Вечер был настолько совершенным, спокойным и неподвижным, что в тот момент, когда я вставил ключ в замочную скважину на двери моего исторического дома в центре города, мне захотелось подождать и не поворачивать его сразу, как если бы характерный «кряк», который производит поворачивание ключа в замке, мог случайно разрушить что-то очень точное, сложное и только что собравшееся передо мной из множества внезапно подошедших друг к другу кусочков, многие тысячелетия бесцельно болтавшихся в воздухе, сталкиваясь и на короткое время соединяясь, но никак не находя правильной конфигурации.
Как если бы решение самой неприступной в мире математической проблемы выросло у меня за спиной, шатаясь и опасно покачиваясь, неустойчивое и гигантское, пряча голову в синеющих облаках и широко расставив тощие великанские ноги, каждая в своем квартале Innenstadt. Оно стояло, грандиозное и долговязо-угрожающее, и, рискуя рассыпаться, тянуло ко мне одну из своих разноразмерных конечностей, тихонько шепча: «Пожалуйста, пожалуйста, подожди, чувак…».
Подожди, говорили мне все сразу голоса девчонок, на которых я украдкой смотрел в подмосковных электричках и в просторных университетских аудиториях, стой-стой, контуженно шептали мне все сразу уличные хулиганы, когда-либо подкарауливавшие меня у школы и отжимавшие у меня чирик, одну секундочку, вежливо просил товарищ милиционер во всех возможных комбинациях звания, ухмылки и мутного взгляда, передайте, пожалуйста, тянули бесчисленные расстроенные голоса, лишенные тембров и сливающиеся в один монотонный гул; мужчина, я к вам обращаюсь, смешно рявкал и тут же стихал кто-то неидентфицируемый, словно на мгновение выскочивший из травматических воспоминаний детства и тут же сгоревший под жесткой солнечной радиацией будущего.
Я тебя не слышу, алло, прорвался через сложные релятивистски-грамматические помехи женский голос, принадлежащий всем сразу бывшим, нехотя отвечавшим на настойчивые вызовы, зай, ты спишь, прошептал кто-то почти знакомый, ты тут, спросил кто-то чуть ли не родной, ау, слышь, наклонился к уху, рискуя опрокинуться, кто-то такой близкий, что кажется, практически подкожный, эй, сделала еще один шажок, титаническим усилием сохраняя равновесие, колеблющаяся за моей спиной немыслимая структура всего живого и сущего, а также мертвого и неорганического, бывшего, настоящего, возможного и будущего, держась буквально на одном мизинчике, пожалуйста, попросил мой собственный голос, чувак, подожди, чуть слышно выдохнул он, балансируя на острие звездного луча, тянущегося из начала времен к пыльному стеклу в тяжелой барочной двери и из-за погрешности в расчетах опаздывающего на ничтожную долю секунды, теперь можно, сказал я вслух, взглянув на мое проступившее в сумерках отражение, и, еще не будучи до конца уверенным в исходе эксперимента, решительно повернул ключ.