Ниже приведены главы из романа "Неон, она и не он"
22
- Почему Антибы? – спросила она незадолго до отъезда.
- Сама увидишь, - скупо отвечал он.
- Ты там уже был, – утвердительно предположила она, прекрасно понимая, с кем он там мог быть и чем заниматься.
- Да, был, - ответил он и для убедительности добавил: - Скучал и ждал тебя!
Судя по ее кислому виду, его слова понимания у нее не нашли, поскольку явно попахивали историческим жульничеством, отчего ему срочно пришлось переквалифицировать их в ранг неудачной шутки. На самом деле он очень даже неплохо отдохнул там год назад с Ириной, но то была его прошлая мужская жизнь – далекая и бестолковая, вспоминать которую не было ни малейшей охоты. Под влиянием чемоданного настроения они нехотя обменялись географией их предыдущих туров, выбирая из впечатлений самые безобидные и благоразумно умалчивая о компаньонах и компаньонках, с которыми им довелось делить радости курортной жизни. И если ей, в сущности, не было нужды скрывать имена своего отставного мужа и покойного жениха, законной воле которых она в то время подчинялась, то ему в стеснительных целях пришлось изображать легкое недовольство, отпугивая им очень даже приятные избранные воспоминания о его заграничных похождениях.
В выходные она, отселив жениха на диван, отсыпалась и отлеживалась. В понедельник первого сентября они прибыли в аэропорт, где их, подрагивая горячими крыльями, уже ждал самолет. Едва расположившись в его чреве, он принялся обнажать свой замысел.
- Итак, как я уже говорил, четыре часа до Ниццы, а оттуда полчаса на такси. Но дело даже не в Антибе, а в том месте, где мы там будем жить…
Он полез в сумку, достал небольшую книгу и сунул ей в руки:
- Вот, смотри!
- Фицджеральд, "Ночь нежна", - прочитала она. - И что дальше?
- Ты читала?
- Уже не помню...
- Не беда. Так вот, фокус в том, что мы будем жить на той самой вилле, где когда-то в начале двадцатых жил автор, а где-то рядом проживали герои этой книги. Представляешь? – победно глянул он на нее.
Повертев книгу в руках, она наугад раскрыла ее и побежала глазами по странице: "Помните, как я вас ждала тогда в парке – всю себя держала в руках, как охапку цветов, готовая поднести эту охапку вам…"
- Господи, и здесь тоже парк! - вскинула она глаза.
Он удивленно взглянул на нее, и она улыбнулась:
- Помнишь, я опоздала на вторую нашу встречу?
- Еще бы не помнить!
- А знаешь, почему я тогда опоздала?
- Клиент задержал…
- Нет, не клиент. Просто я вдруг подумала: как это несерьезно - случайное знакомство! Я что – дурочка с окраины, чтобы бежать на свидание с первым встречным? Да мало ли кем он может оказаться! Ну, и все такое. И решила не идти…
Он глядел на нее, не мигая.
- А потом подумала: как же так, ведь я обещала, он там ждет, мерзнет, наверное! В общем, пожалела тебя и пошла. А могла не пойти, представляешь? Ты уж извини за то, что я тебе тогда наплела...
- Наташенька, я бы все равно тебя нашел. Ты была обречена… – проглотив признание, улыбнулся он.
Когда пролетали над горами, их пару раз основательно тряхнуло. Он взял ее руку и успокаивающе погладил. Время летело рядом с ними со скоростью девятьсот километров в час, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы удивительно быстро переместить их назад в лето. На выходе из аэропорта они взяли такси. Водитель – молодой, смуглый, смазливый – быстрыми точными движениями уложил их вещи и, не спуская с Наташи глаз, открыл перед ней дверцу и так стоял, слегка склонившись, пока она садилась.
- Мерси! – сказала она, и он аккуратно прикрыл дверцу.
Забравшись с другой стороны, жених назвал адрес и, упреждая кривые траектории платного извоза, велел ехать вдоль моря.
- Yes sir! – откликнулся водитель.
- Здесь кончается знаменитая Английская набережная и начинается дорога по имени "Морской берег", которая ведет до самого Антиба! – сообщил жених невесте, и водитель, поместив глаза в зеркало заднего вида, тут же спросил:
- Russes?
- Russian, russian! – ответил жених.
- Oh, russes! J’aime beaucoup les russes! (О, русские! Очень люблю русских!)
Все время, пока они ехали, ей казалось, что у водителя две пары глаз, из которых той парой, что в зеркале он смотрит на нее, а другой – на дорогу.
- Кстати, о русских... Мы здесь были раньше англичан, - не без гордости сообщил жених. - Тут кругом наши кладбища. Ты знаешь, совсем по-другому смотришь на чужие места, привязавшись к их истории, и я хочу, чтобы ты вошла в историю…
Он мог бы добавить, что его история, настоящая и будущая – это она, и все, что ему нужно - это быть рядом с ней. А поскольку он для нее, к сожалению, такой всепоглощающей историей не является, то вынужден заботиться о пище для ее праздного любопытства. Вместо этого он сказал:
- Посмотри, какая красота!
Слева от них бесшумно покачивались море и небо, миллионами взглядов заласканные до открыточного глянца, справа - многоголосый унисон железнодорожных путей. Вдоль шоссе топорщились пальмы в возрасте коротеньких, не доросших до опахал щеточек для пыли. Уплывали назад дома, накрытые чешуйчатыми, темно-красными, призматическими, скошенными с торцов крышами. Лоснящийся ухоженный быт, испорченный въедливой любовью к деталям – будь то нежно-фруктовый частный фасад или муниципальный тротуар. Кругом непривычный порядок, уютной мелочностью раздражающий (или умиляющий?) русский взор. Позади - дымящиеся далекой белой угрозой горы.
- Все морские побережья похожи друг на друга… - сказала она, и он понял, как нелегко будет ее удивить.
Откинувшись на спинку сидения и привалившись к жениху плечом, она задумчиво глядела мимо него на море, отделенное от дороги толчеей сизоватых окатышей, образующих спуск - такой пологий и короткий, что она представила, как во время шторма черная пасть волны, проглотив его, набрасывается на шоссе, шипя и теряя там жемчужные зубы. Аккомпанирующая им за бетонным отбойником железная дорога выглядела в этом смысле куда надежнее. Полная ленивой силы, изрытая серебряными оспинами спина моря морщилась, волнуясь. Как это похоже на Испанию, где она была с Володей!
Вдали, на фоне расплавленного горизонта, к которому они стремились, возник и стал вспухать темный фурункул, соединенный с плоским берегом перемычкой, в которую, как копье, метило их шоссе.
- Что это? – спросила она, когда вершина нарыва увенчалась прямоугольным профилем.
- Мыс Антиб. Мы почти приехали.
- А что там, на самом верху?
- Кажется, что-то старинное и крепостное, точно не знаю. Если захочешь, мы туда поднимемся - здесь кругом сплошные достопримечательности.
Еще через десять минут они въехали в город и углубились в сумбурное пространство разноэтажных домов, похожих друг на друга белой одеждой и полным пренебрежением к ранжиру – в любой российской деревне прямоугольности и ровности больше, чем в живописной сбивчивости сползающей к морю белокаменной косынки. Чтобы исключить сомнения в благодатном благородстве местного климата, улицы городка были обильно уставлены косматыми пальмами.
Они быстро и ровно отсекли мыс от материка и по узким улицам скатились туда, куда летом стекаются отдыхающие, а зимой - темные струи дождей, причем, и те, и другие делают это с единственной, кажется, целью - взбаламутить прибрежные воды до пенистого помрачения. Там, на берегу моря они остановились перед четырехэтажным зданием, вышли и огляделись.
Широкий низкий вход в отель отделан мрамором цвета сухого морского песка. Как хлебосольное выражение лица нуждается в распростертых руках, так и мавзолейное радушие главного входа усилено с двух сторон серой бугристой кладкой одной с ним высоты. В полуарках левого крыла есть что-то промосковское, а в полуокнах правого живет изысканное гостеприимство пыточной. Решетки на них и на полуподвальных отверстиях под ними лишь усугубляют сходство. Выше, от белокаменной привратницкой до четырехэтажного неба – фасад, зернистой поверхностью похожий на расправленный свиток кукурузного початка молочно-восковой спелости с отверстиями для окон и похожими на не до конца выдвинутые ящики комода балконами. Все вместе это одновременно напоминает глазированный пряник, воздушно-розовый приют земной мечты и чемпиона мира среди отелей в легком весе. Одно слово – особняк!
Кстати, возвращаясь на грешную российскую почву, порадуемся за неутомимых отечественных филологов, которым, как и всем советским людям со всей очевидностью открылось, наконец, что слова "особняк" "блудняк" и "ништяк" родом из одной баланды…
- Your wife is very beautiful, sir! – не удержался от непозволительной фамильярности водитель, пока муж копался в бумажнике.
- Yes she does, - сухо ответил тот, протягивая несколько купюр и поворачиваясь спиной к увесистой сдаче.
- Merci monsieur! – поблагодарил его в спину водитель.
- Посмотрим, появится ли завтра над входом русский флаг! – заметил господин, пропуская будущую госпожу вперед.
23
Через двадцать минут мистер Maksimoff и мисс Rostovtseva были препровождены в их номер Deluxe Sea View Room на третьем этаже. Мистер дал носильщику на чай, пересек комнату, распахнул балконную дверь и выпустил мисс на балкон. Она оглядела окрестности, зажмурилась и, слегка запрокинув голову, втянула носом воздух.
- М-м-м!.. – выдохнув и блаженно щурясь, пробормотала она. - Какой воздух! Как в детстве!
Затем повернулась к жениху и нежно его поцеловала:
- Чудная комната, чудный вид, спасибо тебе, Димочка! Наверное, опять потратил кучу денег? Мы же договорились – прежде, чем тратить, посоветуйся со мной! А я бы тебе сказала, что согласна на шалаш!
- Так я и купил шалаш! C видом на море. Только вот кровать без спинки...
В тот вечер она не захотела никуда выходить, а он, не поддаваясь на уговоры, отказался купаться без нее. Заказав ужин в номер, они по очереди приняли душ и, облачившись в одинаковые белые халаты, расположились у открытого балкона, подставив залетному ветерку босые ноги. Солнце, утонув в облаках, скрылось на английский манер без своей прощальной розовой улыбки. Оставшиеся без лучистого присмотра морские воды и земную твердь незаметно заволокла осязаемая плотная тьма, с которой пытались бороться неоновые ожерелья фонарей, разбросанные тут и там. Внизу разнообразили ужином свой ленивый досуг собравшиеся на террасе постояльцы.
Он разлил по бокалам остатки вина и многозначительно взглянул на нее:
- Хочу выпить за первое сентября!
Она приготовилась услышать очередной меморандум, какими он взял привычку отмечать всякое мало-мальски заметное событие их жизни, сопровождая его словами: "Всегда буду помнить этот день (час, минуту)…", но он отошел от правила и объявил с тем же таинственным значением:
- Хочу выпить за первое сентября… две тысячи шестнадцатого года!
- Интересно, почему это? – вскинулась она с удивлением.
Он сделал паузу и провозгласил:
- Потому что ровно через восемь лет в этот день мы поведем нашу дочь в школу!
- Вот это да! – изумилась она. - Откуда ты знаешь, что у нас будет дочь и с чего ты взял, что это будет через восемь лет?
- К твоему сведению у нас будет еще и сын, но первой будет девочка, потому что я хочу девочку, и как бы ты ни противилась, ты родишь ее через девять месяцев после нашей свадьбы, то есть, ровно через год!
- Вот как! Оказывается, за меня уже все решили! – ревниво воскликнула она.
- А что тут решать? Тебе уже по-любому пора рожать!
- А если я не тороплюсь?
- Что значит - не тороплюсь?
- А то, что я тогда минимум на два года выпадаю из профессии, а у меня сейчас самый пик!
- Ты серьезно? – недоверчиво спросил он. - Нет, ты это серьезно?
- Ну, хорошо, хорошо, посмотрим! До декабря еще далеко! – улыбнулась она, смиряя вредность, которая исправно поднимала голову всякий раз, когда ее хозяйке пытались навязать чужую волю.
Они все же выпили: он решительно и до дна, словно настаивая на своем перед кем-то невидимым, кто принимал ставки, она – медленно и до половины, сглаживая его горячность мелкими уклончивыми глотками: "Посмотрим, посмотрим, посмотрим…"
В десять вечера по местному времени она, сославшись на недомогание, залезла в кровать:
- Господи, как это у меня всегда трудно протекает… Дай-ка мне твою книжку, попробую почитать…
И она стала читать, то облокачиваясь на подушку, то откидываясь на спину. Он, лежа рядом с ней и приглушив звук, смотрел в это время телевизор, косясь в ее сторону и пытаясь уловить на ее лице следы книжного влияния. В половине одиннадцатого согнутые в локтях руки ее вдруг обмякли и вместе с книжкой скользнули на живот. Он посмотрел на нее и обнаружил, что голова ее склонилась набок и щекой коснулась рассыпанных по подушке волос, глаза закрылись, и напряжение покидает черты лица. С минуту он, затаив дыхание, с умилением наблюдал за превращением строгой, своенравной красавицы в усталую беззащитную девчонку с безвольно приоткрытым ртом. Выключив телевизор и убедившись, что она спит, он осторожно извлек из ее ослабевших пальцев книгу, обошел кровать и потушил ночник. Затем сел в кресло и, досадливо хмурясь при взрывах неукротимого веселья заморских забулдыг, стал смотреть на бухту, похожую на гигантское черное копыто, подкованное гирляндами неоновых самоцветов.
Он не заметил, как заснул там же, в кресле. Словно занавес опустился на впечатления первого дня, и невидимый дирижер, вздернув милосердные брови, провел рукой перед его лицом и собрал в горсть гаснущие звуки. Ему снилось что-то усталое и неподатливое, когда она разбудила его среди ночи.
- Ты почему спишь в кресле? – тревожно спрашивала она.
Он открыл глаза, пытаясь сообразить, где он и что с ним.
- С тобой все в порядке? – склонилась она над ним.
- Да, да! Сам не заметил, как заснул! – откликнулся он. - А ты почему не спишь?
Оказывается, она встала, чтобы идти в туалет и, не обнаружив его рядом, удивилась, а когда зажгла светильник и нашла его в кресле – грузно осевшего, с завалившейся головой и открытым ртом, то решила, что ему плохо.
- Господи, как я испугалась! – прикладывала она руку к груди, не собираясь признаваться, что поначалу даже боялась до него дотронуться, как будто его тело для нее вдруг стало чужим, и только когда приблизила к нему лицо и различила дыхание, затормошила за плечо.
- Ну, чего ты испугалась? Подумаешь, заснул в кресле! Не хотел тебя будить: ты так сладко спала! – утешал он, польщенный ее испугом.
Она сходила в ванную, вернулась, забралась в кровать и выключила свет.
- Как же ты будешь обходиться без спинки? – пробормотала она, подставляя ему себя, словно оборотную сторону золотой медали и разрешая к ней прижаться. Сама она пока не обнаруживала у себя даже слабых признаков желания и удивительно спокойно об этом думала. Сидеть и смотреть на море – вот как представлялся ей грядущий день.
Интересно, чего же она все-таки испугалась – обузы почудившегося ей приступа или самой возможности его потерять?