Предыдущая страница http://proza.ru/2021/07/19/1063
Тридцатые годы были насыщены событиями, в основном безрадостными. 29 января 1837 года скончался от раны, полученной на дуэли с Дантесом, Александр Сергеевич Пушкин.
В том же году 7 июля пропал без вести в бою при высадке десанта на мысе Адлер декабрист Александр Александрович Бестужев, писатель, публиковавшийся под псевдонимом Марлинский. В то время его произведения пользовались большой популярностью.
17 декабря 1837 года случился грандиозный пожар в Зимнем дворце. На другом конце империи, в Охотске, в том году произошло преступление, в котором оказался замешан подпоручик корпуса флотских штурманов Дмитрий Иванович Орлов, судьба которого оказалась тесно связанной с судьбами Невельского, Муравьёва-Амурского и Завойко («Штурман Орлов. Покушение» http://proza.ru/2019/03/22/1199 ).
А через сто лет начнётся самый жестокий террор в нашей стране, масштабы которого поражают воображение.
Но вернёмся в девятнадцатый век. Раненого в десанте у Субаши Ефима Васильевича Путятина и других раненых поместили на телеги и отвезли в Пятигорск. Минеральную воду тогда считали панацеей от всех болезней.
Во время этой мучительной транспортировки часть раненых умерла. Капитана 1 ранга Путятина, к счастью, довезли живым.
Но там на его голову свалилась новая беда: Ефим Васильевич заболел малярией. Хины не было, и у Путятина появилась реальная возможность отправиться в лучший мир.
А вот теперь мне придётся отойти от архивных документов и сослаться на легенду, бытовавшую среди его близких знакомых: умиравший моряк, которому нестерпимо хотелось жить, в отчаянии поклялся, что, если выздоровеет, то уйдёт в монастырь, чтобы посвятить себя служению богу.
Случилось невероятное событие: больной стал поправляться. Путятин отнёс своё выздоровление не к уходу за ним военных врачей, сумевших где-то отыскать хину, и не к своему неукротимому желанию жить, подобное которому испытал лётчик Алексей Мересьев, описанное в романе Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке», а к данной им клятве.
Но чем быстрее он поправлялся, тем больше росло в нём желание забыть о ней. От одной мысли, что он, перспективный боевой морской офицер, будет маршировать в рясе по монастырскому двору вместо того, чтобы прогуливаться по капитанскому мостику, становилось тошно.
Клятвопреступником быть нехорошо, но и уходить в монахи для Путятина было тоже ничем не лучше, тем более что к женщинам он относился очень даже доброжелательно, не в пример своему давнему сослуживцу Павлу Степановичу Нахимову.
Закончились его душевные страдания тем, что монахом он не стал, а нарушенную клятву стал замаливать таким ревностным исполнением всех религиозных обрядов, что доставлял своим сослуживцам, не столь трепетно относившимся к религии, массу беспокойства и неприятностей.
Бедные попы, которым приходилось нести службу на одном с ним корабле! В те годы на любом крупном судне, начиная с фрегата, имелся судовой священник. Никто их специально для морской службы не готовил, из-за этого батюшки часто попадали впросак и служили объектом многочисленных анекдотов и шуток.
Нередко в судовые священники назначали обычных сельских попиков, не очень грамотных, не говоря уже о культуре и общем развитии. Ефим Васильевич, обладая блестящими способностями и великолепной памятью, проштудировал все церковные книги и досконально изучил обрядовую сторону.
Он крайне возмущался, когда священник не знал того, что, по мнению Ефима Васильевича, обязан был знать назубок. Спустя много лет, адмиралом, он поправлял даже такого высокообразованного и учёного священнослужителя, как архимандрит Аввакум, известного синолога, входившего в состав посольства в Пекине.
Аввакум, не так строго относившийся к обрядовой стороне религии, смущённо кивал головой, признавая правоту адмирала. А невежественных и ленивых судовых священников Путятин так распекал в своей каюте, что те вылетали от него распаренные, как после бани.
Кстати, во время богослужения Путятин являлся образцом христианского смирения, но после его окончания мог тут же, не стесняясь в выражениях, разносить офицеров за нарушение судового порядка.
Впрочем, своей несдержанностью и резкостью он не представлял какого-то исключения на фоне других флотских начальников.
После выздоровления Ефим Васильевич продолжил службу. Начальник Кавказской береговой линии генерал-лейтенант Раевский остался очень доволен его распорядительностью, энергичностью действий и храбрым поведением в бою.
Генерал не только поблагодарил Лазарева за воспитание такого командира, но и написал о Ефиме Васильевиче военному министру. Путятина запомнили в Петербурге.
Другие наши герои, Лесовский, Григорий Бутаков, Попов и Шестаков также
приобретали морской и боевой опыт в крейсерстве на Чёрном море и в десантах.
Ко всем советам, даже когда их дают близкие люди, следует относиться осторожно. Когда Алексей Бутаков спросил младшего брата, стоит ли ему просить перевод на Черноморский флот, Григорий ответил:
«…как бы ни приятно было бы мне, чтоб ты служил в одном со мною флоте, не советую, если могу советовать, переходить сюда. Трудно, почти невозможно, ужиться почти со всеми командирами, через которых можно бы выбраться на ветер (Григорий имел в виду продвижение по службе - прим. автора).
Все они чудные моряки, каких от души желаю более русскому флоту, но капризны, вздорны, дерзки до чрезвычайности, и, правду сказать, почти нельзя обращаться с «черноморами» иначе, как с матросом, потому что, как редки минуты истинного счастья для человека, так редки здесь образованные люди.
Далее, зачем упустишь ты на ветер репутацию, которую ты заслужил в том флоте, и которая даром достаётся, да не нашему брату».
Он поздравил брата с успехами в литературных трудах, которыми тот мог спокойно заниматься зимой, и предупредил его, что такой вольготной жизни у черноморцев нет - в связи с зимним крейсерством у абхазских берегов.
Алексей послушал брата и остался на Балтике, а может быть, и зря.
Продолжение http://proza.ru/2021/07/23/1463