Глава ХI
С учётом изменившихся событий в жизни каждого человека наступают такие моменты, когда для сохранения или приобретения чего-то важного для себя или для другого близкого тебе человека необходимо что-то поменять из привычной жизни. В первую очередь это делается для того, чтобы быть ближе к тем обстоятельствам, что тебя ожидают, отлично осознавая, что мир - это постоянное изменение, а жизнь - вос- приятие. Благодаря такому пониманию, человек не только более глубоко чувствует
связь всех вещей, находящихся в мире, но и ощущает их взаимоотношения. Ибо все они переплетены между собой непрерывностью движения, общей согласованностью и единством существования.
Несмотря на то, что Сомов поздно лёг спать, проснулся он в половине восьмого. Солнечные лучи, пробившись сквозь прозрачный, узорчатый тюль, разливались по комнате и нежно ласкали своими струящимися потоками всё, что было им доступно,
всё, до чего они могли дотянуться, словно хотели сказать: утро наступило, пора вставать, наступило время ясного над туманным, очевидного над предчувствием.
Прикрыв глаза рукой от яркого света, он понежился в кровати ещё несколько минут, испытывая какую-то невероятную радость, но, понимая, что надо вставать,он откинул одеяло и резко сел на край кровати. Посидев так несколько секунд, медленно встал и подошёл к окну. Не раздумывая долго, он открыл форточку и начал глубоко вдыхать
душистый таёжный воздух, наполненный ароматами весеннего пробуждения. «Как всё же хорошо, а! - подумал он, закрыв глаза. - Столько безмятежного покоя».
С улицы в это время через открытую форточку донеслось неугомонное чириканье воробьёв и пение синиц, возвещая о наступлении нового дня. Сладко потянувшись, он вновь о чём-то задумался, но это продолжалось недолго. Думал ли он о семье или о
работе - сказать трудно, но в какой-то момент он, будто ужаленный, подскочил к телефону и стал быстро набирать номер роддома, однако трубку никто не брал, и от этого он дёргался, злился и даже начал нервничать, думая про всякие неудобные мысли. В какой-то момент он сумел всё же взять себя в руки. Сохраняя спокойствие, он хотел было положить трубку, но на другом конце провода, к великой его радости, раздался женский голос… Егор стоял и слушал, будто заворожённый, что говорят ему на другом конце провода, испытывая нескрываемое чувство умиления и радости. Но настоящее счастье он испытал тогда, когда узнал от дежурной медсестры, что у него родился сын… Не веря своим ушам, он попросил медсестру повторить эту новость ещё раз (на всякий случай!), чтобы не усомниться в том, что услышал.Зная эмоциональ- ность мужчин по этому поводу, медсестра повторила то, что сказала прежде.
В первые секунды ему захотелось не то что кричать, а прыгать, настолько чувства переполняли его изнутри, но он всячески сдерживал себя, чтобы не напугать Лизу, и этот «дискомфорт» возбуждал его ещё сильнее. Других ощущений в эту минуту он не
знал и не хотел знать.
Положив трубку, радостный и весёлый, он был объят каким-то невероятным счастьем, словно узнал про какое-то чудо. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что это не взрослый мужчина, а ребёнок, увлёкшийся любимой игрой, в которой присутствовали не только беспредельная надежда и энтузиазм, но и свежесть благородных чувств, которые в нём просто светились.
Чтобы не радоваться в одиночку, он тут же разбудил Лизу и радостно сказал ей, что у неё появился братик. С первых слов, что сказал отец, Лиза ничего не поняла, лишь смотрела на него своими большими голубыми глазами. Но это спокойствие продолжалось недолго: в какой-то момент, откинув одеяло, она соскочила с кровати и громко крикнула: «Ура! У меня родился братик!» - после чего начала прыгать
и скакать по квартире, что так хотелось делать ему несколько минут назад.
- Тише, доча, тише, - пытался успокоить её отец.
Но Лиза была настолько активна, что останавливать её было бесполезно. Глядя на дочку, Егор только улыбался, видя над ней ореол радости и счастья.
В какой-то момент он сказал:
- Всё: пора умываться, кушать, заплетаться - и на выход…
- Куда - на выход? - не понимая слов отца, спросила Лиза.
- Мы поедем в роддом к маме.
- Ура! К маме! К братику! Сказала она и тут же скрылась в ванной, но её хватило лишь на пару минут. Выходя с полотенцем, она спросила:
- Папа, а мы сегодня заберём их домой?
- Нет, солнышко. Ещё рано…
- А когда?
- Не знаю. Сейчас поедем и всё узнаем. Вытирайся и садись кушать.
Усевшись за стол, Лиза не унималась и продолжала задавать отцу вопрос за вопросом.
- Всё, всё, милая: все вопросы на потом, - говорил он, пытаясь остановить её. - Кушай… нам скоро выходить.
Через два часа они стояли в приёмном покое роддома. Не прошло и десяти минут, как к ним вышла медсестра. Егор тут же поинтересовался всеми обстоятельствами свершившегося события, которого они так долго все ждали. Общаясь с ними, мед -
сестра то отвлекалась, то вновь оказывалась рядом, продолжая разговор.
-Извините, - говорила она, - вновь подходя быстрым шагом, - у нас с утра вечно так. Так что я говорила?
- Вы говорили…
- Ах, да… у вас всё хорошо, - сказала она, - родился мальчик, вес три шестьсот - богатырь! Глаза голубые, ну прямо как у вашей дочки. - Сказав эти слова, она посмотрела на Лизу и мило улыбнулась.
- А поговорить с женой можно?
- Переговорить можно, но только по телефону…
- А когда выпишут?
- Этот вопрос можно узнать только у лечащего врача.
- Зоя! - послышался издалека чей-то женский голос. - Зайди в ординаторскую.
- Иду, иду… - ответила медсестра миловидной женщине в белом халате. - Извините… у нас с утра такая неразбериха.
Сказав эти слова, медсестра тут же быстро ушла. Егору ничего не оставалось делать, кроме как молча проводить её взглядом. «Врачи нам нужны как утешение для души», - подумал он, глядя ей вслед.
От радости и нахлынувших эмоций, вызванных событием, что произошло в семье, в сознании Егора происходило нечто такое, что он и сам не понимал. Мысли то и дело одна за другой удивляли его свои ми странностями, приводя в невероятное движение
состояние его души. В какой-то момент (возможно, от этого) у него появились даже слёзы, но он сразу постарался взять себя в руки, сделав серьёзный вид,
однако Лиза это заметила.
- Папа, а почему у тебя слёзы? - трогательно спросила она, вглядываясь в его влажные глаза.
- Слёзы… - невозмутимо сказал он. - А… это так… видимо, что-то попало в глаз… сейчас пройдёт. - Достав носовой платочек, он тут же вытер глаза, делая вид человека, с которым ничего не случилось. После этого он нежно обнял Лизу и поцеловал в волосы.
- А мы сегодня заберём маму с братиком домой? - повторила она уже знакомый Егору вопрос.
- Ты же слышала, что нам сказала медсестра. Сейчас всё узнаем, не спеши.
- Папа, а я увижу братика?
- Доча, спроси, что полегче.
- А что спросить полегче?
Егор посмотрел на Лизу и улыбнулся. При этом он подумал: «Что-что, а потребность в вопросах у детей, не исчезнет никогда… Нет, как всё же интересно получается: когда я узнал, что у меня родилась дочка, то я ощутил себя сразу папой, готовым к
крайним слабостям… и ощущал себя таковым уже много лет, а сейчас, когда я узнал, что у меня родился сын, то я почувствовал себя уже отцом… видимо, воспитание сына требует другого отношения».
Переговорить с Наташей по телефону удалось не сразу, пришлось ждать очереди, чтобы позвонить. К тому же разговор был недолгим, буквально несколько минут, поскольку она чувствовала себя неважно. Чтобы не обременять её физической нагрузкой, Егор старался не спрашивать ничего лишнего, впрочем, как и советовать, зная свою некомпетентность в вопросах медицины. К тому же он плохо разбирался во всех тонкостях того, что она говорила, а что понял, оказалось многовато для его психологического состояния. В какой-то момент у него даже закружилась голова. В конце разговора она сказала, что не знает, когда их выпишут: всё будет зависеть
от её состояния, поскольку, как сказала она, есть вопросы. Это известие не столь- ко огорчило его, сколько насторожило. Он хорошо помнил, что первую беременность она тоже ходила тяжело, а последний месяц и вовсе лежала на сохранении. Слава богу, всё обошлось. На этот раз он тоже надеялся на то, что всё будет хорошо. Других мыслей не допускал, поскольку в своём сознании он придерживался только
одного условия - быстрее увидеть её и ребёнка.
Домой Егор и Лиза возвращались буднично. Радость, конечно, была, но не такая, чтобы не печалиться. Беспокойство за здоровье Наташи немного охладило его состояние. Но он был уверен, что всё будет хорошо.
Размышляя на эту тему, он прекрасно осознавал, что для него, да и для всей семьи, наступает новая жизнь, наполненная не только радостными и счастливыми минутами, но и большими заботами и ответственностью, и к этому надо быть готовым.
Пока Наташа была в больнице, Егор между работой усиленно занимался домашними делами. В первую очередь он навёл безупречный порядок в доме: вымыл окна, постирал шторы, пропылесосил все ковры, вымыл и убрал всё лишнее на балконе,
чтобы не чувствовалось никакой пыли и грязи во время проветривания комнаты, и многое другое.
В воскресный день они съездили с Лизой в городской универмаг, затем в «Детский мир», чтобы купить кроватку и другие вещи для новорождённого (по тому списку, что был у него от Наташи), но всё оказалось не так-то просто. Егор никогда не думал,
что вопрос с детскими кроватками будет стоять так остро, тем более в закрытом городе. Кроватку и кое-какие вещи они всё же купили в «Детском мире», но это была не та кроватка и не те вещи, какие бы им хотелось. Ехать в Красноярск было бессмысленно, так как там выбор был ещё хуже. В этом вопросе Егору пришлось придерживаться лишь практичности, об эстетике изделия не приходилось и думать.
Хотя этот фактор для него был немаловажен. Но, увы, складывалось такое ощущение, что в стране совершенно не думали о новорождённых - всё делалось по-топорному. Словно в стране не было талантливых художников, дизайнеров, конструкторов и так далее. «Ладно бы леса не было в нашей стране, - думал он, скрепя сердце, когда оформлял покупку, - а его кругом столько, что этими кроватками можно было бы завалить всю планету. Впрочем, разве дело только в детских кроватках», - горько заключил он для себя.
Одним словом, какой бы вопрос он ни ставил перед собой, ответа он не находил, как это должно быть. От этого, если можно так сказать,его сознание страдало дефицитом разумных и справедливых ответов, без которых невозможно было иметь подлинное, глубокое самосознание, а не имея глубокого самосознания, невозможно развитие личности, а без развития личности невозможно формирование самой нации. В этой связи, он вспомнил слова одного мудрого человека:"Нация, которая только потреб-
ляет и ничего не производит, сначала потеряет своё достоинство, потом свободу, а затем и своё будущее".
Оформляя покупку в «Детском мире», он сразу вспомнил Болгарию и то разнообразие детских кроваток и колясок (их были сотни), что ему пришлось увидеть в одном из детских магазинов. Глядя на них, можно было подумать, что творческие люди только
тем и занимаются, что придумывают разные конструкции этих самых колясок и кроваток, настолько они были красивы, художественны и практичны - на все случаи жизни. Но покупать и вести коляску из Болгарии он не решился по определённым причинам.
Узнав, что Наташу выпишут во вторник пятнадцатого мая, Егор взял отгул и уже с утра занялся подготовкой к встрече Наташи из роддома, так как всяких незакончен- ных дел было ещё много.
В одиннадцать часов он вызвал такси, и они поехали с Лизой в роддом, купив попути большой букет роз (коробку конфет для медсестры они купили раньше).
Приехав в роддом, он сразу позвонил дежурной медсестре, чтобы передать одежду для жены и ребёнка. Передав одежду, им пришлось ждать ещё часа полтора, прежде чем они вышли.
Когда Егор увидел Наташу и ребёнка, сердце его так заколотилось, что всё внимание рассеялось. Он даже забыл, что нужно делать в таких случаях, но тут же собрался с мыслями и подошёл к Наташе. Поцеловав её, он подарил ей огромный букет алых
роз и что-то сказал, отчего Наташа немного повеселела. Не сводя с неё глаз, он заметил её уставший вид и бледность. Рядом с ней была медсестра, которая бережно держала их малыша. Поняв взгляд жены, Егор бережно взял малыша на руки, и от этого счастья он почувствовал не только ни с чем не сравнимую гордость, но и что-то новое, то, чего никогда не испытывал и даже не понимал, как это можно назвать. Впрочем, это было и не важно: в это время его разум говорил ему о привычном деле, которое Егор уже знал, - мужском предназначении.
Крепко удерживая «конверт» с новорождённым, он не отважился и даже не попытался открыть одеяльце, чтобы хоть мельком взглянуть на сына, ожидая благоприятного времени… Он стоял рядом с Наташей, и всё его внимание было сосредоточено на ней,
поскольку в эти секунды и минуты он находил в ней лучшие черты, какие могут быть только у любимой женщины, дающие ему не только силу духа, но и любовь. Ему даже показалось, что в его чувствах появилось что-то особенное, что он не ощущал ранее. Более того, глядя на неё, он чувствовал, что его неудержимо тянет к ней, и это стремление невозможно было сдержать. Словно она была тем единственным
источником, к которому хотелось прикоснуться, чтобы испить свою воду.
По-особому он воспринимал и её красоту, в которой было что-то духовное и таинственное. Возможно, от этого чувства Наташа выглядела спокойно и безмятежно, зная, что она окружена заботой и вниманием того мужчины, которого она любит. Словно она себе говорила: «Как бы ты себя ни чувствовала, но ты всегда должна оставаться не только прекрасной и мудрой, но и благоразумной женщиной». И это беспечалие помогало ей в данную минуту исключить всякий страх - страх перед всякой опасностью, которая только может быть для неё.
Постояв несколько минут возле роддома, Егор успел сделать несколько кадров, сфотографировав всех участников этого события. Поблагодарив медсестру, они поехали домой.
Приехав домой, Егор, и Лиза хотели взглянуть на малыша. В какой-то момент им это удалось, и то под строгим присмотром мамы.
Егор долго смотрел на сына, пытаясь, видимо, правильно сформулировать свою мысль, которая бы обласкала его точные слова. В это время ребёнок чихнул и кашлянул.
- Какой он настоящий! - сделав удивлённые глаза, проговорил он, глядя то на малыша, то на жену.
- Он уже всё умеет делать, ну надо же.
Наталья улыбнулась и, устало посмотрев на мужа, сказала:
- Ещё какой настоящий: за грудь вцепится так, что даже больно.
- Мама, а он шевелит губками, смотри…
- Видимо, скоро проснётся.
- Проснётся?
- По времени ему пора есть, - глядя радостно на малыша, проговорила она.
В этом взгляде жены Егор уловил тысячи оттенков спокойствия, любви, уравновешен-, ности, мудрости и умиротворения.
- Мама! Папа! - вдруг тихо, чтобы не разбудить малыша, спросила Лиза. - А как мы его назовём?
- А какое бы ты имя ему дала? - Чуть не хором спросили родители.
- Я не знаю.
- Мы тоже с папой пока не знаем. Вот вечером все дружно сядем и подумаем, хорошо?
- Хорошо.
После того как Егор накормил всё семейство вкусным обедом, заплакал малыш. Голос его был звонкий и настойчивый, говорящий, что что-то не так. Не успела Наташа его перепеленать, как он сразу успокоился, глядя на неё своими глазками. «Агу, агу, мой маленький, - сказала она, взяв его бережно на руки. - Сейчас покушаем… сейчас, мой миленький… приговаривала она, расстёгивая пуговицы халата. При этом её лицо расцвело какой-то освежающей нежностью. - Вот и хорошо, вот и хорошо…
кушай, кушай, - проговорила она, глядя на причмокивающего сына.
Наташе потребовалось некоторое время, чтобы накормить его грудью. Во время кормления малыша Егор часто смотрел на сына, на это маленькое чудо со старческим лицом, которое пыталось моргать глазками и чмокать ротиком. В какой-то момент
ребёнок даже зевнул, и вот это последнее вызвало у Егора необычайное умиление от того, что он, не успев родиться, подвижен, демонстрируя рефлекторные дыхательные акты человеческого организма. От этого он был не просто горд, но и счастлив,
счастлив от того, что его ребёнок приспосабливается к этому миру, к этой жизни. А что можно было желать большего в эти минуты?
В какой-то момент он подумал о том, как мудро распорядилась природа, дав малышу маму и грудь, удовлетворив тем самым все потребности ребёнка - в питании, телес- ном контакте, обезболивании и общении с мамой.
«Ну вот что ещё может быть большим счастьем для него, - думал Егор, глядя на сына, - чем общение с мамой, которое для него не ново… и которое
продолжается уже сейчас, когда он родился на этот свет? С одной стороны, конечно, природа справедлива, а с другой - жестока. Крайне жестока, потому что разлучает в будущем ребёнка с матерью и отцом, придерживаясь каких-то своих извечных законов,
совершенно непонятных человеку. Видимо, если она это делает, значит, в этом есть какой-то смысл, известный только ей. С природой ведь не поспоришь».
После того как малыш наелся и уснул, Наташа бережно уложила его в кроватку (которая, судя по её взгляду, ей понравилась, но она почему-то промолчала, ничего не сказав).
Не прошло и минуты, как они оба сели рядышком на диване и начали разговаривать, чувствуя нежность и теплоту друг друга. В этот момент они разделяли то счастье, что чувствовали, что было рядом с ними. Было ли это их воображением, или так
диктовала им всё ещё живая, поэтическая любовь, сказать сложно, но было доподлин- но видно: их тянуло обоих к всесилью слов, поэтому разговаривали они долго.
В какой-то момент Наташа начала рассказывать свою историю про то, как всё про-
исходило в роддоме, про те мучительные пять часов, что лежала одна в предродовой
- Я даже не могла себе представить такое испытание, - говорила она, вытирая слёзы, - такое пережить… нет-нет, больше не хочу. Временами было так больно, что, мне казалось, что я сойду с ума или будет какое-нибудь помутнение рассудка: я кричала и плакала… в общем, что я только не пыталась делать…
Слушая жену, Егор видел её слёзы. Чувствовалось, что эти слёзы были ей нужны, чтобы возвратиться к тому нормальному состоянию, которое мы называем жизнью. Помимо слёз, в её блестящих глазах появлялась то боль, то напряжение, то какая-то переходящая всякую меру спесь, понять которые он был не в силах. Единственное, что он остро ощущал, так это мощное притяжение, которое сближало их так близко, что, как ему казалось, они превращались в единый организм, центром которого было равенство.
- Успокаивал тот факт, - как бы оправдываясь, говорила она, - что я вспоминала Киев… то, как я рожала Лизу в настоящем роддоме, а не в этом… где… ой, да что там говорить… Я вот одного понять не могу, - всхлипывая, говорила она, - почему врачи такие грубые и злые? Нет, лучше бы я уехала ро-жать туда…
От этих слов Егор даже как-то встрепенулся и напрягся: про такое желание жены он не то, что не знал, никогда и не думал. У него и в уме не было таких мыслей…
Он продолжал слушать Наташу, и ему казалось, что всё это похоже на сновидение и ничего общего с реальной жизнью не имеет. Услышать, понять и принять такое было невозможно, но внутренний голос, словно завладев его мозгом,говорил ему совершен- но другое - что это реальность, а никакой не сон, что всякая женщина умеет не только пожертвовать собой, но и понять самопожертвование, и что всякая женщина способна на то, на что не способен ни один мужчина. И эта реальность ещё больше тяготила его.
В какой-то момент у него появились даже капельки пота на лбу - так он переживал, слушая её. Но Наташа, рассказывая, ничего не замечала постороннего, что ей бы мешало это делать, потому что была вся в себе. Как ему показалось, её боль и страх переросли из физического состояния в психологическое, где было всё: острое выгорание, отчаяние и депрессия. И это беспокоило его ещё сильней, поскольку
он понимал, что страх лишает возможности бороться. Он ускоряет гибель. Быстрей, стремительней ведёт к концу. Тем более в болезни, где он ещё более беспощаден.
Стараясь ни о чём плохом не думать, он слушал и думал только о ней, поскольку чувствовал всем своим существом, что она в этом очень сильно нуждается. Егору даже показалось, что в какой-то момент он прочитал её мысли, которые говорили: «Ну вот, теперь мне уже хорошо, во всяком случае я постараюсь об этом меньше думать, теперь мне будет спокойнее на душе».
- Одно время, - продолжала она, - я попыталась встать: думала, может, станет легче, но становилось ещё больнее - вот и лежала, боясь пошевелиться. Всё уже передумала, пока лежала… Этот водопроводный кран… ещё… капал на нервы. Временами
хотелось его вырвать вместе с трубами. Если бы я могла встать, я бы, наверное, сделала это; к тому же было холодно, сыро…
Сказав эти слова, она сильно вздрогнула, не то от внутреннего ужаса, что испытала, не то от холода, что опять почувствовала.
- Врачей рядом нет, - продолжала она, вытирая слёзы. - За всё время заглянула два раза медсестра, спросив: «Ну как ты?» - «Сильно болит», - говорю... что я могла ей ещё сказать. Конечно, она успокаивала меня, как могла, типа: потерпи, милая, потерпи… такова наша бабья доля, словно только она одна могла говорить и думать об этом, а у меня уже никаких сил не было, чтобы терпеть, хоть на стены лезь. Уходя, она сказала: если начнутся схватки, нажми кнопу вызова... Она ушла, а у меня слёзы рекой и какой-то мрак надвинулся, да так, что сама испугалась. В общем, успокаивала себя сама, как могла, помня о том, что наложено богом на женщину: рожать в муках.
Глядя на жену, Егор мало что понимал, поскольку многое из того, что она говорила, не вписывалось в круг его понимания. Видимо, от этого он не знал, что говорить, как утешить её, чтобы она не волновалась. Хотя уйти от волнения ещё не значило полностью обрести покой. В этом случае нужно усилие, чтобы остановиться и перевести дух. Не потерять, что называется, себя. Помня: выход всегда есть. Да,
он хорошо знал все эти библейские истины по искуплению грехов: «…Умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь ты рожать детей…» И от этих мыслей ему стало даже страшно, но страшно не за себя, а за то, что он мог лишить- ся той женщины, которую любит, без которой не представляет себе жизни (случаи, когда умирала роженица, не были редкостью), но эту мысль он сразу отбросил. Продолжая слушать её, он боялся даже пошевелиться, чтобы не сделать какое-то бессознательное движение, чтобы не сбить её с тех мыслей, что она хотела сказать, и не просто сказать, а выразить всей своей душой, всем своим сознанием. Сделав гримасу нетерпения и недовольства, он в недоумении спросил:
- А почему не было рядом врачей?
- В это время, - тихо сказала она, - они были все в родовой (это я позже узнала), там рожала девушка, кажется из милиции, что-то пошло у них не так, все сбежались… но, слава богу, всё обошлось. Короче, кошмар какой-то. Такое пережить… нет-нет, не хочу больше.
- Тебе сейчас надо успокоиться… всё позади, - успокаивая жену, проговорил он.
- Я даже представить себе не могла, что будет так сложно. Что я только не пере-.
думала.
- Успокойся, успокойся, - настойчиво проговорил он ещё раз. - Сейчас не нужно об этом думать...
Но, что бы он ни говорил, она никак не могла успокоиться.
«Сейчас мои слова вряд ли принесут успех, - глядя на неё, думал он, - боль и страх настолько вошли в её сознание, что нужно время, чтобы от них избавиться. Но избавиться от этого “яда” не так-то просто, поскольку он невидимый, скрытый и непознанный, но таков порок, присущий нашему организму. Конечно, насколько я могу, я сделаю всё, чтобы она успокоилась, пришла в себя от тех чувств, что испытала, но сделать что-то большее я вряд ли смогу. От этого груза она должна освободиться сама, но не ценой полного разрыва или бегства от тех причин, что
причинили боль, а от человеческого безразличия, невнимания, с которыми ей при- шлось столкнуться в этом роддоме. Возможно, - не переставая, думал он, - страх и боль могут мучить и перед какой-то новой неизвестностью... всячески отвращая от правильных действий. Да, столько всего…»
- Ты даже не представляешь, как я хочу отсюда уехать, - глядя Егору в глаза, вдруг сказала она. - Я над этим много думала. В конце концов, что мы тут забыли? Ни родни, ни друзей, ни знакомых; у тебя, опять же, всё непонятно… завтра закроют
комбинат - и что мы будем делать?
Услышав эти слова, Егор внутренне улыбнулся, поскольку думал об этом несколько минут назад, прекрасно осознавая своё положение на работе и всё то, что творится в атомной отрасли. «Конечно, где-то она права, - мельком подумал он, - спорить
тут бессмысленно. Но, чтобы решить этот вопрос, одного желания недостаточно, тут нужно взвешенное решение», - заключил он».
Действительно, последнее время Егор много думал над этим вопросом, но какого-то благоразумного решения не находил. Он считал, что в этом вопросе хорошим со -
ветчиком может быть только время, и вот его-то он и ждал. Но в этот раз слова Наташи прозвучали для него так сознательно ярко, так проникновенно, что он не мог не обратить на это внимание. И в первую очередь из-за того, как они были сказаны, а сказаны они были так хорошо, как не говорила она никогда. Да и он никогда так не говорил. Ему показалось, что на этот раз в её словах было что-то умоляющее, сравнимое, разве что, с криком о помощи, и на этот внутренний крик нельзя было не прореагировать, поскольку её слова шли из самой глубины её души.От этого ощущения у него пробежал даже холодок по спине. Но, не найдя ничего лучшего, он сказал:
- Послушай: зачем нас кто-то должен ждать? Мы живём сами по себе. У нас семья… свои заботы, свои планы…
Произнеся эти и другие слова, он прекрасно знал, что какой-то конкретики сказать жене не может, поскольку всё очень сложно и непредсказуемо.
- В том то и дело, что мы живём сами по себе, - сказала она, непривычно перебив его, - но можно ведь жить и по-другому. В Припяти было ведь всё не так…
- Милая, да как ты не поймёшь: нет больше Припяти, нет её, зачем к этому возвра- щаться сто раз… всё изменилось…
Ему не хотелось продолжать мысль на эту тему, поскольку все эти разговоры могли увести чёрт знает куда. Продолжать их вести - значит, нервировать её ещё больше, а этого ему не хотелось.
- Ну хорошо-хорошо, - не сдавалась она, - я согласна. Припяти больше нет… но есть ведь Киев! Есть Украина! И я хочу туда, понимаешь, хочу! Я не могу больше здесь оставаться, в этой клетке… за колючей проволокой. Здесь всё чужое, не моё… я просто сгораю от того, что вижу вокруг. Я устала смотреть на всё это глазами мужчины, я женщина, понимаешь, и не столь груба сердцем.
- Я хорошо тебя понимаю, - спокойно, пытаясь взять ситуацию под контроль, проговорил Егор.
- Нет-нет, прошу тебя, пообещай мне сейчас, что мы уедем отсюда, пожалуйста, - глядя ему в глаза, сказала она, используя, как показалось ему, свои чувства, где каждое слово, каждый оборот речи были адресованы только ему, но понятны двоим.
Глядя на Наталью, он не только чувствовал, но и понимал, что её нервное воз-буждение достигло высшего градуса… её глаза, лицо говорили о мучительной душевной боли. В какой-то момент он подумал: «Может быть, действительно нам лучше во-ротиться, нежели далее блудить по всей России…»
- Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь.
- Ну хорошо, хорошо… я даю тебе слово… - твёрдо сказал он, чтобы окончательно поставить точку в этом вопросе. - Но на это нам надо время… я даже не представ- ляю что и как.
- Всё будет хорошо! - сказала она, нежно поцеловав его в губы. - Спасибо тебе, я сейчас так спокойна.
Сказав эти слова, она прильнула к его груди и, закрыв глаза, притихла; словно произошло не только соединение их душ, но и соединение чувств.
Егор тоже молчал; все его мысли буквально столпились в голове одна за другой, и он не знал, за какую ему взяться в первую очередь, чтобы хоть что-то понимать в этой ситуации. Сначала он подумал о Наташе, о её состоянии здоровья, затем он подумал о работе, о квартире, о детях - и опять всё по-новому. И с каждым разом эти мысли обновлялись, вытесняя предыдущие, не связанные с вопросами настоящего и их будущего. При всём при этом он совершенно не знал: всё, что он пообещал - это хорошо или плохо? В эту минуту он здраво понимал только одно: он сказал то, что сказал, и этим было всё сказано. «В теперешней своей ситуации, - подумал он, - я впервые в жизни доверился не своим чувствам, а чувствам жены, времени и судьбе. Если под мужественностью понимать смелость, то мне кажется, что я поступил мужественно. Но если под женственностью понимать не только стиль манер и по-ведения, а сочетание сердечной теплоты и способности жертвовать собой во имя родных и близких, то я поступил ещё и женственно. Сделал ли я правильно или нет, рассудит только время».
В такой семейной обстановке они пребывали ещё долго… временами рассуждая над именем сына. В какой-то момент Наталья прилегла и крепко заснула.
Вечером этого же дня Егор позвонил в Томск и Киев, поздравив родителей с рождением внука - Александра!
Наташины родители, впрочем, как и мама Егора, после поздравления пригласили их в гости, чтобы понянькаться с внуком. Это предложение им понравилось, и они готовы были его исполнить, как только поправит здоровье Наташа и окрепнет немного
сын.
Глава ХII
Любое крупное политическое событие в рамках государства - это всегда мощный взрыв, который оставляет вокруг себя убедительные доказательства того, насколько он слаб или силён. От того, как далеко разлетятся его осколки с поражающей силой,
зависит много факторов. В первую очередь речь идёт о том, будут ли существовать по-прежнему застойные явления, или всё-таки появятся надежды на лучшее, когда народ сможет использовать своё конституционное право, живя не в испытаниях и
муках, а в радости, любви, свободе и вере.
Пока миллионы советских семей думали о том, как им сводить концы с концами и растить детей, где каждый прожитый день характеризовался ими фразой «Так больше жить нельзя», руководители страны готовились к проведению очередного политическо- го мероприятия - ХХVIII съезда КПСС. Цель этого съезда заключалась не только в том, чтобы выстроить курс на построение «нового социализма», провозглашённого Михаилом Горбачёвым, но и в том, чтобы открыто сказать своим гражданам, как им жить дальше. Было видно, что так, как они живут, действительно жить дальше не - льзя ибо, как сказал один поэт, «сбились мы окончательно с намеченного пути, и следа нам не видно».
Хотя и без этих слов было понятно, что «сбились мы с намеченного пути» уже давно, лет эдак триста назад. А последние семьдесят лет и вовсе заблудились, оказавшись в сумрачном лесу, где полагаться можно только на себя, надеясь разве что на лучшее.А какое оно, это лучшее, никто не знал,так как никто и никогда не видел его воочию. К тому же всякие опасения и предвидение удесятеряли эту тяжесть.
В общем, чтобы разобраться во всей этой невесёлой жизненной науке, со всей страны потянулись вереницей в кремлёвский дворец съездов делегаты разных уровней и мас- тей, чтобы не только решить один из вечных вопросов - «что делать нам?», но и
приблизиться к предметно-насыщенному, духовному и патриотическому состоянию, хотя бы ради того, чтобы спросить себя: «Стоит ли мне, выслушав программу съезда, отдавать жизнь за то, что я услышал? Послужит ли моя смерть некоему высшему делу, которое не кончится с моей жизнью, а осветит её великими делами? Послужит ли это для моих детей и внуков справедливой мерой, оберегая их от любой опасности - как внешней, так и внутренней? Обогатятся ли наши мысли и слова новым учением, по-
добно заброшенной земле, на которую обязательно должен пролиться дождь?» Эти и другие вопросы волновали многих депутатов. Более того, они надеялись на то, что руководство страны обязательно услышит их и не только укажет им дальнейший путь,
но и заверит весь советский народ в том, что страна была, есть и будет всегда. И что партия сделает всё, чтобы не только преодолеть существующий кризис,но и наладить нормальную жизнь во всех сферах экономики и социальной политики, и что всякий мировой соблазн никогда не коснётся величия русского сознания.
Созванный на год раньше срока, XXVIII съезд КПСС начал свою работу 2 июля 1990 года. К этому времени партия фактически раскололась на сторонников радикальных реформ, выступавших за превращение КПСС в партию парламентского типа, и так называемых «консерваторов», обвинявших Горбачёва в отказе от коммунистической идеологии.(Состоявшийся в феврале 1990 года Пленум ЦК КПСС под давлением Горбачёва постановил убрать из Конституции СССР 6 ю статью,которая законодательно закрепляла руководящую роль КПСС.)
В работе съезда приняли участие четыре тысячи шестьсот восемьдесят три делегата, среди которых были не только известные люди: учёные, политики, писатели, - но и обычные советские граждане: врачи, учителя, рабочие, колхозники и даже пенсионе-
ры.
Уже в самом начале работы Съезд выявил глубокий кризис в партии. Известный свой харизмой Борис Ельцин предложил переименовать КПСС в Партию демократического централизма, мотивируя это тем, что КПСС изжила себя и она якобы не отвечает
современным требованиям. Более того, он настаивал на том, чтобы Съезд одобрил свободу фракций. Это предложение не встретило поддержки со стороны депутатов. Тогда Борис Ельцин, а вслед за ним и ряд других демократических лидеров, заявили о выходе из КПСС.
Михаилу Горбачеву удалось преодолеть жёсткое сопротивление консервативного крыла партии и получить в целом поддержку своего курса. Решением Съезда он был пере-
избран на пост Генерального секретаря (из четырёх тысяч шестисот восьмидесяти трёх делегатов против Михаила Горбачёва голосовали тысяча сто шестнадцать человек).
Из-за внутренних разногласий Съезд не смог принять новую программу. Было это сделано осознанно или нет, сказать сложно. Ограничились лишь программным заявлением, которое не отражало в себе никаких обязательств и ответственности перед народом.
После острой дискуссии Съезд утвердил партийную «платформу», фактически отменяв- шую программу 1986 года и декларировавшую постепенный переход КПСС на позиции «демократического социализма». В новый устав был включён параграф 22, который, несмотря на слабые оговорки, практически узаконил федерализацию партии, про- возгласив самостоятельность республиканских партийных организаций и предоставив им право разрабатывать собственные программные и нормативные документы, то есть иметь собственные программы и уставы. Принятие этого параграфа означало ликви-дацию КПСС как единой политической партии и одновременно устраняло последние слабые преграды на пути к разделу СССР. Новый устав устанавливал выборность генерального секретаря ЦК на Съезде. Учреждалась также выборная на Съезде должность заместителя Генерального секретаря.
Состоявшийся по окончании XXVIII съезда пленум ЦК КПСС (13;14 июля 1990 года) избрал политбюро ЦК КПСС, впервые без кандидатов в члены. Произошло полное обновление Политбюро, за исключением Генерального секретаря. В состав Политбюро впервые в истории не вошли руководители правительства и главных политических ведомств, что давало возможность Горбачёву самостоятельно принимать те или иные государственные решения, игнорируя «молодых».
По привычке, выработанной многими десятилетиями, советский народ всё ещё надеялся - в этот раз особенно - на многочисленную армию депутатов, на здравый ум руко-водства страны, что все они обязательно обратят внимание на тяжёлую жизнь народа, на те насущные вопросы, от которых зависит не только их будущее, но и будущее всего государства. К тому же всякие их опасения и предвидение удесятеряли эту тяжесть. Эти мысли в первую очередь исходили из того, что народ прекрасно видел, что, блуждая последние шесть лет в чужих краях, Горбачёв как руководитель страны основательно подорвал не только социальную политику и экономику страны, но и военную мощь государства, скрывая истинную суть всех «обновлений».
Понимали ли это депутаты? Да, понимали, и это их «понимание» прозвучало на Съезде во многих выступлениях… критикуя и говоря правду о той постыдной бедности и нужде, что царит в краях и областях нашей необъятной страны. Более того, они
приводили длинный перечень фактов, говорящих против «обвиняемого», когда нация не управляется руководителем страны, отдавая себя в рабство собственным вожделениям. И что, если не принять срочных мер, она будет порабощена другими хозяевами, которых она не выбирала.
Депутаты как лучшие представители от народа, как гвардейцы должны были встать как один человек и спросить Горбачёва: «Когда же мы наконец-то перейдём от слов к делу? Сколько можно уже заседать, призывать, предаваться пустым,бессодержательным дискуссиям?» Они должны были не просто сказать,а крикнуть на всю страну:«Довольно
кормить нас обещаниями и реформами, хватит с нас ваших мифических проектов, хватит принуждать нас к неправде, к нарушению долга совести, мы вам больше не верим, мы говорим вам - “нет!”, и мы непоколебимы в этом вопросе. Если вы не делаете то, что должны делать, то мы заявляем вам свою волю…» - вот что депутаты должны были сказать в этой ситуации. Вот что должно было засветиться «во тьме» кремлёвского дворца съездов. Но ничего такого не было, пробуждения русского сознания и русской мысли на этом политическом форуме не произошло.
Смотреть без удивления на лица депутатов было нельзя, их личные несовершенства всё больше выдавали безразличие и неспособность предпринять что-либо, вместо того, чтобы направить свою волю, свои мысли, свою гражданскую позицию на то, что-бы что-то изменить. Но ни нравственных, ни умственных сил у большинства депутатов не хватило. Возможно, что это произошло от того, что депутаты всё же недопонимали многие вопросы, касающиеся как внутренней, так и внешней политики государства, и не знали истинных причин всего того, что происходит в стране. Как не знали и то, зачем Горбачёв за шесть лет пребывания на посту руководителя государства пять раз встречался с бывшим Президентом США Рональдом Рейганом, шесть раз - с действующим Президентом США Джорджем Бушем, ведя какие-то странные переговоры.
Встречался Горбачёв в июле 1989 года и с Президентом Франции Франсуа Миттераном, предварительно выступив в Страсбурге перед депутатами Парламентской ассамблеи Совета Европы, где с трибуны ассамблеи призвал все европейские страны полностью перестроить континентальную политико-правовую систему, положив в её основу общеевропейские ценности, заменив «геополитическое равновесие равновесием интересов» с созданием «широкого экономического пространства от Атлантики до Урала». Этим своим выступлением Горбачёв до смерти напугал не только депутатов Парламентской ассамблеи, но и Президента Франции, который принял его за сумасшедшего.
Было ли это слабостью Горбачёва или его глупостью - неизвестно. Но то, что в нём присутствовала постоянная уловка тщеславия, - депутаты это заметили, как заметили и то, что он страдал нескромностью, а это, как они понимали, более опасно, чем,
к примеру, злой человек, ибо последний нападает только на своих врагов, тогда как первый причиняет вред всем подряд.
После выступления Горбачёва в Страсбурге Миттеран даже позвонил Бушу, спросив его, всё ли нормально с этим русским… Поскольку поверить в то, что он предлагал, было не просто трудно - невозможно, ведь предложения Горбачёва меняли весь
миропорядок. И это в то время, когда шла ожесточённая «холодная война» между СССР и странами НАТО. Трудно сказать, что американский президент сказал Миттерану, но судя по тому, что тот успокоился и пришёл в себя, видимо, сказал что-то важное и существенное. Чтобы у Президента Франции не возникало больше никаких мыслей относительно Горбачёва, на следующий день Буш сам позвонил Миттерану и в их длинном разговоре сказал: «Горбачёв - это наш человек, и мы хотим, чтобы он имел
успех».
И он имел успех.И не только успех, но и безопасность… Он был как та муха, которая не желая быть прихлопнутой, безопасно чувствовала себя на самой «хлопушке».
Зная о таком «успехе», никто из партийных чиновников и депутатов, по большому счёту, не хотел связываться с Горбачёвым, с его завиральными идеями, с которыми он носился по всему миру, понимая, что им можно лишиться всего… Одним словом, всепрощение со стороны ответственных лиц государства достигло той черты, за которой терялась всякая бесконтрольность. Народная мудрость «Своя рубашка ближе к телу» оказалась действенной не только для Горбачёва, но и для всех«ответственных лиц» в государстве.
Горбачёв действовал бесконтрольно, и его тянуло к тому, чтобы быть везде - не- важно, хорошо это для страны или плохо. И такое его поведение стало проявляться не только в последние годы… Ещё в далёком 1984 году, когда,будучи ещё «подлеском»
(так называл Горбачёва Юрий Андропов), занимая должность председателя Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР, он прибыл в Лондон по приглашению премьер-министра Маргарет Тэтчер с докладом о позиции СССР в вопросах разору- жения, докладывая Тетчер, он выложил на стол карту Генштаба Министерства обороны
СССР с грифом «Совершенно секретно», на которой в тысячных долях были нанесены не только направления ракетных ударов по Англии, но все запасы ядерного оружия. За этот «доклад» его никто не спросил и не осудил…
Вот и получается, что ни за первый успех, ни за второй, ни за третий, и ни за какой другой его никто не спросил. Зато он понравился Тэтчер - в первую очередь своей простотой, открытостью, прямолинейностью и даже чувством юмора. А Рональду
Рейгану она и вовсе призналась, сказав: «С этим человеком можно иметь дело».
Спустя четыре месяца после встречи в Лондоне Михаил Горбачёв стал Генеральным Секретарём ЦК КПСС.Впрочем, даже если бы депутаты всё знали, остановить мощный корабль без руля и ветрил было уже невозможно по той простой причине, что страной управляли уже не те, кто должен был управлять по долгу службы. А управляли те, кто негативно относился к социализму, впрочем, как и сам Горбачёв.И цель была у них одна: идеологически доказать депутатам, населению страны, что социализм как экономическая система не должен существовать,так как это несправедливое общество. Поэтому каждое выступление думающего и энергичного депутата было гласом вопиющего в пустыне. Сколько бы они ни говорили на тему: «Почему нам так не везёт? Почему на наши головы сыпались и сыплются всякие бедствия, которые мы почему-то не можем решить, а напротив, увеличиваем их своей бездеятельностью в сто раз?» - всё было как об стенку горох.
Уже на третий день работы съезда разочарованных депутатов успокаивали малые волны и то безветрие, что царило над «водами», склоняя их к дремоте. Им хотелось катиться, как тем волнам, ни о чём не думая, ни о чём не волнуясь, зная, что ничто уже не зависит от их воли и судьбы. Да, их многое волновало, но их ничто не сокрушало. Всё прошло, как по Гераклиту: они смотрели, но не видели, они слушали, но не слышали, они присутствовали, но отсутствовали. В результате делегаты не поняли (кроме Горбачёва и его команды, конечно же), зачем они приехали, зачем был нужен этот съезд, который ничего не решил в своей основе - ни по государственному устройству, ни по экономическим перспективам, ни по грядущим планам на пятилетку.
В этом виделась не столько обречённость, сколько трагедия, трагедия того, что власть сознательно утратила связь с народом, используя государство для совершенно иных целей, понятных только ей.Во всём чувствовались подозрение и предварительный сговор.
Несмотря на то, что в своей заключительной речи при закрытии Съезда Горбачёв подчеркнул, что партия должна решительно и без опоздания перестраивать всю свою работу, эффективно выполнять свою роль авангарда она уже не могла, как не могло и государство, поскольку его тоже уже не было.
Сразу же после Съезда,когда путь был расчищен от множества «завалов» и оппонентов без споров и борьбы,ещё более уверенный в себе Горбачёв начинает крупномасштабную «операцию» по выводу советских войск из ГДР и ликвидацию «Варшавского договора», служившего мощным противовесом НАТО в Европе. В эти дни его связь была с народом,
но уже с другим - немцами.
Тема объединения Германии занимала практически всех канцлеров, начиная от Отто фон Бисмарка. Объединив Германию под началом Пруссии, Отто фон Бисмарк не мог и подумать, что эта задача станет актуальна через многие десятилетия для всех
канцлеров. Сложность этого процесса зависела от многих обстоятельств, в том числе от воли многих стран, не желающих видеть Германию сильным государством. С при- ходом 1982 году к власти в ФРГ Гельмута Коля, а в СССР - Юрия Андропова (он же Флекенштейн,он же Либерман, он же Фёдоров),эта тема начала бурно дискутироваться, и в первую очередь с теми странами, что были против этого объединения, в частности с Францией, Италией и Англией.Провозгласив себя «канцлером всех немцев», Гельмут Коль (при тайной поддержке Андропова) сразу же объявил курс на интеграцию в ФРГ всех немцев, где бы они ни жили, чьи предки в прошлые века переселялись на Восток. Проводя такую политику, Коль руководствовался «теорией магнита», по которой высокие жизненные стандарты Западной Германии должны быть привлекательны для всех немцев. Для выполнения этой задачи (при поддержке США) были привлечены огромные силы и средства. ФРГ неоднократно предлагала советскому
руководству огромные деньги (сто двадцать пять миллиардов марок за отказ от поддержки ГДР и сто миллиардов марок в виде безвозмездного кредита за вывод советских войск и выход ГДР из Варшавского договора). Но советское руководство во главе с Андроповым не спешило с этим вопросом. Он знал, что ему не позволят это сделать в открытую. Во-первых, существовал ряд документов, запрещающих объеди- нение Германии, а во-вторых, в ЦК и Политбюро были коммунисты, придерживающиеся консервативных взглядов, и они могли очень серьёзно препятствовать этому вопросу. Он прекрасно понимал, что нужно время и мощный механизм, который бы успешно решил эту задачу. К тому же он не хотел портить отношение с Францией, Италией, Англией и другими странами, у которых были свои счёты с Германией. К примеру, французы не могли простить немцам битву при Вардене, англичане не могли простить нацистской Германии операции «Лондонский блиц» и «Большой блиц», направленные на бомбарди-
ровку Лондона и других городов Великобритании, целью которых было уничтожение всей промышленности и выведение Англии из войны. У Италии тоже была масса причин, чтобы обижаться на Германию. В общем, у каждого были свои причины на этот счёт.
В феврале 1984 года Андропов умирает, и этот вопрос отодвигается на неопределённое время. С приходом к власти Михаила Горбачёва все работы по объединению Германии, как и следовало ожидать, тайно возобновились под общим руководством США.
Провозгласив «перестройку» в СССР, Горбачёв сразу же начал реформировать и коммунистические режимы в Восточной Европе. В результате этих «реформ» в «странах народной демократии» прошла волна бархатных революций.
Гельмут Коль тоже не оставался в стороне: что-бы не вызвать никаких подозрений на этот счёт, 28 ноября 1989 года он представил правительству и депутатам план объединения ФРГ и ГДР (план из десяти пунктов) на основе слияния экономиче-
ских структур, но не объединения двух стран в одно целое (в такое «объединение» всё равно бы никто не поверил).
Ключевым моментом для ГДР, куда эта «волна» пришла в последнюю очередь, стало решение властей Венгрии открыть границу на Запад летом 1989 года. После этого события толпы восточных немцев, которые имели свободный въезд в Венгрию, хлынули через эту страну в ФРГ. Этот механизм и открыл дорогу для дальнейших действий по объединению двух Германий.
Объединение хоть и называли стихийным, но на самом деле это была хорошо спланированная и продуманная операция Гельмута Коля, Михаила Горбачёва и США. Лидеры европейских государств были не в курсе всех этих планов. В пользу этого
говорит тот факт, что они утверждали о невозможности объединения Германии в ближайшие десятилетия. Сильная Германия была не выгодна никому. Объективно объединение Германии было выгодно только США, которые видели объединённую Германию в составе НАТО как сильнейший противовес СССР, а после расчленения союза - России.
Почему Горбачёв с небывалой лёгкостью пошёл на стратегические уступки западным странам - участницам блока НАТО, причём без всяких гарантий не расширения НАТО на Восток, можно, только догадываться.
Для юридического оформления этого беспрецедентного акта на правительственной даче в северокавказском курорте Архыз (Карачаево-Черкесия) начались срочные переговоры Михаила Горбачёва и канцлера Германии Гельмута Коля. Место проведения встречи было выбрано с точки зрения не только безопасности, но и того, что вокруг был
красивый природный ландшафт, сравнимый разве что со Швейцарским, который Гельмут Коль обожал: голубые дали, роскошные раскидистые сосны, заснеженные сверкающие вершины гор и хребта Абашир-Азуба, хрустальные воды стремительной горной реки Зеленчук - всё поражало воображение федерального канцлера ФРГ.
В Архыз Горбачёв приехал не один: с ним были его мысли о победе на съезде и от руки написанный меморандум. Он не счёл нужным посоветоваться по столь важному вопросу ни с Министерством обороны, ни с ЦК, ни с международным комитетом
Верховного Совета СССР, не только продемонстрировав пренебрежение к своим «соратникам», но и максимально засекретив переговоры. Зато он пообщался на эту тему со своей женой - Раисой Максимовной. Подобные разговоры на государственную
тему были в семье нормой. Раиса Максимовна часто советовала мужу не только, как себя вести с тем или иным главой государства, но и что говорить при тех или иных обстоятельствах. Горбачёв больше соглашался с мнением жены, чем не соглашался.
Так велось у них давно, можно сказать - с того момента, как они поженились. И хотя весь сценарий этой встречи давно был написан его заокеанскими друзьями, они проигрывали его вместе ещё раз, чтобы всё было наверняка, что-бы всё было по-настоящему, по-театральному, чтобы все поверили в его намерения и в тот глобаль- ный прорыв, который он осуществляет ради сохранения мира на земле. Рядом с ней он чувствовал в себе не только силу, но и уверенность в том, что он всё делает правильно, направив все свои способности, всю политическую волю на продолжение реформ, которые должны были окончательно сломать, вырвать с корнем всю
существовавшую коммунистическую систему.
Не успели руководители двух стран обсудить, что называется, тему объединения Германии и подписать соответствующие протоколы, как находившиеся рядом с ними министр иностранных дел Шеварднадзе и министр иностранных дел Германии Ганс-Дитрих Геншер срочно отправились в Брюссель в штаб-квартиру НАТО.
По дороге из Архыза в Брюссель Шеварднадзе всячески убеждал Геншера в том, что решение по объединению Германии должно быть решено как можно быстрее, мотивируя это следующими словами: «Пока эти ортодоксы в Москве не опомнились и не начали совать палки в колёса».
Геншер, конечно, противился, находя для этого весомые аргументы, говоря, что быстро такие дела не делаются, поскольку всё это связано с большими финансами, расходами, которые надо обосновать и представить депутатам... Но Шеварднадзе всячески настаивал на своём. Кроме того, Шеварднадзе озвучил Геншеру директиву: переговоры должны проходить по формуле «4+2». Формула «4+2» означала, что Великобритания, Франция, СССР и США объясняют двум Германиям, в какие сроки и каким образом они объединяются, а немцы это исполняют. Однако Геншер внёс своё предложение в этот формат, настояв на том, чтобы переговоры велись по формуле «2+4». То есть немцы договариваются между собой, а остальные только одобряют их решение.
Созвонившись по правительственной связи с Горбачёвым, Шеварднадзе согласился!
Появление министра иностранных дел СССР Шеварднадзе и министра иностранных дел ФРГ Геншера в Брюсселе с таким предложением настолько удивило чиновников Североатлантического альянса, что они не могли поверить своим глазам и ушам,
поскольку это казалось невозможным. Чтобы СССР предлагал отказ от ГДР, вывод войск, ликвидацию Варшавского договора - нет, нет, в это они не могли поверить… такого не могло быть в принципе, разве что воображалось в головах тех, кто обладал богатой фантазией! Более того, в какой-то момент это решение показалось им грубым и циничным розыгрышем, на который способны только русские и за которым обязательно кроется что-то коварное, провокационное, что может нанести непопра-вимый вред альянсу. Но министр иностранных дел ФРГ Геншер как ответственный представитель государства, которое входит в блок НАТО, дал понять, что все эти намерения являются серьёзными актами, и над этими вопросами давно уже работают
главы двух государств - СССР и Германии. Но этого чиновникам было недостаточно: они убедились в истине лишь тогда, когда провели консультации с Президентом США Джорджем Бушем (тема объединения Германии волновала не столько немецкий народ, сколько США, а точнее - блок НАТО). Из слов Буша они поняли, что мир не перевернулся и что всё это правда. Один из сотрудников ЦРУ в Брюсселе сказал по этому поводу: «Мы нашли в этой стране человека, с помощью которого произвели размягчение мозгов у русских. Теперь с ними не нужно будет больше бороться, поскольку все они в скором времени превратятся в траву, а если захотим - в навоз».
12 сентября 1990 года президент СССР Михаил Горбачёв и канцлер ФРГ Гельмут Коль подписали договор, регламентирующий вывод войск с территории ГДР.
Договор предусматривал, что советские войска (триста восемьдесят тысяч военных и сто семьдесят тысяч гражданских), дислоцированные на территории Германии, покинут её с конца 1990-го по 1994-й годы. Но Михаил Сергеевич пообещал ускорить
реализацию этого беспрецедентного Договора.
31 августа 1990 года был заключён Договор об объединении ФРГ и ГДР, который предусмотрел объединение на основе 23-й статьи Конституции ФРГ, что позволило ФРГ поглотить ГДР, как в 1938 году Германия поглотила Австрию.
Берлинская стена рухнула.
Немецкий народ прекрасно понимал, что произошло с их страной в реальном времени. Никто не надеялся увидеть такое событие при жизни. Восхваляя Горбачёва, вся Германия была усеяна плакатами «Михаэль Горбачёфф - лучший немец!».
Таким образом, аншлюс 1990 года лишился большинства завоеваний советского народа в Великой Отечественной войне, гарантировавших ему безопасность, достигнутых ценой четырёх с лишним лет невероятных лишений и жизней двадцати семи миллионов
человек.
С утратой ГДР встал вопрос о жизнеспособности Организации Варшавского договора (ОВД). Но и с этим вопросом Горбачёв легко справился, ликвидировав его, позволив тем самым объединённой Германии вступить в НАТО, со всеми последующими выводами, хотя мог потребовать нейтрального статуса новой страны. Но он этого не сделал, ступив на путь геополитической капитуляции. Подобное следовало бы трактовать не как глупость, а как преступление, связанное с ненадлежащим исполнением
Президентом СССР своих конституционных обязанностей по обеспечению безопасности страны, но и здесь всё сошло ему с рук. Одним словом, получилось, как в той пословице: «Осердяся на блохи - да одеяло в печь».
После ликвидации Варшавского договора Америка с новой силой продолжила наступление против СССР по всему фронту, чтобы расчленить страну, а затем уничтожить. Всё это стало возможным благодаря тому, что за шесть лет пребывания у власти Горбачёва его никто не одёрнул, не поправил, не обвинил за те преступные деяния, что он совершал против государства. А судить себя Горбачёв был не способен, ибо он не видел вины. От этого все его «добродетели» только укреплялись.
Продолжение следует.