Ей исполнилось шестьдесят. Утром поздравила себе перед зеркалом. Затем вяло ходила по квартире. Было грустно и одиноко.
Прогнала печаль усилием воли. Пожарила пирожки с повидлом – одну сковородку. И чай попила. Днем забыла про день рождения. Потому что почему-то никто не поздравлял. Видимо, тоже забыли.
Отвечала на звонки и на СМС уже ближе к вечеру. Как сговорившись, желали хорошего здоровья. А это печально, когда тебе желают только здоровья. Будто уже нечего пожелать. Может, она сама себя накручивает? Привязывается к словам? Люди же искренно желают.
Забежала старинная подружка. Подарила розы. И убежала: ей некогда. А дочь позвонила около пяти. Тоже желала здоровья. И внучка тоже здоровья.
В 19 часов не выдержала. Отправилась в супермаркет. Решила тряхнуть кошельком и устроить себе праздничный ужин. Купила селедку под шубой. Большой кусок запеченной в чем-то рыбы. Небольшой островок печеночного торта. Не удержалась от упаковки малосольной семги.
Задержалась у винного отдела. Но большие дорогие бутылки ее не вдохновляли. Что-нибудь бы небольшое. На один глоток. Подошла к укладчице. Та сказала смешную фразу: «Вам нужен чекушонок». Она никогда раньше такое слово не слышала.
Все сложила в пакет и пошла домой. Дорога мимо небольшого сквера. Ряд скамеек. На одной заметила скрюченную фигуру. Когда проходила мимо, услышала слабое: «Наталья, ты что ли»?
Покачала головой. В фигуре, спросившей про какую-то Наталью, почувствовала тревогу. Подошла. На скамейке дед. Глубокие печальные глаза. На голове помятая кепка.
Сидит, смотрит на нее. Поинтересовалась, все ли у него хорошо? Он как будто ждал вопроса. Заговорил, что сегодня семь лет, как его старухи нет. И он никак не может привыкнуть. Она, старуха, оставила его одного.
Тяжело очень. На душе. Смерти ждет. А она не приходит, не понимает, что ему к старухе надо.
А Наталья – это соседка. Но он обознался. Ему показалось, что это Наталья, понимаешь?
Сын бывает. Но он старуху не заменит. Сын редко бывает. Семь лет назад он хотел убрать тапочки старухи, и ее вещи тоже. Он не дал. Сказал, вот меня закопаешь, тогда и тапочки выбрасывай. Наши. А пока пусть стоят.
Она присела. Спросила, как звали его жену? Он сказал. Тогда она, повинуясь какому-то странному чувству, поинтересовалась, а какое у нее отчество. И фамилия. Дедушка бесстрастно и бесцветно отвечал.
Она не унималась: а где его бабушка работала? Затем положила пакет. Начала нервно ходить рядом со скамейкой. И говорить. Да, она сейчас вспомнила, что когда-то была с ней знакома. Оказывается, в одном цехе работали. У нее очень мило лицо. Не правда ли? Только это было очень давно. Она даже год теперь не вспомнит.
Снова села. Взяла старичка за руку. Сказала, что его жена ее успокаивала, когда она разводилась. Очень плакала. А ваша жена успокаивала. И что-то такое мудрое говорила. Она сейчас и не вспомнит, что именно. Но очень мудрое.
Дед слушал. На его лице появилось что-то теплое. А она все говорила и говорила. У нее было вдохновение. О том, что это была замечательная женщина. И труженица необыкновенная. И дедушке повезло жить рядом с таким человеком.
А грустить не надо. И смерть не нужно звать. Потому что она сама по себе все знает: когда к кому приходить. Значит, так надо. А бабушка там его подождет. А он пусть не спешит – туда. Бабушку свою не тревожит.
А бабушку сегодня непременно помянуть надо. Непременно. Вот тут, в пакете, еда. И чекушонок есть. Это один глоточек коньячка. Когда дедушка поест, то пусть выпьет. Он сразу хорошо заснет.
А она, когда домой вернется, помолится за его жену.
Надо же! Вместе работали! Надо же!
И спросила, где он живет. Сказала, что навестит.
А в пакете – еда. Это она от дочки своей домой несла. Но у нее еще дома есть. Пусть дед не беспокоится. И помянет свою бабушку.
У него тепла на лице еще больше стало. И даже плечи как будто потеряли унылость. Он взял пакет. И пошел домой, где в углу стоят тапочки.