Авторы -- Людмила Старилова и Нина(Нэнси) Энская.
ОНЕЖСКАЯ СУБМАРИНА
Предисловие.
Эту маленькую повесть мы написали вдвоем почти двадцать —точнее, лет восемнадцать назад. Где-то веселая, где-то грустная, а при нынешнем прочтении — полная светлой печали и всяческих «эх....» и «ох...»... Писали мы, разумеется, долго и неровно, громко обсуждали каждое слово, ругались, мирились, хохотали... Часть глав писала Люда, часть —я, часть —мы вместе.
Действие происходит на границе веков —двадцатого и двадцать первого, на границе миров —огромного Петербурга и маленькой северной деревни, на границе уходящей молодости и приходящей зрелости...
Небольшая компания из нескольких взрослых и детей оказалась в деревне – это наши друзья купили избу и решили поселиться в деревне на берегу большого северного озера.
… Что было, как мы там жили – читайте повесть!
… А что было потом — потом у каждого из нас случилась своя дорога...
Часть 1 Дневник NN
Прибытие
“ Городчатая стена серо-голубых облаков на севере, ниже – такой же еловый лес – стеной, выше – бледное небо и в нем нежно-розовые от дымчатого до огненно-золотого фигуры-облака – слоевища грибов и птицы, облака – птеродактили в профиль...”
Эту фразу я “извлекла” из зеленой тетради с картинкой на обложке, где изображена юная леди в соломенной шляпке и шортах, обнимающая мохнатого белого пса. В тетради – летние записи 1999 года. Да, все было: и леди в шортах, и мохнатые собаки, и зеленый фон – картинка подобрана не случайно...
Я начала вести путевой дневник в автобусе по пути в Вытегру, где-то на Мурманском шоссе около Сясьстроя...
И еще – строчки:’’...Горят торфяники. Дым. Было до Сяси, кончилось. За Пашой – снова...”
Вечерело, и мы с Раисой Наумовной поужинали традиционными помидорами и крутыми яйцами. По дороге любовались закатом, Раиса Наумовна вспоминала, как она оказалась в Сясьстрое на практике как раз 22 июня... Господи, в каком дыму и по каким дорогам возвращались тогда в Ленинград эти студентки!...
А сейчас судьба снова привела ее в этот почти медвежий угол... Мы едем в деревню Кюршево, на берег Онежского озера. Раиса Наумовна едет к сыну и внукам, а я – в гости к ним, и, разумеется, к Оксане... Правда, Оксана осталась пока в Питере и приедет чуть позже...
Кюршево
Мы жили в огромной северной избе на берегу озера, где-то в 50-70 метрах от невысокого обрывистого берега. Два других дома стояли еще ближе к берегу (в одном доме летом жили дети из вытегорского интерната, другой перестраивали рабочие, одетые в камуфляж); напротив нашего дома стояла изба вытегорских дачников – геологического семейства с дочкой Машей; на краях нашей неперспективной деревни помещались бывшая начальная школа, обшитая вылинявшим голубым тесом, и дом единственной постоянной жительницы – бабки Стрелковой.
Проселочная дорога, соединяющая вытегорский тракт с берегом Онежского озера, в Кюршево разветвлялась буквой “Т”. Налево – деревня Ежино и заводская база отдыха, направо – деревня Голяши, развалины деревянной церкви, кладбище и маяк.
Помню, как я сначала услышала озеро и только потом – увидела... Озеро дышало и билось, как настоящее море, оно ложилось волнами на гальку и скатывалось, снова ложилось и скатывалось... Море!!! Ну да, ветер освежал вспотевшую под рюкзаком спину, и я, сбросив рюкзак с мокрым пятном под лямками, помнится, потащилась на “водопой “ с ведрами, но после реплики Андрея: “Дурочка, пойди, искупнись! “, я разделась и бросилась в воду с какой-то античной беззастенчивостью.
Купаться в Онежском озере (да и в любом другом) в купальнике – все равно что пить кофе без кофеина. Я думаю, что ты сам, дорогой читатель, продолжишь цепочку ассоциаций...
...Озеро раскачивало берег, разноцветные валуны и деревья... Господи, какие тут камни! Розовато-серый гранит, черный габбро-диабаз, белый кварц и даже где-то, наверное, мрамор?!
Ведь, говорят, на Онежском озере есть мрамор...
И наша изба раскачивалась кораблем – точнее, не “кораблем”, а иным “плавсредством” – большой рыбацкой лодкой...
“Шаланды, полные кефали...”, – нет, не шаланды и не кефали, а снетка и даже лосося, но то было до нас, до начала июльской жары, в путину... Тогда созвучия еще не смущали, и весна не напоминала ] редактора одной смешной газеты Женю Веснина , а рыбачья страда – “путина” – общеизвестного противного деятеля...
Впрочем, мы были счастливы там без радио, телевидения, газет и упоминания государственных деятелей... Мы почти не дикарствовали и даже не пейзанствовали. Мы предавались эскапизму. Нашу причастность к постиндустриальной цивилизации приходилось скрывать от аборигенов. Андрей затемнил окно в углу горницы и там, в нескольких метрах от русской печки, рядом с традиционной железной кроватью, перекрывая блеск хрестоматийных никелированных шариков, светился серо-голубым экраном ОН!
Да- да, светился серо-голубым экраном, вилял мышиным проводом и дразнил клавиатурными ужимками самый настоящий КОМПЬЮТЕР.
... Во дворе, на месте бывшего сеновала парковался иностранный автомобиль – ярко салатный, с белой дверцей и оттопыренными карманами. Думаю, что ты, проницательный читатель, угадал марку этого механического пони.
... На грядке под окнами росли 1 (один или два) куста томатов, несколько таинственных растений под названием “вьетнамская мелисса” и неисчислимое множество совсем не-вьетнамских кустов крапивы и осота.
...Жили мы размеренно и не скучали. В обществе троих детей, шести взрослых и щенка соскучиться сложно. Каждый занят своим делом. Глебский хватает и тащит себе в рот все подряд, особенно круглые разноцветные камушки. Годовалый, он крупный, головастый и глазастый мальчик, у него режутся зубки, он ползает повсюду и заслужил два прозвища – “камнежорка” и “поползень”. Второе прозвище – “слово-чемодан”, в нем содержатся намеки и на ползанье, и на попу. Увы, тут памперсов не напастись... Нянчат Глеба почти все, но особо нежна с внуком старенькая бабушка Раиса Наумовна. И еще – самозабвенно возится с братом восьмилетняя Полинка!
Глеб ползает по избе, играет с камушками, заботливо притащенными с берега взрослыми и детьми для немудрящего украшения интерьера... А остальные? Полинка с Игорем приносят молоко из Голяшей. Люда пытается вести хозяйство. Андрей и Философ возятся с машиной, лодкой и компьютером... Раиса Наумовна героически выживает в нашем бедламе, где все периодически ругаются... Оксана в роли хозяйки дома все уравновешивает, успевает в лес, к соседям, в Вытегру на машине за продуктами и многое другое; болеет, ходит с палкой.
...Хлебовозка! Это - событие календарное, происходящее по понедельникам и четвергам. Сказочный Домик-пряник на колесах... Будничная пачка макарон... Первозданность и теплый покой серого хлеба, такого обычного, такого серого... Посещают мысли о многокрасочности и многомерности серого цвета. Серый цвет пасмурного дня и старых, обветренных бревен, мышиной шкурки и дорожной пыли, матовой шерстяной пряжи и блестящего автомобиля...
Однажды в Кюршево приехал “Мерседес”, сверкающий, серебристо-серый, странно чужой на развилке проселочных дорог.
Я узрела цифры ”77” и обрадовалась: ’’Москвичи! “
Не было припадка питерского снобизма, в этой глуши проснулось редкое и не всем понятное чувство “солидарности “ двух столиц. Москвичи – старшему на вид около шестидесяти, второй, похоже, его сын, лет около тридцати. Оба выглядят не то что “прилично”, но почти интеллигентно. Мы разговорились. Они спросили, продают ли местные жители рыбу и почем. Я объяснила, что путина прошла, рыба вздорожала и здесь, и в других местах, на что москвичи ответили, что им это нипочем, так как они меняют водку на вяленую корюшку и копченого лосося... И тут вся идиллия моя пропала. Не стало серебряной элегантности “Мерседеса” и “полуинтеллигентности” его хозяев. Передо мной оказались всего лишь обычные скупщики колониальных товаров... Джек Лондон, Сомерсет Моэм и другие классики описывали подобных типов многократно, так что чувство столичной солидарности сменилось у меня на самый простецкий стыд с примесью книжно-ассоциативных вздохов... Да-с-с... Читали мы о таком...
Кстати, о книгах. Джека Лондона у нас не оказалось, но я привезла с собой рассказы Хемингуэя.
Дети и...дети
...О детях. Эту главу нашего повествования я бы назвала так: ’’Дети и... дети”. Мурманские мальчишки-дачники в Голяшах, приехавшие на какой-то солидной иномарке, гуляют по деревне в темных очках и с видеокамерой. Рядышком – мы идем, с нами Игорек с Полинкой. Беленький Игорек – на потрепанных роликовых коньках, рослая загорелая Полинка – на старом детском велосипеде. Потом устроились неподалеку, на травке, с карандашами – я рисую черные рыбачьи баркасы и наблюдаю за детьми. В это же время мурманчане наблюдают за мной. У нас – бесшумная дуэль, причем они видят мой рисунок, а я, разумеется, не могу видеть их кадры. Я вижу другое – смесь детского любопытства и взрослого высокомерия. Такое и под темными очками не спрячешь...
То ли дело – ДРУГИЕ дети, “спецшкольники” из Вытегры. Это – собранные со всего района заброшенные дети из семей потомственных алкоголиков. Зимой они учатся в своей вспомогательной школе, а летом живут в нескольких деревнях и возделывают огороды, чтобы запастись на зиму овощами. ’’Спецшкольники” одеты в потрепанные “гуманитарные” вещи и явно не слишком сыты, хотя перепадает им иногда то конфетка, то жевательная резинка. Самый старший из ребят, 14-летний Витя, даже угощал нас. Эх, Витя, Витя! ... Мальчик практичный, рассудительный, с чувством собственного достоинства. Он умеет разговаривать со взрослыми на равных. Витя спокойно и невозмутимо рассказывает о том, почему его мать лишили родительских прав и как он оказался в интернате; он знает лес, разбирается в грибах, травах, ягодах и рыбной ловле – этакий наследник Оливера Твиста и Дерсу Узала в одном лице...
Хотя, честно говоря, тут ближе несколько не те литературные аллюзии – не бедное диккенсовское дитя и даже не короленковское “дитя подземелья”, не “благородный туземец”, а , скорее, собрат приставкинских Кузьменышей или каких-нибудь астафьевских персонажей. Витя нежен и ласков с Полинкой. Андрей не в восторге от визитов высокого, крупного и уже созревающего мальчика в дом, где подрастает девочка. И я не знаю, чего тут больше – опасений “как бы чего не вышло” или подсознательной ревности... Впрочем, если следовать этой логике дальше, то начнутся фрейдистские выкладки, так что лучше остановиться. И остановлюсь я вот на чем – однажды Витя повредил ногу и заглянул к нам в гости – лечиться... Я перевязала его, а наш грозный Андрей молча поставил перед Витей на столе полную тарелку свежих щей и толстые ломти местного серого хлеба. Чумазый Витька, сидя за столом с поджатой перебинтованной ногой, без смущения и вежливых отказов взял ложку и начал есть – неторопливо, по-крестьянски основательно, так. как это всегда делают подобные ему литературные герои ...
Кстати, происходило все это примерно через час после интернатского обеда.
Озеро и лодки
... О лодках. Ясное дело, что без лодки на озере – как без рук. Грести тут умеют все, кроме Глеба, щенка Стрелки и меня. Я тоже хочу грести! Лодка тут не слишком внушительная – всего лишь складная байдарка, в меру залатанная и потертая. Специально для нее из Питера привезен пенопласт – чтобы уравновесить нос и корму. Я надеялась еще смастерить спасательные жилеты, но не вышло – мужики против подобных архитектурных излишеств. А я хочу грести, но не умею плавать. Я дико боюсь утонуть, но я хочу грести! Андрей и Философ учат меня, получается плохо: мы ругаемся, все ужасно, я – идиотка, но я хочу грести! На следующий день меня берет с собой на байдарке Люда. У нее нашлось поразительное терпение, и в итоге я даже “ловлю кайф” от гребли. Мы идем вдоль берега до Ежина и обратно, с нами – Игорек и Полинка, на Ежинском пляже мы собираем разноцветную гальку, а на лугу, что чуть повыше – щавель, и вот уже прямо по курсу – наша “гавань”. Какая-то полная женщина с палкой, в платке и длинном сарафане стоит на мостках. Что за рыбачка ? – Да это же Оксана !
...Мы медленно подгребаем к берегу, осторожно, чтобы не повредить резиновое днище о камни, причаливаем. Ура !!! Я ГРЕБУ!!!
Онежское озеро вообще пробуждает какие-то морские струны в моей душе. Когда-то мне сказали, что в другом рождении я была вроде бы средиземноморской то ли рыбачкой, то ли пираткой... Не знаю, но здесь и сейчас, на Онежском Море, я чувствую себя именно так...
А стихи появились почти два года спустя:
“...Опять торфяники горят
У мыса Асунсьон.
Ползет лиловая заря
В июльский душный сон...”
“Asuncion” по-испански – “Вознесение”. В то лето горело везде - и около Вознесенья, и по дороге – за Сясьстроем , вокруг Лодейного Поля и много еще где. К счастью, прямо около нашей деревни пожаров не было, и нашим странствиям ничто не мешало.
К Черным камням
Однажды Люда, Игорек с Полинкой, Стрелка и я отправились на поиски Черных Камней – двух громадных утесов – кусков габбро-диабаза. По слухам, стоят эти камни за мысом, неподалеку от “устья” старого Мариинского канала. Мы прошли и ежинский малинник, и ближний бор; по дороге распевали пиратские и всякие разные песни.
Детям, правда, больше по вкусу песни из “Бременских музыкантов”. мне – Визбор и Городницкий... Далее мы продвигались по абсолютно пустынному необитаемому берегу. Приозерный березняк с ольшаником сменился сосновым бором-черничником, а местами там натуральные дюны с вереском и лишайником кладонией. Поросшее сосенками болото с большой протокой, не доходящей всего 2-3 метров до береговой кромки Онежского озера. В болоте – озерцо, возможно – бывший залив, отгородившийся намывными песками с галькой и заболотившийся. Берег завален плавником и буреломом. Мы искупали Стрелку в протоке, она полезла сначала неохотно (это все же не городская ванна), но потом ей это дело понравилось. Но вот мы уже на дивном песчаном пляже.
Это сущий Коктебель! (о котором я много читала, но никогда не видела в реальности. И уже не увижу – примечание 2021 года)
И “куриные боги” здесь есть. Серый и розовый. И портрет “Кюршевского камнежорки” (впоследствии приписанный Глебскому) - камушек с мордочкой, пастью полной неровных кварцевых зубок...
... Мы шли по острым камням полтора-два километра, может быть и больше... Детей бросили на песчаной косе развлекаться водой, песком, камушками и облаками, на произвол природы... Одежду, рюкзаки и бумагу для рисования – с ними вместе, чтобы не было скучно. Я совсем охромела, Люда подобрала старое тяжелое занозистое весло, и я поковыляла, опираясь на него, при этом я ощущала себя или Русалочкой на суше, или Робинзоном. А над головой – невысокий обрыв, а на обрыве – сосняк- черничник.
Чудный прибрежный лес, дивный зеленый обрыв - этакий мягкий диван! Какие великаны на нем валялись и прыгали несколько веков назад?... Не могу!... Все! Бедные мои стопы! Поднимаюсь на обрыв. Сейчас бы рухнуть в этот мох, расслабиться, уснуть, раствориться в зеленом влажном мягком тепле... Однако, Стрелка отчего-то лезет по береговой кромке, то подлезая под кривыми сучьями плавника, то облаивая волны, то семеня трусцой... Она устала, и пыхтит, и уже не ловит собственный хвост, и все же не хочет ко мне на мягкую подстилку...
... Я вовремя соскочила с “диванчика” на камни, я вовремя поняла, что ни сидеть, ни лежать на нем голышом невозможно... А то следующие путешественники нашли бы лишь мои кости.
МУРАВЬИ! Хорошенькая страшилка – голый путешественник посреди множества муравейников...
До Черных камней мы так и не дошли... Спугнули мужика, рыбачившего на лодке, или сами убоялись того, что он неправильно истолковав наш “ню” демарш, решит спасать... Ну, в общем, мы вернулись. Дети уже собрались домой без нас, Полинка даже написала углем на бумаге трогательное письмо с кучей грамматических ошибок...
Домой вприпрыжку – по песку, по лесу, по дороге, мимо лугов и обрывов, мимо домов и рыбачьих ежинских лодок... Что еще? Ну, иван-чай, зверобой, первые лисички- сыроежки... Счастливый Игорек топал по веселому солнечному грибному проселку в желтых резиновых сапожках, кофточке и трусах, а подмоченные в озере спортивные брюки вез за собой волоком.... Еще – я разучилась ходить босиком по лесу, город меня доконал... Зато, мы научили детей прыгать через волны, много их было в этот день, сущий Коктебель! Бедные мои стопы! Но это ощущение – ГОЛОГО РОБИНЗОНА ничуть не плохо, не страшно, не отвратительно... Чувствуешь нечто новое, неведомое, одновременно и силу и беззащитность, и словно что-то давно бывшее с тобой возвращается... возвращение в ЛЕС... миллионы поколений спустя...
... И – дым, тревожный, мутящий горизонт у Вознесения.
БАРАН
(страшная сказка).
Эта история – кульминация моего путешествия.
...В тот воскресный день мы с Людой отдыхали: сидели на берегу, перебирали камушки, стирали, купались, рисовали, а Стрелка работала – сидела на привязи и сторожила дом. Оксана отправилась по малину, Игорек с Полянкой – за молоком в Голяши, Андрей с Философом – на покос к местной фермерше в Ежино. Там обещали заплатить овощами, а заплатили в итоге еще и “огненной водой”. Наши сельские труженики несколько окосели и расползлись по углам избы. Дома в тот день оставались, как водится летом, только “старый да малый” – Раиса Наумовна с Глебочкой.
И вот после обеда к нам приковыляла разъяренная соседская бабка Стрелкова – сухонькая, сгорбленная, в розовом ситцевом платье, белом платочке и черных резиновых сапогах на босу ногу. Старуха опиралась на клюку и не слишком разборчиво выкрикивала что-то – тут сказывался не столько местный прононс, сколько отсутствие зубов. “А говорил – не цыкает...”- неизбежно вспомнила я классиков, в общем, посетила нас местная “гражданка Горыныч”. Постепенно в этом шамкающем туманном диалекте стали проступать очертания смысла: что нужен ей хозяин, сиречь Андрей, что ее постигло горе – трагически погиб ее любимый баран, а убила его некая черная собака, скорее всего – наша. Она или загрызла его, или сбросила с обрыва в воду.
(Трехмесячная Стрелка ростом примерно с некрупного ягненка и весит раз в пять меньше, чем взрослый баран). Бабка была до ужаса расстроена, поэтому немилосердно скандалила и хотела денег. Андрей послал бабку по общепринятому адресу....
Вернулась из лесу практичная Оксана и первым делом предложила купить у бабки барана по сходной цене – на шашлык, коли уж он полдня мариновался в озере... Мы растолковали Оксане, что этот компромисс в данной ситуации абсолютно неприемлем... Она согласилась...
Спустя какое-то время через деревню проследовала скорбная процессия. Солнце уже закатывалось за озеро в стороне Ежина, озаряя все красноватым светом в стиле Deep Purple. Недостроенная изба в вишнево-фиолетовых отблесках смотрелась особенно мрачно и напоминала средневековый эшафот. Двое парней-строителей, в роли мортусов, одетых в камуфляж, везли на тачке покойного барана с черным вздутым брюхом и задранными к небу копытами. За мортусами следовала бабка Стрелкова, а замыкала шествие ее дочь – крепкая квадратная тетка лет пятидесяти, румяная, загорелая, в ярко-алом платье.
...Мортусы бросили барана под колеса нашего “Запорожца”. Андрей потребовал от них, чтобы падаль от дома убрали. В промежутках между вторжениями соседей нам удалось коллективно обсудить несколько животрепещущих тем: 1) о правилах забоя скота, 2) о трупном яде, 3) о сибирской язве и 4) о ксенофобических выпадах соседей... В разгар полемики Оксана вспомнила, что и ей на обратной дороге на проселке встретилась незнакомая компания, скорее всего, из Палтоги с черной собакой –
“овчаром, кобелиной, с белой лапой и белым хреном...”
...Поздно вечером, вернулись наши дети и и долили масла в огонь, окончательно запутав и без того темную историю. Они наперебой рассказывали о том, что с местными знакомыми ребятами искали потерявшуюся черную собаку, крупную, вроде овчарки... Игорь создал целый триллер о том, что “баран и собака дрались ”, и “что кто- то был в мокрой кофте”, судя по его описанию это и был баран.
... Доказать невиновность Стрелки перед бабкой Стрелковой удалось лишь на следующий день и с превеликим трудом. У нас было алиби, соседи видели, что мы сидели на берегу без собаки.
От сочувствующей стороны (наших соседей-вытегоров) прибежала девчонка Машка, и сообщила, что бабка с дочкой отправились подбивать строителей “эшафота” на лжесвидетельство. Страсти кипели до вечера...
.... А закончилось это все знаете чем? За ужином мы семейно постановили, что баран либо тихо утонул, загнанный чужой собакой, либо свалился с обрыва сам, или его постигла какая-то болезнь, и теперь его еще некоторое время будут использовать как нехитрое средство вымогательства и шантажа. А посему, денег мы не дадим при всей нашей любви к животным и их хозяевам – сельским труженикам, запугать себя не дадим тоже, а напротив, предпримем кое-какие контрдействия (с Оксаниным характером это достаточно лихо получается!)
... Наутро Стрелковы приходили и слезно просили прощения.
Не было бы собаки – в смерти барана обвинили бы кого-нибудь из нас, или кошку или мышку... Увы, такова деревенская жизнь... наверное, с такой же ерунды начинаются войны. Стрелка, ничего не подозревавшая, так и просидела весь конфликт на привязи под домом...
... Впрочем, эта история все же имела некоторые последствия – Раиса Наумовна, еще долго, уже по приезде в Питер, жаловалась, что не может смотреть на баранину в питерских магазинах, а мы все при слове “баран” начинали истерически блеять... Так вот бывает!
Вытегра
...Однажды мы решили посетить близлежащий город Вытегру. По дороге от Палтоги до нее около 25 км. Поехали мы с Людой вдвоем, оставив Полинку и Игорька дома. В старой книге ( 1957 или 1958 г.) “Ленинградская область” дорога “Ленинград - Вытегра” именовалась не шоссе, а трактом. В таких случаях иногда говорят, что дальше ехать некуда. Но ехать-то как раз есть куда... Вытегра, город замечательный во многих отношениях, хотя на карте – это обычный райцентр.
Вышли мы рано и часа через полтора уже стояли в Палтоге у почты. Машину застопили быстро. Дядечка на старом светло-сером “Москвиче” оказался “земляком”, сам из Питера, у него дом за Черными Камнями, на месте пересечения Старого Мариинского канала с Онежским озером; есть лодка с мотором, он рыбачит, говорит, что рыба водится в канале даже в летнюю жару. А у нас она вся ушла на глубину!... Обсудив перипетии житья в самопостроенной охотничье-рыбачьей заимке, цены на сахар в Вытегре и Петербурге, способы проезда по областным дорогам и достопримечательности Обонежской пятины, мы, довольные друг другом, расстались у въезда в город, где с высоты грандиозного сооружения шлюза Волго-Балта, открывался вид на Онего и медленно входившие под мост гигантские баржи. Мы плавно вползли через пыльную окраину, застроенную кряжистыми северными избами, в сборно-щелевую центральную часть города, где на одной из ее главных улиц у стеклянного магазина местный интеллигент пас на газоне белую козу.
.... И лодки - в каждом дворе. Как в Соломбале, самой северной на свете Венеции. Вытегра – не Венеция и даже не Соломбала, но отсюда можно добраться по воде и в Белое море и в Черное (а из Черного – в Средиземное, вот вам и Венеция!). Вспомнились мне и те лиственничные сваи, на которых стоит Венеция, впрочем, это факт общеизвестный – деревья-то наши, северные.
Шлюз... Я видела это в кино и по телевидению много раз... вот сухогруз, “Волго- Балт 25” – проходит через него. Белые трубы, белые футболки, белые кители, а я вижу - серые ватники в колонне по-четыре с лопатами у плеча. Сколько людей осталось на дне, под дном, на берегах, под берегами... В домике на старом Мариинском шлюзе открыт музей “Водные дороги Севера”. Там все есть – и фотографии, и чертежи, и макеты шлюзов, и модели судов и настоящие лопаты, и самые натуральные гигантские болты от плотин Петровского времени... И аннотации, в которых нет ни слова о тех, кто строил и почему... Лопаты, тачки, болты, гвозди... А вижу – скелеты...
Согреться... согреться, выйти на улицу, в эту небывалую северную жару, остановиться у деревянных мостков над старым каналом, и... вдруг, совсем неожиданно, встретить на главной улице знакомый “Запорожец”...
В тот день мы успели основательно погулять по Вытегре, купить бутылку сомнительного “Кагора”( от которого на стенках чашек оставался ядовито-фиолетовый налет) и посетить краеведческий музей...
В старину здесь не только рыбачили и мастерили лодки, выращивали и обрабатывали лен и коноплю, ковали железо, добывали гончарную глину, мастерили горшки и плошки, плели из бересты все – от солонки до целого костюма (от комаров защищаться, должно быть? * – позже выяснилось, что это просто шутка мастера — берестяной «комбинезон»).
Местные мастера умудрились вылепить глиняный самовар (действующий!). Есть в экспозиции музея и чернильница с глиняной змеей (ею пользовались в вытегорском народном суде в эпоху гражданской войны, и чернильная эта змея, я думаю, погубила больше народа, чем все местные гадюки). В то же время местные умельцы соорудили керамический раскрашенный бюст Ульянова- ”Тохтамыша”
Это один знакомый придумал классификацию Лукичей: “Ленин – кыш, Ленин – мышь, Ленин – Тохтамыш, Ленин – кур, Ленин – жмур, Ленин – балагур”, и теперь каждый встреченный на дороге Ильич подвергается строжайшему определению по этой классификации.
Шутки шутками, но мы узнали и серьезные вещи о Вытегре и ее уроженцах.
Милый городок Вытегра – родина многочисленных великих Николаев: поэта Клюева, пушкиниста Раевского, певца Чеснокова...
Путь домой
Мы вышли из Кюршево в 8 часов утра – поздновато для путешествий автостопом по северным глухим дорогам. Вышли, но Игорек протормаживал, и в Палтоге мы были лишь через 2 часа, еще час стояли на солнцепеке. Впереди на шоссейке промелькнул заяц: помянув Александра Сергеевича, домой все-таки решили не возвращаться. За спиной остались джунгли из трехметрового борщевика, понтонный мост через Мариинский канал, сосняк, березняк и осинник, ямы на проселке.
Первый лесовоз быстро провез нас мимо Мегорского погоста и бескрайних болот. Первая наша остановка была в Оште. Там мы недорого и вкусно позавтракали (16 р. 9 коп. на троих ) в чистенькой столовой. В роскошный завтрак входили: одна яичница, порция картофельного пюре, три пончика и три чая. За развилкой – шиповник, за ним на лугу паслись коровы. Подул ветер, собрался дождь. На трассе пусто. Зависнуть с ребенком на трассе под дождем – не лучший вариант.
На гладком гнедом жеребце местный ковбой перегнал через трассу стадо коров. Наконец-то появился лесовоз, на котором мы въехали в Ленинградскую область. Он свернул куда-то на боковой проселок, где-то в Подпорожском районе, а мы остались под уклоном какого-то лесистого холма. Мне пришлось ремонтировать оборвавшуюся рюкзачную лямку, небо совсем уже потемнело, тучи сгустились. С горя выпили из фляги припасенного компоту, и тут появился спасительный МАЗ темно-болотного цвета. Как мы втроем с вещами угнездились в его кабине – тайна великая! В таком скорченном виде мы проехали весь дождь и высадились у бетонной остановки в 10 км. от Лодейного Поля. Я снова присела, чтобы дочинить злосчастную лямку, и тут нас подобрал роскошный ЗИЛ с автобусным кузовом и надписью “Вахта” на боку. В нем возвращались домой лодейнопольские лесорубы. Мы забрались по качающейся цепной лесенке, и от толчка резко взявшей с места машины под восторженный смех я плавно опустилась на колени к бригадиру.
В Лодейном Поле на скамейке я дочинила рюкзак, мы пообедали местным мороженым и лимонадом. Недолго мы выбирали способы дальнейшего нашего передвижения. “Цивильный” вариант мы отвергли и бодро вышли на трассу, чтобы не зависеть от расписания автобусов или поездов.
У моста с видом на Свирь мы поймали белый, как пароход, огромный трейлер “Скания” с латвийским номером. Водитель говорил с легчайшим неопределенным акцентом, указывающим на то, что он одиннадцать месяцев в году колесит по Европе. Кабина – словно роскошный номер в отеле – мягкие удобные кресла, телевизор, кондиционер, кофеварка; М-18 для нашего драйвера – глушь непролазная. Он не без отвращения вез сборные финские домики куда-то в Волховстрой. Светски общаясь, мы добрались до Сясьстроя, в котором подверглись “нападению” боевых местных торговок, предлагавших туалетную бумагу местного производства и рабочие брезентовые рукавицы (Такие шьют в мордовских лагерях).
Тут же явно продавали и рукавицы, и бумагу, потому что этими товарами рабочим комбината платили вместо денег.
А еще были симпатичные местные старушки-пирожницы. У них мы купили очень вкусные пирожки на полдник.
Мы добрались до поворота на Новую Ладогу; у ошеломляющего своими запахами и ценами рыбного рынка мы расстались с гостеприимным водителем. Ему надо было налево, на юг – в Волховстрой, нам прямо, на запад – в Питер.
Уже в сумерках нас подобрал череповецкий МАЗ, он ехал порожняком. Немолодой водитель дядя Гена, работал раньше дорожным строителем, сейчас он ехал в Питер за стройматериалами. Всю дорогу он развлекал нас историями своего сочинения – байками, сказками, даже апокрифическими мифами. Дядю Гену особенно расстраивал тот факт, что “новые русские” могут попасть в рай, если пожертвуют много денег на строительство храмов. Он признался нам, что считает всех богатых ворами, а себя – честным, потому что с работы ничего никогда не таскал, кроме гвоздей и другой мелочи, и жене изменял только в дальних рейсах...
В Питер мы въехали под дождем уже в темноте. С дядей Геной простились уже на самом въезде в город, в Кудрово. Он радушно предложил нам переночевать у него в машине, но мы отказались, пожелав ему удачи. Домой добрались уже вполне “цивильно” – за деньги, на “Москвиче”, почти без приключений, лишь на Прилукской затормозившую у светофора машину обступила стая бродячих собак. В три часа ночи на углу Свечного и Марата нам приветливо мигнуло окошко кухни. Там дома – соседка Натуся с огромной сковородкой макарон и маринованными баклажанами, там дома – коты...
Мы вернулись.
Часть 2. Наброски LS “Обонежская пятина”
Путь
Что-то, вместо предисловия или о том, как мы приехали в деревню Кюршево
“Земля была безвидна и Дух носился над водами...”
В глубокие колеи на дороге мы сбросили весь наш багаж - все вещи. Машина прорычала, развернулась и уехала. Было около шести ясного голубого и холодного утра. Игорь как-то сразу рванул в поля. Мы ехали с Оксанкой всю ночь из Питера, везли детей – Глеба и Игоря и кучу вещей: лодку, продукты, одежду и всякую, сопутствующую женскому быту ерунду...
В полшестого утра в Палтоге мы поняли, что никто встречать нас не будет. То ли телеграмма не дошла, то ли еще что-то, и надо выбираться своими силами. В полседьмого мы поймали на пустынной вытегорской трассе какого-то ошалелого водителя и договорились с ним, о том, что нас подбросят до Кюршево. “Крошево, замшево, дешево, ты чего, сам – чего? ” – проносилось в голове, когда иномарка проваливалась по уши в очередную яму, наполненную грязной коричневой жижей – брызги летели выше крыши... Лес смыкался над нами, запахи иван- чая просачивались в машину, дурили голову, на дорогу выскочил ошалелый заяц, присел от неожиданности перед нами, а потом дал деру...
Дом торчал из разнотравья темный и большой, как выброшенная на берег субмарина или ковчег, вокруг него вился обвалившийся жердястый заборчик, пестро-зеленые перелески окаймляли пейзаж, а над всем было небо без облаков цвета незабудок. Сперва, должно быть, я не различила Онего, приняв его за подвернувшийся край небосвода. Первые чувства от близости озера стерлось из памяти. Помню только, как Оксанка извлекла из тепло-темных недр дома заспанного, виноватого и потому агрессивного Андрея, и я, чтобы не слушать их перепалку, двинулась тогда к озеру. И оно двинулось навстречу... Ни человека, ни птицы, ни облачка, ни звука.
“В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и не устроена, и тьма верху бездны, и дух Божий ношашеся верху воды. И рече Бог: да будет свет. И бысть свет...”
Радуга (Дом)
“И рече Господь Бог Ноеви: сие знамение завета, еже аз даю между мною и вами, и между всякою душою живою, я же есть с вами, в роды вечныя: дугу мою полагаю во облаце, и будет в знамение завета (вечнаго) между мною и землею...”
Над домом висела радуга. Двойная.
Когда Ной вышел из ковчега – радуга была над Араратом. Цветная лесенка между небом и землей, как прощение, как память.
Может кто и не вспомнил про Ноя, но на радугу высыпали смотреть все – и взрослые и мелюзга...
После грозы, а грозы здесь сильные, с порывистым ветром, норовящим сорвать все, что плохо прикреплено, с бурунами на озере, с крупными дождевыми каплями, барабанящими изо всей мочи в окна и двери: “Отворите, отворите! Ливень идет!”, с водяными потоками, которые в момент развозят проселочные дороги до состояния “хлябей поднебесных”, с косо несущимися за окаем облаками, наступает какая-то удивительная тишина. И в этой прозрачной тишине, беззвучен полет птицы, деревья недвижимы, а крупные капли, лежащие на зелени листьев, мнится, размышляют: падать или повременить, а может лучше просто высохнуть на солнце?
Задравши головы, стояли и смотрели мы на перекрестье двойной радуги, и дом наш был как ковчег, прибитый к крутому Онежскому берегу.
Дом-корабль, темная наша субмарина. Теплый, большой. Удивительно чистый и уютный. С тремя печами, четырьмя комнатами, с огромным чердаком, с сенником-прирубом, в котором Андрей устроил распилочную для досок. Окна растопырены на все стороны, большая крытая лестница ведет с улицы наверх. Мы живем почти на втором этаже, под нами погреб в человеческий рост. Участок, заросший крапивой, рукомойник, прибитый к столбу забора, сарай – бывшая конюшня, огород-недород с жалкими кустиками то ли смородины, то ли крыжовника. Поле – травы, травы, травы, подболоченная опушка леса, перекресток дорог с камнем на краю: “направо пойдешь – в Голяши попадешь (молока нальешь), налево пойдешь – в Ежино попадешь – (малины соберешь, и грибов, если повезет), назад пойдешь – в Палтогу придешь (часа через полтора, если комары не сожрут)”
Дом стоит на перепутье – утром в комнату с голубыми хризантемами вползает солнышко, вечером, уходя за Онегу, прощально светит на кухне на печку, где на приступке в нише стоит банка с водой, в которой наши трофейные “лучшие”, припрятанные от Глебского камешки...
Перед окнами кухни луг с двумя маленькими елочками, дорога, снова луг, в правом окне видна недостроенная дача, в левом – наши две маленькие черные баньки, покосившиеся от времени, чужие два дома, сползающие по склону к воде и огромное, до горизонта, озеро. Его вечно меняющаяся вода так похожа на морскую, и облака над ним и небо словно из андерсеновской сказки об Элизе и диких лебедях - все здесь первозданно, обширно и прекрасно...
“И будет дуга Моя во облаце: и узрю , еже помянута завет вечный между мною и землею, и между всякою душою живущею во всякой плоти, я же есть на... »...
“и рече Бог Ною:... сотвори себе ковчег от древ (негниющих)
четвероугольных... ”
О том, как мы с детьми разбирали чердак и подвал
(или маленький экскурс в историю
“Уважаемый сэр, не хотите ли вы полюбоваться на цветущие асфодели?” – вопрошала я Андрея. Оксанка уехала в Питер по работе и привезти машину и Сашу Философа, Нина с Раисой Наумовной ожидались со дня на день. Надо было готовить дом к приезду многочисленных гостей. “Это еще что за бред, какие асфодели?” - бурчал в ответ Андрей, распиливая для стола очередную доску. “Как какие? Бледные!...” В подвале, разгребая с детьми остатки прокисшего сена, натолкнулись мы на гигантские кусты проросшей картошки. В свете единственной электрической лампочки покачивающиеся стебли бледно-фиолетового цвета выглядели чудовищно!
Дети мужественно выгребали из подвала какую-то рвань, дрянь, вонь, гниль, бой и лом в старых корытах, тащили на свалку за сараем, где за два дня выросла изрядная куча всякой пакости, потом приехала Нина и мы быстро все завершили, а Оксанка с Андреем спалили всю эту кучу старья...
Мы изучали дом от подвала до чердака – вставали рано и как робинзоны ползали под домом, а потом наверх. С корытами вверх-вниз, а потом на озеро – отмываться...
Дом великолепен! Лучше всего деревянные светлые бревна на чердаке – их прогревает за день, они теплые с зарубками, венец к венцу. Тут была маленькая мастерская хозяина – рабочий инструмент, жердины для сушки рыбы или трав, культурный слой на полу в “пол-штыка” из всякой обиходной белиберды – “уединенный кабинет онежского селянина конца 20 века...”
Уже потом, в Питере я вычитала, как строили подобные избы.
“Прекрасная текстура дерева на деревянном срубе, четкие монументальные линии” – для домов, а тем паче для церквей шли на Севере лучшие породы деревьев – ель и смолистая сосна. Рубили, сплавляя по рекам и озерам, очищали от сучьев и тесали, и только затем связывали венцы сруба. Углы, как правило, рубили так, чтобы снаружи оставались остатки бревен, чтобы не промерзало зимой, между бревнами конопатили мхом. Строили без гвоздей на пазах, врубках и потайных зубьях до того плотно, что между бревнами не входило даже лезвие топора. Дома возводили без участия пилы – одним лишь топором, этим же топором резали тончайшее кружево узоров.
Крестьянская изба служила 3-4 поколениям, потом ставили новую. Вот и нашему дому было примерно лет 70-100 – еще постоит, послужит Полинкиным и Глебкиным детям!
В традициях севера обращать окна на “веселое”, отрадное место – на реку или озеро. Задворки дома выходили к огородам, к которым вплотную подступал лес – другие друг. В центре села ставили церковь или часовню, как у нас – часовня Петра и Павла.
Раньше пять-семь дворов – приличная, крупная деревня считалась, когда 15-20, как в Голяшах – это уже большое село. Садов и палисадников нет – “не для цветов и яблонь эта земля, здесь кусты, лес – рукой подать...”, огороды огорожены косо поставленными жердинами – от скота, на задворках иногда попадаются амбары, колодцев тоже нет, только баньки, жмутся ближе к воде. Планировка деревень странная
– чтоб удобно было и соседу не мешало. Но разместиться есть где – вон места сколько! В одной избе одновременно могли жить – от дедов до правнуков большие семьи, все вместе, Большим хозяйством, – из одного дома на поле выходило до 20 человек...
Из-за холодных многоснежных зим (– 30-40 С), а метели здесь заметают дома по самые окна и неделями нельзя выйти на улицу, под одну крышу собирали скотный сарай, хлев, сенник, сортир и чулан для инвентаря. Можно, не выходя подолгу, выполнять повседневную работу.
Сбоку в нашем доме, на втором этаже хозяйственной части, там, где у Андрея лесопилка, прорублено окно, не окно, а дверь, – это для санок или какого-то плуга – “ввоз” называется. Скат бревенчатый с улицы, по которому забирались наверх, сгнил давно, а дверь Андрей так и не заложил, чтобы светло было.
Весь наш дом – объединены под общий сруб и жилые помещения и хозяйственные, образующий в плане почти правильный квадрат; сруб перекрыт одной общей двускатной кровлей. Наша большая печка на кухне – от подвала до потолка. Не стоит на земле – укреплена в подвале на сваях от паводковых вод, а к ней примыкает еще и маленькая печка в “компьютерной” комнате с лежанкой, и еще есть голландка- буржуйка круглая – у Оксанки и Андрея в спальне. Так что замерзнуть не удастся.
Когда мы ковырялись на чердаке среди всякого хлама, обнаружили прялку и веретена, бочки и туески для рыбы – все сделано вручную – все из дерева, а Оксанка с Андреем нашли еще и ящики с солью – рыбу солить...
Лавки, кадушки отмывались, отмачивались в озере, потом часть из них, которая не развалилась окончательно, шла в дело...
Мы планировали солить в них на будущий год огурцы и грибы, а пока для пробы изучали окрестные угодья – леса и луга...
Лес
О радостях и тяготах бытия в Олонецкой губернии
“И рече Бог: да прорастит земля былие травное, сеющее
семя по роду и по подобию, и древо плодовитое творящее плод,
ему же семя его в нем, по роду на земли. И бысть тако...”
Каждый день мы ходили за травами. Около самого дома в заросших колеях росла мелкая ромашка. Смешная травка-малышка, без лепестков, с круглой желтой головкой и пушистым мягким стеблем. Ее особенно любил собирать Игорь, – потому, что дергать просто, как морковку, у нее и корень как у морковки, только маленький и желтый. А Полинка – большой специалист по щавелю, в удачный день на поляне возле заливчика в Ежино набирала целый полиэтиленовый мешок. Все очень любят холодные щавелевые щи – Банзай! И кисель из ягод все тоже любят, мы его варим на кухонном столе, на плитке с утра, когда дети идут за молоком. Пока они – за молоком, Нина или я у плиты – кисель, квас, суп, второе и все такое прочее. С едой особенно не заморачиваемся, по- полевому, на ходу. Вот, когда Оксанка приезжает, тогда да – шашлык, пирожки в печке, красное вино и прочие радости жизни.
Пока одна из нас готовит, вторая занимается высушенными за ночь в печи ягодами малины или черники или перебирает, сортирует травы. Их много: иван-чай “по копорски” – пересыпать в бумажные мешки, посмотреть, чтобы не отсырел, если мята высохла – снять с жердин и с веревок и тоже в мешок, только холщовый. На полу, в комнате с хризантемами, все стены завешаны пучками с травой, трава лежит на сетках на полу и пахнет.
В эту комнату все приходят валяться на матрасах. Из всей обстановки – только лавка между окнами, украшенных голубыми занавесками, кадка с бумагой в углу, вешалка и детские рисунки по стенам: “Пожарный дракон”, “Как мы ходили гулять”, “Муми тролли”.
Подоконники, как и во всем доме украшены камешками и коряжками. Камешки – пестрые, коряжки белые – красота!
Травы пахнут.
Ляжешь на пол, это уже ближе к вечеру, и рисуешь какие-нибудь дельфиниумы, сорванные у дороги, плохими акварельными красками. Неожиданно рисунок выходит удачным, и от этого хорошо и спокойно. Здесь как-то легко все получается – рисовать, писать, в огороде сорняки дергать. Будто дом изголодался по людскому житью, по голосам человеческим, и с радостью отдает свое накопленное за многие годы тепло нам, новеньким.
Встанешь утром, умоешься, позавтракаешь, молоко дети принесут, уберешь в доме, Глеба накормишь, в манеж запустишь, а потом за ягодами часа на два, куда- нибудь в новое место...
Почему-то, пока не приехала Нина, меня в лесу одолевали комары, слепни и мухи. Они набрасывались одновременно, когда я наклонялась за перезревшей морошкой, и пытались сожрать со всех сторон. Приходилось собирать ягоды бегом. Хуже всего было стирать. Конечно, можно залезть по самое горло в озеро, но ведь вода- то не всегда теплая, и волны к тому же. Ужасные слепни облепляли на жаре всю спину и ноги, не успей ты брыкнуть конечностью или развернуться всем торсом, на лету выпивают галлон твоей драгоценной крови, так, что к вечеру на этом месте образовывается огромный фуфел. Процесс стирки отнимал изрядно времени и сил. Полоскать приходилось втроем, стоя на бревнышке. Я довольно быстро плескала в озере предварительно постиранное белье, а Полинка старательно отмахивала от меня крылатых бестий; от Полинки их отгонял Игорь, он костлявый, его меньше всех жрали.
Странно еще и то, что если отъехать на байдарке хотя бы метров на десять от берега, полоса жужжащих кровопийц кончается. Плавание за ягодами на лодки любили все, даже Игорь, который плохо греб и ненавидел собирать ягоды, но охотно отправлялся с нами в путешествия. Гребли попеременно – передавая весло – Нина, я и Полли, у нее сильные руки, но она быстро устает, поэтому, щадя, мы даем ей грести вначале и на “финише”.
Лучше всего собирать малину вдоль дорог и по просекам в лесу – ее очень много, а конкурентов нет. Мы одни – сладкие прозрачные ягоды очень большие, снимаются сами, сминаются в пальцах, оставляя характерный запах лета: “лето – это маленькая жизнь...”
Колючий кустарник, солнце, брошенные дома, какие-то покосившиеся плетни, чьи-то огороды с картошкой, колеи, теряющиеся в лесу, по которым никто не ездит и в которых прорастают первые лисички и мята.
Мятой и малиной пахло то лето... А еще – корюшкой сухой из белого матерчатого узелка, что висел на гвозде у окна на кухне. Рыбку эту мы черпали пригоршнями и как семечки ели “на сладкое” к киселю из малины и черники...
Онего
о том, как мы плавали в Голяши за молоком первый раз, как Полину катали в шторм, о камнях, чайках, рыбе и водоплавающих детях, как Игорь не хотел ходить за водой и мы изучали карту
“и нарече Бог сушу землею, и собрания вод нарече моря.
И виде Бог, яко добро...”
... Ну, понятное дело – Озеро, и рыба ушла на глубину, и вода прозрачнее стекла, и залатанная байдарка и невозможность определить, какая глубина под тобой и дети “куда б их дети?...” и молоко, за которым всем надоело ходить. Значит так – задача понятна – за молоком в Голяши плывем – ур-р-р-а!
Но это еще не все -- надо доплыть и не перевернуться, а плаваем только вторые сутки, уф! Ну, понятное дело – мозоли сходили неделю, но мы доплыли! Догребли вдвоем с Полиной, Игорь еще слабый помощник. Мимо камней, торчащих, как спинки тюленей из воды, мимо вступающих в озеро деревьев, что растут прямо из воды, мимо стоящих на откосе высоко над водой черных изб и бань по голубому и прозрачному, как небо Онего, к желтому песчаному пляжу у крутого обрыва с виднеющейся часовенкой. Первый раз мы плыли 3 часа, впоследствии добирались за 1,5 в оба конца. Пока Полинка бегала за молоком, я рисовала часовню, а Игорь гордо караулил байдарку на берегу. Потом купались, брызгались и плыли обратно. Андрей, сидевший с Глебом, переволновался жутко, пешком этот же путь можно проделать часа за 1,5. Кстати, однажды дети сбились с дороги. Проплутав по берегу пять часов , они-таки нашли дорогу домой. Андрей ругался нещадно, но в конце концов понял, что эти юные робинзоны в глуши не пропадут, ориентироваться умеют.
Вообще, здесь дети как-то очень быстро взрослеют. Вот однажды, в шторм, экспериментатор Андрей с Сашей Философом взяли Полину кататься на волнах. Через час они вернулись мокрые с ног до высоко поднятой головы и бодро рассказывали, как их накрывало волнами, и что это похлеще американских горок ... И Полинка верещала от восторга. А на вопрос “а если бы ее волной за борт смыло?” отвечали “не смыло бы, мы ее веревочкой привязали!”, Полинка уверяла всех, что как только будет гроза и шторм, она поедет еще...
А вообще-то она плохо плавает. Мы пытались ее учить, и Игоря заодно, занося на руках на глубину и с жуткими криками “Греби к берегу!” – отпускали, они какое-то время гребли чем попало, но быстро соображая, что мелко и надо просто встать на ноги, пехом шли к суше. Их самостоятельное плавание ограничивается тем, что дети наши лежали на мелководье на животе и плескали ногами, так, что брызги летели во все стороны.
А Игоря я-таки отучила бояться высоких волн. А было так. За водой ходили на озеро, с мостков, перекинутых от берега к большому камню в воде наклонялись, и черпали воду в ведра, а дети – в пластиковые бутылки и топали с ними по крутой лестнице наверх к дому.
Был ветреный день и волна. Игорь с бутылками ходил полдня за водой, боялся наклониться, чтобы не смыло, возвращался домой, ныл, его отправляли снова и говорили, чтоб без воды не возвращался. В конце концов, когда мне надоело его ждать, пора было уже обедать, я взяла сына за шкирку, донесла до самого камня и, когда он очередной раз стал жаловаться на судьбу свою горькую – дала изрядный пендель, отчего он свалился вместе с бутылками в неглубокую теплую воду. Результат был ошеломляющим! Игорь с тех пор полюбил плавать и больше не боялся промокнуть в шторм, а также ввел новую моду ходить с “полведром” (детская норма), в которое вода быстрее наливается.
Ну вот, после того, как все более или менее научились хоть чем-нибудь грести, было решено отправиться “куда-нибудь”. Ну хотя бы для начала по карте.
Карта – это вещь! По ней можно путешествовать куда тебе вздумается, не выходя из дома. Мы сидим на кухне за столом, рассматривая подробнейшую карту местности и мечтаем кто о чем. Вот Андрей, он хочет на байдарке пройти по узкому канальцу, соединяющему Вытегру и Черные Камни, а потом по Онего к нашему дому, или от нашего дома по Онего до Вытегры и обратно – а что, хорошо! Нину тянет в леса, она высматривает одинокие заимки, с которых временами выползают в сельмаг за макаронами и хлебом древние бабушки, остальным они обеспечивают себя сами – так здесь принято. У Нинки пристрастие к старушкам типа Наины Киевны Горыныч. А я рвусь в Кижи (на байдарке, должно быть!) или на худой конец в Петрозаводск, я там когда-то была, город изрядный, ну вот опять и потянуло. В конце концов все соглашаются, что надо сначала изучить ближайшие окрестности – Мегорский погост, Андомову гору и Вытегру. Ну, Вытегру-то мы посмотрели, о чем ниже, а все остальное пока только по книжкам!
Вот Кижский погост, например, существует с 15 века. (Драматическая история!) В 17 веке опустошен шведами, потом захватчики были изгнаны, по условиям договора граница Московского государства проходила в непосредственной близости от Кижей, вокруг погоста возводились оборонительные стены и башни. В это же время были построены на острове две большие церкви – Спаса Преображения и Покрова Пресвятой Богородицы. В 1690 году от удара молнии сгорела Преображенская церковь, обветшала и была разобрана Покровская. Надо было строить новые...
Купола, купола, купола – двадцать два, , покрытые серебристой осиновой “черепицей”- лемехом. Высокая( тридцать семь метров!) пирамида, возведенная без гвоздей и украшенная многочисленными крестами.
“Поставил эту церковь мастер Нестор, не было, нет и не будет такой” – сказал, и забросил свой топор в Онежское озеро – такое вот предание.
А еще есть легенда про сына богатого старообрядческого купца, который то ли замучен был, то ли умер двадцати двух лет от роду, вот и поставил скорбный да гордый его отец двадцатистенный всефасадный храм с 22 луковками, который виден издалека, со всех сторон.
Церковь Преображенскую, а также Покровскую и колокольню, неоднократно перебирали реставраторы. И стоят они в Кижах уже два с половиной столетия. Для покрытия Преображенской церкви было заново изготовлено более 30000 лемешин, вручную, дедовским способом – топором; когда заменяли нижние срубы, мастера поднимали многотонные махины с помощью нескольких ручных домкратов...
(Церкви - “Яко с нами Бог!”)
Еще об истории Онежских церквей
“Любовь моя - разрушенная церковь Над вечною рекой воспоминаний...”
Евг. Евт.
Рядом с нашим домом часовня Петра и Павла когда-то была. Мы с Нинкой сидим на камнях от фундамента – огромных валунах и наблюдаем за живностью – ящерки всякие, шмели в цветочках. Камни все поросли мхом и разнотравьем. Ребята местные говорили, что ковырялись в фундаменте и находили старые крестики и монетки, но для них “старое” – это двадцать копеек семидесятого года, так что уж не знаю, не знаю, что они тут нашли... А вот в Вытегре, там действительно, стоит каменное кресло из нашей церкви. Кому оно принадлежало, не понять, но выглядит солидно, даже массивно и несколько по-язычески.
Вообще-то, село наше Кюршево большим было, я об этом говорила уже – дом, в котором вытегоры наши знакомые живут – бывший сельский магазин. И школа была, дети учились. А теперь ничего нет – зимой только старуха одна со своими баранами, да еще наезжают рыбаки из Вытегры – порыбачить... и в Ежине только одна женщина живет... Волки зимой приходят, голодные, собак грызут... Зимой здесь дороги заносит — страх! Ни проехать, ни пройти, край ... Сюда вольнодумцев да старообрядцев ссылали. Место каторги. Народ здесь ой-ой-ей, мятежный, только пьющий сильно, от того и вырождаются. Единственный промысел – рыба. Рыба есть – жизнь есть, рыбы нет ...
Корову одна хозяйка в Голяшах рыбьей требухой кормит – от того молоко у нее селедкой отдает, но мы молоко у другой берем...
Мда, народ...
Сюда на север бежали в 17 веке строптивые раскольники, стоявшие за “истинную” веру, они основали множество скитов и поселений со своеобразной деревянной архитектурой. Крестьяне, которые здесь жили, платили многочисленные подати, несли “казенные” повинности, но барщины в полном смысле здесь не было никогда.
Дух вольнолюбия, горделивая независимость царили со времен Новгородского княжества. Из этих краев экспортировались пушнина, соль, смола, мед, рыба и многие другие товары. Особенно оживилась торговля в бурную эпоху правления Петра Первого. Вслед за купцами приехали промышленники, начали возникать оружейные и металлургические заводы, строились верфи и каменоломни, копались каналы и открывались оружейные заводы.
О том, как мы с Игорем ходили рисовать церковь в Палтоге
Выдался какой-то особенно знойный день. Нина еще не приехала, Полинку взяли куда-то по делам, и мы с Игорем решили отправиться в Палтогу посмотреть тамошнюю церковь.
Когда мы через полтора часа подползли к ней, пот с нас градом катил. В то лето была какая-то невероятная жара...
Церковь на откосе, дорога около нее не только делает замысловатую петлю, а еще умудряется с горки на горку перебраться. Так вот, церковь не одна – их две.
Первая ближе к дороге, деревянная, черно-серая, века 17 го, купола лемешинами покрыты, вторая каменная, белая, начала 19 века. Чей-то брошенный дом рядом примостился, живи – не хочу, крапива – в человеческий рост, мы по этой крапиве сначала в белую церковь пробрались, от нее один остов остался, под куполом ласточки гнезда свили, под ногами битый кирпич мхом да муравой порос, в проемах остатки решеток да синее небо. Ласточки, как очумелые, через церковь туда-сюда пролетают, друг за дружкой гоняются, Игорь голову задрал, на ласточек смотрит, а я думаю, эту церковь точно некому поднимать.Как писали в 20 гг. 20 столетья “исторического интереса и культурной ценности не представляет”... Пойдем-ка, сын, посмотрим, что за церковь вторая будет.
Во вторую, деревянную, забираться пришлось по настилу, что тянется с земли до окна в алтарной части. Внутри прохладно и как-то очень тихо, но ласточки и здесь побывать успели. Не хватило, видать, денег доделать ремонт, фасад отреставрировали, а до стекол и внутренней отделки руки не дошли. “Господи, сделай так, чтоб и в этой церкви молились Тебе, прославляли Тебя!”
А куски от солеи, балясины, части иконостаса валяются в подвале. Где иконы Твои, где люди, что много веков служили Тебе?... Ты все знаешь, Ты все ведаешь, Господи... Научи словам молитвы, прости нас неразумных и тех, кто был и тех, кто еще придет... Прости, прости нас...
Церковь Богоявления. 1733 год. Вот и все, что мы о ней знаем. Кто, когда, по какому поводу?... Кто был строителем и как назывались та, другая – на погосте? Я не помню, и Нинка, всезнающая Нинка забыла... Помню только одно – черная громада корабля с крестами над пятиглавием куполов в голубом небе, смолистая лестница в рай...
Я рисовала... да, я совсем забыла и о немилосердно палящем солнце и о том, что хочется пить и о том, что рядом ноет Игорь, – “Родина наша – небо...” И все мы должны туда вернуться... Я рисовала – корабль, отплывающий в рай...
Фундамент у церквей из крупных валунов, сверху ставили небольшую квадратную избу-клеть, с запада пристраивали сени из теса, с востока – алтарную часть, каждая клеть перекрывалась двускатной кровлей. На среднюю, самую высокую часть церкви строитель ставил маленькую луковичную главку с крестом, затем прорубал небольшие оконца, задвигающиеся деревянными ставнями. В алтаре обычно ставили двухъярусный иконостас. Первоначально окна в таких церквях затягивали бычьим пузырем, редкая богатая церковь могла позволить себе слюдяные оконца. Маленькую сельскую церковь в народе называли “амбаренкой ”, так как сильно по строению своему она походила на обыкновенный амбар.
Луковичка главки – как еловая шишечка, церковка повторяет очертание ближайшего ельника, маскируется под него – такова маленькая, видимо, перебранная и установленная на прежнем фундаменте часовня в деревне Голяши, которую мы в другое путешествие, уже с Ниной видели. Батюшка приезжает редко. У благочинного 15 деревень и сел в окормлении. Сюда – только отпевать, здесь погост недалеко.
На погосте церковь старая, бревенчатая – рухнула, некому поднимать. Видать, высокая колокольня с прирубом была, да бревна подгнили и рухнуло все. Заросло малиной маленькое кладбище – десятка два могил с одинаковыми фамилиями. Лица рыбаков на эмалевых фотографиях – широкие, какие-то нескладные, ветром обветренные, как топором рубленные.
Полазили мы с Ниной и с детьми по развалинам – что-то грустно стало. Пошли дальше – маяк искать...
До маяка от нашей деревни далеко, километров пятнадцать, и все вдоль по берегу. Тропинка узкая в кустах, редко кто ходит. Бывает, берег круто обрывается и на самом на краю причудливо изогнутая сосна стоит. Сели, посидели, перекусили, да ветер с места согнал – больно силен; холодновато, хоть и солнечно, в общем, пошли дальше – к маяку.
Маяк – деревянная решетчатая вышка метров пятнадцати в высоту на выступающем мысу, около – круглая полянка, заросшая травой с нас ростом. Наверное , кто-то тут жил, только следов от построек давно нет, и фонари на маяке все разбиты. Когда наверх поднялись, сильный ветер был, и Онего все в барашках, а по нему взад- вперед корабли плавали. С маяка противоположный берег виден, как в тумане, а с земли – нет. Красиво, ничего не скажешь! Дальше решили не ходить – дети устали. Так мы и не добрались до вытегорского канала по берегу.
На обратной дороге Нина решила купаться. В плавнях, за кладбищем с видом на погост. Мементо мори! Вода была теплая, только ветер слишком сильный и буруны, я и решила, что в воду не полезу, лежала головой на белом бревне, ногами на белом песке и наблюдала за стремительно мчавшимися по небу белыми облаками. Мысли куда-то все улетучились, голова стала пустой, как перевернутый котелок из-под пшенной каши, незаметно я задремала, очнулась от того, что надо мной стояла совершенно белая Нина и с нее капала холодная вода... Потом мы еще какое-то время молча сидели на белом песке и наблюдали за волнами и чайками: “Как настоящее море!” “А оно и так – настоящее!” Собрались и пошли домой ужинать...
Все-таки мы добрались до Вытегры, только не своими ногами, а на попутке, через несколько дней.
Вытегра - еще один исторический экскурс.
Что рассказать про Вытегру? Городок провинциальный, северный – весь на воде и весь вода, если бы не вода, было бы скучно непролазно. А так суда, шлюзы, много деревьев, холмы, музеи свои краеведческие, огороды в самом центре, бюст Лукича (“Великий вытегор”) дома старые и новые вперемежку, магазины, лабазы, склады, рынок, почта, автобусные станции и пьяницы... Все как везде, все как столетья назад.
Кажется, что такие места время щадит. Даже типажи не меняются... Самое интересное – архитектура. Уже дома я начала ковыряться в книжках и вот что нашла.
На вытегорском погосте была церковь – Покрова Богородицы, построенная в 1708 году, на 6 лет раньше Кижской. Как было написано в одной книжке: “Ее общая композиционная структура и многие архитектурные приемы не только предвосхищают Преображенскую, но и заставляют предполагать, что оба эти памятника были созданы одним мастером”
Про Покровскую церковь и город Вытегру вот еще что я нашла:
“...на правой стороне реки Вытегры Анхимовский погост – две церкви – Покрова Богородицы, да теплая Николая Чудотворца. Поп Фефилатей, поп Володимер, дьячок Лобанко, проскурница Евдокея. 15 четвертей церковной пашни, 15 копен сена. 20 келий в монастыре (что за монастырь такой, не знаю, может, при церкви?) – старицы питаются от церкви Божией. Лавка живущих здесь людей, торгующих всяким товаром.
5 лавок пустых. А оброку давали Государю с лавки по алтыну, да с оброку - 2 деньги. Амбары на земле царя крестьянские (на Селюгине реке). Сыплют хлеб и соль и всякий товар дают тутошние крестьяне и приезжают торговые люди. Царя 4 амбара, 3 пусты, монастырский амбар, амбар Селивана Васильева и т.д”
Покровская церковь не сохранилась. Зато в центре города на холме – Сретенский собор. Бескрестный краеведческий музей. В Вытегре до 1999 года не было постоянного священника. Приход всего пять человек, благочинный приезжает по большим праздникам, а так сами читают. Одновременно экскурсия идет, одновременно служительница акафисты читает на солее, благословили ее на это. В иконостасе иконы 17 века, не родные, из деревни Семино церкви Ильи Пророка. Большая “праздничная” икона, очень яркая, незамысловато писаная, не “по-городски”, Сретения икона и Тихвинской Богоматери – чтимые. Архангела Михаила из церкви Успения села Девятины. Народ свечи зажигает и прямо по солее к иконостасу прикладывается – это часть церковная, остальное – музей. Здесь еще фотографии уничтоженных деревянных храмов из разных мест области – много их было, мало стало, да и те, что остались, некому восстанавливать, ни рук, ни денег... Обошли музей, поднялись на колокольню – с нее вид на окрестности... Под церковью на беседной горке часовня Исаакиевская, хорошо отреставрированная, 1881 года.
Дотошная Нина купила в музее проспект; из него явствует, что местность эта заселена была уже в 8-5 тысячелетиях до нашей эры финно-угорскими племенами чуди, веси, лопи. В 1478 году Карелия вместе с Новгородским княжеством вошла в состав Русского государства и превратилась в крупнейший железоделательный район.
Центрами, где плавили и обрабатывали железо стали Кижский, Шуньский, Толвуйский остроги. Кижский острог даже был какое-то время административным центром для 130 окрестных поселений. На ярмарки сюда приезжали гости не только местные, но и из Новгорода и Московские, а частенько и из-за моря.
Первое поселение на месте Вытегры упоминается в 1710 году под названием Вянгинская пристань, она служила перевалочным пунктом пятиверстного волока при перевозке грузов от Рыбинска к Санкт-Петербургу. Название Вытегра – обозначает водная река.
Что-то не вяжется! А как же Покровская церковь 1708 года и еще более раннее описание местности. Или это другое поселение вверх или вниз по реке и где, тогда находился Анхимовский погост? Ну, да ладно.
По указу Петра Первого в 1710 году шотландский инженер Джон Перри составил проект будущего канала. В 1715 году в трех верстах над Вянгинской пристанью была построена государственная верфь, на которой строили суда до 1847 года. По высочайшему указу от 20 декабря 1773 года город наименован Вытегрой по названию реки, в 1776 году образован вытегорский уезд.
Первая половина 19 века – время расцвета города, он связан с вводом в действие Мариинской водной системы. В этот период сформировалась основная каменная часть города, было создано Управление 2 округа водяных путей сообщения, ведавшее водными путями Олонецкой, Петербургской, Вологодской и Архангельской губерний, строились суда, фабрики, развивалась лесопильная и мукомольная промышленность. В городе был выстроен собор Воскресения Христова (1797 г.), гостиный двор, важня с пожарной вышкой, магистрат, дома купцов, магазины. Город процветал, но со строительством в России железных дорог и Онежского обводного канала его значение резко падает, - грузы, провозимые по Мариинской водной системе не требуют больше перегрузки в Вытегре.
И все же в городе пышно отметили столетие. Была построена Сретенская церковь (1869-1873 гг.), город украсили. С населением около 5 тысяч человек Вытегра оставалась тихим уездным городком, отдаленным от больших промышленных центров. В начале 20 века его избирают местом ссылки, потом в 1918 провозглашают советскую власть, город снова начинает расти, в Великую Отечественную линия фронта проходила в 60 км от города, по Мариинскому каналу происходила эвакуация из Карелии и Лен. области, в 1944 году Карельский фронт отступил на запад. В 1964 году со строительством Волго-Балта были превращены в музейные экспонаты первая гидроэлектростанция и первый шлюз.
Нагулявшись и купив всякой-всячины, мы поворотили домой; по дороге нас подобрал зеленый “запорожец” с Философом за рулем.
М-да, эдакими машинами, грозящими развалиться в любой момент, могут править разве что философы...
Кроме Вытегры и Палтоги, мы так никуда и не выбрались, хотя впоследствии я прочитала много об этих местах...
О погостах и местах, куда мы хотели, но не добрались...
Да, надо заметить, что еще княгиня Ольга установила деление на погосты – селения, центры общин, административно-податные округи на Северо-Западе Руси, или так еще назывались церкви, построенные в некотором удалении от селений, составляющих тот приход. А еще так назвали кладбища со священнослужительскими домами или без них. Во всех пятинах – пяти областях, составлявших Новгородскую землю в 12-15 веке (Водская, наша Обонежская, Деревская, Шелонская, Бежецкая) погосты назывались по церквям с некоторыми отличительными чертами по названию реки, горы, озера и проч.
Вот, например, про Никольский погост на реке Оште, который мы проезжали рано утром на автобусе по дороге к Палтоге, известно следующее: “...у Николы Чудотворца поп Федор Ильин, поп Панкратий, дьячок Гришка, пономарь Иванко, проскурник (должно быть это - нынешний просфорник) Серапион. 4 кельи, живут старцы, питаются от церкви Божией, 6 келий пусты.”
Если двигаться дальше, в сторону Вытегры, то за Никольским на Оште будет Рождественский погост на реке Мегре. Всего в этом погосте было 160 деревень да 7 починков живущих, да 22 деревни и 2 починка пусты, да 69 пустыней “А оброку деньгами иметца и с пошлинами по новому писму 3 живущих с 39 обеж с полуобежею и с полу-четью 32 рубля и 23 алтыны, да 20 ласосей...” В Рождественском погосте на Мегре волость черная, оброчная. А в ней деревни живущие и пустые и пустоши...
Прямо, как сейчас... И есть еще упоминание о какой то Паттеге (может это - Палтога?) Церковь Рождества Христова с приделом Архангела Михаила на реке Мегре была выстроена (когда?) в ней служил священник Константин Ермолин, дьяк Понсичко Васильев, пономарь Иванко Обакумов, да проскурник старец Иев (Иов), да нищую братию окормляли, а сколько их было - не ведомо...
Еще мы не добрались, хоть и собирались, до Павшиной или Алексеевской горы, по старому она в 38 верстах от Вытегры и в 500 - от Новгорода, на ней тоже когда-то церковь стояла, но не сохранилась до нашего времени...
А дальше по трассе за Вытегрой, не доезжая до Павшиной горы, будет река Андома, в 30 верстах, на ней тоже существовал погост - Никольский. “Погоския или Андомския 2 церкви, деревня казеная. Церковь Николая Чудотворца с пределом Успения Божией Матери и церковь Преображения с теплой трапезной принадлежали царским землям. Церкви поставленья и церковное строение приходное. На монастыре же келья черного священника Варлаама, да 15 келей и 14 старцев живет в них. Да на монастыре же келья Спасского монастыря Хутынского, да 2 кельи Соловецкого монастыря, да келья Муромского монастыря. 15 келий в которых живут нищие, питающиеся от монастыря. Поп Федор Васильев сын, священник Григорий Сергеев сын, дьячок Гордейко Дементьев, пономарь Сенка Иванов, пономарь Михайло Власьев, проскурница Улита. 12 бобыльских дворов. Пашни церковной земли 3 чети.
Да на Спаской жеребью у Николы на погосте ж бобыльских дворов стариц Федька швец, бобыль Скурат, Иванко бобыль, Гришка Голованов сапожный мастер, а тягло деят и дела делают в монастыре... ”
Так-то вот, по книжкам-то проще, чем ножками... Но каждый раз начитавшись, все тянет куда-то открывать новые места...
Обратный путь (глава последняя)
Странствуя целый день, проехав около 400 километров, миновав лесистые холмы, небольшие озера с новенькими домиками, деревянные церквушки на погостах, речки, развилки, железнодорожные ветки, мы решили на будущий год поехать автостопом еще куда-нибудь, например в Псков. Но это уже совсем другая история.
Послесловие, написанное совместно спустя три года.
Так случилось – через три года мы снова оказались в Кюршево. Забор возле нашего дома совсем прогнил и обвалился, крапива и сорные травы подобрались в нему вплотную и доросли до самых окон. Дом еще сильнее обветшал, и с виду казался более нежилым, нежели в первый год. Сырость в нем была такая, что пришлось протапливать три дня.
Зато в деревне поприбавилось жилья, да и те, что были – поновлены хозяевами. Но живут лишь летом, даже старуху Стрелкову на зиму дочь увозит в Вытегру.
Теперь несколько слов о героях нашей повести. Стрелкова больше не держит баранов. На месте их загона – кустистая картошка. Два дома, принадлежащих интернатским детям, заброшены и медленно разрушаются. Лишь стог сена на одном из выгороженных участков напоминает о их редких визитах. Наш основательный Витька, по слухам, сел в тюрьму.
... Позапрошлой осенью в соседней деревне Голяши погибло восемь мужиков – ушли в Онего на моторке за рыбой и не вернулись.
...Старая молочница, та, у которой Полинка молоко в Голяшах брала, умерла, вторая ( помоложе) корову пропила. Молоко нам возили на хлебовозке из Палтоги, там мы договорились с хорошей хозяйкой – почтальонкой тетей Галей. Собаку Стрелку позапрошлой зимой в Голяшах съели волки... Дивный куст помидоров в конце лета был зверски пожран забредшим в огород “молодым тельцом” (выражение Полины).
... В этот раз управлялись “малым составом” – Андрей с Оксаной родили дочку Ксюху и остались в Питере . Поехали мы с Ниной, Глеб, Полина и Игорь. Жизнедеятельность наша свелась к минимуму: ежедневный сбор грибов и ягод, трав, заготовки, обеды, ужины, занятия по русскому и английскому и вечернее чтение Фарли Моуэта у пылающей печи. В промежутках между обязательными занятиями дети умудрялись рубиться на деревянных мечах, плавать на байдарке и пугать Глеба страшными историями об обитающих в сарае привидениях и злющих-презлющих индейцах.
Нина с Глебом уехали на неделю раньше, увозя с собой в Питер неподъемную коробку из-под принтера, набитую банками с грибами-ягодами на три семьи. Накануне нашего отъезда, когда затаскивали байдарку, обнаружили на одной из балок сарая два осиные гнезда и одно ласточкино. Ласточки недовольно покрикивали на нас, чтоб мы поскорее убрались – в гнезде разевали огромные желтые рты пять птенцов.
Весь этот месяц мы чувствовали себя незваными гостями на празднике жизни.
У дома появились новые хозяева, мешавшие нам по ночам спать и отвечавшие на наши мягкие намеки и увещевания лишь негодующими возгласами. Они недурно провели зиму на оставленных хозяйственной Оксаной харчах и ни капельки не скучали без компьютерной “родственницы”. К тому же им крупно повезло, что в последний момент мы отказались от идеи взять с собой Матрена – черного, ленивого, но весьма сообразительного кота... Временами они выходили к нам, посмотреть – как мы себя ведем, и проверить – не забыли ли мы приготовить им ужин – молоко, пшенные зернышки и кусочки хлеба. Одна даже залезла пообщаться к Люде на тапок...
В самом начале отпуска, обкосив крапиву вокруг дома, мы обнаружили куст крыжовника, усыпанный спелыми ягодами, а в лесу в 200 метрах от дома – дикую красную смородину и россыпь болотных подберезовиков... Собирать их здесь некому, и вырастают здесь грибы огромных размеров.
Последняя неделя выдалась холодной, с дождями и ветром. Низкие облака закрыли озеро. По утрам от туманов не видно было дороги за домом, пейзажи растворялись в этом молоке. Так начинается здесь осень. Позже приходят штормы с большими волнами, а потом озеро замерзает вокруг берегов, но лишь в начале января цепенеет полностью, засыпая до весны. Говорят еще, что Онего, переводится как “дымящееся”, все из-за тех же туманов...
В тумане мы возвращались домой...
Ну, что же, прощай, сестренка Ладоги, когда-то теперь свидимся?!...
Онего.
Избы ветхие перекошены,
Все дороги здесь позаброшены,
Даже в Кюршево или Ежино
Не проторено, не наезжено.
Место здешнее ненасижено,
Бесприютная наша хижина,
Точно лодка рыбачая брошена
И озерной волною изношена.
Ночью камни волною остужены,
Ветром в поле травы разбужены.
На нежданного на прохожего
Смотрит озеро настороженно.
Л.С.
<1999 – 2002>