Развалины звезд –
из этих развалин я мир построил.*
Через сорок дней, как у них принято, разрешили мне покинуть мою «высокую трибуну». Прилетели ангелы с трубами и выстроились в две шеренги – справа и слева от меня, головы вскинули, крылами машут, синхронно так, четко, будто у известного поста номер раз – ритуал совершают. Трубы расчехлили ещё накануне. А потом их босс, не самый верховный, естественно, а так, типа начальника ВОХРы дал команду: «Товсь!», что для них, обозначало: «Приготовились, ребята – бдите!» Тогда, все твари небесные трубы вскинули, – локотки отставили чётко так, по уставу и этот же, товарищ, мелкий который, но босс, собакой бешенной, как заревет: «Пли-и-и-и!» – и все разом затрубили в трубы: – У-у-у-у-у!!
Очень хорошо получилось.
И тут, под это самое «У-у-у», врата небесные распахнулись, и из небытия повалил небожитель, числом немереным… Обступили подножие «высокой трибуны» моей – ликуют, славословят.
- Это Он! Самое великое и бессмысленное дитя природы! Он жаждал всего и ничего не хотел! Он знал всё, но не ответил ни на один вопрос! Он верил в призрачность и сомневался в явном! Он не принял ТОТ мир! ЭТОТ мир он тоже не принял, – кричали мужчины и рвали на себе волосы.
-Он – душка! Ах, какой сахарный! Зацеловала бы всего! И съела! – кричали дамы, бились в истерике и хватали меня за ноги.
-Ты – царь! – кричали все вместе, – На трон его! Ты наше всё!!
И амуры подлетели, трепетные, как мотыльки, и толкались вокруг моей головы и пытались нацепить мне на темя какие-то жесткие сплетенные листья.
Господи, спаси, сохрани! что за безумие, у райских врат, что за шиза в сферах небесных!
Тем временем, два пернатых постарше, – бороды с проседью, по виду архангелы – я, впрочем, признал их: Мичурин с Циолковским, мои соратники, ещё по земной жизни, (сколько же с ними выпито! – и тут, смотрю, при делах) под барабанную дробь, подлетели и сняли меня с моей «высокой трибуны». И усадили на трон. Не просто сняли и усадили, – обставили всё торжественно, по протоколу. Громогласное троекратное «Ура!» ангелы прокричали, залпы тяжелых орудий бабахнули, фейерверки в небе волчком закрутились! Тут и началось!
Небожителей, как с цепи сорвало. Все лезут с поздравлениями: «С благополучным возвращением из мест, так сказать, не столь отдаленных... из мира безумия! – в родные пенаты… в наши пространства-с, так сказать, с прикосновением к Вечности-с!». Всякие «охи», «ахи», да «разрешите засвидетельствовать» и прочая благоглупость. В общем, елей льют литрами. Дальше, – ещё хуже. Какому-то выскочке пришла в голову глупейшая мысль: представить меня лично каждому. Он мне сказал: «Так надо». Кому надо? – я так и не понял…
Ну и потянулась змейка незваных гостей: тётки какие-то невразумительные, помятые мужички, с плохими манерами. «Я – восхищён!» промычал только Мичурин. Ладно…
А, главное, смыться – никакой возможности! По бокам всё те же – св. Мичурин со св. Циолковским во фрунт встали – при исполнении, типа. И молчат! Причем, молчат как-то подло, – набычились и в глаза мне не смотрят. Пришлось амура за портвейном послать, – разговорились тогда.
-Ты эта… не думай, и здесь жить можно, – говорит Мичурин.
-В принципе, космогонично, – говорит Циолковский. – Баб только много, оттого суета.
Дальше распорядитель объявляет танцы. Ангельский оркестр запиликал какую-то фривольную ерунду. Все разбились по парам. Причём опять как-то не по-людски, – шиворот навыворот: Ромео с Изольдой, Тристан Джульетту склеил и у них полный ажур. Мастер – с Левшой, а Маргарита – с блохой. Билл Клинтон, однако, – с небезызвестной персоной Моникой Л. в центре круга заморские кренделя выделывают, – рок-н-ролл наяривают, с некоторой даже эротичной пикантностью. Вся королевская чета с принцессой Дианой во главе, со стыда августейшие физии в веера прячут: по всему видно – не по вкусу пришлась им эта звёздная парочка.
Амуры же – ну, как есть, дети малые – побаловаться решили: пробили сердце Биллу здоровенной стрелой, (не стрела, натурально – оглобля!). И он тут же зарделся, как маков цвет, – то в жар беднягу кидает, то в холод, – пал на грудь Монике Л и слова вымолвить не может от переизбытка чувств и понимания безнадежности положения. Не простит его Моника! А Моника и рада тому: «Ха-ха-ха, – хохочет и кричит явно на публику, – попался, красавчик! Теперь я из тебя веревки вить буду! Макраме вязать. Вот такой вот узловатый и малоприглядный предмет, может, напомнит кое-кому о наших веселеньких проделках! Ха-ха-ха!!»
Я ему крикнул тогда, не со зла, просто желая подбодрить бедолагу: «Не робей, Билл, ощипи этой курице перья!». И ещё подумал, что неплохо бы посоветовать Ягодке, отправить эту пустомелю и хохотушку к тем трём грациям, – вибрировать подальше от этих мест.
Однако про меня вдруг неожиданно позабыли. Все орут чего-то про своё, пляшут, тосты произносят, в углу разборки уже затеяли два каких-то жлоба… А я, как одинокий дубок качаюсь не у дел. Только во вкус вошёл, только стал примерять на себе царские, так сказать, одежды, только захотел им поведать нечто сильное, нечто идущее из глубин сердца, типа, как это мы, в космических высях, у самых, можно сказать, звёзд, такие отважные ребята, соединяем свои бокалы… и что? Может здесь станция «Мир» где-то поблизости летает с нашими родными обормотами на борту! Но… никто даже в мою сторону не повернулся, как бы меня уже и нет! Обидно… Вина, правда, было много, «пей, – не хочу». А я всегда хочу…
Ладно. Напился, стал выступать. Ору буквально всё подряд, раз такое дело… раз меня никто ни в грош не ставит! Ору всё, что за долгие годы в душе накипело: «Ягодка! – ору – тварь я дрожащая, или право имею? Отвечай злодей! Кто меня тут царем выставил!? Балаган развёл, понимаешь, комедию ломал! Царь, царь… А где дворцовые интриги? Где яд в бокале? Гертруда в предсмертных судорогах… Офелия в пруду! Где моя гвардия? Где верный стальной конь? Скипетр и Держава! Крепости! Руины городов у моих стоп! Плененная княжна! Аннексия и контрибуция! Царь-пушка… На худой конец, саблю б, какую никакую прислал, засранец! Танец с саблями танцевать желаю! Ты ж меня знаешь: я весь порыв и стенание! огнь и вихрь!»
Однако реакции – никакой. Ладно, – думаю, – чёрт с вами! Чем тут на чужом пиру пугалом быть – лучше свое похмелье отыскать попытаюсь. Тогда уж, глядишь и подходящая сабля, и одинокая княжна вся в огне и стенании сама найдется. Что? Некому березу заломати? Ха! Плохо вы нас, москвичей знаете! Ещё поглядим… что у вас тут растет…
Зачем с высоты он своей низвергся?
Что искусило его?
Сострадание к низменным тварям,
вот что его искусило, –
и лежит он теперь, разбитый,
ненужный, хладный…*
И я, как умел, двинул вглубь вселенной. То есть пошёл на свою попу приключения искать… Ходить-бродить тут долго не принято. Не Москва, чай, – всё под боком. За угол повернул, – «Угу... всё ясно. И колер блеклый… и вид унылый». Однако сообразил, как три раза волчком (как учили) вокруг себя крутанулся! да… было дело, – упал… оконфузился. Зато, как упал – самое настоящее «ух, ты!» узрел.
Болотина огромная передо мной предстала, – побольше нашего футбольного поля будет, а внутри оной болотины – Голова образовалась, в окружении властных структур. Между кочек возлежит, словно восточный Мандарин какой среди ананасов и распоряжения только выдает.
Прям – фельдмаршал Кутузов!
Из-под кепки одним глазом зырит – никто пересмотреть его не может – такой у него взгляд пронзительный.
Прям – государево око. Прям вода выкипает от того взгляда.
Ладно…
Одному товарищу, значит, велит, – перекрасить то, что раньше накрасили; (я ж говорил – колер не тот!) другому же – Храм, Красоты Неописанной, как в сказке, в три дня воздвигнуть вот на этом самом месте, куда он перстом только что ткнул, и доложить его Голове в кратчайшие сроки!
Голова и так мужик не хилый, но тут – просто оторопь берет!
Возлежит глыба – Рыба-кит натуральная; мухи-комарики – в нос, уши, глаза лезут; всякие лягушки, пиявки, змеи, и прочие пресмыкающиеся просто кишмя под пиджаком кишат и из-под кепки смотрят.
Так ещё бобры к нему присоседились, – плотину решили строить. Нагрызли деревьев, натащили всяких палок и мастерят запруду прямо у него под носом.
А уж бездомных собак, кошек, хищников и хищниц разных, – ни счесть. Все по нему лазают, – меж собой грызутся.
Но, ни одна тварь, заметьте, ни одна драная кошка саму Голову не тронула, – сильно уважали! Да и властные структуры опять же не дремлют…
Тогда, значит, структуры репу почесали, вспомнили, наконец, что им Голова велел. Клич запустили по всей их вселенской непонятной местности такого содержания:
-Кто Храм Апофеоза Любви в три дня и три ночи построит – тому быть! Нет, – сами знаете, чё бывает…
Построили тогда в шеренгу всех сказочников.
А их всего два отыскалось.
Один – чума – на Коньке Горбунке прискакал, типа, он такой отвязной крутой пацан, такой раскрученный. На ходу – пиарит, имиджем всем тычет, кастингом пылит! Горбунок тоже весь такой – от Юдашкина – в брюликах, мишуре, шузы – на платформе.
Второй – просто грузин.
И властные структуры спрашивают тогда по всей форме:
-Так, рас так, сукины дети, отвечать, Его Превосходительству, Голове, когда на гнилой болотине бассейна «Москва» – Храм Апофеоза Любви воздвигнете?
Доколе! нам, россиянам, без национальной идеи горе мыкать!
Доколе народу православному для всего цивилизованного мира пугалом быть?!
Смотреть в глаза Его Превосходительству!!
Первый со страху сразу с конька свалился. А Горбунок, весь имидж тут же растерял, – в чисто поле свинтил, в траве мураве хоронится.
А второй – просто грузин – как заорёт без акцента:
-Вах! Ты зачем мою маму трогал! Я твою маму трогал? Храм ему, вишь, нужно воздвигнуть? Вах! Я тебе сто таких храмов воздвигну! Я тебе всю Москву воздвигну! Только маму не трогай! Я бы мог и Нью-Йорк воздвигнуть, только мама в Москве, а Нью-Йорк чёрт знает где, и там террористы.
Понравились Голове такие смелые слова. Особенно, про маму. И, поскольку первый сказочник смылся, приняла Голова ответственное решение: поручить воздвигнуть Храм Апофеоза Любви на гнилом болоте бассейна «Москва» этому отчаянному грузину.
И всю Москву воздвигнуть, раз такое дело…
И грузин тогда говорит, уже с сильным акцентом:
-Дарагой Галава, если я начину строит пирямо сдесь, где ты паказал, то нэмножечк папачкаю твоя галава. Тут будут гиряз, му-у-сор, булдозер будэт туда-сюда нэмножечк пи-и-иль дэлат, бетон-мутон… Не могли бы ви, дарагой Галава, нэмножк подвинут свой галава?
-Зачем мусор, зачем бетон? – возмутился Голова, – с бетоном и Дурак построит. Ты мне воздвигни нерукотворный Храм. И сроку тебе – три дня. Только такие Храмы стоят вечно. А я здесь пока полежу. Проверю, значит, твои таланты…
И пока хитрый и наглый Грузин тайно песок завозил с бетоном, а Голова, дурак дураком, в грязной луже лежал, – таланты у грузина высматривал, Амуры устроили провокацию.
Так всегда бывает во времена эпохальных строек и неопределенности позиций властных структур.
Это не я говорю, – мировой опыт вопиёт с каждой страницы истории!
Вот вам, пожалуйста.
Из динамика некто властно заявляет: «Ужель в природе женщины искать страданье?!»
На что из толпы возразили: «Любовь – единственный путь к благополучию, домашнему очагу и спокойной старости!»
А кто-то, сильно народный, балагур и пьяница пропел: «Люблю я женщину одну – как ветчину; как борщ и макароны по-флотски – плотски!»
А из динамика грозно: «Истина – как женщина; стыд – лукавство! Кому она подчиняется? Только насилью!»
А куплетист из как бы народа: «Но есть еще одна деваха, я люблю ее как Баха, или Бетховена – духовенно!»
А из динамика: «Для высших сфер паренья ей нужно чувство принужденья!».
Толпа поняла тогда кое-чего, возбудилась, выбрала себе предводителем куплетиста Бетховена и рысью устремилась к скважинам.
«Даёшь – свободную любовь!».
Бегут – пыль столбом! – добежали самые матёрые особи.
Остальные умерли естественной смертью, с пулей в затылке.
То есть из всей толпы осталось шесть особей во главе с куплетистом.
И тут же – все скважины на запор!
А ночью припадал каждый к своей скважине, – и сосал, сосал в извращенной форме.
Вот такая у них получилась свободная любовь.
Поначалу все радовались. Чему – неизвестно.
Просто стало вдруг легко дышать.
Но потом незаметно у всех началось кислородное голодание.
То есть дышать стало легко, но нечем.
До такой степени нечем, что некоторые стали натурально вымирать.
Отчего – загадка.
Амуры популярно объяснили: «За любовь платить надо. А вы что хотели?!»
Платить было нечем. Скважины-то все на замке!
Началась смута и разложение. Заговорили о реванше.
Однако ничего сверхъестественного не случилось.
Ни захвата космической станции «Мир», ни партизанской войны в метрополитене, ни реставрации идей «с человеческим лицом».
Так… всё больше по мелочи: повальное пьянство, массовый онанизм, захват заложниц, да изнасилование в каждом подъезде… с последующими угрозами в СМИ:
«Доколе? Если ты меня слышишь, похотливый подонок, я тебя сам лично схвачу и размажу всякого, кто покусился на – святая святых – женскую честь!».
Однако все понимали: не размажет, потому что лучше всех знает правила игры.
Сам и утверждал сценарий.
Фарс, он и есть фарс. Дешёвая оперетка.
Потом вдруг начались чудеса.
Ни дать, ни взять – модный американский мюзикл или триллер (я их путаю) времён Великой Депрессии.
Все вдруг принялись делать ритмичные телодвижения – ух! ах! – приседают, хороводы кружат, степ бьют; Амуры револьверы достали, – стреляют с двух рук, по-македонски; остальные бедром водят, и прут всё, что плохо лежит.
А лежит у них всё плохо: и высоковольтные провода, и картины, и земля под ногами, и вооружение, и учёные мужи. Прут, с такой ловкостью и изяществом, – будто некий установленный ритуал совершают.
Или некоего режиссера новатора авангардистские задумки в жизнь претворяют.
А режиссер – дока. И циник. Народный куплетист Бетховен.
Взрывает вековые устои, словно пиротехник – петарды.
Применил ноу-хау американского производства – «веселящий газ». Всем вдруг стало весело и на всё наплевать.
Тетки, одна к одной, будто выведены на местной птицефабрике, вдруг начинают хаотично оголяться. Мужики, не будь дураки, – тоже!
Если бы не Ангелы в парадных мундирах, да при оружии, да в масках ОМОНа – закончилось бы всё это свальным грехом.
Знаем мы эти американские штучки! Им лишь бы голые задницы да наличная валюта была, а о нравственности кто задумается – Пушкин? Или, ныне новомодный, – Достоевский?
Там же половина, куда ни плюнь, – негры! которых они, чтобы там ни нагнетать национальную рознь, называют афроамериканцами.
Так вот, не дай бог афроамериканским неграм традиции нарушить – прервать их сумасшедшие пляски!
Но мы-то здесь причем? У нас, кроме Пушкина, негров отродясь не водилось.
Так нет, хотим на западный манер – пожить цивилизованно!
Хоть один денёк, кричат, но мой!
Даёшь свободную любовь!
Отрывок из романа «Зона любви»
* Фридрих Ницше «Песни Заратустры»