— Где ты гостила, Пусси-киска?
— У королевы у английской.
— Что ты видала при дворе?!
— Видала мышку на ковре!*
______
* перевод Самуила Маршака, первая строка изменена Левиной-2
______
Ее мать повторила это три раза. И каждый раз Малышка Хэрриет смеялась. Звук собственного смеха так забавлял ее, что она начинала смеяться снова; она не могла остановиться, все пронзительнее и пронзительнее повизгивая.
– Интересно, почему она думает, что это смешно, – сказала мать.
Отец задумался. «Не знаю. Может быть, кошка. Кошка и королева. Да нет, ничего смешного».
– Она видит в этом что-то такое, чего мы не видим, благослови ее Господь, – сказала мать.
Оба по очереди поцеловали ее, и вдруг малышка Хэрриет перестала смеяться.
– Мама, а киска видела королеву?
– Нет, – сказала мама, – как раз когда королева проходила мимо, из норки выскочил мышонок и побежал под стул. Вот кого видела киска.
Каждый вечер перед сном она рассказывала все тот же стишок, а Хэрриет задавала все тот же вопрос.
После ухода Няни она обычно тихо лежала в кроватке и ждала. Дверь открывалась, большая заостренная тень скользила по потолку, сетчатая тень от каминной решетки блекла и исчезала, и входила мама, неся зажженную свечу. Ее лицо, обрамленное длинными ниспадающими локонами, сияло белизной. Она склонялась над кроваткой, брала Хэрриет на руки, и ее личико утопало в локонах. Это был поцелуй-засыпальник. А когда она уходила, Хэрриет снова лежала не шевелясь и ждала. Вскоре входил папа, большой и темный в свете камина. Он наклонялся, и она прыгала к нему на руки. Это был поцелуй-будильник – их секрет.
Потом они играли. Папа был киской, а она – мышонком в норке под одеялом. Они играли до тех пор, пока папа не говорил: «Хватит!» – и не подтыкал одеяло поплотнее.
– А теперь поцелуй, как мама…
Несколько часов спустя они снова приходили вместе и склонялись над кроваткой, а она их не видела; они целовали ее легко и нежно, а она об этом не знала.
Она думала: сегодня ночью я не буду спать и увижу их. Но это никогда не получалось. Только однажды ей приснилось, что она слышит шаги и видит горящую свечу, которая уплывает из комнаты; удаляется, меркнет.
На мраморной крышке столика, на самом видном месте, стояло голубое яйцо; оно опиралось на подставку с золотым ободком, золотыми поясками и золотыми ножками, а на яйце был золотой шарик, украшенный оборками в виде короны. Вы никогда не догадались бы, что там внутри. Дотрагиваетесь до пружины на ободке – и оно распахивается и превращается в рабочую шкатулку. В углубления подкладки из белого бархата вставлены золотые ножницы, наперсток и шило.
Голубое яйцо было первым, о чем она думала, входя в комнату. В доме у папы Конни Хенкок ничего похожего не было. Яйцо было маминым.
Хэрриет думала: вот если бы в день рождения она проснулась и узнала, что голубое яйцо теперь ЕЁ…
На диване в гостиной сидела Ида, восковая кукла, приодетая по случаю дня рождения. Стеклянные глаза у любимицы Хэрриет были совсем как человеческие, и у нее были настоящие ресницы и волосы. На воске были обозначены маленькие пальчики рук и ноготки ножек, и пахло от нее лавандой, в которой хранилась ее одежда.
А новая кукла Эмили, подаренная ко дню рождения, пахла чем-то искусственным, резиной и сеном; у нее были плоские, нарисованные, волосы и глаза, а на лице – такое же глупое выражение, как у няниной тетушки, миссис Спинкер, когда она говорит «оп-ля!». Хотя Эмили была папиным подарком, она никогда не сможет любить ее по-настоящему, так крепко-крепко, как Иду.
А мама сказала, что, если Конни Хенкок захочет, она должна дать ей Иду поиграть.
Мама не понимала, что это невозможно.
– Милая, нельзя быть эгоисткой. Ты должна делать то, что захочет твоя маленькая гостья.
– Я не могу.
Но пришлось; и ее выставили из комнаты, потому что она плакала. Наверху, в детской, с ангорским котом Мими, было гораздо приятнее. Мими понимал, что случилось что-то печальное. Он сидел спокойно, только слегка приподнимал основание хвоста, когда она его гладила. Как было бы хорошо остаться там, с Мими; но, в конце концов, нужно было возвращаться в гостиную.
Если бы только можно было объяснить маме, каково это – видеть, как Конни держит Иду на руках, крепко прижимает к груди и нянчит, как будто Ида – ЕЁ ребенок. Она все твердила себе, что мама не знает; не знает, что сделала. И когда все закончилось, она взяла восковую куклу, положила ее в длинную узкую коробку, в которой ее когда-то принесли, и «похоронила» в нижнем ящике платяного шкафа в комнате для гостей. Она думала: если Ида не может быть только моей, пусть ее вообще не будет. У меня есть Эмили. Просто я должна себе представить, что она не дура.
Она вообразила, что Ида умерла; лежит в картонном гробу и похоронена в шкафу-склепе.
Притворяться, что Эмили не похожа на миссис Спинкер, было нелегко.
Глава II
Она была уверена, что дом ее отца лучше, чем дома других людей. Он стоял в стороне от большой дороги, в переулке Блэкс Лэйн, сразу за поворотом.