, четыре Георгиевских креста и личное дворянство за храбрость. Дед, Нестор Георгиевич, от Москвы до Берлина дошел, хоть и в штрафбате, без медалей и весь в дырках, как дуршлаг. Три с половиной года в разведке штрафного батальона. Мои предки очень хорошо убивали других людей. А что делать, страну надо было спасать.
Но я бы ввел один скромный орден. Только один. «За спасение умирающих». И не только людей. Собак, кошек, лошадей и хомячков. Вот спас одну жизнь - получи орден. От Бога, может, что и дадут. А вот от людей вряд ли.
Нам с Анной и таким как мы, терять нечего и кокетничать тоже смысла нет. Дай, Господи, награду ее мужу Сергею, моей жене Марине и всем тем родным и близким, кто бился и бьется с чужой смертью. Дай, Господи, награду и тем, кто бился до последнего и все-таки проиграл. Проиграл, лишившись всего имущества, оставив своих детей без денег на образование. Продав квартиру, машину, дачу, ружье и все, что можно только продать, чтобы заплатить за очередную химию для матери, отца, мужа или ребенка, которые все равно скорее всего умрут. В нашей стране тяжелая болезнь – это только наши проблема… Мы вынуждены лечить себя сами, за собственные деньги. Рак одного из семьи превращается в кошмар для всех остальных. Газпром – национальное достояние, говорите. Что-то в больнице я этот Газпром видел только на футболистах в телевизоре, а деньги мне на лечение люди собирали смсками.
Три-четыре месяца тяжелой болезни, и ты становишься проклятьем для своей семьи.
Давайте правду: Господи, скорее бы все это закончилось! Скорее бы умер, наконец.
И можно будет купить мяса на ужин детям, и новые туфли.
Очень тяжелый для меня текст, хочу быстрее наконец его закончить. Но я должен. Тому, кто сейчас лежит на моей койке. И тому, кто будет лежать на ней завтра. Мы с Анной хотим помочь, хоть, может, мало в этом не понимаем.
Все, кто выжил и поправился, изменились. Операция – это всего лишь оттяжка во времени. За тобой по следу, как на охоте, идет твоя смерть. Я охотник, всю жизнь хожу по кровяному следу. Добираю подранков. Мы с собакой – смерть для лося, кабана или медведя. Шансов у зверя почти нет. Вопрос времени. Можно посидеть, покурить, чайку выпить… Приятно чувствовать себя Смертью, Судьбой. А вы думаете, зачем люди на охоту или рыбалку ходят? Да вот за этим кайфом и ходят, и не надо лохматить бабушку, что ты там природой наслаждаешься. Не природой, а властью над ней. Хочу – убью рыбу, хочу – селфи сделаю и отпущу еще поплавать. На охоте, конечно, страшнее, очко играет. Но при хорошей организации процесса играет не очень. Расстрел с вышки одомашненных кабанов, которые приходят кушать по расписанию – хорошая тема для глянцевых журналов. Стреляют эти люди обычно плохо, убивать ведь тоже нужно уметь. Вот и приходится кому-то добирать подранков.
А теперь смерть ранила меня и не спеша идет по следу. Я представлял ее в виде росомахи. Что-то среднее между медведем и волком, корявое такое, лохматое и абсолютно беспощадное. Идет по моему следу, а кровь-то из меня вытекает, и я все слабею...
Чтобы выжить, надо обмануть преследователя. Как? Во-первых, измениться самому. Представьте: я несколько часов преследую лося, и вдруг его след превращается в след куницы. Не понял? Делаю круг, выхода лося нет. Возвращаются такие же сбитые с толку собаки. Да мы с ними в лесу даже мышку найдем, а где же наш лось? Лося больше нет, вместо него куница, а она нам на три сейчас не нужна. Мы с собаками вытираем сопли и возвращаемся домой. Господа охотники, бывало такое? Я всю жизнь в лесу, и в основном один с собакой. У меня впечатление, что раненное животное иногда может открыть какой-то портал перехода и уйти от погони. Ну и с Богом, нельзя же убивать все живое…
– Я оставила очень успешный бизнес, вспоминает Анна. – Оставила сцену. Оставила любимый город, где прожила всю жизнь. Оставила все. Кто я теперь? Дачница, купившая домик в деревне и окучивающая кустики. Но я живая, счастливая женщина! Счастливая, понимаешь? Меня любят: муж, дочка, сестра; у меня друзья теперь, а не бизнес-партнеры и промоутеры, и моя внешность больше тоже не товар.
Я тоже заметил, что изменился, понял, что работа не может быть смыслом жизни и выражение «сгореть на работе» – отнюдь не метафора. Я начал носить рубашки навыпуск и куртки с капюшоном. Перешел с рома и рябины на коньяке на водку с соком и сухое вино. Вместо боев без правил с наслаждением смотрю футбол. Кроме блондинок с большой грудью мне теперь нравятся все женщины, даже вообще без груди, любого цвета кожи и габаритов. Короче, сам себя не узнаю, но и смерть, надеюсь, меня тоже потеряла. Пусть росомаха караулит меня около блондинок, пока не надоест…
Очевидно, что нужно менять дорогу жизни. Прежняя закончилась, вы подошли к ее завершению. Впереди болото или обрыв. Или вы открыли дверь, а за ней стена. Человек проваливается в болото, тонет, но вылезает обратно. Срывается в пропасть, но цепляется и кое-как вылезает.
Что делает большинство? Отходит чуть назад, собирается с силами и прыгает снова. В том числе и в стену. Думая и пытаясь кого-то убедить, что он тут очень нужен и без него никак не обойдутся. Да плевать там, сверху, на нас. Знаете, сколько отличных хирургов я уже похоронил? И честных политиков (бывают такие), и благотворителей-бизнесменов.
Тебе сказали: все, эта дорога окончена, иди, ищи другую. Почему мы не хотим это услышать? Как в известной китайской поговорке: «Если ты не хочешь слушать шепот своего тела, скоро ты услышишь его крик».
Да, можно выжить после рака. Можно выздороветь. Совсем выздороветь, будто ничего и не было. И даже можно постараться все это забыть. Только мне кажется, забывать не надо. Нужно понимать: вот сюда не надо, это не твое. Ну а если оступился, просто никогда не сдавайся. Вылез, отдышался и снова вперед.
Помните хороший фильм с Аль Пачино «Запах женщины»?
– Пригласи ее танцевать.
– Я боюсь. Она очень красивая, а я плохо танцую. Что мне делать, если собьюсь с ноги?
– Ничего. Танцуй дальше!
Закончилась одна дорога твоей жизни, имей трезвость это понять. Хочешь жить – иди дальше по другой, хоть, может, и не такой почетной. Живая собака лучше мертвого льва.
Я согласен на роль живой собаки. Посидим с другими собаками, послушаем, как львы рычат…
Последнее. У нас, раковых, сложные отношения с Богом и еще сложнее с церковью. Я безусловно и безоговорочно верю в Создателя. Врачу трудно остаться неверующим. Законы медицины гораздо жестче законов математики. Если не закрывать глаза, потому что так удобнее, то почти каждый день ты видишь нарушение законов материального мира. И знаете, что может изменить законы физики, химии, биологии? Наша душа, наша нравственность. Какая разница, как ты молишься и молишься ли вообще. Христианин ты, мусульманин или иудей. Бог-то один, как бы священники не старались доказать, что их способ молиться лучше. Понятно, это просто бизнес. Честный шаман или жрец Вуду достойнее и ближе к Богу, чем ожиревшие на наших грехах «батюшки», зализывающие грехи позолотивших купол и пожертвовавших им на новую "колесницу".
У нас в Песочнице на седьмом этаже, между ОГИШ (отделение головы и шеи) и урологией, в расширении коридора, почти каждый день служил коротенькие, ненапряжные службы священник. Как-то одна из еще живых его прихожанок с лицом цвета старого картона спросила:
– А можно подарить вам нашу старую домашнюю икону?
Батюшка оживился, забыл про нас, безиконных, и очень грамотно объяснил женщине, что икона должна быть достойна того, чтобы ее принесли в дар РПЦ, а всякая бумажная ерунда здесь не пляшет. Больше я к нему на молебны не ходил, и перед Богом и людьми мне за него и за себя стыдно. Я ведь тоже участвовал в этом: стоял, слушал и молчал.
На третьем курсе института я проходил медсестринскую практику в торакальной (грудной) хирургии. Однажды ночью дежурный хирург сказал мне:
– В третьей палате умирает мальчик Горохов, десять лет. Лейкоз. Родители не знаю где, присмотри за ним.
– А как же другие пациенты?
Доктор посмотрел мне в глаза насквозь, через затылок.
– Все другие утром будут живы. Присмотри за ним.
Ребенок был очень бледный и говорил шепотом, потому что когда говорил, изо рта и носа шла кровь. Нехорошего алого цвета. Но она тонким ручейком текла и когда он молчал. Я осторожно вытирал кровь с детского лица, бросая мокрые красные салфетки в тазик под кроватью.
Он взял меня за руку и прошептал:
– Дядя, посиди со мной. Расскажи мне сказку...
Господи, да какую сказку, тебе десять, мне девятнадцать, какой я тебе дядя! Но он смотрел мне в глаза и держал меня за руку. Я не помню, что говорил, помню только,как на рассвете его глаза потухли,а руку мою он сжимал все сильнее. Я тупо сидел, смотрел в глаза мертвого ребенка и чего-то ждал. Не дождался. Синяки от его пальцев держались еще две недели.
Карма, грехи родителей. Да все что угодно можно объяснить и заболтать. А вам никогда не хотелось расстрелять это небо из пулемета? Теперь, прожив целых шестьдесят два года, не советую. Все, что мы отправляем туда вверх, отскакивает обратно.
И я, и Анна просили помощи у Николая Чудотворца. Накануне болезни Анна ездила в Бари, где находятся его мощи, а я в Миры Ликийские, где он служил.
Это еще одно – последнее или первое – совпадение. Безусловно, он помог, я это чувствую и очень благодарен Создателю. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу простить ему и мальчика Горохова. И всех малышей детского отделения «Песочницы».
Очень хочется просто любить Бога и верить в Его милосердие.