Грозный царь Иван Васильевич не только взбаламутил всю Россию. В своей личной жизни он тоже учинил настоящий бедлам. Иван был большим охотником до женского пола. В первую половину своего царствования, под влиянием Домостроя, царь, по-видимому, еще хранил супружескую верность. Но затем, в годы опричнины, он сбросил с себя моральную узду и дал полную волю своей сластолюбивой натуре. Впрочем, несомненно одно: Грозный всю жизнь стремился ввести свою женолюбие в рамки церковного брака. Однако и здесь он поставил, так сказать, личный рекорд.
Посмотрим, как складывалась личная жизнь самого несчастного мужчины Московского царства.
Читать с иллюстрациями на моём авторском сайте "Забытые истории"
Иван Грозный принадлежал к тем редким правителям, которые не только внедряют новую политическую практику, но и приносят на престол новые политические идеи.
Он начал своё правление с идеологического новшества, коренным образом изменившего лицо московского самодержавия.
14 декабря 1547 года, после молебна в Успенском соборе, духовенство и все бояре были приглашены к великому князю, который заявил им о своём намерении «поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, на царство и великое княжение садились, — и я также этот чин хочу исполнить и на царство и великое княжение сесть».
Венчание на царство состоялось спустя два дня, в воскресенье. В Успенском соборе митрополит Макарий благословил его и возложил на великого князя крест, бармы и венец. Его венчанию на царство было придано значение вселенского церковного деяния. В соборном постановлении 1561 года, изданном по этому случаю, Грозный был назван «государем всех христиан от Востока до Запада». Иными словами, отныне московский царь открыто заявлял всему свету, что он является вселенским царём православия, хранителем истинной веры и защитником всех православных христиан. Именно такое сакральное значение царская власть имела в Византии, которая послужила для Ивана Грозного политическим образцом.
Вот так, в непомерном самомнении 16-летнего юноши Россия обрела национальную идею и впервые осознала величественную исключительность своего государственного бытия. Своим венчанием на царство Иван Грозный превратил Россию в мировую державу с той «особенной статью», о которой говорится в известном тютчевском четверостишии. И эта держава очень скоро заставила считаться с собой как азиатский Восток, так и европейский Запад.
Той же зимой, ещё недели за две до венчания, князьям, боярам, детям боярским и дворянам всей русской земли была разослана грамота о намерении государя взять себе жену в своём государстве и велено было свозить своих дочерей в уездные города и столицу на смотр невест. Этот, так сказать, стадный образ женитьбы, вошёл в обычай со времён правления Василия III, отца Ивана Грозного.
Доверенным лицам великого князя давался наказ о внешних данных кандидаток, а также мера возраста и роста, с которой ездили осматривать невест в Византии. После смотра все избранные красавицы вносились в особую роспись, с назначением приехать к известному сроку в Москву, где их ждал уже более придирчивый осмотр наиболее приближенных к царю людей. Затем красивейших среди избранных девиц осмотрел сам Иван — тоже после многого «испытания». И наконец одну-единственную избранницу торжественно ввели в особые царские хоромы и до времени свадьбы отдали на попечение боярынь, постельниц и её женской родни — матери, тёток и прочих. Здесь с молитвой наречения на неё возложили царский девичий венец и впервые нарекли царевною. По московским церквам и всем епископствам разослали наказ молить о здравии царевны и поминать её на ектеньях вместе с именем государя.
Невесту Ивана звали Анастасией. Она была дочерью умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина, принадлежавшего к одному из самых знатных и древних московских боярских родов, и племянницей Михаила Юрьевича Захарьина, ближнего боярина Василия III, одного из опекунов малолетнего Ивана. Может быть, последнее обстоятельство и сыграло решающую роль в выборе царской невесты — уж очень малый срок отделяет начало смотрин от свадьбы. Лояльность всего рода Захарьиных по отношению к великокняжеской семье несомненна. Брат Анастасии, Никита Романович (дед первого царя из династии Романовых — Михаила Фёдоровича), позже стал любимым героем народных песен: он всегда принимает сторону Грозного в борьбе против изменников-бояр, и царь только к нему одному относится с большим сочувствием. По скудным историческим известиям, Никита Романович действительно был одним из двух бояр, которые сохранили своё влияние и значение до самой смерти Грозного (вторым был князь Иван Фёдорович Мстиславский).
Анастасия была младшей из двух дочерей. После смерти отца в 1543 году жила с матерью. Мать Анастасии — Ульяна Фёдоровна. Её последним приютом стал Вознесенский монастырь Московского Кремля. При постриге, дата которого неизвестна, она взяла себе имя умершей дочери, которую пережила на 17 лет.
Будущая царица Анастасия славилась своей красотой. Очень невысокого роста, она обладала правильными чертами лица, длинными густыми тёмными волосами и, предположительно, тёмными глазами.
Свадьба была сыграна 3 февраля. В свадебных обрядах участвовало очень мало бояр — только родня царя и Анастасии Романовны. Это позволяет заключить, что Иван не встретил полного единодушия и сочувствия своему выбору. Вероятно, знатные княжеские роды, Рюриковичи и Гедиминовичи, не одобрили того, что царь оказал предпочтение дочери московского боярина, в общем-то своего холопа, стоявшего, по местническому счету, чрезвычайно низко. Например, князь Семён Лобанов-Ростовский обвинил Ивана Васильевича в том, что «их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит; да и тем нас истеснился, что женился, у боярина у своего дочерь взял… рабу свою. И нам как служити своей сестре?».
Летопись приписывает Анастасии большое влияние на супруга: «Предобрая Анастасия наставляла и приводила его на всякие добродетели»; её смертью объясняли внезапную перемену в характере и поведении Ивана. Какую-то не вполне ясную политическую роль она и в самом деле играла, однако мы не знаем ни одного события или поступка в жизни Грозного, которые позволяют говорить о каком бы то ни было нравственном влиянии на него со стороны его первой жены. Их тринадцатилетняя жизнь для нас — безмолвная тайна: ни единого словечка, ни строчки письма, ни вздоха...
Московским царицам было оставлено два занятия: молитва и рукоделие. Анастасия обустроила в своём тереме мастерскую, где работала и сама, наравне с другими рукодельницами. Из-под её рук вышло немало плащаниц, пелён, покровцев. Около полутора десятков можно увидеть сегодня в различных российских музеях.
Произведения, выходившие из царской светлицы, отличает особая «историчность» — связь с государственными событиями или с жизнью царской семьи. В них нашли отражение моления о наследнике престола, о победе русского воинства в походах Иоанна Грозного на Казань, идеи утверждения самодержавия московского государя, его богоизбранности и царственного покровительства православным народам.
С самого начала супружеской жизни рядом с Иваном и Анастасии встал ещё один человек — духовник царя, поп Сильвестр. Он был иереем Благовещенского собора в Москве и оказывал огромное влияние на молодого государя, правда только в нравственно-бытовой сфере.
Сильвестр — один из авторов книги, известной под названием «Домострой». О ней, наверное, слышали все, хотя мало кто её читал. Говоря точнее, Сильвестру принадлежит только так называемая вторая редакция «Домостроя»: исправив уже существовавший сборник, он добавил к нему некоторые свои замечания и наставления — религиозные, нравственные и хозяйственные.
Из того, что он вскользь говорит о себе, вырисовывается образ домовитого и заботливого хозяина, строгого и взыскательного господина, пекущегося о благочестии и нравственности как своём собственном, так и всех своих домочадцев.
Впрочем, крупной личностью Сильвестра назвать нельзя. Умственно он ничем не выделялся из общего уровня. Однако именно эта покорность времени, полное слияние с нравами своей эпохи, некая усреднённая «всеобщность» души позволила ему стать совершенным воплощением XVI столетия, и даже больше — всей старой Руси.
Но по той же причине «Домострой» навсегда останется памятником той далёкой эпохи, больше непригодным для практического использования. Сегодня «Домострой» приобрёл даже нарицательное значение — чего-то отсталого, изжившего себя. Почему?
В этом произведении есть немало полезных бытовых советов, но в целом оно действительно производит тягостное впечатление — по нескольким причинам. Во-первых, центром всех поучений выступает личность отца, родителя, как главы всего дома. Все другие лица — жена, дети, слуги — являются как бы придатками этой единственной настоящей личности, которая имеет над ними почти абсолютную власть.
Другая неприятная черта «Домостроя» состоит в том, что он безнравственен по самой своей сути, ибо внутренне несвободен. Провозглашённые там нравственные нормы вроде бы сосуществуют с христианской этикой, но связь эта внешняя, не органичная. Это христианство по плоти, по обряду, а не по духу. Везде на первом месте стоит «похвала от людей», нравственный комфорт, житейское благополучие; совесть лишена вся кой рефлексии, всякой потребности в самоанализе, она лишь реагирует на внешние раздражители — общественное осуждение или похвалу. В одном месте Сильвестр похваляется, как он умел угодить и тому, и другому, и третьему и был у всех в чести... Умение жить? Скорее умение приспособиться, услужить...
И, наконец, весь ужас в том, что "Домострой" написан образованными русскими людьми для образованных русских людей. По словам историка И.Е. Забелина, «Домострой» был «цветом нашей старой книжной образованности... В практическом, жизненном смысле он явился цветом и соком русской нравственности, возделанной в течение вeков на почве писания и на почве исконивечных бьrrовых идеалов». Что ж, каковы цветочки, таковы и ягодки... Позднее уклад быта, сложившийся на почве «Домостроя», назовут «тёмным царством».
«Домостроители» XVI века не заметили, как Дом — этот символ наиболее интимной, личной свободы человека — их стараниями оказался закрепощён, заключён в жёсткие рамки и нормы. И потому не стоит удивляться, что личность Ивана Грозного проросла на почве «Домостроя» так же свободно и естественно, как зерно, брошенное в хорошо возделанную почву.
Мелочное суемудрие Сильвестра годилось лишь на то, чтобы стеснять волю Ивана в различных бытовых вопросах, вплоть до «обуванья и спанья». Здесь фарисейская, законническая жилка Сильвестра, его обрядовое христианство торжествовали. В том, что Грозный покорялся этой мелочной регламентации, нет ничего странного — он разделял общее умонастроение эпохи, выразившееся в преобладании социально-бытового идеала над созерцательным. В строгой обрядности, которую проповедовал Сильвестр, царь увидел венец благочестия и добровольно склонился под пастырское ярмо — «ради духовного совета и спасения души своей». Только в сфере благочестия Сильвестр и господствовал над душой Ивана, только здесь проявлялось его «всемогущество».
Анастасия Романовна родила шестерых детей, но счастье материнства перемежалось с болью. Первая дочь Анна появилась в 1549 году и прожила около года. Вторая, Мария, родившаяся в 1551-ом, умерла на втором году. В восемь месяцев трагически погиб и долгожданный сын Дмитрий, рождённый в 1552 году. Евдокия радовала родителей с 1556 по 1558 гг. До взрослых лет дожили лишь сыновья: Иван 1554 года рождения и Фёдор, увидавший свет в 1557-ом. В будущем именно Фёдору передаст Иван трон.
С рождением Дмитрия связана трагическая история, которая повлияла на дальнейшие отношения царской четы со своим окружением.
16 июня 1552 года было днём выступления Ивана в поход на Казань. Он простился со своей супругой, которая в это время была беременна. Анастасия с плачем упала в его объятия. Стараясь быть твёрдым, Иван утешал её, говоря, что исполняет долг государя и не боится смерти за отечество. Он поручил её материнскому попечению всех бедных и несчастных: «Милуй и благотвори без меня, — даю тебе волю царскую: отворяй темницы, снимай опалу даже с виновных, по твоему усмотрению, и Всевышний наградит меня за мужество, а тебя за благость». Встав на колени, Анастасия молилась вслух о здравии и благоденствии супруга.
11 октября того же 1552 года Иван, теперь уже покоритель Казани, выступил в обратный путь. Сам государь ехал Волгой на судах, а конная рать пошла берегом на Васильсурск с князем Воротынским. В Нижнем Иван высадился на берег и дальше поехал сухим путём. Во Владимире его ожидала радостная весть, что царица Анастасия разрешилась от бремени сыном. Счастливый Иван спрыгнул с коня, обнял, расцеловал посыльного и отдал ему коня из-под себя и платье со своего плеча, — всё, до последней сорочки, как сказано в летописи.
Здесь же, у Сретенского монастыря, Иван переоделся: снял воинские доспехи и надел одежду царскую — на голову Мономахову шапку, на плечи бармы, на грудь крест — и пошёл пешком за крестами в Успенский собор, а оттуда во дворец, к Анастасии.
8-го, 9-го и 10 ноября у царя были столы — торжественные обеды для высшего духовенства и вельмож, и три дня раздавали подарки митрополиту, владыкам и награды воеводам и служилым людям: кроме вотчин и поместий, роздано было деньгами и платьем, сосудами, доспехами и конями на 48 000 рублей — громадная сумма по тем временам. Затем царская чета повезла новорождённого сына на крещение в Троицу. Взятие Казани Иван соотносил с победой над Мамаем, поэтому царевич получил имя Дмитрия — в честь первого победителя татар.
Покорение Казани ещё больше укрепило Ивана в сознании величия своего царского сана. Теперь он во всем уподобился древним царям – знаменитым завоевателям. Как и они, он предписывал законы, раздвигал границы, смирял и обращал нечестивые народы. Вместе с тем, вскоре после возвращения в Москву, он познал также и тщету земной славы, бренность любого величия перед лицом смерти.
1 марта 1553 года царь занемог сильной горячкой. Положение больного с каждым днём ухудшалось и 11 марта стало казаться безнадёжным. По Москве поползли слухи о скорой кончине государя. Народ толпился в Кремле, во дворце царило смятение.
Между тем Иван, несмотря на сильный жар, пребывал в сознании. По обычаю, от него не стали скрывать, что он находится при смерти, и государев дьяк Иван Михайлов «воспомянул государю о духовной». Царь воспринял слова дьяка с твёрдостью и повелел «духовную совершити», завещав царство своему сыну Дмитрию, пребывавшему «в пелёнках».
И вот тут-то обнаружилась измена. По этому поводу у постели больного государя среди бояр возник немалый «мятеж». Часть из них под разными предлогами до последнего уклонялась от присяги.
О том, что судьба царской семьи висела на волоске, свидетельствует то, что Иван вынужден был ободрять даже своих шурьёв («А вы, Захарьины, чего испугались?»), которые, казалось бы, должны были стоять за Дмитрия до последнего. Безоговорочно опереться Иван мог только на одного человека — на свою супругу. Впоследствии в переписке с князем Курбским царь не зря писал о ненависти, вспыхнувшей между ней и его окружением. Своим отказом присягнуть царевичу Дмитрию «избранная рада» (ближний круг тогдашних советников царя во главе с Алексеем Адашевым), конечно, нанесла Анастасии незабываемое, смертельное оскорбление.
События 1553 года действительно стали неким рубежом в отношениях Ивана со своим ближайшим окружением. Доверительность сменилась подозрительностью. И тем не менее внешне все осталось по-прежнему. Почему? Объяснение здесь может быть только одно: Иван был скован страхом.
Во время болезни царь дал обет — по выздоровлении отправиться на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. В мае он собрался в путь вместе с Анастасией и Дмитрием. Адашев и многие советники пробовали помешать этой поездке, представляя её делом весьма неблагоразумным: государь, говорили они, ещё не вполне поправился, дальняя дорога может быть опасна для него самого, а пуще того — для младенца Дмитрия, между тем как важные дела требуют присутствия Ивана в столице. На самом деле, как можно заключить из показаний Курбского, правительство Адашева опасалось встречи царя с бывшим Коломенским епископом Вассианом Топорковым, который усилиями Адашева был сведён с епархии и заточен в Пешношский монастырь (Дмитровская область).
Иван не послушался излишне настойчивых советов и сделал по-своему. Но и «избранная рада» не оставила своих намерений вернуть царя в Москву. От лица одного из видных своих сторонников, учёного старца Максима Грека царю передали пророчество: «Если останешься в Москве, то будешь здоров и многолетен с женою и ребёнком, если же поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрёт по дороге». Ещё один образец, какими способами «избранная рада» оказывала давление на волю Ивана!
Иван не испугался пророчеств и отправился дальше.
Неожиданно случилось страшное несчастье. Царская семья путешествовала на речных стругах. Придворный церемониал и в походе выполнялся неукоснительно. В частности, это проявлялось в том, что братья Анастасии неизменно поддерживали под локти няньку, когда она с царевичем Дмитрием на руках всходила на струг. Во время одной остановки на реке Шексне сходни не выдержали тяжести и рухнули в воду. Когда младенца извлекли из реки, он был уже мёртв.
Смерть сына, случившаяся после предсказания Максима Грека, должна была поразить Ивана. Предостережение, которому он не придал внимания, оказалось роковым пророчеством! Иван был чрезвычайно впечатлительной и при этом очень религиозной натурой. Легко представить, какое действие произвело на него несчастье. Господь видимым образом наказывал его непослушание и подтверждал правоту адашевской стороны. Если после выздоровления Иван, быть может, и подумывал об удалении от себя всех тех, кто, как казалось ему, предал его в дни болезни, то теперь эти мысли были оставлены. Душа царя ещё ниже склонилась под ярмом, которое было уже почти скинуто в марте 1553 года.
Благодаря стечению обстоятельств, трагической случайности Сильвестр и Адашев вновь завладели душой царя, возобновили свою мелочную опеку над ней. Иван боялся прекословить «святым» мужам, чьими устами, казалось, вещал сам Всевышний. Смерть Дмитрия избавила «избранную раду» от ответа за её предательское поведение у постели больного царя и обеспечила ей ещё несколько лет политического бытия. Однако прозрение Ивана было неизбежно — царь взрослел, и гроздья гнева медленно зрели в его душе.
Решающая роль в разрыве царя со своими любимцами принадлежала Анастасии. Царица не любила сильвестро-адашевский кружок. Очевидно, что корни её неприязни надо искать в событиях 1553 года — отказе «избранной рады» присягать царевичу Дмитрию и его гибели после жестокого «предсказания» Максима Грека. Возможно, имела место обычная ревность жены к друзьям мужа. И уж конечно, молодой женщине не могло нравиться, что её муж ведёт себя как тряпка, подчиняясь, пусть даже из благочестивых побуждений, советам наставника, большинство из которых, без сомнения, касалось семейной жизни. Анастасия первая восстала против такого исключительного положения Сильвестра и Адашева при царе, всячески настраивая супруга против его любимцев. О том, какой остроты достигали её нападки на них, мы можем судить по единственному, но весьма красноречивому свидетельству: Иван пишет, что его советники воздвигли на Анастасию «ненависть зельцу» и сравнивали её ни много ни мало как с нечестивой императрицей Евдоксией, гонительницей святого Иоанна Златоуста (кого они подразумевали под последним, пояснять вряд ли требуется — Сильвестра).
Итак, ко всем прочим «благодетельным» влияниям на Ивана, о которых я уже упоминал, Сильвестр прибавил прямое вмешательство в супружеские отношения, очернение жены в глазах мужа. Чувствуя, что Иван освобождается из-под его духовной власти, этот учитель не брезговал ничем, чтобы сохранить своё положение... Призванный наставлять царя в науке «Домостроя», он занялся практикой «домолома». При этом методы его ничуть не изменились: Ивану внушалось, что за непослушание его накажет Бог. Когда случалась болезнь кого-либо из царской семьи, «всё вменялось, что ради нашего к ним непослушания сие бываху!» — как писал позже царь Курбскому. А если учесть, что из шести детей, рождённых в браке Ивана с Анастасией, выжили только двое (царевичи Иван и Фёдор, родившиеся соответственно в 1554-м и в 1557 году), то можно представить, какие муки должен был испытывать Иван, колеблемый между требованиями жены прогнать от себя чересчур строгого наставника и страхом за жизнь и здоровье своих близких.
Само время в конце концов все расставило по местам. Сильвестр и Адашев упустили из виду, что царь давно возмужал. Угрозы Божьим именем перестали действовать. Случилось то, что должно было произойти рано или поздно. Но царь не забыл «кусательные словесы» (обличения, обвинения), которыми Сильвестр «истязал» его и Анастасию, и впоследствии не преминул обвинить его в самых черных намерениях по отношению к жене.
Осенью 1559 года, во время богомольного шествия царской четы к Николе Чудотворцу в Можайск, случилось последнее известное нам столкновение Анастасии с Сильвестром и Адашевым, которое, возможно, и послужило причиной их удаления от двора. Подробности ссоры неизвестны; мы знаем только, что Анастасия произнесла какое-то «малое слово непотребно» (вероятно, воспротивилась какому-то мелочному требованию Сильвестра), за что весь обратный путь до Москвы царские любимцы обращались с ней «немилостиво».
А в июле 1560 года царица Анастасия тяжело заболела. Обеспечить больной покой и уход оказалось непросто, потому что в те же дни, сухие и ветреные, в Москве вспыхнули сильные пожары; Ивану пришлось «с великою нужею» (трудом) перевозить жену в Коломенское. Но оставаться с Анастасией он не мог — обычай требовал присутствия царя на пожаре, который возобновлялся несколько раз. Иван появлялся в самых опасных местах и сам тушил огонь, — стоя против ветра, осыпаемый искрами, как повествует летописец. По примеру царя бояре и дворяне не щадили себя: кидались в пламя, ломали горящие здания, носили воду, лазили по кровлям... Среди трудившихся на пожаре было много погибших и обгоревших. Анастасия переживала за мужа, и её ослабленный организм не вынес эмоционального потрясения. От страха и беспокойства ей сделалось хуже, и 7 августа, в пятом часу пополудни, она скончалась.
Похороны Анастасии были отмечены всеобщей народной скорбью. На всём пути похоронной процессии от Кремля до девичьего Вознесенского монастыря, где должно было состояться погребение, народ теснился к её гробу, не давая пройти ни боярам, ни духовенству. Вопли и рыдания оглашали воздух. Нищие отказывались принимать поминальную милостыню, чтобы не оскорбить невольной радостью память о почившей матери. Иван шёл за гробом, поддерживаемый под руки боярами. Царь стенал и рвался припасть ко гробу жены, так что митрополит Макарий должен был поминутно напоминать ему о твёрдости христианина перед лицом Господа, испытующего своих чад несчастьями...
Церковная традиция связала две царствующие династии — Рюриковичей и Романовых — узами преемственности. В житии преподобного Геннадия Костромского говорится: «Некогда же случися святому прийти в Москву, и прият был честно от болярыни Иулиании Фёдоровны, жены Романа Юрьевича, благословения ради чад её, Даниила и Никиты, и дщери ея, Анастасии Романовны». Благословляя детей прабабки Михаила Романова, прозорливый Геннадий сказал Анастасии: «Ты, ветвь прекрасная, будешь нам царицею». Первой московской царицей.
Избранный в 1613 году первый царь из дома Романовых Михаил Фёдорович — внучатый племянник Анастасии Романовны, внук её брата Никиты.
В летописной и народной традиции Анастасия предстаёт добрым ангелом-хранителем Ивана. В одной песне она на смертном одре завещает мужу быть добрым и милостивым:
Говорит царица такие речи:
Уж ты слушай, царь, послушай-ка,
Что я тебе, царица, повыскажу:
Не будь ты яр, будь ты милостив
До своих князей, до своих думных бояр,
До своего народу православного.
Летописцы прямо связывают перемены в характере Ивана со смертью Анастасии: «Как будто великая буря поднялась в сердце царя, прежде тихом и благостном, и многомудрый ум его изменился на яростный нрав». Вряд ли, однако, мы имеем здесь дело с реальным образом первой супруги Ивана; скорее всего, перед нами не более чем романтическая идеализация. Московские царицы вообще пользовались на Руси необычайным почитанием, а в случае с Анастасией благоговение было усилено тем, что она была первой царицей, да ещё женой Грозного! Народное воображение, зачарованное к тому же хронологическим совпадением смерти Анастасии с роковой переменой в царствовании, не могло не воспламениться, соприкоснувшись с таким благодатным для различного рода легенд историческим материалом.
Исследования современных историков показали, что смерть могла наступить по причине отравления — вместе со специалистами из Бюро судебно-медицинской экспертизы Комитета здравоохранения Москвы геохимики провели спектральный анализ сохранившейся тёмно-русой косы царицы (череп плохо сохранился, реконструкция невозможна). В значительной концентрации обнаружены ртуть, мышьяк, свинец. Эти вещества присутствуют в останках у всех 30 женщин великокняжеского рода, погребённых в Вознесенском монастыре. Косметика, лекарства. Но у Анастасии (и ещё у матери Грозного — Елены Глинской) концентрация ртути больше, чем у остальных во много раз, и кроме того ртуть обнаружена даже в обрывках одежды. Как раз в 16 веке в Италии входят в моду отравления при помощи ртути.
Действительно ли Иван заподозрил своих любимцев в покушении на жизнь своей жены? На первый взгляд так оно и есть: приговор суда тому подтверждение. Кроме того, царь подтвердил это обвинение в послании Курбскому: «А с женою моей вы меня почто разлучили? Только бы у меня не отняли юницы моей, кроновых жертв (боярских казней. — С. Ц.) не было бы»; а после бегства князя русские послы заявили в Литве, что среди прочих измен Курбского за ним числится и то, что он над царицей Анастасией «лихое дело со своими советниками учинил».
Доказательств прямых не было, кроме добытых под пыткой показаний польки Магдалены, тайной католички, жившей в доме Адашева. На совместном заседании Боярской думы и освящённого Собора во главе со святителем Макарием, митрополитом Московским, обвиняемые были осуждены. По царскому повелению Сильвестра сослали навечно в Соловецкий монастырь (имя его с этих пор не встречается в документах); Адашева взяли под стражу в Дерпте, где он спустя два месяца после ареста и умер — по словам клеветников, отравив себя, чтобы избежать наказания, на самом деле — от горячки.
Со смертью царицы Анастасии царь стал гневлив и весьма блудлив: «нача царь яр быти и прелюбодействен зело».
Сохранились известия (впрочем, исключительно иностранного происхождения), что опричники доставляли ему «на блуд» девиц, зачастую насильно похищенных из родительских домов. Кроме того, он вроде бы брал в наложницы приглянувшихся ему жён и дочерей опальных бояр и дворян. Англичанин Джером Горсей передаёт, что в беседе с ним Грозный на склоне лет хвастал, будто «растлил тысячу дев». Особенно доверять словам царя, конечно, не следует — они, скорее всего, относятся к той же области мужского мифотворчества, что 13-й подвиг Геракла, 1003 любовные победы Дон-Жуана и т. п. Не стоит принимать на веру и многочисленные рассказы иностранцев об интимной жизни Грозного, ибо все они основаны, разумеется, на слухах. В данном случае не остаётся ничего другого, как ограничиться выводом, что дыма без огня не бывает. Несомненно одно: Грозный всю жизнь стремился ввести свою сластолюбие в рамки церковного брака. Однако и здесь он поставил, так сказать, личный рекорд.
Но обо всём по порядку.
Вернёмся в август 1560 года. Спустя всего неделю после смерти Анастасии, в среду 14 августа, Макарий, святители и бояре «били челом царю и великому князю, чтобы государь скорбь о своей царице и великой княгине отложил, а положа упование на Бога, помыслил, чтобы ему женитьбою не длити, занеже он государь в юношеском возрасте, тех ещё лет не дошёл, чтоб ему можно без супружества быти, и он бы государь для христианские надежи женился ранее, а себе бы нужи не наводил». Иван думал недолго: уже в пятницу он порешил «скорбь о своей царице отложить» и «нужи себе не наводить» и «то дело о женитьбе совершити...».
Иван намеревался жениться на сестре польского короля Екатерине, однако тот потребовал за это Псков, Смоленск и Новгород.
И тогда второй женой царя стала черкесская княжна Мария Темрюковна.
Вопрос о том, почему Грозный женился на черкесской княжне, не получил в исторической литературе удовлетворительного освещения. Одни авторы усматривают в женитьбе царя политическую подоплёку — желание найти союзников в непрекращающейся войне с Крымским ханством или намерение опереться на инородцев в борьбе против русской аристократии.
Другие историки просто оставляют в стороне вопрос о причинах второго брака царя, довольствуясь констатацией факта. Карамзин не мудрствуя лукаво объяснил этот брак увлечённостью Грозного красотой черкесской княжны: «Ему сказали, что один из знатнейших черкесских владетелей, Темгрюк, имеет прелестную дочь: царь хотел видеть её в Москве, полюбил и велел учить Закону».
Женитьба православного царя на мусульманке может показаться эксцентрической выходкой, прихотью, «грозненщиной» чистой воды. Однако это не так. Поступок Грозного выглядит причудливо только на первый взгляд. На самом деле он не был одной лишь случайностью.
Московское государство, претендовавшее на роль единственного представителя и защитника вселенского православия, тем не менее никогда не замыкалось в узких национально-религиозных рамках. С конца 15 века московский престол окружало огромное количество инородцев – в основном литовцев и татар. Историки подсчитали, что среди девятисот наиболее древних дворянских родов России, великорусы составляют всего одну треть, между тем как 300 фамилий являются выходцами из Литвы, а другие 300 – из татарских земель.
При Грозном количество последних резко возросло и исчислялось уже не сотнями, а тысячами. Кроме казанских и астраханских «царей» и «царевичей» (то есть ханов и их сыновей), к московскому государю перешло множество мурз, уланов, беков, каждый из которых приводил с собой толпу родственников и слуг. Большинство приехавших на Русь татар не держалось ни за свою веру, ни за национальность. За одно-два поколения они русели, становясь Рахманиновыми, Куприными, Ахматовыми и т. д.
С выходом России к устью Волги в Москву зачастили также ногайские, черкесские, кабардинские, адыгейские и прочие северокавказские князьки и мурзы. Многие из них оседали на русских землях, подобно своим казанским собратьям.
Москва казалась западноевропейцам азиатским городом не только по своей необычной архитектуре и застройке, но и по количеству проживавших в ней мусульман. Один английский путешественник, посетивший Москву в 1557 году и приглашённый на царский пир, отметил, что за первым столом сидел сам царь с сыновьями и казанскими царями, за вторым – митрополит Макарий с православным духовенством, а третий стол был целиком отведён черкесским князьям. Кроме того, в других палатах пировало ещё две тысячи знатных татар!
На государевой службе им было отведено не последнее место. Например, казанские цари и царевичи не раз предводительствовали русскими ратями в Ливонскую войну. И кстати, не было случая, чтобы татары на русской службе изменили московскому царю.
Если после всего сказанного кто-нибудь с пеной у рта станет доказывать вам, что у русских и мусульман издавна существуют какие-то национально-религиозные трения, смело плюйте ему в глаза. Или хотя бы покрутите пальцем у виска. Потому что со времён Ивана Грозного Россия стала для русских и мусульман общим домом, и притом домом весьма гостеприимным. И это – непреложный исторический факт.
К черкесам было направлено два посольства: одно к князьям Сибоку и Кануку, другое к князю Темрюку. Глава второго посольства — дьяк Вокшерин — и привёз в Москву царскую невесту — дочь Темрюка, княжну Гошаней-Кученей (переводится с кабардинского как — «глаза княжны»). Причина успеха посольства Вокшерина состояла в том, что в его состав входили князь Михаил Черкасский и царевич Бекбулат. Первый (до крещения носивший имя Салтанкул) был сыном Темрюка; второй был женат на одной из его дочерей, Алтынчач, сестре Кученей, и приходился родным братом казанскому царю Шигалею (получившему после падения Казани удел в Касимове). Сам Темрюк был связан с Шигалеем родственными связями через своих невесток. Князьям Черкасским потом суждено было играть заметную роль в русской истории.
Митрополит Макарий крестил княжну под именем Марии (в память святой Марии Магдалины), и через месяц она стала московской царицей.
Свадебным подарком было блюдо (диаметр — 42,3 см, вес — почти 3 кг), декорированное чернью, на котором, вероятно, ей поднесли свадебный головной убор. Изготовленное из трёхкилограммового куска золота свадебное блюдо Марии Темрюковны хранится ныне в Оружейной палате и считается одним из шедевров, сделанных русскими мастерами золотого дела.
Английский дипломат Джером Горсей писал: «После этого (смерти Анастасии) он (Иван) женился на одной из черкесских княжон, от которой, насколько известно, у него не было потомства. Обряды и празднества, сопровождавшие эту женитьбу, были столь странными и языческими, что трудно поверить, что всё это происходило в действительности».
По случаю вступления во второй брак царь составил завещание, закреплявшее имущественное положение Марии Темрюковны и возможных её детей. Наследником престола в завещании был назван семилетний царевич Иван, сын Анастасии; в опекунский совет вошли пятеро бояр: трое из них принадлежали к роду Захарьиных-Юрьевых, четвёртый — Фёдор Колычёв — был их родственником. Любые покушения на трон со стороны детей Марии Темрюковны были в корне пресечены; все её родственники были отстранены от управления государством.
Единственный её ребёнок, о котором известно — царевич Василий Иванович — умер в двухмесячном возрасте в мае 1563, погребён, по-видимому, в Архангельском соборе, но его надгробие не сохранилось.
В 1562 году и в другие годы сопровождала царя в объезде по монастырям. В июле 1563 года ездила из Александровой слободы с царевичем Иваном Ивановичем на богомолье в Суздаль, а оттуда в Ростов.
Русские летописцы обвиняли Кученей-Марию в том, что она стала главной вдохновительницей создания опричнины, зажгла в сердце царя «пожар лютости».
Опричник Генрих Штаден пишет, что именно она подала ему совет о создании опричнины:
«Некоторые [из прежних великих князей] заводили было опричные порядки, но из этого ничего не выходило. Также повелось и при нынешнем великом князе, пока не взял он себе в жёны княжну, дочь князя Михаила Темрюковича из Черкасской земли. Она-то и подала великому князю совет, чтобы отобрал он для себя из своего народа 500 стрелков и щедро пожаловал их одеждой и деньгами, и чтобы повседневно и днём, и ночью они ездили за ним и охраняли его. С этого и начал великий князь Иван Васильевич всея Руси и отобрал из своего народа, а также и из иноземцев особый избранный отряд. И так устроил опричных и земских».
В начале сентября 1569 года царь вернулся из Вологды в Александровскую слободу.
Тут его постиг тяжёлый удар — царица Мария Темрюковна, сопровождавшая супруга в поездке, скончалась сразу же по возвращении из Вологды в слободу, 6 сентября, незадолго до полуночи.
Мария Темрюковна была похоронена в Вознесенском соборе кремлёвского Вознесенского монастыря у западной стены храма рядом с царицей Анастасией Романовной (слева от её захоронения).
Все страхи, все подозрения царя разом всколыхнулись в нем с новой силой. Марии Темрюковне едва было двадцать пять лет, и смерть её моментально связалась в уме Ивана со злым умыслом. Объявив, что царица «злокозньством отравлена бысть», он велел казнить своего двоюродного брата князя Владимира Старицкого, которого давно подозревал в намерении занять трон.
Были наказаны и те, кого сочли непосредственными исполнителями:
Летописец: «И тако поживе царь Иван Васильевич с царицею своею Марьею 8 год и месяц 6. И окормлена бысть от изменников отравою от столника Василия Хомутова с товарыщи, их же царь Иван Васильевич злой смерти предади: в котле свари…»
В 1929 г. сотрудниками кремлёвского музея гробницы из обречённого на уничтожение Вознесенского собора были перенесены в подвальную палату Архангельского собора, где они находятся и по сей день. При вскрытии захоронения Марии Темрюковны был обнаружен скелет, завёрнутый в саван. У левого плеча найден восточный сосудик — медная сулейка. Хорошо сохранился головной убор царицы — волосник, обнаруженный кремлёвскими археологами под руководством Т. Д. Пановой при исследовании захоронений бывшего Вознесенского монастыря в 1984 году. А вот череп её плохо сохранился, поэтому восстановить скульптурный портрет невозможно.
В 1570 году посполитые послы откровенно намекнули царю, что поскольку у Сигизмунда нет детей, то «рады Короны Польской и Великого княжества Литовского желают избрать себе государя от славянского рода и склоняются к тебе, великому государю, и твоему потомству». Иван счёл тогда эти слова дипломатической уловкой, дабы побудить его к большей уступчивости, и, возможно, не ошибся. Однако честолюбие его было возбуждено. Направляя в 1571 году в Литву князей Канбарова и Мещёрского, он велел им очистить и оправдать его в глазах поляков и литовцев за новгородские и московские казни. Они также имели тайное поручение устроить брак царя с сестрой Сигизмунда, Еленой: Грозный таким образом стремился придать своим притязаниям на польский престол вид законности. Но это сватовство постигла участь всех прочих заграничных засылок Ивана — оно не состоялось.
Тогда царь решил поискать невесту «в своих государствах». Смотрины продолжались всю весну 1571 года. Из 2000 привезённых в Александровскую слободу девиц были отобраны 24 претендентки; затем их количество сократилось до двенадцати. Стати этой дюжины красавиц подверглись самому тщательному осмотру. После того как каждая девушка представала перед Иваном обнажённой, придворный доктор показывал царю взятую у неё мочу и высказывал свои соображения по поводу здоровья претендентки.
Выбор царя остановился на шестнадцатилетней дочери коломенского дворянина Василия Собакина, Марфе.
Этому успеху она была обязана не только своей красоте. Кажется, Собакины доводились родственниками Скуратовым-Бельским; во всяком случае, ближайший фаворит царя Малюта Скуратов усердно обращал внимание Ивана именно на Марфу. Соперниц её он устранял любыми способами. Так, дьяк с царского Конюшенного двора Булат Арцыбашев пытался сосватать царю свою сестру. Вероятно, эта девушка могла поспорить с Марфой в красоте, потому что Малюта пошёл на крайние меры: приказал убить дьяка, а сестру его отдал на забаву стрельцам.
Другая участница этого смотра — Евдокия Сабурова, была отдана в жёны царевичу Ивану.
Нашествие крымских татар и сожжение Москвы в 1570 году заставили Ивана отложить свадьбу. Затем возникло более серьёзное препятствие к браку — летом Марфа начала стремительно «сохнуть». Казалось, болезнь должна была вычеркнуть её из списка невест. Но, несмотря на это, Малюта убедил царя жениться на больной. Иван, по его собственным словам, надеялся спасти Марфу силой своей любви и, «положась на Бога», 26 октября повёл её к венцу уже почти полумёртвую. Дружками невесты на этой могильной свадьбе были Малюта Скуратов и его зять, молодой кравчий Борис Годунов.
Спустя две недели после свадьбы Марфа умерла, так и оставшись девственницей (этот медицинский факт, удостоверенный соборным приговором о смерти Марфы Васильевны Собакиной, важен для нас потому, что он сыграл немаловажную роль в четвёртом браке Ивана). Официально было объявлено, что царицу «извели» злые люди. Учитывая возраст Марфы и остроту борьбы за венец царицы, о чём свидетельствует расправа Малюты с Арцыбашевым, подозрения в отравлении могли быть не беспочвенными.
По некоторым данным, в ходе расследования было казнено 20 человек, в том числе трое двоюродных братьев Марфы казнены «за чародейство». Отец Марфы Василий Собакин насильственно пострижен в монахи.
Исследование останков Марфы, проведённое в 1990-е годы, не выявило ядовитых металлов и прочих устойчивых веществ; это, впрочем, не исключает использования растительного яда, не поддающегося химическому анализу.
Вы, конечно, помните, что в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» Марфой Васильевной зовут жену Ивана Грозного. Эта героиня не похожа на хворую царскую невесту. Роль Марфы Васильевны в фильме исполнила Нина Маслова.
В 1571 году Грозный обзавёлся четвертой супругой — Анной Алексеевной Колтовской, происходившей из незнатной дворянской семьи. Она была среди участниц-финалисток предыдущего смотра девиц (на втором месте) и была вызвана в Москву после смерти Марфы Собакиной.
Четвёртый брак царя был неслыханным скандалом, вопиющим нарушением старорусской морали и церковных правил, согласно которым христианину дозволялось вступать в брак трижды, не более. Столь явное покушение на благочестие вызвало такой сильный ропот в церковных кругах и в народе, что Иван счёл за благо заручиться задним числом святительским благословением. Созвав собор, он слёзно молил епископов утвердить его новый брак. Иван ссылался на то, что Марфа Собакина была царицей только по имени и после двух недель супружества преставилась девою. «В отчаянии, в горести, — говорил царь, — я хотел посвятить себя житию иноческому, но, видя жалкую младость сыновей и государство в бедствиях, дерзнул на четвёртый брак, ибо жить в миру без жены соблазнительно. Ныне, припадая с умилением, молю святителей о разрешении и благословении».
Кажется, раскаяние царя было искренним; во всяком случае, оно тронуло святителей до слез; болезнуя виновному, они усердно читали устав Вселенских Соборов, чтобы найти выход из этой запутанной ситуации. В то время Русская Церковь сиротствовала: вместо умершего митрополита Кирилла собор возглавлял старший среди святителей, Новгородский архиепископ Леонид. Этот владыка, взявший за правило ни в чём не перечить мирской власти, показал себя блестящим софистом, хотя и весьма скверным пастырем. Думая единственно о том, как угодить Ивану, он заставил собор принять довольно странное решение: «ради тёплого, умильного покаяния» государева святители приговорили утвердить царский брак с наложением на Ивана епитимьи — не ходить в храм до Пасхи, год стоять в церкви с припадающими, год с верными и вкушать антидор (богослужебный хлеб) только по праздникам; в то же время пригрозили церковным отлучением всем «человецем», которые вздумают последовать примеру царя: «да не дерзнет никто таковая сотворити, четвертому браку сочетатися... аще кто гор достаю дмяся или от неразумия дерзнет таковая сотворити... да будет таковый за дерзость по священным правилам проклят». Древний римлянин сказал бы более лаконично: что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Иван тяжело переживал свой грех. В порыве покаянного настроения он написал «Канон Ангелу грозному воеводе», где иронически поименовал себя Парфением (то есть девственником) Уродивым. Ангел грозный — это Архангел Михаил, предводитель небесных сил и победитель Сатаны, проводящий душу через мытарства. С этого времени мысли о смерти и загробных мучениях не покидают Ивана. Пушкин вовсе не для поэтических красот упомянул о его «душе, страдающей и бурной».
Дата венчания Ивана с Анной не известна, не сохранилось также описание церемонии. Очевидно, оно произошло между 29 апреля (датой разрешения) и 1 июня, то есть в мае. Как отметил новгородский летописец, уже 31 мая новгородский архиепископ Леонид «пел молебны… за великую царицу Анну».
Брак Ивана с Анной Колтовской не продолжался и полугода, после чего она была пострижена в Тихвинском монастыре под именем Дарьи. О причинах разрыва говорили разное: Грозный не то был недоволен её бесплодием, не то просто наскучил ею.
Анна прожила в иночестве ещё много лет, меняя разные монастыри. При новой династии Романовых ей были пожалованы земли с сёлами. Умерла она игуменьей Тихвинского монастыря, 5 апреля 1626 года, приняв перед смертью схиму. Тихвинцы почитали её как местночтимую святую. Гробница её не сохранилась.
Затем последовала череда новых свадеб, которые с церковной точки зрения уже не являлись собственно браками. Согласно одному старому сказанию, в ноябре 1573 года царь женился на Марье Долгорукой, но уже наутро повелел утопить её в пруду Александровской слободы, убедившись в том, что она не была девственницей. В память об этом событии он будто бы приказал провести чёрные полосы на позолоченном куполе Богородичной церкви в Александровской слободе. Другие источники молчат об этом браке. Историки считают эти рассказы современников небылицами.
Осенью следующего 1574 года царёв «двор» уже пировал на свадьбе Грозного с незнатной дворянкой Анной Григорьевной Васильчиковой, одарённой «прекраснейшей наружностью», по словам одного иностранного дипломата. Пятый брак был абсолютно незаконен, и потому свадьбу играли не по царскому чину. На свадьбе отсутствовали великие бояре, руководители думы. На брачный пир пригласили немногих «ближних людей». Вероятно, вскоре Анна была пострижена, так как прах её покоится в суздальском Покровском монастыре.
Она умерла не позднее января 1577 года, так как примерно в это время царь разослал по монастырям крупные вклады на её поминовение.
В 1972 году в Покровской церкви девичьего монастыря было произведено вскрытие могилы Васильчиковой. Характер погребения указывает на то, что её хоронили как царицу. Надгробная плита утрачена.
Непродолжительным оказался и седьмой брак царя с прекрасной «женищей», московской вдовой Василисой Мелентьевой, судьба которой неизвестна. Первого мужа её якобы убил опричник. По некоторым данным, её дочь от первого брака Мария Мелентьева вышла замуж за Гаврилу Пушкина, одного из предков А. С. Пушкина.
Церковь отказалась освятить эти браки; впрочем, Грозный и не пытался заручиться благословением святителей. Говоря современным языком, во всех этих случаях царь довольствовался гражданским бракосочетанием: летописи не упоминают ни о венчании, ни о каких-либо других священных обрядах на этих свадьбах; например, сожительство Ивана с Василисой Мелентьевой было скреплено одной молитвой.
В 1580 году он взял себе новую жену — Марию Фёдоровну Нагую. Чувства в этом браке не играли никакой роли. На своих незаконных жён царь, при всём желании придать этим бракам вид законности, всегда смотрел как на временных сожительниц, недостойных его царского величия. После смерти царицы Анастасии его заветной мечтой было жениться, подобно деду, на особе королевской крови.
Браку с Марией Нагой Иван не придавал никакого значения, не подозревая, какое разрушительное воздействие окажет на последующий ход русской истории его последняя женитьба. Уже спустя несколько месяцев после свадьбы, зная о беременности Марии, царь вступил в переговоры с английской королевой Елизаветой о своём желании породниться с королевским домом. Иван таким способом стремился поднять свой престиж, поколебленный военными поражениями, и осуществить свою давнюю мечту о тесном союзе с Англией. Есть сведения, что он намеревался закрепить за своим потомством от этого брака наследование престола.
Толчком к этим переговорам послужил приезд в Москву лейб-медика королевы Роберта Якоби. Елизавета писала, что, сведав о болезнях своего кровного брата, посылает ему сего искусного врача, которому царь может смело вверить своё здравие. В беседах с врачом Иван между прочим осведомился, нет ли в Англии вдовы или девицы, достойной быть его супругой. Якоби указал ему на леди Мэри Гастингс, дочь лорда Генри Гастингса, пэра Гантингтона, доводившуюся королеве племянницей по матери. Этой деве было уже тридцать лет, но Якоби, не смущаясь, расписал царю самыми яркими красками её красоту и необыкновенные достоинства.
Иван немедленно снарядил в Англию дворянина Фёдора Писемского, поручив ему в тайной беседе с королевой открыть ей государево намерение и получить согласие на свидание с Мэри Гастингс для снятия с неё портрета (на доске или бумаге). На свидании Писемский должен был смотреть во все глаза, чтобы заметить, высока ли она, дородна ли, бела ли и каких лет; кроме того, он обязан был осведомиться о её родне, свойстве её с королевой — в общем, сведать обо всем, что можно. А буде, говорилось в царской инструкции, королева скажет, что у государя уже есть супруга, то надлежит ей отвечать, что Мария Нагая не царевна, не княжна и не угодна государю и что ради королевиной племянницы её можно и оставить.
В середине сентября 1582 года Писемский высадился на английском берегу. В Лондоне в то время свирепствовал мор, и Елизавета жила в Виндзоре, в строгом карантине, никого к себе не допуская. Писемский вынужден был провести семь недель в путешествиях по городам и деревням Англии. Эта туристическая поездка была придумана английским правительством для развлечения московского посла, однако он жаловался на скуку и требовал скорейшей аудиенции.
4 ноября он наконец получил её. В официальной речи Писемский заявил, что «государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь, а не по себе, а будет королевина племянница дородна и того великого дела достойна и государь наш... свою оставя, зговорит за королевину племянницу». Елизавета, дочь Генриха VIII, другого многоженца, не была шокирована царским предложением и оказывала царю в лице его посла всевозможные знаки почтения: услышав имя царя, встала и ступила несколько шагов навстречу Писемскому, спросила о здравии Ивана и выразила глубочайшее соболезнование по поводу смерти его старшего сына. На слова Писемского о том, что царь любит её более других государей, Елизавета ответствовала, что любит его не менее и душевно желает видеть его когда-нибудь собственными глазами.
Королевский двор не жалел сил и средств, чтобы развлечь посла, но Писемский отказывался от прогулок и охоты: «Мы здесь за делом, а не за игрушками, мы послы, а не стрелки». Одновременно с переговорами о женитьбе Писемский хлопотал и о союзе Англии и России.
Между тем дело со сватовством продвигалось туго. Елизавета возобновила переговоры по этому поводу только в январе 1583 года. Пригласив Писемского для беседы, она пыталась препятствовать его встрече с Мэри Гастингс под тем предлогом, что царь, «известный любитель красоты», будет недоволен видом её племянницы, которая отличается единственно нравственными достоинствами и чьё лицо к тому же обезображено недавно перенесённой оспой. «Ни за что не соглашусь, — говорила Елизавета, — чтобы живописец изобразил её для царя с красным лицом и глубокими рябинами». Писемский, однако, настаивал, и королева согласилась показать ему племянницу, но не ранее чем через несколько месяцев.
Дальнейшие переговоры осложнились тем, что Мария Нагая 19 октября родила сына, царевича Дмитрия, о чём сделалось известно в Лондоне — королеве и её министрам, но не Писемскому, которому царь ничего не сообщил об этом. Поэтому, когда Елизавета завела об этом речь, московский посол принялся убеждать её не верить слухам, распускаемым злыми людьми. «Королева должна верить единственно грамоте царя и мне, его послу», — говорил он.
Наконец 18 мая Писемский сподобился видеть царскую невесту. Встреча была устроена в саду Йоркского дворца, так как королева думала, что солнечный свет сделает более привлекательными увядшие прелести ее племянницы. Мэри Гастингс стояла неподвижно перед беседкой, в которой находился Писемский до тех пор, пока он не произнёс: «Довольно». Затем посол ещё несколько раз встречался с ней, гулял в аллеях сада и в конце концов отправил царю следующее донесение: «Мария Гастингс ростом высока, стройна, тонка, лицом бела; глаза у неё серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие». В его обстоятельном описании невесты не было одного — слов о её красоте. Елизавета между тем справлялась, как понравилась послу её племянница, и Писемский дипломатично уверял её, что царь останется доволен внешностью невесты. С тем он и уехал в Москву.
Тем временем в дело неожиданно вмешалась сама невеста. Запуганная рассказами о московитском чудовище, она наотрез отказалась от предлагаемой ей чести (что, однако, не избавило её от шуточного прозвища «царица Московии», данного ей друзьями и близкими). Елизавета не настаивала и направила вслед Писемскому своего посла Джерома Боуса с нелёгким поручением известить царя о провале его сватовства.
Королевский посол был принят царём в декабре 1583 года в особых покоях, тайно, без меча и кинжала. Боус был человек прямой и грубоватый, он без обиняков заявил, что Мэри Гастингс не желает переменять веру, что она больна и красна «рожей» и что у королевы есть ещё десять «девок», её племянниц, любую из которых царь может при желании себе сосватать. Иван почувствовал себя оскорблённым. «С чем же ты приехал? — в гневе спросил он Боуса. — С отказом? С пустословием? С предложением безымянного сватовства?» — и, назвав его неучёным, бестолковым послом, велел ему ехать назад. Тут Боус наконец вспомнил о приличиях и такте и начал извиняться за своё поведение, говоря, что он может в самом скором времени доставить царю портреты всех десяти королевиных племянниц. Иван смягчился и разрешил ему остаться в Москве.
Царь подумывал об отправке в Лондон нового посольства, но этим планам не дано было осуществиться. Другая невеста, костлявая и безобразная, стояла за спиной Ивана, готовая сочетаться с ним вечным браком.
Он умер 18 марта 1584 года.
Различные источники дают разные даты смерти Марии Нагой: 1608, 1610, 1612. Однако сохранившееся в Кремле надгробие гласит:
«Лета 7116 (1611) месяца июня в 28 преставися раба божия инока царица Маря Феодоровна всея Русии царя Ивана».