Это было подобно хождению в фигурных коньках по тонкой леске. Размеренно, сдержанно, определенно драматично. Они, казалось, мирно покачивались на волнах: вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Лишь тягучая, скрипучая песнь их нарушала гармонию.
Ржавые, покрытые язвами облупившейся синей краски, качели стояли посреди пустынного двора и одиночно пикетировали. Молчали искривленные, с горбатыми спинами деревья – они выглядели так, словно однажды кто-то порывался сплести их друг с другом прочным узлом. Безмолвно взмывали вверх некогда примятые зеленые язычки – травы воспрянули, почувствовав свободу.
Все приноровилось и жило новой жизнью. Мне тоже стоило свыкнуться с происходящим и перестать часами пялится в окно. Что я ожидала теперь там увидеть? Раньше мне удавалось наблюдать, как качели нянчили малышей, давали уют влюбленным, отторгали подвыпивших неприветливых гостей. Теперь они были своего рода маятником. Вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. И не понятно, замедляли они или ускоряли время.
Хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Я устала. Впереди нас ждала только неопределенность. Совершенно точно ясно - все изменится. А эти перемены не сулили ничего хорошего.
Я задернула шторы и снова рухнула в кровать. Оставалось только бесконечно быть в забвении. Сон помогал обо всем позабыть, выпасть из реальности. Однако, сейчас он не шел. Я с час провалялась под одеялом, прежде чем встала и с гудящей головой добрела до холодильника. Он, конечно, был пуст. Я знала это заранее, но хотелось удостоверится наверняка. Запасы стоило пополнить еще пару дней назад, но мне до отчаяния не хотелось выходить на улицу.
В шкафу стояла консервная банка кукурузы – последнее из чего-либо съестного в доме. Покрутив в руках, я все же ее открыла и стала есть прямо из банки. Не так хотелось утолить голод, как перестать думать о скорой вылазке в магазин. Пару дней я смогу продержаться на одной воде. Возможно, затем вернутся родители. А если нет? Тогда это неизбежно.
Спать не хотелось. Ничего не хотелось. Но занять себя было необходимо, иначе я начинала думать. Чтобы избежать соблазна вновь выглянуть в окно, я решила разобрать антресоли. Туда никто не заглядывал, наверное, лет семнадцать – с моего дня рождения. Взобравшись на стул, я открыла створки шкафа и сразу же чихнула, потом еще раз и еще. Закрыла. Не найду ли я тут других вирусов? Выдастся «славный» год.
И все же я прибралась на антресолях. Моими артефактами стали изъеденная мыслями лисья шапка – мамина, носила еще до знакомства с отцом, коробка с полуразбитыми стеклянными бра, но самое главное – нотная папка, содержащая десятки исписанных листов. Уже изрядно пожелтевших, с выцветшим в некоторых местах текстом. Это был мамин почерк: мелкий, угловатый, неразборчивый. Я догадывалась что содержали в себе эти записи. Наверное, она специально и писала таким образом, чтобы никто, кроме нее самой не смог ничего разобрать.
Мама в студенчестве сочиняла музыку, но смелости поделиться с миром своими чувствами ей не хватило. Повстречав отца, она забросила это дело – поступила вместе с ним в медицинский университет вместо музыкального училища. Постоянная череда спасения человеческих жизней уже не оставляла сил на искусство.
На наведение порядка в шкафу я потратила несколько дней, когда уложиться можно было в пару часов. Просто растягивала время - хотелось есть. На третью ночь от голода начало сводить живот. Он давал понять, что выйти на улицу все же придется. Под утро боль и вовсе вытащила меня из кровати и заставила нервно расхаживать по квартире. Глотая слезы от злости на саму себя, я молила стрелки часов двигаться быстрее. Я ждала сирену, оповещающую о разрешении выхода из дома. Но не в десять, как должно было быть, не в одиннадцать часов она не прозвучала. В полдень на негнущихся ногах я подошла к окну. На улице никого не было. Я разрыдалась – теперь уже от отчаяния. И внезапно в какое-то мгновение провалилась во тьму.
Летела я долго. Страшно не было. Почему-то меня терзало любопытство, что же окажется там, на глубине пропасти. По моим подсчетам прошло минут пятнадцать, прежде чем я плавно приземлилась. Яркий свет ослепил меня, заставив зажмуриться. Открыв глаза, я оказалась в комнате, залитой золотыми потоками солнечных лучей.
Однозначно не стоило доводить себя до такого состояния. Умереть от голода в нынешних условиях – смеху подобно. Следовало срочно подкрепиться. Я вспомнила про сирену. Может быть ее просто забыли включить? Такого, конечно, не было ни разу со дня…А вдруг карантин отменен? От этой мысли я оживилась, но мои догадки не подтвердились – двор был по-прежнему пуст.
Часы показывали шесть часов вечера и сейчас должна была раздаться еще одна сирена – на этот раз предупреждающая о приближении комендантского часа. Однако по-прежнему было тихо. Я вскочила с пола и стала быстро собираться. Может быть кто-то попадется по пути в магазин и расскажет, что происходит. Размышлять было некогда, потому что я не желала повторять трюк с голодным обмороком.
Надев защитный костюм, я вышла из квартиры. Заперла входную дверь и решительно помчалась вниз по ступенькам. Как давно я не была на улице. Казалось, целую вечность! Хотелось снять дурацкий шлем и подставить лицо ветру, чтобы он ласково его обдувал, щекотал игриво ресницы, развивал настойчиво волосы. Я представила, как срываю одуванчик – сдуваю с него пух, пока теплый сок разливается по ладони. Наслаждаюсь сладкой ватой, то и дело слизывая ее с пальцев. Что-то я размечталась…
Мои ботинки отчетливо стучали по дороге, отчего земля вздрагивала. Было приятно чувствовать ее вибрацию под своими ногами. Как, оказывается, мало нужно для счастья. Я решительно проигнорировала неблагополучную семейку продуктовых ларьков и поспешила в расположенный чуть поодаль супермаркет.
В магазине было непривычно тихо, даже рекламные песни не крутились. Наверно это объяснялось тем, что за кассой, положив голову на стол, спала продавщица. Я взяла тележку и медленно покатила ее вдоль бесконечных стеллажей с антисептиками и моющими средствами. В универмаге никого не было, что позволяло мне с особой придирчивостью рассматривать продукты и выбирать товары. Таким я занималась впервые.
Наполнив тележку доверху, я остановилась у кассы в смятении. Продавщица продолжала спать. Помявшись с ноги на ногу, я с грохотом поставила на транспортерную ленту бутыль с жидким мылом. Это не возымело никакого эффекта. В ход пошла тяжелая артиллерия – банки кукурузы и горошка. Никакой реакции.
«Девушка» - позвала я продавщицу – грузную, с, небрежно завязанными в хвост грязными волосами. Ей на вид было лет сорок, но я боялась показаться невежливой. Я задержала взгляд и внезапно заметила, что явно принадлежащие ей защитные очки и маска валяются на полу.
Что вообще происходит? Я в ужасе отскочила и оказалась с тележкой у выхода. Охранника не было. Часы показывали почти семь часов вечера. Через несколько минут должен был начаться комендантский час.
Я схватила шариковую ручку и небольшую записную книжку с расположенной рядом со мной витрины с канцтоварами. Вырвав из блокнота лист, оставила на нем свои контакты, после чего демонстративно положила его на неподалёку стоящий стол. Надеюсь, просматривая записи камер охрана поймет мои намерения оплатить покупки позже, а не пошлет за мной правозащитников.
Выкатив тележку с покупками на улицу, я хотела было вернуться в универсам за пакетами, но передумала. Не факт, что все купленное я смогла бы унести в руках. Только на полпути к дому я вспомнила об оставленных на транспортерной ленте универмага консервах и мыле. Возвращаться не стала, рассудив, что все равно завтра придется идти в супермаркет вновь - рассчитываться. К тому же, эта продавщица…
А пакеты взять стоило, ведь затащить на третий этаж тележку с продуктами оказалось не так-то просто. Благо обошлось малыми потерями: просыпался только сахар. Но никто не засвидетельствовал мои проделки.
Дома я первым делом обработала продукты дезинфицирующим раствором, после чего приняла горячий душ. Стоя под струями воды, я размышляла о том, как еще два месяца назад мы беззаботно жили. Ничего не предвещало того, что скоро нас ждет катастрофа.
Это случилось в феврале. В один из вечеров родители пришли домой на взводе. Я впервые видела их такими. Они ссорились, умело жонглируя медицинскими терминами. Отец сурово играл желваками, мама пылала гневом. Из разговора становилось понятно, что виновник конфликта – пациент с непонятным диагнозом.
- Асель, хватит об этом. У этого бродячего куча хронических болезней. Что ты привязалась к его урине? Конечно, она у него темная.
Я отложила тост. Обычно, когда родители принимались за столом обсуждать рабочие моменты, я в ответ начинала демонстративно изображать рвотные позывы. Но, сейчас, мне не хотелось попасть под горячую руку, поэтому я сдержалась и незаметно проскользнула из кухни в свою комнату.
- Темная? Эдгар! Она черная! А эти волдыри по всей спине?
- Это все объяснимо. Вот придут повторные анализы, и ты удостоверишься в моей правоте.
- Пока они придут мы потеряем время. Я точно знаю, что твой диагноз не верен – лечение-то не помогает!
Я надела наушники и врубила музыку: Эден Миллер исполнял бессметный хит – «Лирис». Возможно я когда-нибудь сыграю эту композицию на скрипке. Смычек плавно скользит по струнам, приводя их в трепет. Звуки льются, заполняя все вокруг. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, все…
Все. В тот день мир поменялся. Первый зараженный. Им оказался бездомный, вкусивший пару рыбин, пойманных в Вестерсе. Как он вообще догадался рыбачить в озере, куда местный химико-фармацевтический комбинат сливает отходы? А может он таким образом хотел избавиться от себя. Уже не разберешься.
На следующий день, в обед, мне по телефоту позвонила мама. Она выглядела чересчур взволновано. Обеспокоенно разглядывая меня, поинтересовалась как я себя чувствую.
- Все хорошо, ма, - заверила ее я.
- Кана, детка, побудь сегодня дома. Не ходи никуда.
Я тяжело вздохнула – у Джены намечалась понтовка в ее честь. Она получила водительские права и собиралась бурно это отпраздновать.
- Почему?
Мама огляделась, а потом отчего-то перешла на шепот:
- Кана, происходит что-то странное. Без шуток. Сегодня к нам привезли еще трех пациентов с похожими симптомами, как у того бездомного. Ты, наверно, слышала, как мы вчера ругались с твоим папой.
- И как это связано с мной? – я закатила глаза -порой гиперопека мамы меня изрядно утомляла.
- Никто из них не контактировал друг с другом. У меня плохое предчувствие. Я уверена, что это какая-то новая инфекция. Мы с таким не сталкивались. Ждем проверку из научного классера.
Мама любила паниковать. Я помолчала недолго, переваривая услышанное:
- А папа что?
- Он тоже в недоумении. Мы тут сейчас проверяем все возможные диагнозы. Очень прошу тебя, Кана, посиди сегодня дома.
- Хорошо, - пообещала я, скрестив за спиной пальцы. Сколько уже я пропустила понтовок из-за «синдрома тревожной матери»? Итак, после экскурситета, с трудом влилась в компанию. Теперь меня хотя бы знают по имени, а не по прозвищу «скрипчиха». Его придумал Дион – сын папиного лучшего друга. Мы с ним все детство провели вместе, наверно потому и возненавидели друг друга всей душой.
- Мы придем поздно, поэтому нас не жди, а сразу ложись спать, - мама послала воздушный поцелуй и отключилась.
Буквально сразу же телефот оповестил о новом звонке. Я согласилась на диалог и в комнате появилась Джена собственной персоной. Виртуальная, конечно же.
- Привет. Предки сегодня остаются дома, поэтому понтовка накрывается, - расстроено сообщила она.
- Ничего страшного, - растянулась я в ободряющей улыбке, обрадовавшись, что даже не придется нарушать данное маме слово. После разговора с ней, на душе все же стало тревожно.
- Однако, есть идея получше – хочу сегодня обкатать кап. Зову только избранных. Ты как? – Джена пытливо уставилась на меня.
Если честно, это было так себе предложение. Джена, конечно, получила водительские права, но сесть за пульт по законодательству она могла только, будучи совершеннолетней. Но что такое ждать два месяца, когда родители купили тебе кап последней модели?
Я согласилась, прежде чем успела подумать. Конечно, от слов «зову только избранных» у меня, что называется, в зобу дыханье сперло. Я не из тех, кого зовут в числе первых на понтовку, а ежели и зовут, то больше для массовки. Интересно, что это нашло на Джену? Видимо, все остальные побоялись с ней связываться. Моя одноэкскурсница отличалась экстравагантностью. Еще пару недель назад ее выходки выводили из себя почти каждого, но стоило отцу занять пост заместителя главы нашего кластера – здравоохранительного – сразу стала местной примой.
- Замечательно, я знала, что ты согласишься. Заеду за тобой в девять, - Джена подмигнула мне, после чего растворилась в воздухе.
Тот вечер мы провели здорово. Вдвоем. Кроме меня больше никто не рискнул сесть в авто, которым рулила Джена. У всех сразу же нашлись неотложные дела. Зато я первая оценила новый кап и даже смогла им поуправлять. Упивалась счастьем я не долго. Утром Джена попала в больницу с высокой температурой. Я тогда жутко запаниковала. Мама и подумать не могла, что накануне мы с ней общались, а сама я не стала признаваться. И хорошо - сэкономила родителям нервы. Мне повезло – обошлось. Но того, что я пережила хватило, чтобы ограничить контакты со всеми и изолироваться дома.
Постепенно больничные койки перестали пустовать. Люди с высокой температурой и язвами по всему телу крючились в муках уже на полу госпиталей. Начался ад. В кластере ввели режим чрезвычайной ситуации, выходить на улицу разрешили только в определенные часы и по утверждённому графику. Новая болезнь получила официальное название VS, в просторечье –вспышка.
В одии из дней родители просто не вернулись с работы. Пришел курьер с несколькими коробками еды и запиской от родителей. «Дорогая, не переживай. Много работы. Целуем, обнимаем, сильно любим. Не выходи из дома». Я тогда сразу все поняла, что они тоже заболели. Но надежда на лучшее была – Джене от терапии полегчало, она практически выздоровела. Шанс был.
Я выключила душ, насухо вытерлась и натянула любимую фланелевую пижаму – выцветшую от бесконечных стирок, затасканную до дыр и давно ставшую мне короткой. В ней я чувствовала себя в безопасности - превращалась в маленькую Кану, которую не волновало ничего, кроме скрипки. Я не держала ее в руках уже больше двух лет. С того самого времени, как в экскурситете стала «скрипчихой». Порой меня накрывало, но сразу же появлялось самодовольная рожа Диона. Он ухмылялся и заливисто смеялся. А ему вторили все мои сверстники…
Я помотала головой, стряхивая наваждение. Это все в прошлом. После смерти мамы Дион заметно поправился и замкнулся в себе. Больше не хохочет. Зато я так и не играю на скрипке. Никогда ему этого не прощу. Я заплела мокрые волосы в косу и постаралась улыбнуться своему отражению. Из зеркала на меня смотрела растерянная девчушка. Бледная кожа, темные круги под глазами, впалые щеки. «Ничего, прорвемся» - утешила я саму себя. И вправду, что оставалось делать? Не унывать же.
Напевая под нос - для отвлечения от всякого рода мыслей – я захлопотала на кухне. В какой-то момент я наткнулась на цифровой календарь и не поверила своим глазам. На нем значилось: «5 мая». Я ошарашенно села на табуретку: я пробыла в обмороке несколько дней.