Речка – не море. Чайки на Бии скопом не собираются, летают поодиночке, одна на миллион. Как только я сюда приехал, встречал на реке всего одну чайку. Может, и ошибался я тогда. Людям трудно распознавать птиц по индивидуальным отличиям. Спрашивал у всех – почему одна? Люди только плечами пожимали. Чайки эти не нужны никому. Коршунов, и тех не знают как называть, хотя эта птица расплодилась в городе численностью до воробья. Местным не до птиц, людей интересует рыба, и всяк уважающий себя мужчина легко назовёт по имени высунувшегося с реки, любопытного малька. Все поголовно рыбаки, в небо редко кто смотрит.
С годами чаек на реке прибавилось, но увидеть их в паре никогда не удавалось. Это на городской свалке они кучкуются – жирные и ленивые. Там пищи на всех хватает, и дерутся за смрадную падаль только вороны с коршунами по своей врождённой, взаимной неприязни.
Сейгод увидел я сборище чаек на речке впервые, а знающие люди подсказали, что птицы на том острове уж который год собираются. Слетаются чайки на песчаную косу, как только она открывается после паводка. А я не знал. За всем в жизни уследить невозможно.
Расхохотались чайки заразно, загалдели. Люди улыбаются, на птичий галдёж глядючи. Смех передаётся пуще всяких других эмоций, сильнее самой вредоносной болезни.
Всякую беседу лучше всего начинать с шутки. Юмор ярче всего раскрывает собеседника, порождает интерес к нему, влечение. Чайки знают о том, смеются, приглядываются. Времени до серьёзных разговоров у них предостаточно, солнце только начало свой ежедневный осмотр земной жизни. Можно похохотать пока радость со всех перьев плещет.
Я плохо понимаю чайкин язык, словарей к нему ещё не прописано. Что понял, подслушал, о том и расскажу.
- Я с Оби прилетела, - похвастала чайка что с краю. – Там рыбы выше клюва расплодилось. Обь большая, широкая. Пока от берега до берега пролетишь, крылья скрипеть начинают. И рыбаки там не мешают в волну залетать. На Бии люди всю рыбу у берегов прикормили. В пике за добычей рискуешь на крючок залететь. Обь широка. На Оби всем места хватает, и рыбакам, и птицам. Все сыты.
- А что ты сюда прилетела? – загалдели местные на обскую чайку. - Нравится тебе вода большая, вот и лети туда, откуда тебя к нам занесло.
Загалдели чайки, крыльями замахали на пришлую. Обская встрепенулась испугано, полетела вниз по течению, к слиянию рек, началу Оби родной.
- Улетел, и правильно сделал. Туда ему и дорога, - кричали чайки вслед удаляющемуся чужаку. – Гнать их всех надо! Всю нашу рыбу переловят, нас голодными оставят.
- Всякой птице своё место, - заключил мудрый Чайк. – Где родился, там и пригодился. Нам чужой воды не надо, и к своей реке мы чужаков не допустим. Родина, она к уроженцам добра. Знакомо здесь всё с возраста птенячьего и сытно. Чуждая сторонка не накормит.
Чайки закурлыкали одобрительно, и река разгладилась с того согласия, притихла, расправила волны в свободном течении.
А чайкин базар тем временем расширялся, к задушевной беседе подтягивались всё новые птицы. Подлетали обские тайком, поддёрнутые обиженной чайкой. А кто их разберёт – обских и бийских? Речные чайки все одинаковы. Чайкин спор вспыхнул с новой силой.
- Чайка должна быть свободной в полёте, - кричали обские. – Река большая, конца и краю ей нет. И полёт наш должен быть безграничен. Летим куда хотим, куда крыло поманит. Этим и живём – поиском мест новых, неизведанных.
- Ты родину свою вначале научись любить, - наставляли пришельцев бийские. – Суровы дальние края, и этим всё сказано. Не ждут нас там, и не для нас чужие реки текут.
- Закрылись вы в скорлупке своей и знать ничего не знаете, - попрекали обские бийских. – С такими мелкими запросами к жизни вы из гнезда не вылетите. А там, далеко, есть моря бескрайние. И чайки морские – не нам чета. Просторы там у них.
- Морские чайки! - смеялись бийские. – Вы ещё нас заставьте в солёной воде мочиться! Срам один – чайка с солёными перьями.
- А мне рассказывали, альбатросы такие бывают. На нас похожи. Такие же, как и мы, только больше гораздо. Вот с таким размахом крыла! Так вот, эта птица денно и нощно может парить над волнами. Всё видел альбатрос, всё знает. И никакой зов гнезда родного не может сбить с пути эту гордую птицу.
- Что хорошего вы нашли в море? – не соглашались бийские. – Посмотрите вокруг – леса, поля кругом. Горы. Озёр несчётно, и во всех есть рыба. Море… Волны одни. Скукотища!
- С такими мыслями вы на ветках сидеть научитесь, - принижали бийских обские. – Скворцам уподобитесь, воронам. Воробьи вы позорные, а никакие не чайки!
Птичий гвалт усиливался, давил на уши. Ничего хорошего в склоках не услышать, и наблюдать за бесполезными спорами не хочется, противны они. А чайки всё чаще вступали в драки промеж собой, били чужаков крылом и клювом.
Побеждали крупные, молчаливые. Этим подчинялись все, внимали глухому напору. Крупная чайка подтянулась со свалки. Чайкин базар был слышан за многие километры и заинтересовал помойную птицу. Примолкли чайки и вняли голосу одного, самого сильного:
- Не будет жизни в вечном полёте, - заверил хозяин помойки. – Самая надёжная жизнь там, где пищи много. Ешь и спи. Станешь здоровым и крепким. Правда – в еде. Будет пища в достатке, не надо будет тратиться на бессмысленные поиски пропитания, не надо будет голодом мориться, лететь куда ни попадя. Сиди себе на кучке, поклёвывай. В сытости появится время за другими птицами понаблюдать, вороний язык выучить. Только не хочется.
- А почему ты говоришь так много? – выделился из толпы самый смелый «речник». – Вы же «гагакать» не любите.
- А где ты слышал наш гогот кроме как от меня? – ответил хозяин выскочке. – Наши молчат все. Не повадно им клювы раскрывать впустую. Один я говорю. Кто-то должен о нас рассказать. Кому как ни мне открывать правду жизни вам, бестолковым?
Чайки примолкли пред помойной мудростью, склонили клювы на песок пред силой правды. А хозяин всё продолжал доказывать своё слово мудрым клёкотом:
- За свалками будущее. Не будет жизни на воде. Иссохнут реки, моря застынут. Не поместиться всем на свалке. Выживут только самые достойные, избранные.
Грустью потянуло с песчаного острова. Разлетаться начали чайки потихонечку. Незаметно взлетали, чтоб помойные предателей не пометили. На острове остались самые приниженные, пристыженные. Не поднимали клювы из песка, молчали, слушали. Помойные расхаживали гордо, себя показывали. Да и те по одному на крыло становились. Этим без пищи не выдержать долго, изголодались они. Охотиться разучились чайки со свалки, поспешили к себе, на хлеба несметные, чёрствые. Далеко им лететь, через город. Трудный путь разнеженной чайке даётся с неохотой. Не хочется, а лететь надо. Там пища.
Опустел остров, и всё встало на свои места. Чайка завораживает полётом, за что мы её и любим. На берегу чайка словно гусь лапчатый. А коли блажить ещё начнёт не к месту…! Чайка – не соловей на ветке, ей летать положено, на волне качаться. Каждому – своё.
Далеко ещё чайке до совершенства. Не могут птицы выстроить свой мир так, чтоб жилось им привольно всем разом. Хоть и доступна им чарующая высота, у всякой летуньи свои приятности для клюва, свои радости.
Чайки не могут, а как же люди? Для гения красота заключена в заоблачных высях. Там, в недоступности, кроются для них все идеалы. Там высота мысли, красота слова, светятся во всех своих божественных проявлениях. Человеку простому не понять той красоты возвышенной. Для нас удовольствие в законченных делах строится, красота в умении и ловкости усматривается. Приземлённые мы, и зелень лесов для нас дороже неба высокого. О чём тут говорить, рассказывать? Надо смотреть всё это, вдыхать.
А небо одно. Одно для всех. Объединит ли оно нас? Поймём ли когда мы друг друга? Найдём красоту, для всех приемлемую?