Погода одиночества

   
    Перед тем как шагнуть из подъезда и раскрыть зонт, старик  смотрит в небо, серое, как грязное оконное стекло. Хочется  протереть его тряпкой, чтобы стало светлее, но попробуй,  дотянись – высоко.  От этого серого неба и нескончаемого моросящего дождя на улице вечные сумерки: утро, вечер, день – всё одно.
    Валентина в такие дни говорила:  «Погода одиночества ».  Он раньше не понимал. А теперь, когда жены не стало, заметил: в  дождик каждый под своим зонтом, будто в коконе, в цилиндре. Зонты разграничивают пространство, и отдаляют людей. Но даже, если ты в квартире, дождь отгораживает тебя от мира воспоминаниями и тоской.
    Году в 87, кажется, летом, соседи их затопили. Уехали в отпуск, а в ванной трубу прорвало. Слесарь из ЖЭКа стояк перекрыл, но с потолка ещё дня два капало и по стенам сочилось, видимо, в панелях вода накопилась.
   Вот и нынче,  похоже, Сосед небесный уехал в длительную командировку, и кран не закрыл – пятый месяц капает, сочится. А слесарь тамошний не то в запой ушёл, не то совсем уволился. Город насквозь промок. Теперь без капремонта не обойтись.
   Они с женой тоже ремонт тогда делали, после потопа. Обои клеили. В магазинах шаром покати, но он нашёл – красивые такие, с нежными бежевыми цветами. Долго потом жили в этой цветочной бежевой нежности.
   Вот говорят: «На душе кошки скребут», а у него в душе - один пушистый котёнок затаился и  при воспоминаниях о жене, цепляет коготком и тянет, оставляя тонкую красную царапину, которая долго потом болит. .
  Старик остановился: «Пришёл». Всмотрелся в грязное, как питерское небо, витринное стекло, увидел за ним ту, что так похожа на покойную жену, и тихо заговорил: «Здравствуй, Валюша! Вот я, как обещал. Живой.  «Погода одиночества», будь она неладна. Видать, зимы не будет нынче совсем. Февраль уже, а у нас 125 октября».
 Он помолчал, вздохнул и продолжил: « Живу, Валюш. Вроде, всё уже сделал: дети взрослые, внуки - самостоятельные, а я всё живу. Может, скоро уже, как ты думаешь?»      
      Стекающие по витрине прозрачные капли замедлились, будто задумались. «Хорошие внуки у нас - звонят, приезжают. И дети не забывают, хотя время сейчас такое – беспокойное, суетливое. Да оно и всегда так было, наверное. И мы суетились, спешили, не заметили, как постарели. Нет, ты-то у меня молодая, Валюша, красивая. Самая лучшая». Старик заплакал, достал из кармана мятый платок, вытер слёзы. «Тоскую я сильно. Да ещё этот дождь. Всю душу вымочил».
   Дождь, будто услыхав его, поредел и совсем прекратился в одно мгновение. Небесное стекло треснуло. За шумом машин этот треск никто не услышал. Но в образовавшиеся трещины посыпался неспешно и задумчиво мелкий-мелкий снежок.  Лениво так приземляясь на грязный мокрый асфальт, он тотчас таял.
    «Ты смотри, снег пошёл! – обрадовался старик, - Пойду и я. Может, скоро уж свидимся, как ты думаешь?» Он  кивнул и побрёл медленно, неторопливо в ритме снега.
    Манекен с инвентарным номером «278-16-ИТ» смотрела на удаляющуюся сгорбленную спину старика карими глазами, нарисованными на вечно молодом лице.
    От нечастых визитов этого странного человека, от неслышных сквозь толстое стекло витрины слов, что-то теплое и легкое растекалось по её пустому пластиковому телу. 
   Как он смотрит на неё - зачарованно, нежно, словно не видит мелких трещинок на лице и запястьях, отколовшейся фаланги безымянного пальца на левой руке, заклеенной скотчем сломанной ноги. Словно она новая, только что с конвейера, первый день на витрине. Удивительный старик! Пришел, постоял – и стало светлее. А, может, дело не в нём? Может, просто кончился дождь?