Чуда не случилось. После возвращения Антон о своем предложении не напоминал, видеться мы стали реже, он почти не звонил, и последний вечер на острове казался сном. В один из дней я пришла к нему домой. Дверь открыла Ева, она удивленно приподняла брови, чуть сильнее запахнула полупрозрачный легкомысленный халат, который я как-то заметила в шкафу Антона и о котором так и не решилась спросить.
– Проходи. Антон не говорил, что ты будешь.
– А он и не знал. Я решила вдруг.
Антон вышел из комнаты.
– О, привет. Мы как раз чай собрались пить. Раздевайся.
Сказано было вежливо, но по голосу и лицу понятно, что он не слишком рад, и я тут не к месту. Никогда раньше не приходя к нему без предупреждения, в тот день я подумала – почему бы нет? Но придя, пожалела, еще раз поняв, как он стал далек. Все еще не зная, как поступить, я не переступала порог – стояла, вцепившись рукой в ко-сяк двери. Мельком заметила, что пальцы дрожат.
– Если я не вовремя, могу уйти, – сказала ему тихо.
– Было бы лучше, если бы ты позвонила, – спокойно ответил Антон.
Я все же вошла. Он посмотрел, как я разуваюсь, потом ушел в комнату и сел за компьютер.
– Идем на кухню, – мягко пригласила Ева и исчезла в дверном проеме. Я прошла за ней. Она была более гостеприимна: поставила третью чашку, налила чай.
Мы сели с ней вдвоем за кухонный столик и какое-то время молча пили чай, опустошали вазочку с печеньем. Антон зашел, взял свою чашку, что-то пробормотал про срочную работу и снова скрылся в комнате. Я разглядывала Еву. На нее всегда было приятно смотреть: ухоженная, изящная, с медлительными, будто дразнящими движениями. Но было как-то странно видеть ее, полураздетую, у Антона, легко угадывалось, что под халатом нет белья. «Она же сестра» – сказала я себе. Ощутив слабый, пряный аромат ее духов я вспомнила, как часто забываю ими пользоваться. Подумала: как же мы отличаемся! Обволакивающий, дразнящий ореол ее чувственности угадывался и в мелочах: запах, едва заметный, мерцающий блеск пудры на коже, округлые ногти, восточное, необычное кольцо и тонко звенящие при движении браслеты на руке... Вот, что нравилось Антону, но не хватало мне. Совсем расстроенная, я посмотрела на нее. Ева улыбнулась, и, стараясь сгладить неловкость затянувшегося молчания, сказала, что налила мне чай, привезенный ею из Китая, потом немного рассказала о поездке. Этот пустой разговор немного разрядил напряжение, повисшее в воздухе после слов Антона. Я знала, что это не в ее правилах, выручать женщин. Это могло означать только то, что по какой-то необъяснимой причине она мне симпатизировала. Мы поболтали недолго, я попрощалась и ушла. Я была лишней, и это невыносимое, стыдное чувство чуть не заставило меня расплакаться прямо там. Было бы так глупо.
Через несколько дней позвонила Таня. Она приглашала в гости, спрашивала про поездку в Таиланд. После моего возвращения мы не встречались: не хотелось говорить о неудачах и жаловаться на отношения с Антоном. Тогда я не виделась почти ни с кем из своих друзей: Алсу уехала в Англию и должна была вернуться только к началу семестра, Сергей не звонил, я тоже его не искала. Почему-то мне казалось, что сейчас не время для него, да и говорить об Антоне с ним я бы не смогла. Но Таня умела слушать и выслушивать так, как никто. Она была мне очень нужна.
Таня болела. Я пришла к ней домой и застала ее лежащей в постели, худенькой и бледной. Она, как всегда, не захотела ничего объяснять. Сказала только, что болит нога и надо какое-то время полежать.
– Думала к началу учебы поправлюсь, но, наверное, немного позже. Расскажи, как твои дела, я давно тебя не видела.
– По всякому. А что с Артемом?
– Мы с ним расстались. – Таня сказала мягко, равнодушно. Как будто переболела им. Я даже позавидовала ей.
– Он так и не вернулся? Мне жаль. Но я рада, что ты больше не плачешь.
– Он возвращался, но я поняла, что это не мой человек и нет смысла за него цепляться. В жизни есть много другого, есть важные вещи, которые могут пройти мимо меня, пока я стремлюсь к несуществующему. Мне надо подумать о своем будущем, о том, чем я займусь после окончания учебы и как позаботиться о родителях – они стареют. Не хочу плакать. Хочу радоваться жизни, лету за окном, хорошим друзьям. Тебе, например.
– Спасибо! Я тоже так рада, что мы подружились.
Я рассказала ей о событиях последнего времени. Больше – о своем сне и о разговоре с Джошем. Об Антоне и поездке я упомянула вскользь: отношения с ним мне были непонятны, они давили, и мне хотелось прежде самой во всем разобраться. Таня задумалась.
– Ты может поговоришь о том сне со своим другом? О котором ты рассказывала мне. Его зовут Сергей, по-моему. – Она видела его в ту встречу в пиццерии, но совершенно не помнила. – Мне кажется, он сможет тебе помочь, подсказать, как найти змея. Или попробуй записывать все, что придет тебе в голову в связи с этим сном. Такой поток ассоциаций. Возьми. – Она протянула мне белый блокнот с барашками. Сергей дарил мне такой же.
– Спасибо. Откуда он у тебя?
– Я как-то купила его перед Новым годом. Зашла в магазин за всякой мелочью для праздничных сюрпризов, этот остался. Я давно хотела тебе его подарить, а потом исписала пару страниц стихами – больше под рукой ничего не оказалось. Но с конца, поэтому возьми. Будет мой подарок. Записывай туда все мысли, может со временем найдешь ответы… Подожди.
Она открыла первый чистый лист с конца – перед стихотворениями, застыла ненадолго, потом щелкнула ручкой и дописала еще один стих. Закрыла блокнот, отдала мне.
– Не открывай, дома прочитаешь.
Дома я открыла блокнот и перечитала стихи, еще раз изумившись тому, как талантлива Таня. Тот, что она написала последним, был обо мне. Я, конечно, совсем не такая, она слишком хорошо думала обо мне, но на душе стало спокойнее. Я попыталась найти блокнот, который дал мне Сергей, но не смогла: давно забросила его, так и не дочитав. Что же, теперь у меня был свой, но мысли не шли в голову. Я переживала последнюю встречу с Антоном. Была какая-то недосказанность, он совсем измучил меня, мне уже хотелось понять, мы вместе, или нет. И хоть в глубине души я догадывалась об ответе, но гнала его прочь. Я решила, что возможно Ева мне поможет. Она вроде не плохо ко мне относилась, насколько хорошо может относиться к другим женщинам такая, как она. Но я только примерно знала где она живет, поэтому позвонила Антону, чтоб попросить ее телефон. Он привычно не ответил. Тогда я отправила sms с вопросом. Через пол часа Антон позвонил сам и стал заинтересовано спрашивать, зачем мне Ева. Наскоро придумав более-менее подходящий ответ, я получила ее номер и приглашение поужинать завтра вдвоем. Я согласилась.
Ева не ожидала моего звонка, но сразу позвала к себе, даже не спросив, что я хочу и зачем звоню. Я одела самое яркое платье, выгодно подчеркивающее мою фигуру, высокие каблуки, на этот раз не забыла брызнуть мамины духи, которые мне тоже очень нравились, – тогда я не задумывалась, почему. Сейчас мне кажется, что, глядя на Еву, я очень хотела быть такой же. Не во всем, и не так себя вести, но также сводить с ума. И еще хотела увидеть одобрение в ее глазах, принятие меня. Тот взгляд, которым она окидывала женщин без изыска, без вкуса одетых, был не высокомерный, нет – ей, в общем то, было на них наплевать. Скорее, равнодушный... и немного жалостливый. Поймать на себе такой мне не хотелось.
Квартиру Ева снимала. Она открыла дверь и провела меня через небольшую прихожую, длинную стену которой занимал встроенный шкаф, собранный из нарочито грубых деревянных панелей, мореных в темный орех. Дверь в комнату, такая же грубая, как и шкаф, была закрыта, мы прошли в кухню. Я расположилась за столом на небольшом плетеном диванчике с мягкими подушками, Ева варила кофе.
– Женщина, которая мне сдает квартиру – дизайнер. Не бог весь что, но и не так плохо, как могло бы быть за такие деньги. Мне тут уютно, иногда даже забываю, что снимаю, начинаю считать это место своим домом.
– Мне нравится, – осторожно сказала я, не зная, как подступиться к своей теме.
Ева внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Она налила кофе в неожиданно большие, но очень удобные чашки, села напротив.
– Ты ведь не просто так пришла? Я удивилась. Антон телефон дал?
– Да.
– Ты с ним... У меня такое чувство, что ты за советом. Я даже немного боюсь – ко мне обычно не за советом ходят. – Она усмехнулась, потом видя, что смутила меня, положила голову на руки и посмотрела снизу, смешно похлопав глазами. Шепнула: – Давай. Ты даже не представляешь, какая я вся внимание.
Вздохнув, я рассказала ей и о предложении Антона, о его исчезновениях, любви – не любви.
– Я знаю, ты наверняка не удивляешься, ведь знаешь его куда лучше, чем я, и он, наверное, всегда был такой. Но что мне делать? Как понять, как он ко мне относится? Играет так же, как и со всеми до меня, или я что-то для него значу? Завтра мы идем ужинать. А потом?
– Дина, я не знаю, что сказать тебе. Мне кажется, ты выгодно выделяешься среди его девушек. Ему с тобой интересно, иначе он давно бы исчез насовсем. Но, не обижайся, ты слишком большое значение придаешь отношениям. Гораздо большее, чем он. Относись к жизни проще, и тебе же будет легче. Когда ты мучаешься, страдаешь, это скучно для окружающих. Когда ты и без своего мужчины можешь найти, чем себя занять, продолжаешь увлекаться другими, даже если влюблена в него, ты ему интересна. Хочешь, попробуй, найди себе на сегодня друга. Пойдем со мной, я собираюсь в бар – тут недалеко. Там выступает один мой приятель, у него классный голос и песни. Там всегда есть кого найти.
– Я так не могу. Сегодня найду друга, а завтра буду с Антоном.
– Смотри сама. Я вполне хорошо проведу время и без твоей компании. Но мне кажется, сегодняшний вечер – хороший шанс для тебя стать другой, более интересной. И потом, ты же не обязана с кем-то спать. Ты можешь остановиться, когда захочешь.
Мы пошли вместе в тот бар, о котором она говорила, и я попробовала играть по тем правилам, по которым жили Антон и Ева, и другие, такие же, как они: смелые, раскрепощенные, интересные, и, по большому счету, равнодушные и ни в ком не нуждающиеся. Легко, без боли, без страданий и без привязанностей. Мне хотелось быть одной из них, и я старалась, но чувствовала, что для меня это как пальто с чужого плеча – надо привыкнуть, если это вообще возможно.
В баре было шумно, весело и накурено. Приятель Евы пел свои, ни на что не похожие песни, аккомпанировал гитарой – вроде просто, но его удивительный голос увлекал, задавал ритм многоголосому и разрозненному поначалу шуму бара, и вот уже музыка вела, перекрывала другие звуки, но не громкостью, а настроением, подхваченным гостями: постепенно мы поддались ее незамысловатому очарованию. К нам кто-то подсел, пошли знакомства, я решила, что буду развлекаться. Смотрела на Еву, бессознательно копировала ее и, постепенно становилась ею. Надо было остановиться, но во мне уже не было меня, я была она, а она шла до конца.
Совсем поздно, когда мы готовились уехать, Ева взглянула на меня и, видимо решив, что это отличное время для признаний, сказала, растягивая слова после выпитого вина:
– Знаешь, он не брат мне. Ты же знала об этом?
– Нет. А зачем тогда, в баре, ты … – начиная понимать, я почувствовала, как кровь прилила к лицу.
– А что я должна была сказать? Он, вообще, друг. Он не мой парень, или как ты там их называешь. Но скажи я тебе, что «там сидит мой друг и он хочет с тобой познакомиться» – ты что, пошла бы со мной?
– Не знаю, наверное, нет. А вы, ну…
– А ты как думаешь? Дружба между мужчиной и женщиной, это когда не влюбляешься, а секс – почему нет? Но если бы я знала, что ты до сих пор с ним, если бы он полюбил тебя – мне он не нужен. Но это все не важно, не бери в голову. Попробуй заполучить его, может у тебя выйдет. Ты нравишься мне, и я мешать не буду. Я никогда не мешаю, они сами, – сказала она и пожала плечами.
Если бы не этот разговор, может я бы и остановилась. Но голова кружилась от выпитого и, отчаявшись, я отпустила себя и ушла с тем, кого знала всего один вечер, и кого потом сразу постаралась забыть. Это была не я, это Ева во мне ушла тогда с незнакомцем, но оставалась и я, которой было не по себе.
А вечером другого дня я встретилась с Антоном.
Он был весел, ухаживал и увлекал, как будто не было тех недель равнодушия после Таиланда, и все у нас было как в первые дни знакомства. У меня не хватило сил спросить про Еву, тогда еще не хватило. Я снова подыграла ему, и на какое-то время окончательно стала Евой и Антоном, жила их жизнью, их восприятием отношений и людей, желая получить его, следуя совету Евы. Да, я не смела себе признаться, что это лишь иллюзия, что такие, как они, никогда никому не принадлежат, и не на долго остаются лишь с теми, кто их легко отпускает и позволяет им быть самими собой.
Снова пришла осень. Но она была совершенно иной, чем прошлая: дождливое мрачное небо нависло над городом и никак не могло разродиться дождем, противная морось опускалась на лицо, пробирала насквозь, холод леденил пальцы, которые вдруг стали неметь, и я носила толстые шерстяные перчатки. Унылое увядание природы отражалось в моих мыслях и настроении: меня не покидали чувства безысходности, тоски и близкой утраты. Я очень боялась первого снега. Хоть он не должен был выпасть скоро, но и такое могло случиться в эту очень холодную осень. Почему я боялась увидеть снег? Может тогда он был для меня как саван, который бы окончательно укрыл мои мечты и надежды на любовь? Сейчас я совсем не понимаю, о какой любви могла тогда думать, ведь наверняка видела, что со стороны Антона ее нет и может не было вовсе. Но видимо эта любовь была слишком сильна во мне и так сразу ее вырвать, зачеркнуть, признать несуществующей я не могла. Белый – на востоке цвет смерти и одновременно цвет новой жизни. И белый снег – это как другая наступающая жизнь, которую я отдаляла и не хотела принять, пока хоть малая капля веры в настоящую жила во мне.
Я ходила на лекции, но часто пропускала их. Алсу беспокойно смотрела на меня, пыталась разговорить, но в то время ее болтливость, желание обо всех все знать стали раздражать меня: кажется, однажды я очень грубо ответила ей. Сначала она перестала разговаривать со мной, видимо обидевшись, но я даже не заметила этого. Тогда, думаю, она поняла, что меня лучше оставить в покое, и какое-то время лишь молча и осторожно подсовывала откопированные лекции с тех занятий, что я пропускала. Удивительно, как она могла сдерживаться и стать такой тактичной? Видимо не зря говорят: настоящих друзей определяют трудности и несчастья. А вот Тане я иногда звонила. Она, как всегда, больше слушала, чем говорила, и совсем не осуждала – принимала меня такой, какая я есть. В один из выходных пригласила к себе, чтоб познакомить с однокурсниками. Друзья часто навещали ее, приносили копии лекций, чтобы она не отстала от учебы, пока болеет, и была готова к сессии.
Я приехала к обеду, чуть раньше, чем остальные. Танины родители были дома, мама готовила чай. Я помогла ей: разложила по тарелкам принесенное печенье, шоколад. Шоколад я купила в отделе для диабетиков, но Танина мама сказала, что самое главное, чтобы был правильный состав: лучше всего горький и без примесей, а молочный с изюмом и другими добавками даже в отделе для диабетиков брать не нужно. Впрочем, принесенный мной шоколад был вполне подходящим.
Вскоре стали подходить Танины однокурсники. Они несли копии лекций, тоже что-то к чаю, рассказывали о занятиях, преподавателях – все последние новости. Таня оживилась, это настроение передалось и мне. Мы смеялись, болтали и обменивались студенческими историями, она обещала друзьям поправиться к осенней поездке на природу.
– Ты поедешь с нами? – представив меня друзьям, она рассказала об их традиционном выезде на шашлыки.
– Наверное поеду. А тебе действительно уже будет можно?
– Ну, конечно. Я бы и сейчас уже встала, но мама не пускает, не хочу ее рас-страивать.
Чуть позже вместе с Ольгой, ее близкой подругой, мы вышли на кухню – помочь убраться, помыть посуду после гостей. Она выглядела озабоченной, рассказала мне, что Тане стало хуже, у нее кризис и до улучшения еще долго. Есть государственные программы – например, можно поставить бесплатную помпу, – но «выбить» бесплатные лекарства для нее очень сложно. Друзья с помощью своих родителей-юристов пытались помочь, но время дорого обходилось Тане, и пока она «на игле» была временно – до тех пор, пока у ее родителей есть деньги, потому что на постоянную терапию их не хватит: семья, как я и успела заметить, не богатая.
– Она же говорит, что все хорошо?
– Ага, говорит. Она так всегда говорит. У нас еще почти никто не знает, кроме самых близких, что у нее за болезнь. Большинство думает, что она просто неудачница – часто ломает ноги. А те, кто знают, об этом молчат. Я им сказала, чтоб помочь, но предупредила, чтоб не болтали. Таня если узнает, разговаривать со мной не будет.
Таню мне было жаль. Я и не ожидала, что ее болезнь настолько серьезна. Но тогда эгоизм моих переживаний заслонял от меня все другие грустные истории. Встречи с Таней были лишь как маленькая передышка и возможность необходимой дружеской исповеди, которой я пользовалась, правда не до конца, боясь шокировать подругу.
Иногда я встречалась с Антоном. Мне казалось, что еще немного, и мне станет совсем все равно, с кем он бывает, когда не со мной. И все равно, с кем бываю я, когда не с ним. Я стала чаще видеться с Евой, пытаясь понять, впитать ее мир, и постепенно потеряла ту себя, которой была до встречи с ними, и мне казалось, что так и должно быть: всему и всем свойственны перемены.
Однажды, придя к Антону и опять встретив его немой вопрос «Зачем пришла?», я не выдержала и спросила про их отношения с Евой. Он равнодушно пожал плечами.
– Да. Секс с ней мне нравится.
– То есть она тебе не сестра?
– Да, но это она так говорила, не я.
– Но ты не стал меня разубеждать. Тебе видимо так было удобно.
– Возможно. А что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтоб ты снова любил меня. Ведь ты любил меня?
– Да. А вот сейчас – не знаю. Может люблю, может нет. И ее люблю. А может не люблю. И, знаешь, тебя все же – нет, не люблю больше.
– Как же так можно? Сам не знаешь… Это все чушь, ты просто уходишь от ответа. Сегодня – люблю, завтра – не люблю… Так не бывает!
– Дина, все очень относительно. Я вообще всех женщин люблю и не люблю одновременно. Смотря что под этим словом понимать. А то говоришь кому-нибудь «люблю» – искренне и честно, а он – или в моем случае «она» – понимает себе что-то совсем другое.
– Ну и что тогда для тебя – любовь?
– Для меня это дар. Если хочешь – мой талант, то, в чем я – Бог.
– Очень скромно.
– Да причем тут это. Скромность – одежда для дураков. Понимаешь, каждый человек должен открыть в себе свой талант, то, в чем он лучший, и следовать ему. Тогда он добьется в этом потрясающих успехов. Да, я в отношениях игрок, я не умею иначе. Но играя в любовь, я действительно верю в то, что чувствую ее. Просто может иначе понимаю себе это слово. Для меня то, что я дарил тебе – была любовь. Ну сама скажи, разве многие тебе давали то же? Разве ты не была счастлива со мной? И поэтому сама влюбилась. Еще ни разу не было, чтоб я не заполучил женщину, и это правда, что каждую – любил – хоть недолго, хоть одну ночь. Тебя дольше. Иначе вы бы чувствовали фальшь. Так что это – мое призвание, то, что я умею лучше всего, и зачем же тогда тратиться на что-то другое? А то, что я финансист – это для денег. Хотя работа мне тоже доставляет удовольствие: в ней есть и игра, и страсть, для меня это как карты или рулетка, только круче. Играть в игры на деньги – не для меня. А играть в жизнь, в любовь, или с деньгами – это мое и у меня не плохо выходит. Я, когда планировал карьеру, понял, как мне легче всего зарабатывать, чтоб было на что любить.
– Ну, ты мог бы зарабатывать любовью. Думаю, очень неплохо.
– Мог бы, – он даже не услышал сарказма в моем голосе. – Но тогда это было бы по необходимости, а не по призванию. Ты не обижайся, настоящий мужчина всегда полигамен. Так что мне даже незачем просить у тебя прощения. Я тебя не обманывал. Я подарил тебе такую любовь, какой у тебя никогда не было и возможно не будет. Разве нет?
– Ох, лучше бы ты не раздаривал свои «подарки» направо и налево! Это не любовь, это издевательство. Мне больно, очень больно!
– Так бывает. Это пройдет. Ты потом поймешь и скажешь спасибо за то, что у нас было… а сейчас пойдем, у меня встреча.
– Ну пожалуйста, останься! Давай попробуем еще, может все будет по–другому, – я чувствовала, что унижаюсь, но ничего не могла с собой поделать. Было так больно и так хотелось вернуться туда, где я была счастлива, где мы были счастливы, как мне казалось.
– Ты мне больше не интересна, Дина. Я хочу идти дальше. Ты просто не понимаешь, что ко всему прочему я очень честен с тобой, хотя мне это тоже не легко. Все это объяснения, истерики – не для меня. Другой просто исчез бы или придумал историю про другую, – черные, непроницаемые глаза его смотрели равнодушно, сильные, красивые руки нетерпеливо крутили браслет часов.
– А у тебя она есть? – я спросила просто так, в смятении пытаясь оттянуть неизбежное.
– И да, и нет. Сегодня нет, а завтра скорее всего будет. Все. Все кончено. – Он нетерпеливо переступил, потом развернулся и вышел в коридор: одевать обувь.
Я сидела в оцепенении, не видя ничего вокруг. Потом встала и машинально прошла следом. Одела сапоги, пальто, вышла за ним на улицу. Он сел в машину и уехал, а я осталась на тротуаре и не знала, куда идти и что делать дальше. Потом медленно пошла прочь. Опомнилась я около дома Евы. Зашла в подъезд и села у порога ее квартиры, даже не догадавшись позвонить, слезы душили меня. Я не знаю, сколько прошло времени, пока она не открыла дверь. Все поняв, молча вывела меня на улицу. Шли мы или ехали – я не помню. В памяти осталось, как она остановилась около моего подъезда, несколько раз спросила: «какая квартира?» – я не сразу поняла вопрос, но потом назвала номер. Пока поднимались, Ева произнесла: «Какие вы все странные. Это же всего лишь мужик. И далеко не лучший представитель своего рода. Возьми себя в руки, в конце концов», – передала открывшей дверь маме и исчезла.
Мама сразу все поняла. Она всегда все понимала сразу – читала меня как раскрытую книгу. Посадила на диван, принесла чай.
– Мама, почему так больно? Я хочу умереть.
– Не говори так! А что мне тогда делать, если тебя не станет? Я тогда уйду с тобой. Возьмешь грех на душу? – она нежно обняла меня и привлекла к себе.
– Вот что я тебе скажу, запомни, пожалуйста! – сказала она тихо и осторожно поцеловала меня в висок: как в детстве. – Если еще когда-нибудь тебе будет плохо, вспоминай: все проходит. Это не пустая фраза. В юности эмоции так сильны, как никогда больше. Сердце обнажено и ранить его очень легко. Потом это проходит. Нет, сердце не покрывается коркой, с возрастом люди не становятся черствыми и равнодушными. Мы тоже плачем и нам тоже бывает больно. Но все воспринимается спокойнее и легче. Как будто ты лежишь под водой и жизнь с ее страданиями и счастьем наблюдаешь сквозь прозрачную толщу воды. Ты слабее будешь чувствовать, и камень, брошенный в тебя, долетит, но эта преграда замедлит его ход и смягчит удар. А пока дай себе время. Ты справишься. Думай о том, что будет… года через три: работа, возможно семья, свой дом, наверняка новые друзья и знакомые. Может, останутся старые, лучшие. Все плохое уйдет, забудется, и останется лучше. Ты этого заслуживаешь, так и оно будет – поверь.
– Но я не хочу стать жесткой, не хочу стать равнодушной.
– Детка, ты и не будешь. Это – не равнодушие. Ты просто изменишься, станешь другой. Все в жизни меняется, это естественно и даже необходимо, потому что это, собственно, цель жизни.
Кто-то так еще говорил, но я не могла вспомнить, а может это не было важным. Все стало мутным, остались лишь слезы. Мамины слова давали маленькую каплю надежды: надо попробовать набраться терпения. Но сколько времени ждать? Когда станет легче?