Удивительно, как кровь сворачивается. Она становится, как склизкий кусочек мяса с отделившейся плазмой. Плазма, как отслоившаяся фракция масла в просроченном майонезе, - таком, каким он был в перестроечные времена. Когда выливаешь застаревшую свернувшуюся кровь из пробирки, она плевком вылетает из неё в виде толстой красной пиявки.
Атмосфера иногда напоминает чёрные комедии в американском стиле: пока один обкакался, другой облился слюнями, третий разговаривает сам с собой, четвёртый пытается сорваться с вязок, потому что пришёл в сознание после перепоя и началась белая горячка, она же делирий. И тот, который обкакался, уже начинает хрипеть – потому, что захлёбывается гноем и ему нужно чистить трахеостому.
Есть такая манипуляция: «санация трахео-бронхиального дерева и ротовой полости». Когда я увидела, как она выполняется впервые, я понадеялась, что произойдёт чудо и я вдруг успею уволиться до того, как наступит время выполнять её самостоятельно. Даже просто смотреть, как это делается первые разы очень тяжело. Если постоянно не напоминать себе, что эти жестокие процедуры спасают жизнь человеку, то кажется, что тебе поручили провести пытку. Первое время вид страданий, которые причиняют людям многие манипуляции и то, как их залихватски легко энергично проводят опытные медсёстры, придавливало меня ощущением, что я участвую в издевательстве над людьми.
Стоит аппарат с двумя банками. Из них выходят шланги. К наконечнику одного из этих шлангов присоединяешь стерильную "отсоску", - это тоже трубка длиной сантиметров 25-30, но меньшего диаметра. Открытое отверстие второго шланга ты параллельно то закрываешь, то открываешь пальцем для создания вакуума и тяги. Ногой нажимаешь на кнопку аппарата, который стоит на полу. Он начинает гудеть, в трубках нагнетается давление. Засовываешь «отсоску» в интубационную трубку. Интубационная трубка находится в трахее пациента и наружу выходит изо рта. По прозрачной трубе начинается ток густой смеси крови и гноя из бронхов пациента в ёмкость аппарата на полу. Пациент обычно в это время начинает выгибаться дугой и стонать, - если в сознании. У неврологических начинается судорога, непроизвольно льются слёзы и при каждом твоём движении у них закатываются глаза.
И, вот, пока больной бьётся в судороге и закатывает глаза, ты должна двигать эту трубку туда-сюда, пока из неё не перестанет идти гной с кровью. Страшно ли тебе или не страшно, жалко или не жалко. Потому, что это твоя работа и потому, что если ты начнёшь «жалеть», он просто-напросто захлебнётся этой жидкостью и не сможет дышать.
Когда я делала это впервые, я старалась держаться на сколько могла и подавлять мимику своего страха и ужаса. Такой чувствительности здесь никто бы не понял. Я не хотела услышать вслух то, что я и так понимала: «Ну, и что ты такая чувствительная тогда сюда пришла?». Ты должна продолжать это делать, пока больной при каждом движении «отсоски» подскакивает на кровати в конвульсиях. И делать желательно побыстрее, потому что, если ты начнёшь замирать от сочувствия, ему дольше придётся мучиться.
В первую смену своей работы после стажировки я познакомилась и с тем, что такое трахеостома. В целом, это счастье для пациента, потому что с ней дышать ему на много легче. В частностях – это круглая дырка в шее по диаметру всунутой в неё трубки.
Моему первому пациенту не повезло в том, что он попал в смену ко мне. Я впервые в жизни видела трахеостому и не знала, что её надо чистить так же, как интубационную трубку, пока он не стал хрипеть задыхаясь. Вообще, в теории это врачебная манипуляция, но на практике делают её медсёстры. Я побежала к опытной медсестре.
- Что делать?!
- Почисть.
- Так там же дырка в шее!
- Ну, правильно, вот её и почисть. Алис, ты чё?!
- Прямо в шею?!
- Алиса, там такая же трубка, как и во рту, только доктор её вывел в шею.
Я вижу, что медсестра не находит слов на мою, по её мнению, глупость. В то время, как я боюсь трогать трахеостому, которую вижу впервые в жизни, и именно потому, что я вижу её впервые в жизни, боюсь, что любое мое неосторожное движение может стоить человеку надежды. Бегу чистить, пока медсестра не успела вслух сказать, что она считает меня дурой.
Открепляю шланг подачи увлажнённого кислорода. В круглой дыре трахеостомы зияет что-то буро-коричневое. Из неё шумно выходит воздух специфического густого гнилостного запаха и уже выливается выбулькивает густая светло-жёлтая слизь. Включаю аппарат. Сую в эту дырку "отсоску". Плевками высасывается кровь с этой светло-жёлтой слизью. По больному волнами прокатываются конвульсии и, когда «отсоска» входит глубоко внутрь, в его глазах вылезают только белки. Высовываешь, - зрачки возвращаются на место, тело расслабляется, всовываешь, - снова выгибается волнами конвульсий и глаза закатываются, вылезая белками.
Внутри у самой меня всё замирает, плечи поднимаются вверх, но я продолжаю уверенно водить "отсоской" по ТБД. Сочувствие выражалось только в том, что я давала ему отдышаться отдохнуть от одного захода до другого.
Смена началась с двух подключичек. Подключичный катетер ставится в подключичную вену для обеспечения постоянного доступа в венозное русло при очевидной перспективе частых внутривенных инфузий. Мне повезло с доктором. Молодой, терпеливый и добрый. Накрыть стерильный столик я накрыла, но ассистировал он себе сам. Мне было жутко стыдно перед ним. Хотя позже я поняла, что часто дело не только в ситуации, но и в привычках каждого конкретного доктора. Ассистировать меня научили.
Дед с желудочным кровотечением не предвещал сюрпризов. Ему не с первой попытки удалось поставить подключичный катетер, но всё-таки поставили. Что было очень хорошо. Потому, что если сложно было поставить подключичный катетер, это значило, что поставить ему обычную капельницу мне было бы тем более сложно. Хорошо. Поставили. Теперь нужно было ввести желудочный зонд. Я опаздывала. В теории кажется элементарно. На практике требует большой ловкости. Имеешь дело с живым человеком в сознании, да и без сознания своя сложность. Попасть надо в пищевод, а не в трахею, отверстия которых находятся рядом. Плюс процедура (для пациента в сознании) неприятная, поэтому нужна ловкость и скорость. Умение это делать быстро с ходу даётся только с опытом. После того, как просунешь трубку зонда внутрь на необходимую длину, нужно с фонендоскопом послушать звуки внутри на предмет определения характерных бульканий при вдувании воздуха. Делается это, чтобы убедиться, что ты не зальёшь сейчас воду или, например, жидкую манную кашу, в лёгкие вместо желудка. В общем, и так мороки много, а на первых порах много тем более.
Уже всунутый зонд оказался забитым. Промываю. Не помогает. Говорят ставить новый. Я всовываю в одну ноздрю – кровь из носа. В другую, - кровь из носа.
Это мой первый день уже на работе, а не на стажировке. Мне не до своих чувств и не до чужой боли. Зонд в итоге деду вставил доктор, предварительно сбрызнув слизистую адреналином. По первости про адреналин я знать не могла. Это меня оправдывало.
Дальше день был относительно спокойным. Никого не реанимировали, никто не поступил и никто не умер. Просто одному было 9 капельниц, 4 укола, зондовое питание, промывание мочевого пузыря, санация ТБД и ротовой полости, таблетки в зонд, гигиенические процедуры. Другому 7 капельниц, 4 укола (два антибиотика и два витамина), зондовое питание, промывание мочевого пузыря, санация ТБД и ротовой полости, промывание желудка, гигиенические процедуры. Третьему 5 капельниц и т.д. Плюс организационные моменты, - уборка процедурной, закреплённой за «люксом» в конце смены, отправка биксов в стерилизационную.
То есть, работы было много, но она была плановой, а не так, что дверь лифта открылась и по коридору загромыхала каталка: «В какую палату везти?». Мне помогли - за меня сняли назначения и выписали анализы. В общем, это был лёгкий день, как я теперь понимаю. Смену у меня принимала та медсестра, которая на стажировке мне сказала: «Что стоишь руки в карманы?! Иди труп в отстойник вези!». Хорошая оказалась женщина. Я подумала, как хорошо, что я тогда не огрызнулась.
Я видела всё, из-за чего не хотела идти на эту работу. И это было только начало «всего», что можно увидеть в этом отделении. И я снова и снова понимала, что это МОИ проблемы.
После первой смены самостоятельной работы у меня ныл позвоночник. Как только я дошла до дома из больницы, я поняла, что при каждом движении я чувствую свой позвоночник внутри при каждом движении. Как будто он там в спине спрессовался и хочет продавиться вниз. Шеи у меня не стало совсем. Я не ела, не курила и только один раз отлучилась сходить в туалет. Это были 12 часов и ещё час быстрым шагом и короткими перебежками, в наклоне и приседе. И без остановки. Но домой я всё равно шла пешком, чтобы посмотреть на людей. На людей за пределами подводной лодки работы.