В поношенных кирзовых сапогах, сером старом ватнике и в такой же старой холщевой юбке двадцатилетняя девушка вернулась из партизанского отряда домой. В деревне ее ждала исхудавшая постаревшая мать и трое мальчишек, младших братьев, ослабленных и обносившихся. К ее появлению никаких припасов, кроме картошки, в семье не осталось.
Радость встречи с родными была короткой – печальная угнетающая картина возможного голода, какого не было даже у партизан, в первые же дни нависла над нею. Утром, посовещавшись с матерью, Наташа решила пойти со старшим братом, четырнадцатилетним Костей, на соседнюю станцию – продавать или менять на продукты картошку. Через эту станцию шли эшелоны на фронт, стремительно продвигавшийся к границам Белоруссии.
Вышли с первыми лучами солнца, шли бодро, неся за плечами потертые котомки. К девяти уже были на станции. Бабы, толпившиеся стайками слева и справа от небольшого станционного домика, косо на них поглядывали: все пришли со своей картошкой и лишних конкурентов не жаловали. Стали они с Костей по ходу поезда почти у головного вагона, поеживаясь от прохладного утреннего ветра.
Первый состав пронесся без остановки – какой-то военный приветливо помахал им из окна, они ему в ответ тоже помахали, и это подняло настроение. Но потом долго не появлялся ни один паровоз. Женщины с картошкой, сваренной и в мундирах, и без кожуры, прижимали свои холщовые сумочки к груди, прикрывали их ватниками, платками, чтобы сохранить тепло. И тут Наташа сообразила, что у них-то картошка сырая.
- Эх, мы тюхи с тобой, - сказала она брату, прыгавшему попеременно на одной ножке, - надо же было картошку сварить. Вон, видишь, тетки ходят с вареной картошкой – взял и съел сразу.
Но тут загудел вдали паровоз и торговки оживились, выбирая места поближе к вагонам. Они тоже раскрыли свои мешки с вымытой, но не сваренной картошкой. Нетерпение нарастало – затормозит здесь состав или пролетит мимо, как предыдущий?.. Послышался скрежет рельсов – тормозил.
Буквально через несколько секунд на перрон повыпрыгивали мужчины в армейской форме, и все они в первый момент казались близнецами, все были одинаковые, не то что в партизанском отряде, где каждый был одет кто во что горазд. К ним тоже подошли солдаты, однако, увидев сырую картошку, отходили, посмеиваясь. Один вдруг оглянулся и отчетливо сказал приятелю:
- Девка-то какая красавица…
Наташа, услышав такие слова, покраснела – бледные щеки ее разрумянились, что еще больше подчеркнуло ее природную привлекательность. Через несколько минут вокруг них уже толпились армейцы, но они ничего не покупали и не меняли, а только все поглядывали на Наташу, на ее соболиные брови и густые ресницы, полные губы и точеный нос, затягиваясь папиросами и негромко переговариваясь. И все чаще слышалось среди них слово «красавица». В партизанском отряде никто ее красоты не замечал, и она смущалась сейчас, не привыкшая к такому вниманию. Вдруг раздался командный возглас:
- По ва-го-нам!
Многие побежали к поезду, но от Наташи все еще не отходили докуривавшие молодые солдаты.
И тут новый окрик:
- Это что здесь такое?! А ну – в вагоны!
Перед нею появился статный офицер с портупеей, но и он как-то осекся, взглянув в ее яркие голубые глаза.
- Ишь ты, какая красавица! Вон они чего тут столпились. Ну что, ничего не выменяла? Иди-ка сюда, поближе к вагону – тушенки сейчас тебе вынесу.
Наташа, не мешкая, пошла за офицером к третьему вагону, неся на весу свою котомку.
- Ну, давай свою барабулю, - офицер протягивал ей банку тушенки в обмен на ее картошку.
Неожиданно он изменился в лице, спрыгнул на землю и, вытянувшись в струнку, отдал честь.
Наташа взглянула направо – к ним приближался какой-то важный военный чин.
- Что, торгуем? На что вымениваешь?
Крепкой рукой важный военный подхватил ее серенькую котомку и насмешливо взглянул ей в лицо, но в то же мгновение замолчал.
Раздался паровозный гудок, потом второй. Генерал вдруг приказал офицеру.
- В штабной вагон ее – быстро!
Офицер тут же подхватил Наташу под руки и уже на ходу поднял на порожки вагона, от быстроты и внезапности действий она не сопротивлялась. А поезд уже набирал ход. Офицер протолкнул Наташу вперед, и она лишь мельком увидела Костю, бежавшего вслед за поездом и что-то кричавшего.
- Ну что, гражданка красавица, пройдемте со мной в штабной, - перекрывая грохот колес, сказал офицер, слегка улыбнулся, словно про себя подумал, что теперь ей не только тушенки, но и чего побольше дадут.
Наташа, привыкшая в партизанском отряде к военной дисциплине, молча шла за офицером. Она еще не задумывалась, что ее ожидает. Солдаты в вагоне смеялись, громко о чем-то говорили, на них почти не обращая внимания.
Пятый вагон оказался пустым и тихим. В нем стоял огромный стол с разложенными картами, за ним следовали отдельные купе.
В одно из них офицер постучал.
- Войдите!
Наташу с ее картошкой подтолкнули вперед, за нею вошел офицер.
- Товарищ генерал!
- Отставить, спасибо, идите.
Дверь купе за нею захлопнулась, и они остались вдвоем: подтянутый армейский генерал, с поседевшими висками, суровой морщиной между бровей, и молодая красавица в нищей одежде. Наташа смутилась, опять покраснела, опустила глаза и приподняла, словно защищаясь, свою серую холщовую котомку.
Управлявший тысячами людей тотчас понял, что девица не разбитная, не избалованная.
- Оставь свой мешок.
Она тут же бросила его на пол.
- Садись.
Он подвинул ей стул, она села напротив его внимательных глаз.
- Под немцами были?
- Я сразу ушла к партизанам, а мама с братьями жили в сарае, когда немцы пришли.
Голос у нее был мягкий, теплый.
- Комсомолка?
- Да.
- Отец где, на фронте?
Наташа опустила голову.
- Нет, в 37-ем забрали, - теперь она говорила тихо.
- Враг народа?
- Нет, мешок пшеницы из амбара принес.
- Вор, значит, так?
Девушка теребила края своего старого ватника – такие вопросы ей и в партизанском отряде задавали. Она молчала, больше не стараясь оправдываться.
В купе было жарко, генерал расстегнул ворот гимнастерки. Она чувствовала, что в ватнике уже начинает потеть, к тому же на ней был еще и платок, но она, прижавшись к стулу, старалась не шевелиться.
- Снимай, голубушка, ватник, а то запаришься, да ноги свои покажи. Это что у тебя – кирзовые сапоги?
- Других в партизанах не давали.
Генерал нажал какую-то кнопку – тотчас появился его ординарец.
- Посмотри на ее сапоги – принеси ей что-нибудь получше и поновее, да возьми две пары, чтобы хоть одни подошли.
- А внизу там что?- генерал пальцем указал на сапог.
- Портянки.
Она опять смутилась, потому что портянки у нее тоже были старые и не стираные.
- Как тебя зовут?
- Наташа, Наталья.
Генерал достал откуда-то бутылку коньяку и две рюмки.
- Ну вот что, Наталья, - он смотрел на нее любовно, и тут же добавил. - Да сними ты ватник. Я что тебя съем, что ли?
Она расстегнула и сняла ватник, под ним оказалась старая-престарая кофточка с тремя пуговичками, уже тесная ей в груди.
- Кофточка, наверное, еще довоенная?
- Да, бабушка покупала.
- Жива бабушка?
- Нет, при немцах умерла.
- Итак, подведем итог: бабушки-помощницы нет, отца нет, мать на одной картошке живет, братья… – сколько их, кстати?
- Трое.
- Сколько классов закончила?
-Восемь.
-Молодец. А училась как?
- Хорошо.
В дверь постучали – пришел ординарец, принес две пары новеньких хромовых сапог.
- Ну, снимай свои кирзовые.
В купе было тесно, Наташа с трудом стаскивала свои стоптанные самоходы. Генерал кивнул ординарцу, и он вмиг стянул с нее вместе с портянками заскорузлые грубые сапоги, обнажив ее не совсем чистые ноги. Девушка быстро подтянула их под себя.
- М-да…
Генерал вновь взглянул на своего ординарца.
- Сходи-ка ты к медичкам, может, у них чулки какие-нибудь найдутся, да попроси две пары. Наши-то по сравнению с ней щеголихи.
Через нежную юную кожу девушки так и пылал яркий румянец.
- Какая стеснительная… Жених у тебя есть?
- Был. Убили.
- Жаль, ну ничего, ты молодая, с такой красотой не одного еще жениха найдешь.
Генерал поглядывал на нее ласково, одобрительно, с высоты возраста понимая, что партизанской девушке нужно время, чтобы пообвыкнуть в новой обстановке.
- На фронт я тебя, конечно, не заберу, тебе надо учиться. Ты хотела бы учиться?
- Да, хотела бы.
- Мы скоро приедем в Эстонию, там тебя я высажу, а ты присмотри себе какое-нибудь учебное заведение, чтобы профессия у тебя была. Не с мамкой же тебе в деревне сидеть.
Разговаривая с ней, он нарезал хлеба, колбасы, сыра, она такого никогда и не видела.
- Ну, ешь, дорогая, не стесняйся, голодная ведь. А впрочем, сходи ты сначала в туалет, да руки там помой. Можно и ноги.
Он бросил ей на руки большое вафельное полотенце.
Наташа сидела с голыми ногами и не знала, как ей быть – надеть свои сапоги или идти босиком.
- Да иди босиком, а назад придешь в новеньких сапогах. А можешь и без них прийти.
Девушка уже хорошо понимала, что ей сейчас предстоит, и очень боялась предстоящего и стеснялась своего не очень чистого тела. А у генерала руки были чистые, пальцы длинные, ногти аккуратно подстрижены, и пахло от него каким-то одеколоном. А от нее пахло потом, она это чувствовала.
В туалете девушка тщательно обмылась, особенно под мышками, помыла ноги, а вот одежду нужно было надевать старую, и тут к ней постучали:
- Эй, красавица, открой, я тебе чистую рубаху дам.
Она приоткрыла дверь, просунула руку и ординарец дал ей холщовую рубаху, большую и длинную. Наташа надела ее на чистое тело и босиком, прихватив старые вещи и новые сапоги, перебежала в купе. Ординарец предупредительно открыл ей дверь, и она, юная, с чистой нежной белой кожей, с толстой русой косой, перекинутой через левое плечо, вошла к ожидавшему ее генералу.
Часа в четыре утра, на перроне еще было темно, Наташу с новым вещмешком, в котором лежали консервы, рубаха, чулки, ординарец проводил из вагона. Одели ее в женскую военную форму без погон, на плечи бросил ей генерал красивый платок, а в руки дал денег, чтобы она могла вернуться домой за документами. На всякий случай дали ей какую-то справку, удостоверяющую ее личность.
Когда она уже выходила из купе, генерал (имени которого она так и не узнала) строго напутствовал ее:
- Не сиди с мамкой в своей деревне, учись, обязательно учись.
На прощанье он пожал ее маленькую крепкую руку.
- Ну, прощай, красавица, не поминай лихом.
Ее высадили в городе Лиде, а военный эшелон, не задерживаясь, двинулся к фронту.