Российский археолог (первое, что написано о нём в Википедии)
Читаю Андрея Буровского. Сегодня двенадцатое июля 2021 года. При этом в памяти моей приятной "занозой" сидят слова другого известного писателя:
© Ken Wilber, 2007
© Ipraktik, оформление, 2014
Глава 1
Введение
"Что, если бы я располагал всеохватной картой себя самого и того дивного нового мира, в котором я нахожусь?
За последние тридцать лет мы стали свидетелями беспрецедентной исторической ситуации: теперь нам доступны все культуры мира. В прошлые времена, если вы, скажем, рождались китайцем, то, скорее всего, вам суждено было просуществовать всю свою жизнь в одной культуре, нередко в одной провинции, иногда в одном доме – живя, любя и умирая на нескольких пядях земли. Но сегодня мы имеем не просто свободу передвижения – у нас есть свобода погрузиться фактически в любую известную культуру и изучить её. В глобальной деревне, каковой является ныне мир, все культуры открыты и проницаемы друг для друга".
Меня влюбили в себя слова: «За последние тридцать лет..». Я балдею от них!
Кто из нас двоих будет сейчас кричать первой от радости? Я или Китти? Китти, конечно. Ей ничего не стоит прикидываться и играть разные роли. Но речь не о ней.
- Лёля! Ты зачем меня остановила на полпути? – спрашивает возмущённая Китти. Если честно, мне некогда с ней объясняться, я очень тороплюсь, потому что жду телефонного звонка. Должна позвонить знакомая и сказать мне о моих дальнейших действиях. Это по работе моей, значит. Но, между делом, хочу написать о моём тихом часе. Я предоставила его себе, (прилягнув) как написать, если я прилегла? Прилегла, я значит, и тем самым устроила себе «тихий час», как в доме отдыха раньше делала во время поездок с бабулей в июле. Книжка у меня сейчас про жуть. Называется «Сибирская жуть-3». Я пыталась понять некоторые предложения в начале книги, начиная с самых первых двух абзацев. Мне этот писатель даётся с трудом. У него какие-то сложные обороты речи. О них позже. Устала я читать первую страничку и решила глянуть обложку. В конце написано про какой-то клубок и кота, что ли? Не понятно - и мне стало интересно найти этот отрывок внутри книги. Так я случайно наткнулась на главу под названием «Тайга». Глава меня увлекла тем, что очень хотелось разобраться с самой тайгой. Живу рядом и ничего не знаю. Иван ходит, а что он там видит - не известно. Присылает картинки и пишет примерно так:
«МАНА: с любовью forever!
Свершилась давняя мечта: большое путешествие по нашей сибирской Мане, около 350 км! Она открыла себя такой разной и непредсказуемой. То с множественными таинственными заводями, словно в русских сказках, да на полотнах Васнецова и Билибина, где кажется обитают русалки и водяные, а по берегам вот-вот зацветет папоротник лунной ночью… То окружённая суровыми скалами, с парящими хищными птицами возле них, а вокруг - островерхие пихты и древние лиственницы… Потом на многие километры зеркальная водная гладь, по которой лодка, ускоряясь, будто парит, не касаясь поверхности. А иногда тайга вокруг становилась по-домашнему ухоженной, как если бы заботливый хозяин этих мест следил за каждым деревом и камнем. И всё это в условиях большой воды и подтоплений, что нам было только на руку на моторной лодке».
Мне очень понравилось! Вот и я так привыкла думать о тайге, хотя, Иван пишет в данном случае о реке. Но об этом позже. Что же я прочитала у Андрея Буровского? Не понятно стало под конец чтения - когда тема Тайги была осилена, когда уже встала с мягкого места и ушла пить кофе.
А непонятное в его описаниях тайги есть в самОм центре повествования: религиозность. Мне показалось, он использует метафору «Без проводника – заблудишься». Очень много у него жуткого, правда. Специально написано для тех, кто «всё хавает» без разбору. Если разобраться – много мути. Пишет интересно, но бестолково. У него люди в экспедициях самопальных – это либо психи «с лицом порочным, не вполне вменяемым», либо «шлюхи» (и такое есть). Так что – пишет интересно, но на дурака.
Надо ещё почитать что-нибудь. Это первое впечатление. Кто его знает, может, он свою археологию тоже по наводке пишет? У него нет своего взгляда на жизнь. Книга издана в 2001 году. Жуть нагоняет, да. Надо найти сам рассказ:
"Её величество тайга". Андрей Буровский
Нет, конечно же, сибирская тайга — это далеко не темная, мрачная пещера, где так легко куда-нибудь свалиться, ушибиться, упасть, переломать все кости. Тайга красива и почти везде легко проходима. В ней мало мест, с трудом преодолимых для человека; в тайге всегда достаточно воды, а летом и довольно много пищи. Необходимое для жизни в тайге легко можно нести на себе или везти в лодке — палатку, оружие, запасы пищи. Если нести с собой запас еды, можно неделю-две вообще не заниматься добычей пищи, а только выполнять экспедиционное задание, и только.
Проблема в том, что тайга очень велика, и нравы ее не изменились за сотни и тысячи лет. Космический век, эпоха сверхскоростных поездов, автомобилей и самолетов кончается там, где начинается лес… Даже в самых ближайших окрестностях самых больших трасс — хотя бы Московского тракта, соединяющего сибирские города друг с другом и в конечном счете с Москвой, — даже возле таких трасс, стоит углубиться в лес, и вы оказываетесь в мире, где царят совершенно особые законы жизни. Если вы сломаете себе ногу и не сможете выползти на трассу, вы рискуете умереть от жажды или от голода, быть сожранным зверями или заеденным комарами и мошкой, причем вы будете даже все время слышать эту трассу, почти что на ваших глазах по ней будут идти машины… чуть ли не круглые сутки. Но, скорее всего, никому не придет в голову отойти от обочины этой трассы и никто не услышит ваших криков даже ночью. То есть, конечно, кто-то может остановиться у обочины, сменить колесо или для чего еще, а вы заорете именно в это время… Но такой случай маловероятен, и, скорее всего, вы умрете, даже находясь в километре от дороги.
Каждый год находят таких бедолаг, погибших буквально в двух шагах от людей, от возможной помощи. А углубляясь в тайгу, вы окончательно оказываетесь в мире, живущем по законам очень древних времен. Не только успех дела, за которым вы пошли в тайгу, но и сама ваша жизнь прямо зависит от совершенно первобытных качеств: физического здоровья, умения хорошо ходить, умения стрелять, остроты всех пяти чувств, интуиции, опыта, знания окружающей природы. Прямо как в книге про индейцев!
Тайга очень красива. Особенно северная тайга, чистые моховые боры, где колоннады старых сосен возвышаются над моховыми кочками, где нет высокой травы и далеко видно во все стороны. Идти по тайге даже без дорог легко, а к грузу на спине быстро привыкаешь, и он перестает мешать.
Разумный человек, входя в такой лес, опустит в каждый ствол по пулевому патрону. Пусть видно во все стороны, пусть нет никого и пусть мы громко разговариваем, чтобы предупредить зверя заранее. Пусть ружье висит за спиной стволом вниз и на предохранителе. Но пусть две смерти дремлют в стволах… на всякий случай, так спокойнее.
В ясный июльский или августовский день тайга может показаться совершенно идиллическим местом, так вокруг тепло, сухо, уютно, спокойно. Подождем вечера, когда словно из-под земли появятся тучи кровососов — и комаров, и гнуса. Тут идиллия сразу же обернется чем-то довольно мрачным. Если человек непривычен к кровососам, путешествие может быть для него совершенно отравлено. А использовать «Репудин», «Дэту» и прочую химическую гадость очень не рекомендую. Иногда мне кажется, что кровососы чувствуют любителей химии и набрасываются на них особенно жестоко. К комарам в Сибири надо привыкать! Так привыкают к жаре и безводью в пустыне, к разреженному воздуху в высокогорье. Для любого начинающего экспедишника мучителен первый сезон… И хорошо, если он прошел этот первый опыт еще подростком; взрослым он уже не страдает.
Идиллическая картина вечернего костра всегда осложняется именно этим. Пусть даже погода замечательная, дым поднимается вертикально вверх, но над каждым из сидящих у огня вьется серое облачко комаров. Только одни люди относятся к этому в общем-то спокойно, а другие нервничают, суетятся, хлопают ладонями направо и налево, и удовольствие от пребывания в тайге, от путешествия и от костра для них безнадежно отравлено.
А еще вечером сразу становится холодно. Стоит закатиться солнцу, и тут же исчезает теплый, согретый солнцем янтарный воздух. Надо натягивать куртки и свитера, теплые носки, а некоторые надевают даже шапки. Не зимние, конечно, но лыжные вязаные шапочки, и бывают они очень к месту. Человек, который не умеет вовремя утеплиться, рискует всерьез простудиться и заболеть. Больной — в лучшем случае обуза, помеха для отряда. Это в самом лучшем случае.
Спать в спальном мешке и в палатке, на мой взгляд, вполне удобно и уютно, но и к этому надо привыкнуть. Как и ко множеству мелочей, типа необходимости проветривать, сушить спальник каждое утро… Если нет дождя, разумеется. А если зарядил дождь, надо уметь ждать — спать впрок, играть в карты, вести многочасовые беседы, на худой конец пить спирт. Словом, нужно уметь последовательно убивать время и при этом спокойно относиться к сырому белью, мокрому спальнику и прочей таежной романтике.
В лесу необходимо приспосабливаться к обстоятельствам, пользоваться случаем: помыться, когда тепло и есть вода; спать, пока никто не мешает; пройти как можно больше в благоприятный для этого день. И никогда нельзя упускать ни малейшего случая поесть, даже если вроде бы и сыт.
Для человека, любящего быть не в городе и нетребовательного к удобствам, склонного к созерцательности, экспедиция оборачивается множеством приятных сторон: прерывистой пляской мотылька, шорохом рыжей лесной мыши в траве, бронзой сосновых стволов на закате, свежей водой и ветром на коже. Быстро, иногда уже к концу первого сезона, вырабатывается таежная привычка — просыпаться мгновенно, без долгого перехода от сна к бодрствованию, так характерному для города. Еще мгновение назад ты спал — и вот уже вполне проснулся, встаешь, вполне включен в происходящее. Начинаешь слышать все необычные звуки. То, что пугает новичка, — шум ночного леса, писк птицы, треск сучка, то ли самого по себе, то ли под чьей-то тяжестью, — все это перестает замечаться, и под привычные звуки спишь так же, как в городе под уличный шум. А вот стоит появиться звуку необычному, пусть и тихому, — и тут же просыпаешься, настораживаешься…
И правильно, что настораживаешься! Потому что в тайге все время множество опасностей подстерегает всех неосторожных. Опасность быть съеденным зверем, о которой говорят больше всего, — это, пожалуй, самая малая из опасностей. По мнению же большинства экспедишников, самая большая опасность — это заблудиться в тайге.
Действительно, пространства тайги колоссальны. Если идти без дорог, малейшее отклонение обернется многими километрами промаха. А примет очень мало, тем более для горожанина. Все же мы привыкли к другой, более информативной местности — где есть много примет, не говоря об указателях и дорогах.
Здесь же даже излучины таежных рек везде одинаковы, похожи одна на другую; а уж сама глухая тайга, если нет горок, воды, каких-то особых примет, тем более одинакова везде. Чехов очень хорошо описал ощущение, возникающее у едущего через громадную Западно-Сибирскую равнину, — слишком много слишком одинакового леса…
Такую сосну уже видели? Вроде бы нет… У нее же тоже была раздвоенная вершинка! Вроде была, но как-то по-другому… Тут было выше… там в другую сторону наклон… Нужно уметь считывать малейшие приметы, видеть чуть ли не микроскопические отличия.
Итак, заблудиться легко, а не обладая навыками жизни в диком лесу, не так просто выйти обратно, в «жилуху», то есть туда, где живут люди.
Нет ничего легче, чем упасть и сломать ногу; и даже не сломать, вполне хватит трещины в кости. Даже потертость, которая не позволит вам ходить несколько дней, смертельно опасна. Да и другие травмы, типа сильных ушибов или сломанной руки или ребра, не дадут вам достаточно быстро реагировать на окружающее, а главное — достаточно быстро идти.
Так же легко в тайге и заболеть, попросту не надев вовремя свитер, когда солнце уже зашло и температура резко упала. Не говоря о том, что бронхит опасен сам по себе (а ведь полноценно лечиться вы на маршруте не сможете), болезнь тоже будет убивать вас голодом, угрозой не выйти вовремя туда, где рассчитанный запас уже не нужен.
Одинокий человек погибает очень быстро — ведь голод убьет вас куда быстрее, чем срастется кость на ноге или даже чем заживет нарыв на ступне. Если идет много людей — травма, болезнь не так уж смертельно опасны. Но и в группе раненый или больной, который не может идти сам, — обуза, и он полностью зависит от воли окружающих и от их намерений. Старые экспедишники, прошедшие школу полей, и люди, воспитанные в лесу, никогда не бросают членов группы. Даже туристы, прошедшие серьезную подготовку, обычно ведут себя корректно.
Но, во-первых, быть причиной серьезных трудностей даже в самой замечательной группе не такое уж большое удовольствие. Группа спасет сломавшего ногу, заболевшего, но ценой по крайней мере неуспеха того, за чем она пришла в тайгу. А очень часто — и страданий, и здоровья других.
Но, во-первых, быть причиной серьезных трудностей даже в самой замечательной группе не такое уж большое удовольствие. Группа спасет сломавшего ногу, заболевшего, но ценой по крайней мере неуспеха того, за чем она пришла в тайгу. А очень часто — и страданий, и здоровья других.
Во-вторых, в самопальных экспедициях царят очень разные нравы. Мне известны минимум два случая, когда раненых бросали в лесу. В первом случае туристы, по крайней мере, оставили товарищу продукты и сообщили спасателям о том, где примерно находится человек; парня спасли, хотя буквально в последний момент. В другом же случае о брошенном попросту забыли. Труп не найден.
В числе опасностей есть и переправы — ведь таежные реки очень быстрые и холодные. Три шага по каменистому дну — и собственных ног уже почти не чувствуешь. Десять шагов — и не чувствуешь уже безо всяких «почти». Хорошо, если ручеек совсем маленький и больше этих десяти-двадцати шагов делать не надо, а вода дойдет только до ваших колен…
Если речка побольше, глубиной по бедра, по пояс, то форсировать ее непросто. Это в Европейской России такую речку пересечь вброд среди лета — одно удовольствие. У сибирских рек скорость течения может быть такой, что надо переходить втроем, держась друг за друга и кружась, словно танцуя какой-то сложный танец. Или двое-трое самых опытных и сильных переправляются первыми и натягивают канат, привязывают накрепко к деревьям. Остальные переправляются, держась за трос и обязательно опираясь на палку. Дно каменистое, в лучшем случае — окатанная галька, а то и острые обломки скал, которые река не успела обкатать, сделать гладкими. Как уже говорилось, ног не чувствуешь, а бешеная вода ревет и пенится вокруг вашего бренного тела, хочет оторвать вас от каната, потащить, швырнуть и унести.
Конечно, если даже вы оступитесь, не удержитесь на переправе, маловероятно, что это кончится совсем уж плачевно. Хотя опять же были случаи — тонули люди на совсем, казалось бы, пустяковых переправах. Упал человек, ударился головой… Или не смог быстро сбросить рюкзак, тряпки в нем намокли, потянули вниз, и человек не смог подняться на ноги, захлебнулся на глубине меньше метра.
Это, конечно, случай редкий, но уж, во всяком случае, пока вы сумеете выбраться на берег, вас сильно поколотит о камни, а потом уже на берегу вам придется долго подпрыгивать и лязгать зубами, пока вы сможете согреться. А если вы несли на голове вещи, вы сможете полюбоваться ими в последний раз, пока вашу куртку или штаны весело несет за поворот.
Есть и такая таежная гадость, как болота, и о них мне просто не хочется ничего говорить — так неприятно угодить в болото на маршруте! Скорость движения ничтожная, опасность велика, малейшее движение чревато гибелью. А в воздух поднимаются эскадрильи кровососов, место ведь влажное!
Только на самом последнем месте среди таежных опасностей я бы поставил встречу со зверем, после всех болот, рек, болезней, травм, расстояний… Но и от зверя тоже гибнут люди, особенно неподготовленные. Они ведь не знают, что по лесу лучше идти с шумом, с разговорами. Они идут тихо и почти наступают на медведя. Они не знают, что при встрече с медведем ни в коем случае нельзя бежать: даже у совершенно сытого, даже у изленившегося в августовском лесу зверя моментально включается инстинкт преследования. Кроме того, они ведут себя неуверенно, суетятся, пугаются, то есть ведут себя как потенциальные жертвы. Тем более люди не знают, как себя вести при нападении зверя.
Мой старый друг, бывалый таежник, уверял меня, что медведь так умен, что он сразу чувствует, опасен ли для него человек. Мол, чувствует этот зверь, охотник перед ним, опытный лесовик или легкая добыча — горожанин. И как ни увешивайся оружием, как ни наряжайся и ни принимай картинные позы — медведь поймет, с кем он имеет дело.
Возможно, опытный, много раз видевший человека медведь и правда так хорошо разбирается в нас, в людях. Но ведь и самый обычный зверь слышит испуганный вскрик, видит напряженные, отражающие испуг позы, раскрытые рты, расширившиеся глаза… и делает выводы.
А встреча с медведем производит сильное впечатление, уверяю вас! В стороне от тропы захрустел валежник, раздалось могучее ворчание, словно бы исходящее из самых недр колоссальной туши, и вот взметнулась над папоротником, над травой сама туша — грязно-бурая, неуклюже-грациозная, могучая. Зверь, в несколько раз сильнее самого сильного человека, поводит кривыми лапами с когтями по пять сантиметров, и голова совсем не похожа на то, что рисуют у плюшевого добродушного мишки. Морда у медведя узкая, злая и хищная, а если еще уши прижаты, то становится по-настоящему страшно.
Мой уже упоминавшийся друг, биолог, истоптавший много таежных дорог, уверял: надо в любом случае ему не поддаваться. Нужно, мол, сразу и ясно дать почувствовать — ты всего-навсего зверь, а я человек, и если нападешь — убью. Медведь это понимает и не нападает.
Меня бог миловал от проверки правильности этого положения. Не раз встречаясь с медведем в лесу, я ни разу не напоролся на злобного, агрессивного или голодного… Но, с другой стороны, я совершенно уверен — не один человек погиб, убитый практически неопасным медведем; тем, который вовсе не замышлял нападения и которого спровоцировала сама жертва.
Также случайные люди не знают, что в лесу лось еще опаснее медведя. Они рассуждают просто — лось травоядный, а следовательно добродушный, как мудрый и симпатичный герой мультфильмов с участием медведей, лосей и зайцев. В действительности же лось — животное свирепое, недоброе и невероятно сильное, не только с могучими рогами, но и с огромными копытами. У лося очень сильное чувство территории, и если ее нарушают — он метко бьет этими копытами. О силе удара. Зафиксирован случай, когда к раненому лосю подошел охотник, засунувший рукавицы за пояс тулупа, на животе. Рукавицы нашли между позвонками.
При виде лося туристы умиляются, хотят посмотреть, подойти… Знаю по крайней мере один случай, когда туристки подошли к спящей лосихе — посмотреть. Лосиха убила одну девицу и сильно ранила вторую.
В другом случае компания туристов долго умилялась огромному самцу, вышедшему из леса. Зверь кинулся на компанию, загнал ее на деревья и затоптал девушку, которая не смогла удержаться на ветке.
О такой опасности, как человек, я пока ничего не сказал… Во-первых потому, что человек — это везде самое опасное животное, и вовсе не только в лесу.
А во-вторых потому, что опасен вовсе не только злоумышляющий человек, скрывающийся в лесу. Очень часто еще опаснее твой же собственный спутник… Далеко не всех людей можно вообще пускать в тайгу! Нет, дело не в физической мощи и выносливости. В места, где все-таки опаснее, чем в городе, где нужно полагаться друг на друга, нельзя пускать слабых духом, трусливых, склонных к иждивенчеству, ненадежных, чрезмерно эгоистичных.
Помню жуткий случай, когда в моей экспедиции потерялся человек: девушка, студентка второго курса. Искали мы ее весь день и легли спать с тем, чтобы с первым светом опять отправляться на поиски. Одного парня я поставил на дежурство… Не помню даже его имени, по правде говоря, а помню только кличку Монстр — он любил надевать капроновый чулок на голову, разрисовываться монстром из фильмов ужасов и пугать малышей, в меру обоюдного удовольствия. Монстр не очень перетруждался весь день, и я оставил его ночным дежурным. Все, что он должен был делать, — это каждые полчаса несколько раз ударять в било, в кусок плужного лемеха, подвешенного на веревке на дереве. Я рассудил, что ночью звук будет идти далеко, и Светлана может услышать его и взять направление…
Вымотанный до предела, я каменно заснул в развалинах бани; вроде бы сквозь сон слышался плывущий над землей звон била… А вот проснувшись около пяти утра, я долго лежал, обдумывая план поисков. Сейчас минутная стрелка упадет вот сюда, и я услышу било… Лежал я, лежал — и не услышал. Выхожу из бани. Где Монстр?! Замирает сердце при воспоминании про медведя, задравшего бычка неподалеку…
Монстр преспокойно сидел возле била.
— Ты почему не ударил?!
— А зачем?
Вопрос был из тех, на которые так просто не ответишь. С минуту, не меньше, я тупо пялился на Монстра, пытаясь понять, шутит он или это всерьез.
— Ты понимаешь, для чего я тебе велел стучать в било?!
— Ну…
— Что «ну»?! Ты понимаешь, каково сейчас Светлане?!
— Так вы все тоже устали… Я и подумал — не надо стучать, надо, чтобы вы все отдохнули…
Я еще раз говорю про Светку, расписываю страдания потерявшегося, заброшенного в лесу человека… Монстр тупо смотрит на меня, по три раза повторяя тоже самое, — что мы все устали, и он решил нам дать отдохнуть.
На третий день поисков Светлану нашли. Она рассказала, что в первую ночь отлично слышала звук била и уже пошла по нему, но тут звук почему-то прекратился… Монстру я очень доходчиво объяснил, что будь на дворе время военное, я бы его просто пристрелил и был бы совершенно прав. Но понял ли сказанное Монстр, далеко не уверен.
На третий день поисков Светлану нашли. Она рассказала, что в первую ночь отлично слышала звук била и уже пошла по нему, но тут звук почему-то прекратился… Монстру я очень доходчиво объяснил, что будь на дворе время военное, я бы его просто пристрелил и был бы совершенно прав. Но понял ли сказанное Монстр, далеко не уверен.
Вроде бы он собирался поступать в театральное училище, и я от души надеюсь — больше в тайгу он не попадал. С такими и медведей-людоедов не надо, чтобы из тайги не возвращались!
Будет печально, если мой рассказ читатель воспримет, как сплошной «ужастик». Нет, в тайге, в том числе в северной тайге, о которой здесь идет речь, можно и жить, и работать много лет, не подвергаясь такому уж значительному риску. Я знаю много людей, которые проводили в поле каждый сезон целых тридцать, а то и все тридцать пять лет и жалеют только о том, что вынуждены были оставить эту непростую экспедиционную жизнь. Я сам приобрел ценный экспедиционный опыт в этих местах, в том числе и профессиональный.
Но даже стационарные работы и жизнь в большом лагере посреди тайги могут быть довольно тяжелыми. А пешие маршруты по тайге требуют хорошего КОЛЛЕКТИВА, хорошей ПОДГОТОВКИ и хорошего СНАРЯЖЕНИЯ — именно в такой последовательности. Всего этого у самодеятельных поисковиков нет.
Почему это опасно
Назовем вещи своими именами: на протяжении 1970-1980-х годов каждый или почти каждый сезон в тайгу выходили отряды очень плохо подготовленных, плохо снаряженных и очень часто — не очень вменяемых людей.
Многие из этих людей по своему состоянию здоровья и по своим психологическим качествам не должны были и на пушечный выстрел подходить к лесу… Разве что в городском парке. Многие из них были крайне наивны и совершенно искренне не понимали, что в тайге действительно может оказаться по-настоящему опасно. А очень часто в составе отрядов шагали маргинальные типы, к которым больше всего применим термин «частичная вменяемость». Эти люди могли застегивать пуговицы, считали деньги и умели читать, но уровень их интеллектуального развития и в 30, и в 40 лет не превышал нормального уровня подростка лет 12.
Одну такую группу я наблюдал очень близко, в процессе, так сказать, личного общения: меня познакомил с ними один парень из клуба самодеятельной песни. Эта «экспедиция» только что приехала из Москвы и как раз собиралась углубиться в тайгу, ехать на лесовозах или на арендованной машине до верховьев Ковы и там сплавляться по реке. Странное впечатление производил уже внешний вид этой публики: бичеватого вида парни, на которых достаточно взглянуть, чтобы диагностировать неврастению, а может быть, и отклонения посерьезнее. Странно одетые, обмотав вокруг головы цветастые платки, они расслабленно бродили вокруг угасавшего костра и вяло спорили, как его надо разжигать. Все они, кроме всего прочего, были удивительно малоподвижны, не энергичны, двигались неохотно и уныло. На лицах застыла скука и то особенное выражение, которое можно видеть у сопляка лет пятнадцати, когда он сидит на лавочке у подъезда и сообщает своего рода пароль другим таким же, так же скучно сидящем с полупотухшими папиросами: «Как меня все заколебало!!!».
Я не знаю, что может «заколебать» мальчика в пятнадцать лет до такой степени. Так же точно я не знаю, что «заколебало» членов «экспедиции», но выражение было то самое. Лица людей, которым жить на свете тоскливо и скучно, потому что решительно ни на что не хватает энергии.
Такие же выражения были и у девиц, бродивших вокруг в полурасстегнутых на груди мужских рубашках и с папиросами во рту. У этих, впрочем, взгляды были скорее липкими, оценивающими — взгляды потаскух. Исключением явились две совсем молоденькие девчушки, от силы лет по 18 — 19, очень хорошенькие, очень взволнованные и невероятно увлеченные перспективой общения с инопланетянами. Это были явно птички другого полета — по крайней мере, вполне вменяемые и достаточно энергичные девицы. Судя по многим признакам, они происходили из довольно примитивных семей, где духовные и интеллектуальные интересы просто отсутствовали, а хорошего гуманитарного образования получить не могли из-за скудости домашней подготовки и уровня преподавания в окраинных московских школах. Бедные девочки попросту оказались не способны в тогдашнем СССР утолить духовную жажду иначе, чем прибившись к полусумасшедшим сектантам и всерьез поверив в этот бред.
И у них, конечно, не было ни нормального полевого снаряжения, ни подходящей для тайги одежды. Оружие? Несколько финских ножей (тупых, как валенок) и единственное не зарегистрированное нигде охотничье ружье 28 калибра (на уток — сойдет), к нему — два десятка дробовых патронов.
Отдельно бродило еще существо лет сорока, абсолютно лысое, с лицом порочным и не вполне вменяемым. Я не сразу даже понял, какого пола это существо с одутловатым лицом, неприятно напоминающим то ли покойника, то ли обитателя психбольницы. Звали существо Вадиком несмотря на его сорок лет, и исполняло это существо в группе функции медиума, способного выходить в астрал, в нирвану, надевать и снимать чакры и так далее…
Читатель вправе верить или не верить, но эта группа ловцов «чертовых кладбищ» собиралась по совместительству ловить еще и снежного человека. Эти московские ребята, в основном студенты технических вузов, были уверены: снежный человек вовсе не человекообезьяна и не «недостающее звено» эволюции. Это, оказывается, чуть ли не космический пришелец, и уж во всяком случае — очень высокоразвитое существо. Снежный человек ловит из космоса энергию, для чего и служат антенны, принимаемые невеждами за шерсть, а вместе с энергией к нему приходит и невероятное количество самой сокровенной информации обо всем происходящем в космосе и на всевозможных планетах, населенных разумными существами.
На плече у главаря, вещавшего мне весь этот бред, умостился огромный черный кот. Зачем? Что будет делать кот в непролазной тайге?
— А у Воланда был тоже черный кот! — вполне серьезно ухмыльнулся главарь Сережа. Я не нашелся, что ответить.
Тут сорокалетний Вадик побежал на пригорок, странно оттопыривая локти и втянув в плечи голову, а остальная компания реагировала на происходящее взволнованными жестами и звуками. Оказывается, это на Вадика накатило. Вообще-то, он общается с космосом строго в определенное время — в полнолуние, но, бывает, на него и в другое время накатывает, и тогда он принимает сообщения, посланные с других планет или посланные снежными людьми и отразившиеся от космических тел. Вадик же, пока мне торопливым шепотом рассказывали про все это, встал в странную позу, растопырив ноги шире плеч и вскинув растопыренные руки. Вскоре он стал руками делать странные движения, словно ловя кого-то в воздухе, странно, неожиданными резкими движениями двигая головой, словно таджикская или персидская танцовщица. Одновременно он топтался на месте, перемещался на небольшом пространстве, и это тоже походило на причудливый дикарский танец. Вадик прислушивался к чему-то, вскрикивал, начинал говорить на тарабарском языке и замолкал, задерживал дыхание и вдруг начинал судорожно сопеть… Зрелище было одновременно крайне неприятным и смешным.
Вадик плясал минуты три, потом встал в странной изломанной позе и так держался еще несколько минут. Потом вдруг осел, обхватил голову руками, тоненько заскулил, завалился набок, и девочки кинулись его утешать, обмывать и приводить в нормальное состояние. Потом выяснилось, что Вадик получил сообщение от снежного человека, сидящего в центре «чертова кладбища» и поджидающего экспедицию…
Кончилось ссорой, потому что девицы спросили меня, как им лучше добираться до места, и я честно ответил, что добираться до места им ни в коем случае не надо, а надо поскорее добраться до Москвы и забыть про «чертовы кладбища». Впрочем, тезис о неподготовленности экспедиции еще принимался… ну хотя бы выслушивался, скажем так. А вот сомнения в космической сущности «поганого места» под сомнение брать было просто опасно. «Экспедишники» так и заявляли:
— Братья из космоса оставили там проплешину…
И никаких, разумеется, сомнений, никакой критики источников, ни малейшей попытки о чем-то рационально подумать. «Братья из космоса» — и все. Мы «точно знаем», что это были «братья из космоса». А сомнения в психическом здоровье Вадика, естественно, вызвали буквально бешенство.
— Да что ты с ним треплешься?! Это же материалист! — заорала одна из самых молоденьких девиц главному, который с черным котом.
Эта «экспедиция», кстати, так никогда и не вернулась домой, и было бы весьма поучительно узнать — где именно тлеют кости и этой московской глупышки, и Вадика, и главаря с котом на плече, и самого кота тоже.
А найти такую «экспедицию» невероятно трудно, потому что никто толком не знает, куда именно они движутся и по какому маршруту. Цивилизованные туристы оставляли данные о своем маршруте, и известны были контрольные даты, к которым они должны выйти из леса. Если не вышли — тогда пора поднимать тревогу, слать в лес спасательные партии…
Экспедишники без кавычек тоже работали по плану, на сто рядов обсужденному, известному множеству людей, и всегда ставили о себе в известность и местные власти, и лесопожарную охрану, и рыбнадзор, и множество других инстанций. Все знают, на какой срок у них продовольствия, вооружены ли они и насколько опытны начальники.
А самодеятельные экспедиции не оставляли о себе никаких данных решительно никому, а очень часто даже специально запутывали следы: сообщали родственникам и друзьям неверные сведения о том, куда пойдут и где будут находиться. Если в «экспедицию» двинулась вся компашка, особенно плохо дело: ушли люди в лес, а никто и не знает, куда именно ушли и насколько, каким ресурсом располагают, когда и куда должны выйти. По разным данным, то ли 30, то ли 50, а то ли и все 75 человек пропали в тайге. Погибли, скорее всего, но никто ведь не видел их трупов, и предполагать можно все что угодно. Люди уходят и никогда не возвращаются назад, вот и все. Гибель, вернее, бесследное исчезновение людей, ушедших в Ковинскую тайгу, — это факт. Объяснений же ему может быть великое множество, и, конечно же, мистики используют его в своих интересах, для подтверждения своих сомнительных теорий.
— Видите? — заявляют они. — В тайге, где почти ничего не угрожает человеку, пропадают целые экспедиции! Наверное, их губят таинственные силы, связанные с космосом (с глубинами океана, с континентом Му, с махатмами в Гималаях, с разумными растениями планетных систем Магелланова облака — на выбор).
— Нет! — отвечают другие. — Эти люди проникаются светом от постигнутой ими истины и навеки уходят в иные миры, в неведомые очарованные дали, где все не так, как в этом окаянном мире. Наверное, они живут теперь на других планетах (в Шамбале, на построенных пришельцами спутниках Марса, под водами Тихого океана, в параллельном пространстве и так далее). А наша жизнь после данного им откровения уже не интересна, и даже если они могут вступать с нами в контакт, это им совсем не интересно.
Я же, с типичной для ученого скучностью, позволю себе заметить: не надо выдумывать сложные объяснения там, где возможны куда более простые. В этом, собственно, и состоит знаменитый принцип Окаама: «Не надо умножать число сущностей без необходимости».
Нет нужды искать космических чудовищ и потусторонние силы там, где вполне хватает безлюдья, бездорожья, тяжелого климата, гнуса, рек и диких зверей. И куда идут огромные толпы людей, совершенно не подготовленных к тому, чтобы жить и работать среди всего этого.
Не так давно американцы провели исследование наиболее знаменитой из аномальных зон — легендарного Бермудского треугольника. Уж сколько «жутиков» было накручено вокруг происходящего в нем! Сколько собрано страшных и совершенно необъяснимых историй про отказавшие приборы, всплывшие корабли со скелетами и «летающие тарелки» с зелененькими человечками! А главное — какая убийственная статистика! Как доказательно: в Бермудском треугольнике гибнет во много раз больше судов, чем в любой другой области Мирового океана! И все. И не поспоришь — гибнет больше!
Но только вот какая беда — злые американские ученые, не ведающие романтики, установили: многие знаменитые крушения, которые приписываются Бермудскому треугольнику, на самом деле произошли вовсе не здесь. Досужая молва приписала катастрофы, произошедшие у берегов Чили или Австралии, Бермудскому треугольнику.
Остальные же исчезновения судов объясняются, во-первых, огромным скоплением судов на этом участке океана — ведь это район знаменитых на весь мир курортов, налоговый рай, привлекающий богатых людей. Судов здесь огромное количество, несравненно больше, чем в любом другом месте океана на единицу площади. И если посчитать, какой процент всех судов пропадает без вести в Бермудском треугольнике, он окажется не больше процента судов, исчезающих в любом другом регионе Мирового океана.
А во-вторых, подавляющее большинство таинственных катастроф приходится на яхты богатых бездельников, скопившихся как раз на курортах (точно так же большая часть автокатастроф приходится на машины «золотой молодежи»). Ведь многие пускаются в плавание, не имея ни необходимых навыков, ни необходимых личностных качеств. Не говоря о тех, кто устраивает на борту своей яхты попойки или выходит в открытое море, имея на борту нескольких шлюх, зарегистрированных матросами. Разве владелец официально зарегистрированной яхты не имеет права выйти в море, где он хочет, и там вести себя так, как он хочет?! Вы что же, отрицаете священные в западном мире права суверенной личности?! Или вы отрицаете права женщин быть матросами?! Вы что же это, враг женщин?! Страшно подумать, что священные права женщин таскать тяжести и стоять в шторм у руля могут отрицаться какими-то «маскулинистами», сторонниками мужского фашизма!
Вот люди и реализуют свои священные права суверенных личностей, и относительно таких судов странно не то, что они пропадают, а что некоторые из них все-таки возвращаются.
Так же точно и с Ковинской тайгой. Я не сомневаюсь, что в 1980-е годы в этом районе, примерно 400 на 300 километров, погибло гораздо больше людей, чем в любом другом регионе Сибири. Но объяснить эти далеко не загадочные смерти вполне можно и без всяких ссылок на аномальность места. Слишком многое вытекает из очень прозаических причин: наплыва на Кову множества разного рода чудиков.
Я уверен, что многие из них числятся покойниками по недоразумению: в одном месте они ушли в тайгу, в другом вышли, и те, кто видели вход, не увидели выхода. Наверняка есть и экспедиции, о которых вообще нет совершенно никаких сведений, и их участники могут объявиться в любой момент, выскочить, как чертик из коробочки.
Собственно говоря, у нас сейчас есть два источника сведений о том, что может происходить на Кове: показания местных жителей о том, что они видели в 1920-1930-е годы, и рассказы участников самопальных экспедиций. К тому времени, когда уфологи и другие аномальщики стали организовывать свои экспедиции, уже нельзя было найти ни одного живого свидетеля, который бывал бы на «чертовом кладбище», и между этими группами рассказчиков нет никакой преемственности.
Число организованных экспедиций, предпринятых, по одним данным, с 1978 года, по другим — с 1980, неизвестно, а примерное количество — от 30 до 100. Общее число участников экспедиций можно тоже определить только самым примерным образом: порядка тысячи человек.
Очень скверную роль в организации этих экспедиций сыграла серия публикаций про «чертовы кладбища» — и в «Техника — молодежи» в начале 1980-х годов, и в ряде выпусков «Тайны веков», и в массе иллюстрированных журнальчиков. Сошлюсь на последнюю публикацию из мне известных, хотя за время подготовки к печати этой книги, скорее всего, появятся новые [18]."
***
Дальше рассказ новый.
Вот так вот пишет наш красноярец. Особенно запомнилось: «Можно умереть в километре от автотрассы». Плохой образец для подражания.
Зачем я это написала? Мне нравится осознавать себя не "полной дурой". Пусть я буду ей называться, но не на все сто процентов. Пусть я буду "дурой частично". Смеюсь. Я в тайге не была. Понятия о ней у меня самые поверхностные, но разобраться в том - где правда, а где ложь – я уже смогу. Я умею. Здорово? Я рада!
Есть ещё одно интересное место про парня по кличке Монстр. Тоже не поняла позиции автора: мне понятна позиция Монстра. Опять же – не я же искала эту Светлану и не я же была на месте Светланы. Парень настаивал на своей точке зрения. У него была своя позиция. В таком случае – вместо обвинений – автор лучше бы сам бил в это било всю ночь. Он же психолог – должен был видеть личностные характеристики Монстра, понимать мотивы его поступков.
Читать было интересно, да. Но … мне жаль, что после знакомства с писателем, у меня остаётся желание о нём забыть. Посмотреть его последние публикации? Можно.
Эпилог
Есть люди, которые знают современников в лицо и могут о них составлять свой портрет.