Однажды вечером Наташа объявила:
— У меня ковид!
Не верить Наташе было невозможно, она медик, их тестируют дважды в неделю. Это «радостное» известие означало, что ковид скорее всего и у меня тоже. Мы, разумеется, тут же стали прислушиваться к нашим организмам, как кошки к мышке под диваном. Поначалу коварный ковид таился. Мы нюхали кофе, который пах кофе. Мы вдыхали аромат телячьей отбивной, которая пахла точно как телячья отбивная. Правда, вскоре у нас появились признаки банального гриппа вроде соплей и французского прононса ввиду заложенности носа. В сущности — полная ерунда. Мы что, гриппа не видали? Да я эту простуду поганую одним махом побивахом! Да ваш смешной ковид только пугать горазд!
На всякий случай я тоже сдал тест на «корону». У нас это делается в аптеке, бесплатно, не заходя внутрь, в окошке для обслуживания автомобилей, а результат приходит на электронную почту. Закономерно, тест подтвердил подозрения.
Собственно говоря, для Наташи весь ковид и уместился в четыре дня. А у меня на пятый день внутри взорвалось чёрное солнце. От высокой температуры горло покрылось иссохшей драконьей чешуёй, а сам я провалился в темноту. Жаропонижающие лекарства действовали слабо. В беспамятности мне некто показывал один и тот же сон: я тянусь к бутылке с водой, делаю глоток и понимаю, что вода мне снится, просыпаюсь, пью и снова понимаю, что ужасный сон продолжается.
Когда я очнулся, то увидел стоявших надо мной молодых парней в чёрной форме фельдшеров. Наташа вызвала «скорую помощь». Парни скептически оглядывали меня:
-- Ну и зачем ему в госпиталь? Цвет лица нормальный, дышит хорошо. Сэр, вы дома останетесь или в госпиталь хотите? Дома-то всегда лучше...
Фельдшеры, уж не знаю, по какой причине, явно не жаждали ехать в больницу. То ли лень им было, то ли обед срывался, то ли начальство велело брать поменьше больных, но юные эскулапы мямлили и профессионально тянули резину.
-- В госпиталь, -- твёрдо обломала их Наташа.
-- В госпиталь, -- кивнул я, стараясь растянуть минуту просветления. Не растянул. В следущее мгновение обнаружил себя в «Скорой», уже подключенным к внутривенному вливанию чего-то полезного. Оказалось, мы почти приехали.
В приемном покое госпиталя о мою каталку, на которой я величаво возлежал, немедленно облокотилась чернокожая охранница и интимным шёпотом вопросила:
-- Надеюсь, ты не привёз ничего колюще-режущего?
-- Привёз, конечно, -- признался я и показал мобильный телефон. – Словом-то и убить можно.
Охранница успокаиваще похлопала меня рукой в резиновой перчатке:
-- Выздоравливай.
И вразвалочку удалилась в светлую коридорную даль.
Довольно быстро меня определили в палату реанимации. Для ковидных больных, надо сказать, было выделено пять верхних этажей огромного больничного комплекса. Само собой, никаких посещений родственников, строгий карантин и одноразовая одежда для медиков. На самом деле одноразовая: каждый раз при входе в палату надевался новый халат, и при выходе этот халат безжалостно отправлялся в мусорный контейнер, чтобы затем подвергнуться уничтожению. Возмутительная бесхозяйственность.
Приняли меня человек восемь, не меньше. Весь процесс отчасти напоминал разделочный конвейер на плавучей рыболовной фабрике. Рыба был я. Кто-то наклеивал на меня датчики сердечного монитора. Кто-то оборачивал лодыжки автоматически массирующими рукавами. Кто-то прилаживал к моему носу ребристые кислородные трубки. Кислород оказался с подогревом. На мой вопрос «зачем?» сказали, что так носу лучше. Я не спорил. Я же не враг своему носу. Пусть наслаждается.
К среднему пальцу левой руки изолентой намертво прикрутили датчик насыщения лёгких кислородом. Лампочка в нём горела день и ночь ярким красным светом, так что я полюбил указывать светящимся пальцем, что именно надлежит персоналу сделать. Очень наглядно получалось. Например, «а накройте-ка меня вон тем одеяльцем». И пальцем — тык.
По трубочке, ведущей в мою вену, текли, по-моему, все лекарства, которые старательные аптекари сумели найти на складе. Там были какие-то поддерживающие смеси, какие-то антибиотики. На один пластиковый мешочек, подвешенный к стойке, медбрат указал с нескрываемой гордостью:
-- Этим лекарством лечили президента Трампа! Очень дорогое лекарство.
Я благодарно погудел тёплым носом. Вся эта дикая фармакологическая смесь и вправду помогала, я чувствовал себя всё лучше и лучше, и через пару дней был с почётом увезён из реанимационного отделения в обычное, ковидное.
Главным предметом в просторной одноместной палате, или, как говорят дизайнеры, центром композиции, была кровать. Она располагалась почти посередине и несомненно являла собой образец больничного искусства. Это была даже не кровать, а электрическое устройство для боления. Если овладеть пультом управления, то кровать начинала изгибаться в немыслимых направлениях, как цирковой гимнаст, подниматься, опускаться, а ещё она умела взвешивать попавшее на неё тело. Вот на этой кровати я и обитал.
Передвигался я по палате, до туалета, к примеру, как водолаз на морском дне -- медленно и плавно, ограниченный только длиной кислородного шланга – теперь уж простого, плебейского, без всякого подогрева. Шланг по моей просьбе немножко нарастили, и он змеиными кольцами стелился за мной по полу. За дверь, в коридор, по карантинным правилам выходить запрещалось. Даже рентген делали прямо в палате: под спину подкладывали квадратную доску, а техник, вкативший слоноподобный аппарат на тележке, тихо чем-то щёлкал.
Это вынужденное заключение скрашивали только телефонные разговоры с Наташей -- и видео, и обычные. Не знаю, как бы я выжил без её любви и поддержки.
Болеть, кстати, очень мешали медсёстры. Они врывались в любое время суток, не обращая внимания на мои хотелки поспать или посмотреть телевизор, -- с неизменным победным воплем «Вайтел!», что означает «жизненные показания». И будьте уверены, они эти показания снимут во что бы то ни стало: измерят давление, уровень кислорода, сунут градусник под язык, ещё и заставят какую-нибудь таблеточку проглотить.
Менялись сестрички часто. Одной из первых в мою обитель просеменила китайская девочка-припевочка. «Меня зовут китайская девочка-припевочка», -- сказала она. Именно так прозвучало для меня её чириканье. Для начала китайская девочка сломала электронный кардио-монитор. Потом она последовательно сломала всё, до чего дотянулись её тонкие пальчики, расплакалась и убежала. Больше я её не видел. Приборы в тот же день заменили.
Доктор тоже показался мне несколько странным. Едва войдя в палату, он, оснащённый по последней ковидной моде маской и прозрачным забралом, прямо от двери начал молча подавать мне железнодорожные знаки остановки поезда. Некотрое время я с интересом наблюдал за этой пантомимой, пока не сообразил, что доктор просит меня надеть маску. Маску?! Пациента?! На верхнем этаже карантинной зоны? В ковидном отделении?
Ладно, я не гордый. Надел. Лекарь подскочил ко мне, ткнул в грудь фонендоскопом и молниесно отскочил к двери в исходную позицию. Оттуда он неразборчиво прогукал, что всё, мол, «олл райт».
Другой доктор, пожилая женщина, оказалась не из пугливых. После обстоятельного осмотра она сказала, что если и дальше я буду выздоравливать такими темпами, то скоро смогу отправиться домой. Кислородную дозу уменьшали один-два раза в день. Кашля нет. Жизненные показания стремятся к норме.
Её я упросил изменить ненавистную диету «всё жидкое» на нормальную еду. Это был праздник, когда мне позвонили из больничной столовой и спросили, что моя душенька желает на обед. «Всё!», -- без колебаний ответил я. И в обед на подносе теснились куриный суп, омлет с ветчиной, блинчики, кленовый сироп, масло, колбаски, жареная картошка, тосты, йогурт, мороженое и вишнёвый сок. Жизнь заиграла новыми красками. С этих пор трижды в день я обстоятельно обсуждал по телефону меню со столовой, и даже крики «вайтел!» не могли меня оторвать от этого серьёзного дела.
А выписали меня неожиданно. Просто перед ужином вдруг велели собираться домой. Что мне собираться? Как привезли меня на «амбулансе» в пижаме с телефоном в руке – так и увезли, в кресле-каталке по госпитальным обычаям. У главного входа уже ждала Наташа. Мы обнялись. Я сел на пассажирское сиденье нашего «Джипа» и радостно вздохнул. Неделя, проведённая в госпитале, казалась теперь целой эпохой -- таким прошлым, в которое ну совершенно не хочется возвращаться.