Допустим, у тебя две личности, Лейла и Карин. Одна с каре и в коротком платьице, вторая томная брюнетка, глаза с поволокой.
Парик ты купила, умница, и профили в инстаграме завела. Вот только вульва у тебя одна, и ею и Карин, и Лейла трахались со мной и с тем проходимцем с заправки.
В лазарете хорошо понимаешь: чистота и уют - не одно и то же. По сколотому кафелю скользят лучи солнца, он бел настолько, что кажется - нет сигнала. Работают ли мои глаза?
Ситцевая рубаха раскрыта на груди, сижу, смотрю в оконце. Выспался после укола, до чего хорошо; и на том спасибо, гонорея, без тебя давно этого не случалось.
На улице двор, а во дворе калитка. Завтра туда: с вещами на выход. Прощай, гонорея, привет, свобода.
Допустим, сяду на электричку. Контролёр не зайдёт - доеду до Терехово. Зайду в магазин, там ты на кассе; белёсые кудри - пергидроль, синий передник. По волнам моей памяти пройдёмся, морячка?
Потом, конечно, пузырь, и лавочка, луна в порту и её влажные глаза, такие близкие.
Нет, так нельзя, это я понимаю. Терехово не подойдёт.
Лучше так: иду в порт, делаюсь коком. Судно ржавое, Баренцево море - холодное. Как шторм - все по каютам, а я на палубе, шальной, играю с волной в пятнашки. Видела бы ты меня, Лейла, узнала бы, что я за морячок.
Что моя рука дрожит - ты не гляди. Буквы расплылись кляксами - так это дождь в окно. Письмо мамка отберёт, ты это знай, Лейла. Мудрая, женщина-корабль: плывёшь по волнам своих будней.
Курить бы, как ты, Лейла, да стать бы тем зеркалом, что смотрит на тебя с картонки на стене: его, как и меня, твои руки однажды разбили.
***
Утро, рассвет сизый. Северная хмарь июньских ночей слетела, стоило дню встрепенуться.
На станции голуби клюют семечкину шелуху. Мужики привычно перемахивают через забор, чтобы буднично ступить на платформу и поехать домой: на судоремонтном закончилась смена.
Сейчас мать на дежурство пойдёт. Увидит и молча замрет, сжимая в руках сундучок с фонендоскопом.
Закружится небо; как быстро кружат фонарные чтобы, а ведь я даже не в поезде. Асфальт поцелует солёной улыбкой в десны, и я проснусь в полутьме возле матери, мелко прижимающей полотняный платок к губам, влажно, порывисто рыдая.
Отец пойдёт на заправку, так ты передавай привет мне, Лейла. Как тесен мир, мы все в нём - проходимцы.