Огонь, мерцающий в сосуде

 
К нему меня привела (вернула) сложно-переплетённая, запутанная цепочка ассоциаций и нанизывающихся друг на друга поисков, где одно цеплялось за другое, каким-то непрямым, неявным образом, так что я уже и не вспомню с чего началось, какая точка выступила отправной. К фильму «Любить человека». К актёру Анатолию Солоницыну. Вначале к актёру, потом к фильму.

Фильм я когда-то видела. Солоницына знала. Фильм, помнится, понравился, а вот Солоницын… (тут я невнятно пожимаю плечами).

Более чем заурядная внешность.  Высокий, худой, сутулый, нескладный, с маленькими глубоко посаженными глазами, длинным носом и тонким ртом, с совсем не жемчужной улыбкой, с обширной плешью в полголовы. С резковато-хрипловатым, словно надтреснутым, голосом. В общем, всё в минусах, не голливуд.
 
Его снимали лучшие режиссёры: Глеб Панфилов, Андрей Тарковский, Никита Михалков, Алексей Герман, Лариса Шепитько, Вадим Абдрашитов, Алов и Наумов, Климов и Зархи… Я видела почти все эти фильмы, они мне нравились. А Солоницын продолжал вызывать лёгкое недоумение.

Хотя… представить в роли Андрея Рублёва кого-то иного… не могу даже и помыслить.  Да что я –  целая когорта специалистов по древнерусскому искусству из двух десятков фотопроб разных актёров единодушно выбрала Солоницына. Не взирая на то, что о действительной внешности Андрея Рублёва никто даже понятия не имел – не существует не только портретов, даже мало мальских его описаний. А вот все худсоветы были против. Популярнейшие артисты пробовались – Смоктуновский, Любшин, Ливанов, Высоцкий… Любшин был почти утверждён. Прекрасные актёры, что и говорить. А можете представить их в роли Андрея Рублёва? Ага, вот и я о том же.

Тарковский взял никому не известного Солоницына – не сразу, а после мучительнейших для обоих проб – имевшего к актёрству отношение на тот момент… относительное.  Три провала в ГИТИС, вердикт «профнепригодность». Театральная студия в Свердловске, второстепенные роли в Свердловском театре. И вдруг набрался смелости приехать в Москву и нахально предложить себя на главную роль. Тарковскому. Уже снявшему «Иваново детство». Самоуверенность? Самомнение? У вечно сомневающегося Солоницына? Мне мнится нечто свыше. Предопределённость может быть. Даже неотвратимость. Потому что только так и должно было быть. И только эти двое – Тарковский и Солоницын – знали, как трудно и болезненно дался им Андрей Рублёв. Тарковский тот ещё садист – он доводил актёра до состояния почти нервного срыва, и когда у того начинали дрожать зрачки, командовал: «Мотор!». Солоницын был самым самоотверженным и преданным его актёром. В буквальном смысле. Перед сьёмками финальной сцены, где Андрей Рублёв, следовавший несколько лет обету молчания, заговаривает с мастером Борисом, Анатолий три месяца не разговаривал, туго перетягивал горло в районе связок шарфом и мучился от этого мигренями.

Финальная сцена не просто потрясает – вызывает катарсис. Просветление. Прозрение. Восхищение. Национальную гордость. И вообще гордость. За человека. Забитого и немытого, в лохмотьях валяющегося в грязи и дурно пахнущего. Взмывающего из этой грязи и смрада в чистейшие и немыслимые выси. Я видела фильм один раз много лет назад, и у меня долго не хватало мужества его пересмотреть. С тех пор выпустили полную авторскую версию. Но стоило мне об этом подумать, как перед глазами вставала картина, где в горло заливают кипящий свинец. Я отважилась на пересмотр лишь несколько дней назад. И удивилась, как хорошо я его помню.

Вот не скажу, что восхищаюсь «Сталкером», не буду кривить душой. Да, потрясающие съёмки. Да, актёры великолепные. Но уж больно уныло и монотонно. Говорят, это именно то, чего добивался режиссер, заставляя Стругацких несколько раз переписывать сценарий – скучности. Что ж, ему это удалось. Три часа (или больше?) всё куда-то идут и идут, говорят и говорят. О чём? А вот не помню! Хоть убейте!  Смотрела раза три. И ещё буду. Наверное, конспектировать надо. И заучивать наизусть. Дабы при случае блеснуть.  Что, мол, и нам не чуждо.
Оригинальный «Пикник на обочине» куда как более динамичней, хотя идею выражает ту же. Сценарий «Сталкера» я тоже читала. По крайней мере, один из. Как ни странно, он мне понравился. После чего посмотрела фильм второй раз. С тем же эффектом.
 
Фильм этот вызвал страшный бум. Имя Тарковского поминалось на всех перекрёстках. Соображали на двоих, и на троих, и в ином, сколь угодно великом количестве. Очередь в кинотеатр «Киев» была длинной, бестолковой и чрезвычайно нервной. Выдержав бой за «вас тут не стояло», помятая, потная и растрёпанная я вылезла из неё с примерно десятком билетов. Фильм показался непомерно муторным и заумным.  Непонятно было ни-че-го. Все выходили с ошалевшими глазами и боялись произнести хоть слово. Всё-таки такие фильмы на неподготовленный ум… Я спросила у приятеля: - Юр, о чём фильм?
- Ну… - глубокомысленно протянул он, почесав переносицу, - понимаешь, это такой поток сознания…
«Вот спасибо!» - подумала я. – «А без тебя я про поток не догадалась».

И «Ностальгия» показалась такой же. То есть – не показалась. Её я тоже смотрела не раз. Там уже не было Солоницына, хотя главная роль писалась под него. Когда Тарковский уезжал в Италию на съемки, Солоницын был уже глубоко болен. Тарковский навестил его в больнице всего раз и всё понял. И знал, что это их последняя встреча.  Что он прощается.  И с любимым актёром, и с Россией, в которую больше не вернется. Этого не знал Солоницын. А когда узнал, что съемки "Ностальгии" идут в Италии полным ходом с Янковским, у него отнялись ноги. И он попросил жену снять фотографию Тарковского со стены.
"Я – романтик. - говорил Солоницын о себе. - Худой Дон Кихот, который верит в дружбу, в любовь, честность и верность. Взамен я редко что получаю."
Однако эти двое были связаны каким-то невероятным, мистическим образом. И четыре года спустя Тарковский умер от той же болезни.

Зато я люблю «Зеркало». И в частности, тот момент, где под героями Солоницына и Тереховой ломается плетень, и они падают, и герой Солоницына начинает хохотать. А потом ветер гонит волны по полю ржи (или пшеницы, не важно). И падает стоящая на столе то ли бутылка, то ли ваза, вода разливается. И шторы вырываются в распахнутые окна. И скрипит колодезный журавль.
«Зеркало» я видела один раз. Ну хорошо, полтора.

После «Сталкера» в Киеве (это я уже о городе) прошла ретроспектива фильмов Тарковского. Прорвало. Он стал ужасно модным. Шумиха была страшная, на фильмы ломились, смотрели с усилием, ломая голову над смыслами, предпочитали глубокомысленно помалкивать после просмотров, как и мой вышеупомянутый высоколобый приятель. Вот и после «Зеркала» все вышли с растерянными лицами, шли молча, пряча друг от друга глаза. А я шла с расслабленной блаженной улыбкой на всю морду лица. Ко мне подошли целой группой и спросили: – Ну как фильм? О чём?
- А? – вернулась я, и опять отплыла: - О жизни.
Кто-то покрутил пальцем у виска.

И «Солярис» люблю.

И во всех них играл Солоницын, даже если изначально роли для него не было (как в «Зеркале»). После «Андрея Рублёва» он стал талисманом Тарковского, вечным его актёром, до самой смерти.

Но увидеть его сейчас мне захотелось почему-то в «Любить человека». Почему? Он играет там более всего самого себя. «Солоницын был совсем непохож на свой самоуглублённый киноимидж (то, что сделал с ним Тарковский). Он был открытый, симпатичный, живой, весёлый человечек. Любил застолья, флиртовал с барышнями».* Не думаю, что это полная правда о нем, ведь по какой-то причине он рвался сыграть Андрея Рублева, а значит была в нем эта глубина, эта внутренняя сосредоточенность. Может, еще и гены прадеда-священника. Но мне захотелось увидеть *легкого, живого" Солоницына, современника, с которым мы жили в одной стране.
Отчаянно решительного, когда выбор сделан.  Так он приехал к Тарковскому и предложил себя на главную роль. Так он делает предложение героине Виролайнен – Маше, в фильме, в первый же день их знакомства.
Непоколебимого и готового идти до конца, когда речь касается самого важного в его жизни. См. выше о финальной сцене Андрея Рублёва. В фильме он так же бескомпромиссно и зло бьётся за свои строительные проекты.

Идеалиста с чистым детским взглядом и застенчивой улыбкой, как будто он заранее за всё извиняется, что такой вот он, неудобный, не умеющий лукавить и тонко обходить препоны и ловушки. Его называли «сокровенным» человеком. О его наивности и доверчивости ходили легенды.

Безжалостного – взгляд становился колючим и тяжёлым – там, где о главном, беспомощного – там, где о быте.

Неприкаянного, издёрганного и измученного власть предержащими, бюрократическими и казуистическими проволочками и наворотами.
«Он был изумительное существо, и поэтому – очень гонимое».***

Известно, что во всех своих фильмах Герасимов снимал почти исключительно «своих». Солоницын был «чужим». И тем не менее.

Я пересмотрела. С интересом и удовольствием. И, невзирая на весь неизбежный совковый налёт –Герасимов, к счастью, показывает это вскользь – фильм совсем не показался безнадёжно устаревшим. Наверное потому, что он более всего о людях: делающих своё дело, любящих и страдающих, правых и неправых одновременно, ну может, чуть идеализированных, хотя…  возможно, это в наше сегодняшнее, циничное время они таковыми кажутся. А Герасимов показывал их такими, какими хотел бы видеть, какими хотелось бы, чтобы они были.

А Солоницын? Невыразимо красивый и одухотворённый. Взгляд чистый, светлый, проникающий в душу. (На аватарке он немного другой, уставший, задумчивый, но глаза-то, глаза! умные, сосредоточенно вглядывающиеся во что-то там… в других пределах. И лицо… такой строгой скульптурно-выразительной, аскетичной, мужской лепки. Почему я раньше этого не замечала?)
Так вот.

И если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?**


* - слова режиссера Арсения Сагальчика;
** - из стихотворения Николая Заболоцкого;
*** - Маргарита Терехова о Солоницыне.