Нация Книга вторая. Часть третья Глава IХ, Х

   


                Глава IХ

Как известно, рождение не прибавляет человеку никаких заслуг, как и то, что не отнимает их у него, ибо оно не зависит от его воли, но когда он вырастет, то ему придётся отвечать за свои поступки, как хорошие, так и дурные. Причём никакие извинения и оправдания за совершённые преступления приниматься не будут. Даже за те, что были обусловлены необходимостью.

4 февраля 1990 года в самом центре Москвы состоялась одна из самых больших демон- страций за всю его историю. Более пятисот тысяч человек прошли от Крымского моста по Садовому кольцу к улице Горького и площади 50-летия Октября. Организаторам удалось собрать приверженцев самых разных политических течений - от демократов до анархистов и националистов. На много километров всё вокруг было заполнено плотно стоящими друг к другу людьми, причём самых разных возрастов. Несмотря на плюсовую температуру, люди пришли в тёплых одеждах, зная, что митинг продлится не один час (семь километров пути, ещё несколько часов - митинг).

Поводом к шествию стала конфронтация в ЦК КПСС: консервативное крыло Политбюро (неформальным лидером которого был Егор Лигачев) активно выступало против реформ, поскольку стало очевидным, что страна скатывается в пропасть. Ситуация требовала незамедлительных действий, чтобы предотвратить окончательное разрушение страны.

Во-первых, они считали, что в период перестройки произошло политическое перерождение большей части руководителей страны и союзных республик, причём не в лучшую сторону. Ради личного обогащения они захотели иметь больше, чем имели, не только занимаясь присвоением и открытым грабежом крупной народной собственности, но и активно выводя денежные потоки за рубеж для приобретения недвижимости.

Во-вторых, они были против того, что партия полностью прекратила бороться с буржуазным национал-сепаратизмом.В результате это течение охватило, как эпидемия, все союзные республики и переросло в мощное национал-сепаратистское движение, которое подогревалось агентами влияния извне, что вовлекало страну во всеобщую конфронтацию.

В-третьих, они были не согласны с деятельностью промышленных кооперативов, что были созданы по предложению Совета министров, поскольку наносили огромнейший вред стране. И всё из-за того, что кооперативы, как правило, создавались не на базе объединения мелких товаропроизводителей,а на базе аренды или выкупа государствен- ной собственности.Производимая продукция продавалась не населению, а предприятию, причём по завышенной цене. Такое мошенничество стало прибежищем теневой экономики и теневого капитала, который давал повод для появления олигархии. Фактически это было разгосударствление госсобственности, передача предприятий в частные руки. Всё остальное было лишь внешней оболочкой, за которой скрывались, как правило, три четыре хозяина, которые брали главный куш, а наёмные работники получали копейки.

И, в-четвёртых, нарастал политический карьеризм, образовывались фракции, группы и платформы внутри партии, происходило разрыхление идейных и конституционных основ, что привело к разрушению не только самой партии, но и страны. Лидеры консерва- тивного крыла были категорически не согласны с тем, что Горбачёв разогнал секретариат (уставной орган партии), в результате чего уничтожил механизм, способствующий сопротивлению разрушению не только партии, но и государства: в руководстве оказались люди, ничего не умеющие, не знающие и не решающие. Но самая главная беда заключалась в том, что Горбачёв отстранил партию от большой поли-  тики практически подписав ей смертный приговор.

Позиция Горбачева, Ельцина и их сподвижников была противоположной тому, что выдвигали консерваторы, и заключалась она, как им казалось, в простой «истине»: социалистическая система изжила себя, а потому она не поддается реформированию, улучшению и совершенствованию. Поэтому эту систему нужно сломать и заменить капиталистической - вот такая была их точка зрения, и других они не принимали.

Горбачёв был категорически против всех «неясностей», исходящих от консервативного крыла, а потому не хотел и не желал выстраивать политический диалог на их устранение, заявив, что уйдёт в отставку, если партия не одобрит его курс на дальнейшее обновление.

Не мудрствуя лукаво и не желая познать многие вещи, так как они должны быть познаны и изучены, москвичи «решили» поддержать Горбачёва демонстрацией, надеясь на то, что всё у него получится.

Требования демонстрантов были такие:
- демократизация общественной жизни;
- новая избирательная система;
- принятие демократического закона о печати;
- заключение нового Союзного договора;
- отмена 6-й статьи Конституции о ведущей и направляющей роли КПСС.

На следующий день, 5 февраля, испытывая наслаждение, Михаил Горбачёв поблагодарил не только американского президента за оказанную финансовую помощь в проведении демонстрации, но и жителей Москвы за ту поддержку и доверие, что они оказали ему в продолжении реформ, начатых им много лет назад. Кроме того, Горбачёв заявил о необходимости введения поста Президента СССР, чтобы довести реформы до конца (ложь была для него так привычна, что он уже не контролировал себя на предмет того, где он говорит правду, а где нет), с одновременной отменой 6-й статьи Конституции СССР и установлением многопартийной системы.

Москвичи были полностью удовлетворены благодарностью и тем набором мер, что необходимы были для завершения перестройки. Находясь в хорошем расположении духа, они были уверены, что, поддержав Горбачёва, они сохранили не только самих себя, своих детей, но и будущее страны. В этот момент их совершенно не волновал один вопрос: как удалось Горбачёву вывести на улицы Москвы столько народу?

Но на этом дело не закончилось.

Спустя три недели, 25 февраля 1990 года, состоялась вторая демонстрация - правда, народу на ней было уже значительно меньше. Практически эта демонстрация  была предвыборной: 4 марта должны были состояться выборы народных депутатов РСФСР. Теперь уже не Горбачёв руководил всем процессом, а Борис Ельцин, представлявший из себя эдакую смесь Стеньки Разина и стремящегося к власти китайского императора. Это был тот самый Ельцин, кого Горбачев сам лично, еще в 1985 году, посоветовавшись со своим ближайшим сподвижником секретарём ЦК КПСС Егором Лигачёвым (вопреки совету премьер-министра Николая Рыжкова), назначил первым секретарем Московского горкома КПСС.

Москвичи, надо сказать, с осторожностью приняли Ельцина, зная его вельможность, но затем привыкли и даже зауважали за некий «спортивный» интерес, поскольку он любил не только поговорить, но и хорошо выпить, а где пиры да чаи, там и разговоры всякие. Вот и подсказали ему люди добрые: мол, давай замахнёмся на руководителя страны, а почему бы и нет? Горбачёва песенка спета, ну и так далее. Устоять перед таким предложением Ельцин, конечно, не смог… Зная свои слабости, он начал заигрывать с народом, более того, не только затевать споры, но критиковать Горбачёва, что было недопустимо. Но народу это нравилось, и Ельцин чувствовал это, придумывая всё новые и новые комбинации для политической борьбы. Конечно, всего этого было мало, нужна была поддержка западных стран. И здесь всё вышло у него благополучно. Эти два человека вышли на тропу войны, где победить должен был сильнейший. Больше всего победы Ельцина боялся не Горбачёв, а его друзья и товарищи, зная всю подноготную этого человека. «Если Ельцин придёт к власти, - говорили они, - то это обернётся катастрофическими последствиями для всей страны, поскольку этот человек не обладает не только политическими и моральными качествами, но и страдает недугом глупца».

Они говорили это, поскольку прекрасно знали: судить о них будут по тому, кто их друг.

Одним словом, что бы там ни говорили о Ельцине - даже лучшие друзья, вопреки всему, он всячески стремился быть там, где не имел права быть, поскольку это
его мало беспокоило. Он получил поддержку от Америки, и его ничто уже не могло остановить. Он думал уже (впрочем, как и Горбачёв) не о социализме, а о новой общественно-экономической формации - капитализме, о том, на что ему давали деньги - много денег, столько, сколько он запросит у Америки, поскольку США нужна была не только победа в «холодной войне», но и порабощение СССР. Причём Ельцин прекрасно осознавал, на что шёл, но он не совсем осознавал тот факт, чем всё это может закончиться.

Да и жители Москвы смотрели на это сквозь пальцы: они давно уже для себя решили, что старым порядкам не бывать. Посчитав Ельцина своим человеком, они говорили: «Это не покор, что за поясом топор, пусть все думают, что плотник, а не вор».

Помимо всего прочего, что делалось в стране, были и другие новости. В частности, прояснился вопрос по командировке Егора, который был озвучен руководством ещё два месяца назад. Речь шла о рабочей поездке в Болгарию с небольшой группой
специалистов-атомщиков. Такой новости для себя он не ожидал, поэтому не знал, радоваться этому или огорчаться.

15 марта 1990 года, в день, когда на внеочередном Третьем съезде народных депутатов СССР Горбачёв был избран Президентом СССР (на основании Постановления Верховного совета СССР об учреждении поста Президента СССР с соответствующим
внесением изменений и дополнений в Конституцию), Егор Сомов отправлялся в ко- мандировку в Болгарию на Козлодуевскую АЭС в составе небольшой группы инженеров-атомщиков. Цель этой командировки держалась в секрете, поэтому Егор не знал (как, впрочем, и другие специалисты), для чего они едут. Единственное, что он знал хорошо, так это то, что АЭС «Козлодуй» была одной из крупнейших в Восточной Европе. Станция была построена ещё в 1974 году при активном участии СССР. Расположена она была на берегу реки Дунай, в двухстах километрах от столицы страны Софии и в пяти километрах от города- спутника Козлодуй, в честь которого и получила название, - вот, в принципе, всё, что он знал, не вдаваясь, конечно, в технические данные АЭС. По этой части он знал значительно больше.

Наташа была рада за Егора и в то же время переживала за ту неизвестность, что его вновь ожидает. В последний момент на её глазах появились даже слёзы, что было большой редкостью: она никогда не плакала от боли физической, но всегда - от боли
душевной. Когда она плакала, глаза и лицо становились ещё более привлекательными, выражая неотразимую прелесть.

Егор тоже тяготился разными мыслями, но его уверенность в том, что он любим, смягчала страдания разлуки, к тому же его профессионализм и твёрдый характер подсказывали ему, что всё будет хорошо и, что эта командировка ни коим образом
не связана с опасностью, а, как он полагал, связана с обменом опытом. (Позже, уже будучи на станции, Егор узнал, что во время плановых работ произошла авария в электронной системе управления турбогенератора энергоблока, и в этой части его знания пригодились.)


Глава Х


Из Болгарии Егор Сомов вернулся в конце марта.
Две недели напряжённого труда на АЭС «Козлодуй» дали о себе знать. Глядя на него, можно было подумать, что его подменили, так он изменился. Это заметила даже Наталья, причём с самых первых дней его возвращения.

Вначале она думала, что всё это от его усталости, но через несколько дней поняла, что это не так, поскольку он продолжал оставаться замкнутым и молчаливым. Какого-то точного «диагноза» поставить она, конечно, не могла, но определённо знала, что
это связано с каким-то душевным расстройством. А вот с каким - она понять не могла. Но Наташа знала нечто другое, что могло бы заставить его «ожить». Она где-то читала, что для того, чтобы разглядеть трещину в колоколе, нужно, чтобы он зазвучал. Но действовать в пылу любопытства она не решалась, боясь всё испортить, тем более что это было не в её характере. Одним словом, как всякая умная женщина, имеющая терпение, она считала, что самый лучший способ добиться успеха - это молчание, поскольку оно всегда выглядит более многозначительно,чем всё остальное. Подумав хорошо, она чётко для себя решила: чем меньше будет всяких вопросов, тем больше будет чувств, и в первую очередь - с его стороны. Поэтому она не спешила, что называется, создавать шёлк из листьев и мёд из розовых лепестков - всё ждала случая, исключая всякое своё недовольство. И такой случай наступил.

В начале апреля, гуляя как-то вечером возле дома, она всё же не вытерпела и с большой осторожностью завела разговор (правда, издалека) о командировке. Этот разговор, как она определила для себя, не преследовал никакого женского любопытства, просто ей хотелось помочь ему высказаться, отвлечь, что называется, от той душевной боли, что тяготила его и мучила последнее время.

Понимая, к чему клонит Наталья, Егор поначалу не решался затрагивать эту тему, чтобы отвести от жены всякие разочарования. Да и не хотелось ему, если честно, ничего говорить, поскольку неделя была очень сложная...Но и уходить от разговора,
заниматься умалчиванием он тоже не хотел, чтобы не вызвать у жены лишние по-дозрения - не до того ей сейчас было... Чтобы всё было по-человечески, он всё же решил снять с себя тяжёлый груз и поделиться своими ощущениями от командировки: что увидел, что узнал, что его больше всего затронуло и огорчило в Болгарии.

О своей работе на АЭС Егор практически ничего не говорил. Тем более что он подписывал соответствующие бумаги, касающиеся государственной тайны. Не говорил он и про свой отдых, касающийся достопримечательностей и прочих национальных удовольствий, аргументируя это тем, что не было совершенно времени куда-либо выбраться. Зато он много говорил об общественно-политической обстановке в стране, о перестройке, что коснулась не только Болгарии, но и всех социалистических стран, и что в этих странах на самом деле всё не так хорошо, как пишут в газетах и говорят с экрана телевизора, а значительно хуже.

Особенно его удивил тот факт, что люди в этих странах очень недовольны политикой Горбачёва, считая его не только врагом всей Европы, предателем социализма, но и зачинщиком - как они говорили - всей этой революции.

Слышать такое, конечно, было ему неприятно и оскорбительно: одно дело - ругать и критиковать Горбачёва в своей стране, а другое дело - слышать о нём чёрт знает, что в другой. Одним словом, пребывая в Болгарии, он испытывал не только стыд, но и свою вину за всё то, что происходило на территории дружественной нам страны. А происходило, надо сказать, самое ужасное, что только можно было себе представить.

Поначалу Наталье было скучно слушать всё, что говорил Егор относительно пере-стройки и политической ситуации в Болгарии, поскольку ей казалось, что он пре-увеличивает в каких-то вопросах и что такого не может быть в принципе, но чем
больше он говорил, тем больше она прислушивалась к его словам. Были минуты, когда Наталья слушала мужа с замиранием сердца, поскольку его слова были настолько хорошо подобраны и обладали такой мощной силой, что они производили на неё неизгладимое впечатление. Временами занимательность так возобладала над нею, что ей показалось, что всё то, что он говорит, она видит воочию, будто смотрит кино, - настолько хороши были переходы от образа к образу, от сцены к сцене. Более того, глядя на него, она не просто заворожённо слушала, но и переживала вместе с ним, желая высказать свои беспристрастные суждения.

В какой-то момент она поняла его состояние, поняла, как человека, который побывал за границей в окружении воинственных людей, и от этого ей стало как-то не по себе, даже страшно за него, но это чувство быстро прошло.

- Вот такая история получается, - сказал он с той долей серьёзности, с какой понимал этот вопрос. И, помолчав, тут же продолжил: - Больно осознавать, конечно, но я думаю, что на всей мировой социалистической системе поставлен большой крест-
социализма как такового больше нет.
- Что значит - нет? Ты вообще понимаешь, что говоришь?
- Вот так: нет и всё. Потерпел, можно сказать, полный крах.
- Ну, знаешь… это всего лишь твои домыслы. Чтобы такое произошло, надо…
- В том-то и дело, что, оказывается, «надо» всего-то ничего - просто сказать народу, что чёрное - это белое, а белое - чёрное. Весь эффект этого посыла состоит в том, чтобы народ поверил в это, - Горбачёву поверили.
- И что теперь будет дальше? - с нескрываемым любопытством спросила Наталья, глядя на напруженное лицо мужа.
- В том-то и вопрос, что никто не знает, что будет дальше. Развалить же легче, чем создавать: вот развалили, а что будет дальше, то одному…
- Нет, ну какой-то выход всё равно должен же быть? Безвыходных ситуаций не бывает.
- Всё это так, но это не тот случай… реформы зашли так глубоко, что оборвали все связи: экономические, социальные, политические… и никто к этому не хочет возвращаться, иди хоть на все четыре стороны, поскольку многие считают, что социализм изжил себя… Этого момента ждали многие прозападные оппозиционные силы… и дождались, теперь их пыл не унять.
- А может, и не надо унимать, - вполне спокойно проговорила Наталья. - У них - своя жизнь, у нас - своя. Не век же вековать… Если это произошло, то этому явлению нужно дать новые определения. Жизнь не стоит ведь на месте: всё течёт, всё изменяется.

При этих словах Егор внимательно посмотрел на жену, причём, каким-то новым, зрелым взглядом, и подумал: «Вот как так получается, что мужчина и женщина по природе своей не имеют ничего общего между собой, а думают и выражаются одними
и теми же мыслями и словами?» Не найдя для себя ответа, он сказал:
- Всё это так, но мы ведь столько лет понимали друг друга, а сейчас мы враги - вот в чём вопрос.
- Почему враги?
- Может, я не совсем верно выразился, но что-то в этом роде. Ты бы послушала их: оказывается, хуже русских в мире нет никого. Все, какие есть беды в этом мире, от нас.
- Почему?
- Они считают, что мы не только заставили их думать, но и страдать, чтобы пройти через все эти мучительные реформы, что мы их предали, что свершили расправу над народом. Все в один голос говорят: ради чего люди работали всю свою жизнь, если коммунисты разрушили всё в одночасье, в режиме реального времени. Все они жили хорошо, всё у них было, а идея русских с перестройкой взбаламутила все народы, перевернула, можно сказать, всё вверх ногами, и теперь они потеряли всё.
- А что - это не так?
- Да так, конечно. Мало того, что мы у себя всё разрушили, мы ещё и в Европе дров наломали, да так, что щепки летят…
- Ничего: поговорят, поспорят, и…
- Да нет: слишком далеко всё зашло. Настолько далеко, что… ну, как тебе сказать: как снежинка образует лавину, как одна искра зажигает доменную печь, так и перестройка, говоря простым языком, «взорвала» все соцстраны. От них ничего уже не осталось…
- Что значит - не осталось? - с удивлением спросила Наталья, сделав большие глаза.
- Да это я так, образно.
- Понятно.
- Вот такая печальная история получается, - продолжал Егор. - Конечно, всё это от небольшого ума Горбачёва, но это так. Одним словом, не очень-то нас там жалуют. Понимаешь? От этого как-то не по себе…
- Понимаю, что тут не понять, хотя в это трудно верится… я думаю, что сваливать всю вину на Горбачёва неправильно, поскольку руководители этих стран прекрасно знали, что делали.
- Да что они могли знать, если они все - ставленники ЦК: что им говорили, то они и делали. Другое дело, что они, как люди порядочные, «заварив» всё это дело, думали, что будет каша, а на дне-то оказался горох; у них и мыслей не было, что руководство нашей страны помашет им ручкой, отправляя их в свободное плавание, а какое им плавание, если они питались, образно выражаясь, с руки: какую область экономики ни возьми, все связано, как пуповиной, с нашей страной, а сейчас всё отсекается.
- Ну, знаешь: не боги горшки обжигают.
- Всё это так. Поэтому и драчка там сейчас такая - все рвутся к власти… страсти такие, что не дай бог.
- А у нас что - не так?
- Да и у нас то же самое… куда без этих страстей? Они же, как ветры, надувающие паруса… главное, чтобы нас не отнесло на какие-нибудь рифы. С таким капитаном, сама понимаешь, долго не протянем, быстро пойдём ко дну.
- Да, есть от чего прийти в уныние, - глядя на Егора, проговорила Наталья. - С одной стороны, всё опасно, а с другой - всё необходимо.
- Вот и я про то же. Жаль, конечно, но теперь мы для них будем лучшими друзьями - вдали.
- Со временем, я думаю, всё наладится, - успокаивающе сказала Наталья.
- После того, что мы наделали, вряд ли кто захочет быть с нами вблизи.

После этих слов Егор задумался, словно пытался вспомнить, что-то очень важное.

- Что ты хочешь этим сказать? - спросила она.
- Я хочу сказать, что перестройка - это всего лишь путь, а не цель. Вот в чём вопрос.
- Ну и…
- А цель, как известно, может быть значительно опасней, чем сам путь.
- Не фантазируй, пожалуйста. Мы много лет прожили бок о бок с этими народами и до сих пор, как не разлей вода.
- Посмотрим, посмотрим, - на оптимистической ноте сказал он, - возможно, что я ошибаюсь.

Сказав эти слова, Егор вновь задумался, сосредоточившись на чём-то своём; при этом его взгляд создавал иллюзию напряжённого действия.

- Ты что-то хотел сказать? - спросила Наталья, обратив внимание на мужа.
- Я хотел сказать, что в мире много хороших людей… и сразу вспомнил…
- Что?
- Перед отъездом из Болгарии один Хороший человек подарил мне Библию. Новый Завет.
- Хороший человек! Библию!
- Да! Его так все звали: Хороший человек.
- А кто он, этот Хороший человек?
- Не знаю, вроде болгарин… он участвовал с нами работе…
- Почему ты мне ничего не сказал?
- Не было разговора.
- А зачем?
- Что - зачем? - переспросил Егор.
- Ну, зачем он тебе подарил её?
- Странный вопрос.
- Почему странный?
- Ну зачем людям дарят вещи? - сказав эти слова, Егор вопросительно посмотрел на жену. - Чтобы поблагодарить, уважить человека - да мало ли какие могут быть причины. Он, что-то сказал… но я уже не помню. - На самом деле Егор прекрасно помнил, что сказал ему Хороший человек, но говорить он этого не захотел.
- Интересно, - проговорила вполголоса Наталья, при этом её взгляд ничего не выражал, кроме любопытства.

На этом их разговор закончился. Стало ли лучше от этого разговора Наталье, сказать было сложно, а вот Егору стало значительно лучше - выговорился. Во всяком случае разные думы о поездке в Болгарию отлегли от сердца.

Через несколько дней вечером, когда вся семья была в сборе, Наташа почувствовала недомогание: сильные боли в животе. Егор тут же вызвал «скорую». «Скорая» приехала быстро. Врач посмотрела Наташу, послушала и сказала, что нужно ехать в
роддом. Егор хотел ехать с ней, но Наташа настояла на том, чтобы он остался дома с Лизой.

На другой день с утра Егор и Лиза отправились к городскому роддому. Роддом был расположен почти на окраине города, соприкасаясь с таёжным лесным массивом, уходящим на север. Когда они вышли из автобуса, их сразу встретили ослепительные лучи солнца, что пробивались сквозь густые кроны деревьев, и щебетание много-численных птиц, доносившееся с разных сторон. Егору даже показалось, что все они соревнуются друг с другом, чтобы сообщить им что-то важное и радостное.

- Папа, папа, посмотри, какие яркие лучи солнца, - закрывая рукой глаза, проговорила Лиза.
- Это они радуются твоим веснушкам.
- Папа, а откуда берутся веснушки? - тут же по-интересовалась Лиза.
- Не знаю. Говорят, что они появляются у того, кого любит солнышко.
- А я люблю солнышко!
- Ну, вот видишь.
- А когда ты был маленький, у тебя были веснушки?
- Да, были.
- Значит, и тебя солнышко любило?
- Получается, что так.
- А много у тебя было веснушек?
- Ну, поменьше, чем у тебя. - Сказав эти слова, Егор изучающе посмотрел на Лизу.

Лизу явно не устроил ответ отца. Сделав губки бантиком, она спросила:
- А куда они делись?
- Кто?
- Ну веснушки твои.
- Исчезли. Твои веснушки тоже исчезнут со временем.
- А мама сказала, что они будут всегда.
- Не знаю. У меня ведь их нет. Посмотри.

Лиза внимательно посмотрела на отца и ничего не сказала. Разговор о веснушках был исчерпан.

- Папа, а мы маму увидим? - тут же спросила Лиза, перейдя к другим вопросам.
- Всё будет зависеть от доктора: если он разрешит, то, конечно, увидим.
- Папа, посмотри, как много одуванчиков!
- Да, я вижу… теперь они будут расти быстрее всех.
- А почему они так быстро растут?
- Не знаю. Наверное, оттого, что легко приспосабливаются к почве. Не каждый же цветок растёт там, где растут они. Посмотри, кругом одни одуванчики, ; Егор указал рукой на то место, где была целая поляна этих растений. - Это цветок-завоеватель
- так его ещё зовут, а проще говоря  непрошенный гость.

Выслушав отца, Лиза задумалась.

И хотя весенний мир природы оживлялся с каждой минутой, чувствовалась прохлада и сырость, словно это было неотъемлемым единством природной среды, выполняющим свою обязанность. Подходя всё ближе и ближе к зданию роддома, Егор испытывал нечто особенное, забирающее за живое, что бывает в исключительных случаях.

Через администратора Егор быстро узнал, что Наташа находится в патологическом отделении, которое находилось рядом с городским роддомом и соединялось с ним внешними и внутренними переходами. Кроме того, администратор предупредила, что на территории действует карантин, поэтому в палату они не попадут, но можно переговорить по внутренней связи. Уже через пару минут Егор общался с Наташей. Ничего определённого он не узнал, поскольку не было ещё обхода. «Если что-то и
будет известно,  сказала Наташа, - то, как минимум, вечером или завтра». Сказала она и несколько слов Лизе, но это осталось их тайной.

Вечером, после работы, не дожидаясь следующего дня, Егор заехал домой за Лизой, и они вновь поехали в больницу. На вопрос Егора, что и как, Наташа сказала, что у неё очень низкий гемоглобин - ниже ста единиц, и попросила, чтобы он принёс завтра сок свёклы, моркови и, если будет - гранатовый. После разговора с женой Егору удалось связаться по телефону с лечащим врачом, но доктор ничего определён-
ного не сказал. И от этого у Егора появилось неприятное осознание того, что что-то в этом деле не так.Хотя всяческие мысли он выбрасывал из головы.Единственное, что сказал доктор, так это то, что роженице придётся полежать в стационаре
несколько дней, а возможно, и до конца срока… всё буде зависеть от её состояния.

Но через неделю Наташу выписали из патологии домой, сказав, чтобы она ждала схватки дома. Этому сообщению доктора Наташа была рада, поскольку находиться в больнице ей не хотелось, так как в палате ей было скучно и неуютно, более того
- страшно. Страшно от всего: от обстановки, от атмосферы, от того, что ты никому не нужен… К тому же в палате было очень холодно и сыро.

В первых числах мая Наташа вновь почувствовала себе плохо.

В один из вечеров Егор вызвал «скорую». Через час они были уже в городском роддоме. После всех процедур Наташу поместили в предродовую. Егор с Лизой не уезжали, ожидая заключение врачей, чтобы успокоиться. Но никакого заключения они
не получили.

Было уже поздно, когда они приехали домой. Вечером Егор пытался несколько раз узнать по телефону о состоянии жены, но так и не дозвонился.

Уложив Лизу спать, он долго ходил по комнате, думая о Наташе, о том, как ей сейчас непросто. Но он успокаивал себя тем, что она в больнице под присмотром опытных врачей и что ей и их ребёнку ничто не должно угрожать.

Вспомнил он снова и про командировку в Болгарию, которая легла на его сердце новой неподъёмной тяжестью. После разговора с Наташей на эту тему стало, конечно, лучше, но не настолько, чтобы предвидеть какие-то перемены к лучшему. От всех
этих мыслей спать ему не хотелось. В какой-то момент он достал свой дневник, сел привычно на кухне за стол и что-то записал. Затем, посидев и подумав о чём-то, он достал книгу «Мастер и Маргарита» и стал листать листок за листком, словно отыскивая что-то важное для своего душевного покоя, в котором ему было бы удобно и комфортно в этот ночной час. Временами он откладывал книгу и вновь что-то
записывал в дневник, и так было несколько раз.

Что его удивляло больше всего, так это то, что он много раз возвращался к этому произведению, но оно каждый раз воспринималось по-разному. Зависело ли это от его настроения или от чего-то другого, он не знал.Да и не хотел знать: его устраивало то обстоятельство, что эта книга заставляла размышлять, причём размышлять на свой, что называется, «вкус и цвет». Он подумал о том, что такая возможность даётся не всем книгам, а только тем, которым удаётся выплыть за пределы своего времени, что позволяет им жить самостоятельной, совершенно фантастической жизнью.
Остановившись на 14-й главе «Слава Петуху» (которую он уже читал однажды), Сомов откинулся на спинку стула и, скрестив руки, подумал: «Если глубоко разобраться во всём этом, то, по большому счёту, можно с уверенностью сказать, что каждый автор пишет книгу не для будущих поколений, а для своей эпохи. И вовсе не потому, что он связан со своей эпохой тысячью нитей, а потому, что это его работа, и от этой работы он должен получать какое-то вознаграждение, чтобы продолжать жить и работать, - вот вся правда и логика его жизни, всё остальное притянуто за уши. Другое дело, когда книга хорошо написана, происходит что-то невообразимое, даже фантастическое: независимо ни от кого произведение начинает не просто само-стоятельно жить, а обретать крылья,и вот они востребованы уже новыми поколениями, ибо в них - те же мысли и те же идеи, что описывал автор много веков назад. Спустя поколения, люди понимают важность этих книг, так как не надо ничего сочинять и писать, потому что всё уже написано предыдущими авторами, более талантливыми, чем они. Да-да, это так. И таких произведений в истории много. Взять хотя бы античные драмы Эсхила, Сенеки... и, хотя все они жили в разные времена (Эсхил жил в пятом веке до нашей эры в Греции, а Сенека - в первом веке в Риме), произведения этих авторов оказались востребованными и сегодня, спустя много веков; а про Шекспира, Данте, Лопе де Вега и говорить не приходится, пос-кольку произведения этих гениев будут востребованы вечно, пока живёт человече-
ство, так же как сочинения А. Пушкина, Л. Толстого и Ф. Достоевского. Интересно, найдётся ли место Булгакову среди этих вселенских звёзд? - И, недолго думая, сам себе ответил: - На этот вопрос может ответить только время, поскольку в анналах литературы имеется много авторов, не признанных и забытых современниками. Нужно время, чтобы всё расставить по местам, воздав должное каждому писателю. В этой части многое будет зависеть от читателя, насколько он будет способен почувство - вать все те побочные тоны этого произведения, способные привести его к той мере, за которой откроются все тайны этой книги. Во всяком случае, как мне кажется, нет ни одной причины полагать, что Булгаков не будет востребован. И всё потому, что для него не существует никаких запретов и правил, а это уже черта гениального писателя, исходя из этого, он видит жизнь так, как он её видит. В ней нет страха, ибо есть одна лишь совесть, которая и рождает бесстрашие. Его совесть пронзает все чувства, и в первую очередь - любовь, которая звучит для каждого по-разному:
то нежно, то лирично, то спокойно, то тревожно. Но как бы она ни звучала, она всегда учит разуму. Одним словом, станут ли книги Булгакова сокровищницей опыта - про это скажет только время».

Читая и перечитывая название главы «Слава Петуху», Сомов много раз размышлял над этим словосочетанием, поскольку никак не мог понять: что же автор хотел сказать этим названием? «Судя по сюжету, - сосредоточенно думал он, - больше всего, конечно, в образе Петуха мне видится значение некоего решающего образа, некой решающей грани, которая может иметь как положительную сторону, так и отрица-
тельную. К примеру, Петух может быть посланником не только бога, но и дьявола. Нельзя не учитывать и тот факт, что, согласно мифологии, Петух может быть и
посланником солнца, не только возвещая о начале дня,но и выполняя роль проводника солнца. Но что бы я ни говорил о нём как о самце отряда куриных, во всём гла-венствуют его крик и задиристость».

Немного разобравшись в общих понятиях названия главы, он читал:
«...В ярком свете сильнейших уличных фонарей он увидел на тротуаре внизу под собой даму в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета. На голове у дамы, правда, была шляпка, а в руках зонтик.

Вокруг этой дамы, находящейся в состоянии полного смятения, то приседающей, то порывающейся бежать куда-то, волновалась толпа, издавая тот самый хохот, от которого у финдиректора проходил по спине мороз. Возле дамы метался какой-то гражданин, сдирающий с себя летнее пальто и от волнения никак не справляющийся с рукавом, в котором застряла рука.

Крики и ревущий хохот донеслись и из другого места - именно от левого подъезда, и, повернув туда голову, Григорий Данилович увидал вторую даму, в розовом белье. Та прыгнула с мостовой на тротуар, стремясь скрыться в подъезде, но вытекавшая публика преграждала ей путь, и бедная жертва своего легкомыслия и страсти к нарядам, обманутая фирмой проклятого Фагота, мечтала только об одном - провалить-ся сквозь землю. Милиционер устремлялся к несчастной, буравя воздух свистом, а за милиционером поспешали какие-то развесёлые молодые люди в кепках. Они-то и испускали этот самый хохот и улюлюканье.

Усатый худой лихач подлетел к первой раздетой и с размаху осадил костлявую разбитую лошадь. Лицо усача радостно ухмылялось.

Римский стукнул себя кулаком по голове, плюнул и отскочил от окна.Он посидел некоторое время у стола, прислушиваясь к улице. Свист в разных точках достиг
высшей силы, а потом стал спадать. Скандал, к удивлению Римского, ликвидировался как-то неожиданно быстро».

Чтобы не перечитывать главу ещё раз заново, Егор начал потихоньку вспоминать, что было дальше. Он вспомнил, что после того, как финансовый директор театра Варьете Римский увидел, как с женщин на улице пропадает одежда и как над ними посмеялись прохожие, к нему ночью в театр приходит Варенуха и сообщает, что все их догадки правдивы: Лиходеев действительно напился в чебуречной «Ялта», и все пришедшие телеграммы - лишь розыгрыш. Вот только Варенуха ведёт себя очень странно: прикры-вается от света, не снимает шарф и не отбрасывает тени! Всё это настораживает Римского. От воспоминаний Егору захотелось прочесть ещё немного, чтобы освежить память. И он начал опять читать, причём с наибольшей силой.

«Сделав над собою усилие, финдиректор отвернулся наконец от лунного окна и поднялся. Никакого разговора о том, чтобы звонить, больше и быть не могло, и теперь финдиректор думал только об одном - как бы ему поскорее уйти из театра.
Он прислушался: здание театра молчало. Римский понял, что он давно один во всем втором этаже, и детский неодолимый страх овладел им при этой мысли. Он без содрогания не мог подумать о том, что ему придётся сейчас идти одному по пустым
коридорам и спускаться по лестнице.Он лихорадочно схватил со стола гипнотизерские червонцы, спрятал их в портфель и кашлянул, чтобы хоть чуточку подбодрить себя. Кашель вышел хрипловатым, слабым.

И здесь ему показалось, что из-под двери кабинета потянуло вдруг гниловатой сыростью. Дрожь прошла по спине финдиректора. А тут ещё ударили неожиданно часы и стали бить полночь. И даже бой вызвал дрожь в финдиректоре. Но окончательно его сердце упало, когда он услышал, что в замке двери тихонько поворачивается английский ключ. Вцепившись в портфель влажными, холодными руками, финдиректор чувствовал, что, если ещё немного продлится этот шорох в скважине, он не выдержит и пронзительно закричит.

Наконец дверь уступила чьим-то усилиям, раскрылась, и в кабинет бесшумно вошел Варенуха. Римский как стоял, так и сел в кресло, потому что ноги его подогнулись. Набрав воздуху в грудь, он улыбнулся как бы заискивающей улыбкой и тихо молвил:
- Боже, как ты меня испугал!

Да, это внезапное появление могло испугать кого угодно, и, тем не менее, в то же время оно являлось большою радостью. Высунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.
- Ну, говори скорей! Ну! Ну! - прохрипел Римский, цепляясь за этот кончик. - Что всё это значит?
- Прости, пожалуйста, - глухим голосом отозвался вошедший, закрывая дверь, - я думал, что ты уже ушёл.

И Варенуха, не снимая кепки, прошёл к креслу и сел по другую сторону стола».

На этих словах Сомов задумался: «Вспомнил, вспомнил… - подумал он, - Варенуха - вампир, не зря же его глаза засветились жёлтеньким светом; и та рыжая девица, что проникнет в окно, тоже ведьма. Не зря ведь они захотят расправиться с Римским, но
наступит рассвет… Римский хоть и спасётся, уехав в Ленинград, но поседеет и чуть не сойдёт с ума».

На этой фразе, Егор положил между страниц закладку и закрыл книгу. Затем он медленно поднялся и, отойдя от стола, задумчиво прошёлся по кухне. В этот момент лицо его было сосредоточено на чём-то важном и существенном, словно он продолжал анализировать то, что прочитал, то, что затронуло его душу.

«Оказывается, наша планета не так уж и удивительна, - неожиданно для себя подумал он с выражением напряжённого усилия мысли, - не так уж и хороша, как нам всегда казалась с астрономической точки зрения, и всё потому, что рядом очень много
всяких Понтиев Пилатов, иуд разных мастей, этой бесчисленной своры бездомных Иванов, Котов и Азазелл… Но беда не в этом, а в том, что мы - от незнания, от простоты душевной - лилейно ловим взгляд первого, подаём руку второму и, раскрыв рот, аплодируем третьим - бездарностям и проходимцам, которые заводят народы в тупик, выбраться из которого без потерь не представляется возможным. Мы все хотим жить, как мечтает Иешуа Га-Ноцри, но не хотим быть распятыми за правду; мы просим у сильных демонов спасти несчастную Фриду, но ежедневно суём липким лиходеевым конверты с деньгами; мы хотим думать, как думает Мастер, а живём, как какие-то временщики, строя карточные домики и демонстрируя своё варварство, не желая понять, что в жизни дело должно идти о жизни, а не о каком-то результате. Именно из-за этого “результата” нам всем рано или поздно придётся пройтись по лунной дорожке раскаяния, умоляя Бога простить нас за все те грехи, что мы совершили на земле, по которой шли грешник Понтий Пилат и спасший его Иешуа Га-Ноцри...

Может, прав всё же Воланд, утверждая, что люди не меняются по природе своей, а значит, они не только не хотят избавляться от своих ошибок, но и не хотят признаваться в своей греховности».

После всех своих раздумий и умозаключений он выключил свет на кухне и пошёл спать, понимая, что утром им нужно ехать с Лизой в роддом, да и глаза уже устали. Ему казалось, что он быстро уснёт и будет спать крепко, как это обычно с ним бывало, но сон, как ни странно, не давался: во всём теле чувствовалось какое-то неудобство.Он пробовал лечь и так, и эдак, но голова тяжелела, а сон не приходил.

«Спасть… спать…» - говорил он себе, подгибая под себя ноги. В этом состоянии он не заметил, как всё глубже и глубже проваливался в пропасть забвения.

               
                Глава ХI

(Продолжение следует).