Заблажил

«А было то однажды ранней осенью, на Улан-Бургасы. Угодья там надо сказать, господа, редкостной красоты, а должных трактов нет и вовсе, поэтому пошел однажды мой сват, еще молодой тогда, да с парой приятелей в лесок, чтобы добыть лося. Самое то, надо сказать в это время лося караулить, вот они и пошли…»

***

Солнечный день еще только занимался, парило сентябрьским духовитым воздухом, пряным от черемуховой листвы, которая, надо сказать опадает в этих местах первой, обнажая тонкие руки ветвей. Жалобно трепетали осинки в распадках. На старенькой телеге, в которую была запряжена не менее старенькая кобылка ехали трое. В сене, накиданном для мягкости, были упрятаны ружья, сбоку примостились котомки с нехитрой снедью и охотничьим снаряжением. Ехали весело, по Читинскому тракту раздавались громкие песни, пугая редких птиц, что дремали на придорожных деревьях.
Евстифей, Егор и Данила – три охотника, три верных друга, собрались, покамест, на лося. А что? Дело доброе, хорошее. Крестьянская душа широкая, и самую малость мясца ей не помешает. Скоро они остановились на небольшой станции, где был уговор покараулить их лошаденку, попили немного чая, да и начали выдвигаться потихоньку вверх, где уже подернулись золотом склоны Улан-Бургасы. На старой лесной дороге были они не впервой, еще лет пятнадцать назад застолбили здесь местечко, да срубили зимовье, за эти годы обжитое, но и никем не посещаемое, кроме этой троицы.
«А вот положим, Евстифей Карпович, сохатый, я читал в «Живописном обозрении», что это зверюга умная, особенно ежели бык» - Егор был на редкость смышленым парнем, хоть и был моложе всех, много читал, выписывал из Верхнеудинска журналы и книжки в тонких переплетах, сам потом вечерами их переплетал, - «В Германии недаром зовется лесной царь, если рассудить, у него и корона самая большая среди лесных коз. Так вот и какие-то умные башковитые люди за им наблюдали, и узрели, что он плавает шибче самого быстрого парового судна»
«А чой так? В ём силы то почитай как не знаю в ком» - Евстифей перевесил ружьишко на другое плечо, - «Тут и кумекать нечего, в иные лета все от его бегають. А каво бы не бегать, ежели он мухоморов нажуется, и голосит да топчет всех, закатив бельмы». Евстифей рассмеялся.
«А вот как он может плыть и под водой, и нырять глубоко, поди што, если бы Байкал холодным таким не был, то и там бы заныривал, говорят, ажно на пять метров могет!»
«Да вы еще поорите, и будет вам охота» - хмурился Данила. Был он не в духе от чего то, и шел всю дорогу насупленный.
Долго ли, коротко, а шли они по лесной дороге еще часа два, потом по одной им знакомой своротке ушли к западу, чуть забирая вверх. Шумел где-то справа ручей, пели птицы.
Еще в прошлом году устроил Евстифей Карпович добрый солонец, да и не приходил туда долго, чтобы звери попривыкли к месту, и приходили полакомиться. Был тот солонец совсем недалеко от их избушки, маленького неприметного домика с нарами, да печью.
Взобравшись на лесистый склон, охотники оглядели долину Уды, которая серебристой лентой растеклась по зеленой степи где-то далеко-далеко. Егор вздохнул полной грудью, и от восторга заломил картузик набекрень.
«А хорошо же, Евстифей Карпович!»
Евстифей похлопал его по плечу.
Данила куда-то ушел, вниз по брусничнику, оставляя кровавые следы растоптанных ягод.
«И чего вот поперся в тайгу с таким настроением?» - недоуменно покачал головой Евстифей.
Вдруг где-то внизу раздался крик. Друзья поспешили вниз, кричал Данила.
Выбежав в один миг на освещенную полянку, они остолбенели. Среди брусничника стоял Данила, потирая рассеченную руку, а перед ним, словно нарисованный, лежал в траве мертвый дятел.
«Ты пошто его, Данька? Что ж ты сотворил?» - качал головой Евстифей, а Егор недоуменно и жалостливо смотрел на птицу, чьи перышки трепетали под порывами ветра.
«Дык, а каво он вылетел, да под руку попал?»
«Да как же он мог вылететь то? Ты ж его на стволе убил…» - Евстифей махнул рукой, - «Чую, будет охота. Пошли уж, теперь-то что горевать».
Егор все не мог оторвать глаз от мертвой птицы.
Скоро показалось зимовье. Зашли, кинули на нары вещи и снаряжение. Зажгли печь, принеся дрова, заготовленные за эти годы, чтобы не шуметь почем зря, поставили чайничек.
«А заварка-то, Евстифей Карпович!» - Егор улыбнулся, и кинул в чайник щепотку черной сушеной травы, - «Настоящий, с Кяхты!»
Данила, насупленный сидел на нарах, и смотрел в одну точку.
Время тянулось медленно, солнце зашло за хребет и стало совсем темно. Евстифей вытащил и зажег припасенную свечу.
«А вот завтра, еще затемно, пойдем мы кругом, пойдем скрытно, а в тоже время шумно к солонцу. Будем токовать. Я привабливать буду. Идя чуть впереди, нарочито пойду, ломать ветки громко буду. А вот вы то и пойдете тише воды», - Евстифей отхлебнул из жестяной кружки, - «Вабить – дело хитрое, да ведь сохатый не дурак, но, как говориться до бабы и сохатый дурак. Буду я приманивать его стоном, дескать, приди, милок! А вы в мой топот да стук тихонечко уходите кругом. Как придет он на стон, поведу я его на вас, а уж там не промахнитесь. Сейчас мы спать будем, а то вставать в раннюю рань».
Завалились охотники на соломенные матрасы. Егор с Евстифеем сразу заснули, а Данила все сидел, да поглядывал в маленькое окошко с куском слюды, вбитым вместо стекла. И чудилось ему, что где-то далеко в темноте все перелетает да постукивает по стволам дятел.
Что приключилось с ним, что он натворил, может с недосыпу, да не по умыслу, но словно и не он это сейчас сидит в зимовье. Борода всклокочена, глаза бегают, испарина выступила на лбу. Вот и темные зорьки прошли первыми лучами по вершинам лиственниц, а он и не ложился. И вдруг в стекло забилась, затрепетала птица, напарываясь белой грудкой на острые осколки слюды. Страшно закричал Данила. Проснулись Егор с Евстафием, схватили его, стали спрашивать что стряслось, а он голосит и хочет выбежать, тошно ему да горько. Вырывается Данила и орет на чем свет стоит, плачет да просится выпустить, кричит, что птица за ним прилетела, душу его унести.
Разбито слюдяное стекло, да и сам ведь разбил. Вот и руки его в крови. Насилу успокоили. Согрели чаю, да стали выдвигаться в тайгу. Евстифей наказал следовать его указаниям, да строго следить, чтобы Данила не дурил, а как поломится сохатый, сразу стрелять и не мешкать ни на секунду.
Вот пошли они, на десять шагов позади Евстифея, в сторону солонца. Солнце пока еще не встало, в сумраке сновали тени, деревья не двигались, да и ветра не было. Вот идет Евстифей, пять шагов тихо сделает, да потом как заорет-застонет, да ветки начинает ломать, эти пять шагов двигаются Егор с Данилой. Так и шли с полчаса. Потом Евстифей показал рукой, чтоб пошли в обход. Тихо-тихо ушли они вбок, а Евстифей в это время закричал диким голосом, да поломился дальше к солонцу, ломая сучья и топоча.
Егор шел первым, сняв ружье, и всматриваясь в полумглу, а сзади причитал Данила. Прислушался к нему Егор, а он что-то про стук дятла твердит, глаза красные да пустые. Шикнул на него Егор, да жестом приказал снять ружье и идти тихо.
Где-то вдалеке все еще ломались сучья. Евстифей шел споро.
Вдруг на его крик кто-то трубно ответил, затрещали, заскрипели деревья, раздался приглушенный рев.
«На нас, на нас ведет Евстифей Карпович» - Егор с Данилой приготовились.
Вдруг вдалеке показался зеленый плащ Евстифея. Он спешил, перепрыгивая через поваленные стволы от солонца. Вдруг за ним, показалась огромная рогатая тень. Затрубил призывный рев.
«Даваааааай!» - крикнул истошно Евстифей, спеша уже перед самы разъяренным сохатым.
Вдруг из под ног Данилы выпорхнул красноголовый дятел-желна, большой, да черный. Выстрелил Данила и одновременно с ним выстрелил Егор. В страшный миг увидел Егор, как его пуля пробила мощную грудь сохатого. А что же Данила? Он стоял и кричал, ружье его еще дымилось. Но оседал с недоуменным и горестным лицом Евстифей, грудь его была пробита пулей. Егор с ужасом смотрел как огромные рога сохатого поднимают и отшвыривают умирающего Евстифея, несется на него огромное тело, а сам он стреляет еще раз. Еще миг, и все померкло.

***

Когда Егор очнулся, он увидел синее небо. Качались мерно лиственницы и березы, а сам он лежал под ветками, по лицу сочилось что-то влажное, это была его кровь. Поморщившись, Егор попробовал подняться. Оказалось, болит бок, и прихрамывает колено. Возле старого ствола лиственницы валялось его ружье, сломанное и бесполезное. А еще чуть дальше, на истоптанной сохатым полянке лежал Евстифей.
Его тело было растоптано, голова смята, но глаза все еще были удивлены. Прямо в сердце его была огнестрельная рана, и умер он, не дождавшись страшных рогов и копыт лесного царя.
«Евстифей Карпович, как же так?» - по щекам Егора текли слезы. Он прикрыл рукой глаза старого друга, и закидал его ветками. Данилы нигде не было.
Превозмогая боль, побрел Егор в сторону зимовья, и еще издали почувствовал запах дыма. Привалившись к березе, он видел, как страшным и черным дымом заволокло перелески.
Но еще страшнее был Данила. Растрепанный, с безумным взглядом, он плясал вокруг горящего зимовья и кричал, кричал птичьим голосом. Когда повернулся Данила в красном зареве лицом в сторону Егора, увидел обомлевший охотник, что у Данилы нет глаз, они были словно выклеваны ненасытными птичьими клювами. Истошно закричал Данила, и убежал в темную чащу, размахивая руками, словно в каком-то безумном полете.
С чудовищными усилиями бросался Егор к ручью, обливая из берестяного ведра зимовье. Скоро от маленького лесного домика остались только обуглившиеся бревна, но и лес остался цел. Шел по вечерней тайге Егор, из последних сил, ковыляя, и плача, только к утру дойдя до станции. В зареве нового дня летел над золотым покрывалом взгорий Улан-Бургасы черный дятел-желна.

***

«А вот, судари мои хорошие, снарядили они отряд, дошли до Евстифея Карповича, вывезли его из леса, да схоронили потом, цельное дело. Егора увезли в Верхнеудинск в больницу, говорят, хорошие там были доктора. А вот Данилу так никто и не видел, ни живым, ни мертвым. Заблажил он…». Ерофеич подкинул в печурку дров, и долго сидел, смотря на огонь, молча и торжественно, а в отсветах пламени плясали по стенам мрачные тени.