Это у Ани с детства: стоит ей прикрыть глаза, как сразу видит пучки зверобоя и мяты, они висят над окошком, рядком, а под ними бусы из грибов. Анечка, в легком халатике, встанет, шторки на веревочке раздвинет, снимет нитку, разложит на груди, и к зеркалу. Красиво!
А зимой мать грибы распарит, и в картошку, или в суп, и пахнет летом.
Аня открывала глаза, ворочалась в кровати, распахивая казенное, в клеточку, одеяло.
Завтра зачет. "Психология шестилеток". И Лешке исполняется шесть, прямо в этот день! Аня к экзамену подготовилась, и подарок купила. Вот сдаст и выберется на пару дней.
********
Анечка Симагина была девчонка деревенская, ехала в город учиться.
Куда - вопрос не стоял. Конечно, на воспитателя, или учительницу начальных классов.
На кого ж еще? Детей Аня любила, Лешика вынянчила, племяша, на груди ее, считай, вырос, и дети любили Аню, висли на ней.
Мать продала свинью, кое-что из одежды в "проммаге" подкупили, вложили в ладошку подержаную Нокию, и вперед, в новую жизнь, Анюта!
Городок Р. небольшой, но педагогическое училище есть. "Педколледж", по-новому.
А там и областной центр рядом, институт.
- К о л л е д ж, - говорила Аня вслух, выпрямлялась, поправляла челку, какая-то уже другая, почти городская.
********
Поселилась Аня в общежитии, и первое время оглядывалась, присматривалась, ни с кем особо не дружила, училась.
А к лету первого года познакомилась на танцах в ДК с Ильей, и тот ее, НЮРУ, (как он сразу ее назвал), познакомил с Сонькой и Лерой. (Лерка раньше была Галей, но имя себе сменила, и всем было наказано звать Лерой, - подслушала случайно Аня).
Они были особенные, эти новые друзья, такие модники, с плеерами в ушах, и зачем только им была нужна Аня, непонятно, но взяли ее в" оборот", как Маринка-однокурсница говорила, и Сонька в чулках на резинке, показывает уже Ане - "Смотри, это тебе не колготки. Колготки для лохушек, чулки - для настоящей женщины! "
........ Аня вспоминала бабушку, у той были только чулки, но к ним прилагались еще и пажи, такие резинки с железками, и если терялась одна деталька, бабушка брала пуговицу, и чулок держался на пуговице. А когда отрывалась пуговица от юбки или халата, брали с бабушкиных пажей, тогда бабушка ругалась и вставляла копейку.........
Но самое главное, Илья и девчонки, состояли в организации "Беби.Нет". Где была эта организация, Аня не знала, но собирались в баре, брали "по пивку", и сидели там, обменивались мненими.
Аня прислушивалась, поеживалась, но восхищалась новыми друзьями, их начитанностью, необычностью. Она представляла их в своей деревне, в своем доме, и не могла представить.
- Нюра, дети - это обуза. Это для лохов. На Западе, смотри, по одному уже рожают, или вообще..
Илья был худ, с тонкими ногами, и весь в черном, а когда говорил весь как-будто извивался.
- Это только в деревнях рожают, по старинке.. А ты, Нюрка, уже городская, - говорил Илья, и подмигивал девчонкам.
Сонька и Лера курили, улыбались.
- Нютка умная, не видишь, что ли, - выпускала колечко Сонька. - Она первая деревенская в нашем движении. - "Тряханем деревню"! - странно говорила она.
Когда Соня говорила "Тряханем деревню", Аня представляла свой дом, бревенчатый, с большим крепким крыльцом, и тонкий Илья на крыльце стоит, а на веревке пеленки, тряпки всякие сохнут, по лицу Илью бьют, а Илья морщится, убирает их длинными своими пальцами, и пытается тряхануть, но не получается.
Лерка щурилась, поправляла розовую прядью в волосах.
********
Ане все нравилось, днем - колледж, изучать детскую психологию, вечерами - бар, или у Лерки "на хате", если уезжали родители..
- У Чайковского не было детей, у Оскара Уайльда, - а если б были, не было бы "Дориана Грея", и "Лебединого озера". - А ты боишься Вирджинии Вульф ? - нависал над Нютой Илья, делая страшные глаза.
Анюте казалось, что боится. Загадочная Вирджиния, в хламидах болотного цвета, спускалась с неба, как Мэри Поппинс. Только без зонтика.
Все хихикали, и заводили разговоры, которых Анюта понять не могла.
Она сидела, и пила маленькими глоточками воду.
Как-то к Лерке домой зашел новый парень, Олег. Голубоглазый, с русыми волосами, в кожаной куртке, и похожий на Бреда Пита.
- Это Нюта, - сказала Лера, - она из деревни. - Но с нами, - многозначительно добавила.
- Здравствуйте, Нюта, - Олег нагнулся, и поцеловал у Ани руку.
- А как же маленькие тепленькие клубочки, пахнущие молочком? - внимательно, долго посмотрел на нее..
Аня растерялась, не ответила.
- У Нютки уже чулки, - хихикнула Сонька. - Покажи!
Аня сидела в обычных, дешевеньких, даже чуть подштопанных, по старинке, колготках.
- У меня дома, - сказала она, покраснев.
Вечером Анюта истратила мамину "заначку" на "черный день", и купила чулки, бежевые с "блеском", заканчивающиеся широкой резинкой с маленькими рюшами-оборками. Когда покупала - покраснела, еще и продавщица пожилая на нее зыркнула.Ну, так показалось... И девчонкам по комнате не показала, особенно Маринке, засунула подальше, под матрас, лежала, думала - зачем они ей? Все равно ж не видно!
Вздыхала еще, потом засыпала.
*********
Олег заходил все чаще. Кажется, Аня влюбилась. Олег ее волновал, в груди становилось тепло, в животе тоже.
Как-то вечером, после сдачи "Психологии шестилеток", (которую она сдала на "отлично"), Аня сидела в кафе, где, сдвинув два стола, как обычно сидели "бэбинетовцы". В этот раз "открывали собрание".
- Гони, Лерка! - начинал тонконогий Игорь.
- Внимание! - стучала карандашиком по столу Лера, - посмотрите на эти складки в области подбородка этого трехлетнего чудовища, и Лера тыкала на новом сонькином ноутбуке картинки с краснощекими, пухлыми малышами.
- А это называется у них диатез, это от обжорства конфетами, ууу, жрут, слюни коричневые, - морщилась, дурачилась Лера.
Аня вдруг занервничала, вспомнила, как сидел у нее на коленках пузырь-Лешка, хотела встать, но застеснялась, вспомнила про чулки, сегодня она, наконец, их надела, резинки жали, давили, и, вообще, чесалось...
- Сегодня обряд! Хороним пузана! - обьявила Сонька, и вытащила из-под стола голого пупса, (девочку, судя по длинным ресницам), и коробку из-под обуви.
- Упокой душу рабы божьей, - лениво загнусавил Илья, уложив куклу в коробку.
Все захихикали.
- Нюрка, дай платок, - Илья сорвал с Ани легкую косынку, накрыл куклу. - Не понял, а где вытье? Надо проводить! По обряду! Закрываем глазоньки, тю-тююю, - Илья нажал, вдавил кукле глаза, двумя пальцами, что Аня услышала этот звук провалившихся бусин.
- Оркестр! - крикнула Сонька, и врубила на всю катушку Кобейна.
..... Аня помнит, на бабушкиных похоронах не было оркестра, только одна женщина то ли пела, то ли плакала. С соседней деревни ее позвали. Потом, помнит Аня, села за стол, сняла платок, и много, деловито ела....
А Курт ей нравился, правда не понимала о чем поет, только Baby, baby...
Ане вдруг стало плохо, душно, она задвигалась. Уронила стул.
- Перебор, - сказал Олег, и подошел к Ане , взял за руку, повел к выходу, кивнув остальным.
- Олежа! - метнулась Лерка.
- Не вернемся, - Олег уже пропускал Аню вперед.
Свежий ветер приятно холодил лицо, проник под одежду. Было темно, фонари чуть горели, или не горели вообще, побитые неблагодарными жителями провинциального городка.
- Не бери в голову, - сказал Олег, - Это у них пройдет.
Голос Олега, такой спокойный, взрослый.
Ей казалось, Олег не разделяет мнения " бэбинетовцев". Он другой.
- А кто такая Вирджиния Вульф ? - спросила Аня.
- Это писательница.. Очень смелых взглядов для своего времени, - кажется, Олег удивился аниному вопросу.
- А что?
- Просто, - ответила Аня - Слышала.
- А ты смелая? - споосил Олег.
- Я не знаю, - ответила Аня искренне.
Олег курил, молчал, Аня тоже молчала, ей нравилась эта тишина, потом взял руку, потянул, пододвинул Аню к стене старой двухэтажки.
- У тебя чулки? - спросил неожиданно.
Потрогал колени, пошел выше, рука остановилась, коснувшись конца чулок, резинки, как-будто раздумывая, потом пошла грубо, рывками, голова у Ани закружилась, ударилась о грубый кирпич, она закричала, но звука не было.
Олег уже обмяк, завозился тяжело.
- Кровь, сука.. Измажусь, - вытаскивал большой носовой платок.
Остановилась Аня за углом, залезла пальцами в рот, как-будто чистила его, плевалась.
Потом сняла чулки, выбросила в урну. Луна высвечивала лавку,
Аня села, почувствовала голыми ногами дерево, прохладное, ободранное, как бревна, какие лежали дома, во дворе.
Они с Лешиком на таких сидели, жмурились на солнышке.
- М И Х Е Е В А С У К А - было нацарапано на лавке.
***********
- Анька, ты че так поздно?? Суп будешь? - мелькнула халатиком одногруппница Маринка.
- Чо молчишь, опять со своими извращенцами сидела?
В дУше не было горячей воды. Аня стояла под холодным, и равнодушно гоняла по телу кусок мыла.
Она - пупс из коробки, ей выдавили глаза.
Курт Кобейн и Бред Пит брезгливо отворачиваются.
- Нюрка, - зовет бабушка. - Сыми бусы...
Аня трет грудь, срывает, рвет нитки.
- Кто такая Михеева, может, она тоже сидела ночью на этой лавке?
- "В возрасте шести лет, дети впервые начинают задумываться о смерти". - "Молодец, Симагина, когда-нибудь мы все начинаем о ней задумываться, садись, "отлично".
- Лешик, - Аня сжимает мочалку, пена розовая, грязная.
Аня взяла с полки Маринкину бритву, с забившимися, налипшими волосами, убрала, вычистила.
"Вот неряха", - подумала.
Стало жарко, как-будто из душа пошел кипяток.
Аккуратно, двумя пальчиками вытащила лезвие.
*****
Ноги у Нюты крупные, как тумбы, и бедра - мечта гинеколога.
- А то сейчас девки-то, господи, - сокрушалась Ирина Тимофеевна, фельдшерица, - негде ручкам-ножкам расположиться. А у тебя просторно, родишь - не заметишь.
Нюта раздалась, ходила , покачиваясь, трогала грудь, горячую, готовую к материнству.
К концу срока стало тяжеловато, тогда сидела, смотрела в окно, трогала теплые, от солнца, занавески, и слушала живот, который уже ходил ходуном.
К лету родила Тимофея, крепыша и богатыря. А там понеслось - бутылочки, пеленки...
Об училище и не вспоминала, об отце Тимофея, тем более - приказала себе.
А в сентябре к директору сьездила мама, увезла мяса и грибов, и сделали Анечке "Академ". По семейным обстоятельствам.
Вечерами, когда Тимка уже посапывал, Аня нанизывала грибы на иголку, протягивала ровно по ниточке, улыбалась, раскладывала на груди, как в детстве.
***********
В два с небольшим фельдшерица сказала Ане ехать в город, на прививку, в селе нету вакцины. Тимофей уже на ножках, любопытный, "шило в попе", можно и в город, решили.
- Комарик укусит, - Аня улыбнулась, и поцеловала малыша.
Поехали в пятницу, чтоб еще на рынок попасть, цены на мясо узнать.
- Иди.. Деревенские, - сказала докторша медсестре, отправляя за щеку большую шоколадную конфету.
- В процедууурную, - протянула медсестра сиреневым ртом, и прошелестела вперед.
До автобуса было много времени, Аня гуляла по рынку, Тимке купила конфету на палочке, и надувную лошадку. Было тепло, играла музыка.
Сначала Аня их не узнала. Женщина, с девочкой на руках, стояла спиной. А когда голову повернула, узнала. - "Она, Лерка!". Знакомая кожаная куртка мелькнула чуть поодаль. Она тоже не сразу узнала, скорей, почувствовала.
- "Пятьсот", - слышала Аня.
Лера поставила девочку на землю, полезла в карман, зажав большую сумку между ног, отсчитала деньги.
Она поправилась, наверное, после родов, на голове пучок, нет розовой пряди.
- Стой здесь, - Олег взял деньги, длинные пальцы пересчитали купюры.
Аня была совсем рядом, девочка с длинным черными ресницами, тянулась рукой за тимкиной конфетой. Если бы Лера обернулась! Но она стояла и смотрела, как удаляется Олег, машинально подергивая дочку за руку, будто проверяя - здесь ли?
Сердце стучало. Аня сжала тонкие тимкины мальчики.
- Мама, - сказал Тимка. - Мне больно.
Под ногами Нюты пристроилась трехцветная кошка, зажмурившись, она урчала и жевала брошенную кем-то рыбешку.
- Кыш, - сказала Аня тихо.
Олег вернулся, равнодушно кивнул куда-то в сторону, и они двинулись вперед, Лера, с дочкой на руках, и тяжелой сумкой, и он, что-то рассматривающий в ладонях, наверное, покупку.
"Чулки", - почему-то вспомнила Аня. Но чулок на Лере не было - обычные колготки, дешевые, вся деревня такие покупала.
Аня стояла у студии звукозаписи. Блестящие диски, подвешенные на нитках, красиво поворачивались, молодой парень ловко управлялся с немудреной техникой.
Люди гуляли. Обдуваемые легким майским ветерком, останавливались, и с удовольствием торговались. Мясо показывало свои бока, ярко-розовые, с перламутровыми прожилками, рыбы били серебряными хвостами по деревянным настилам, рынок гудел и жил своей обычной рыночной жизнью - как вдруг все это рыночное благополучие накрыл голос Кобейна, тревожный и чистый.
Парень в киоске подпевал и смотрел на Аню, словно подмигивая, словно говорил - "Для тебя, для тебя!"
Аня посмотрела на Тимку: тот отпустил нитку, и лошадка медленно уплывала в небо, грациозная, словно Вирджиния Вульф.
- "My baby... My baby", - пел русоволосый Курт.
Во рту стало как-будто сладко, и жарко стало, как тогда, в душе. Нитки грибов задвигались, спутались, Почему-то вспомнила медсестру, ее сиреневые, равнодушно изогнутые губы, и Тимку, его губешки, чуть тронувшиеся от надвигающегося плача.
- Май бэби, - сказала Аня вслух, взьерошила, запустила ладонь в русую тимкину шевелюру.
Аня обняла сына, прижала до хруста, поцеловала маленькую дырочку от укола, почему-то вдруг абсолютно счастливая, то ли от того, что Курт Кобейн, то ли от того, что цены на мясо хорошие, и потом еще целовала, целовала увертывающегося, испачковавшегося конфетой Тимку, а он крутился и вырывался из мамкиных обьятий, голубоглазый, и тоже счастливый.