Глава VII
Наступила третья декада декабря 1990-го года. Народ мало-помалу готовился к новогодним праздникам. Хотя, что говорить - вся эта «подготовка» проходила в аспекте полного беспокойства, неуверенности в завтрашнем дне и духовного опустошения.
Неудовлетворённость и тревога не оставляли людей ни на минуту в их суетных исканиях, надеждах и мечтах, поскольку не было ничего такого, что могло бы выстраиваться в стройный ряд, не сталкиваясь друг с другом: потребности были не удовлетворены, мечтания не исполнены, ожидания не оправданы.
Всё диктовалось какой-то спешностью и нелогичностью действий, в том числе и со стороны руководства страны, погрязшем в казнокрадстве, распущенности нравов и забвении общественных интересов. Можно было подумать, что всё подверглось сознательному крушению, разграблению и уничтожению, выдвигая всё очевиднее негласный девиз: «После нас - хоть потоп».
На фоне таких «преобразований» люди не только утрачивали всякий смысл жизни, но и убегали от чувства утраты смысла, создавая себе бессмыслицу либо субъективный смысл, поскольку вся страна напоминала не что иное как театр абсурда! Задача
которого заключалась лишь в одном: в изображении человека одиноким, бесправным и ничтожным, потерявшим смысл и стремление к чему-либо. Но поскольку все «актёры» подвластны воображению и импровизации, их «игра» без всякого труда была нацелена на спасение традиции проведения Нового года, что была сильна и естественна в народе вот уже несколько веков, напоминавшей, без всякого принуждения, о целесообразности и нужности этого весёлого и радостного праздника, как будто без
него могло случиться ещё что-то более страшное и непостижимое, что могло бы нарушить жизненные планы не только каждой семьи, но и взятого в отдельности каждого человека, мечтавшего об исполнении всех своих желаний. Поэтому никакая
плохая жизнь, никакие войны, никакие революции, никакие перестройки в обществе не могли изменить правила и традиции относительно этого весёлого праздника, даже несмотря на то, что пришлось затянуть потуже пояса, превращая жизнь в сплошной
порочный круг, где не видно было ни конца, ни края.
Одним словом, народ не унывал, говоря с юмором: «Бог с ним, с Горбачёвым: Новый год на носу, где б купить колбасу?»
Были ли эти слова произнесены от сердца или по простоте душевной - сказать сложно, но люди говорили эти слова, думая, видимо, о чём-то своём, что не может сбыться на этот раз.
Народ прекрасно видел и чувствовал, что все предновогодние мечтания власть исполнять не собирается, так как ей было уже не до народа. (В это время они вовсю присматривались к общественной собственности.) Граждане великой державы при пустых полках в магазинах сами беспокоились о праздничном столе, доставая через разные каналы кто что сможет: шампанское, колбасы, конфеты, кофе и прочее. В это время в народе ходил даже такой анекдот: «Горбачёва спрашивали: “Михаил
Сергеевич, ну когда же мы подойдём к той двери, за которой будет перестройка, где будет всё, что вы обещали народу?” Горбачёв отвечал: “Я довёл вас до - ручки; - дальше идите сами”». Вот так умно и «по-судейски» было сказано им, пусть и в анекдоте. Что говорить: человек он умный, бесспорно, но умно поступать - одного ума мало, нужно быть ещё и мудрым, чтобы извлекать добро из многого. Горбачёв
же оказался среди мудрецов чужаком, не обладающим достаточным опытом и знаниями: вместо того, чтобы обдумывать мысли, он их провозглашал. А от лозунгов, как известно, сыт не будешь. Людям ничего не оставалось делать, кроме как идти в неизвестность, чтобы жить потребностью дня, беспокоясь о хлебе насущном, причём кто как мог, стараясь не только забыться сном жизни, но и отказываясь от важных нравственно-эстетических и моральных принципов, которые совсем ещё недавно служили им не только духовным ориентиром, разумом, но и правом. Такова правда жизни.
Демагогия и слабость власти сделали своё дело - народ был поставлен на колени, причём достаточно жёстко. Но такая ситуация, как это ни странно, была очень выгодна Горбачёву, так как благодаря этому «приёму» он сразу вырос в глазах людей (его фигура стала более заметна от земли).
Этот «рост» был крайне необходим ему, поскольку Горбачёва интересовала уже не
страна, не народ с его бесконечными требованиями и проблемами, а мировая политика, направленная на укрепление дружбы с Америкой и Европой. В объятиях лидеров мировых держав ему нравилось делать вид, что он много знает и ко всему способен, но на самом деле он ничего не знал и ни к чему не был способен. Единственное, к чему он был способен, так это к тщеславной суетливости, которая была не только несносна, но и смехотворна. Однако, опьянённый дурманом «новых побед», Горбачёв с иступлённым восторгом наслаждался мыслями о тех похвалах, которых будет удостоена его память в грядущие века. Он видел себя этаким «цезарем», и ему нужна была не просто известность, ему нужна была мировая слава, и ради неё он готов был пожертвовать всем чем угодно, даже страной, не понимая простой истины: без страны король голый. Но переубедить Горбачёва в том, что начатые им реформы привели страну к полному краху, было уже невозможно. Он был полон самим собою, и чему-то другому, кроме тщеславия и заносчивости, уже не было места. Заниматься выявлением болезни, охватившей страну, ему не хотелось, да и не умел он это делать - какой из него доктор! Тем более что он прекрасно понимал, что никакое лекарство «больному» уже не поможет, поскольку все важные органы, обеспечивающие жизнедеятельность, были, если можно так сказать, отключены.
Оставался единственный аппарат, который ещё поддерживал жизнь в предсмертных судорогах, - это КПСС, то есть фундаментальная часть государства, но и здесь Горбачёв проявляет своё мастерство, «отключая» и его, объясняя свои действия следующими словами: «Целью всей моей жизни было, есть и будет уничтожение коммунизма, невыносимой диктатуры над людьми. Именно для достижения этой цели я использовал своё положение в партии и стране. Когда же я лично познакомился с Западом, я понял, что я не могу отступить от поставленной цели. А для её
достижения я должен был заменить всё руководство КПСС и СССР, а также руководство во всех социалистических странах. <...> Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей… люди пришли в движение, перестали бояться. К сожалению, у нас нет какого-то “расписания” преобразований, но это не главное; главное - то, что мы знаем, в каком направлении надо двигаться».
Пока Горбачёв занимался «важными государственными делами», экономика страны была настолько запущена и неконтролируема, что этим не могли не воспользоваться предприимчивые дельцы. «Замутив воду», они стали использовать богатейшие ресурсы страны ради собственной выгоды. В правительство и министерства стали назначать
никому не известных людей, почти как по Гоголю: «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять», - и эти люди, взявшись из ниоткуда, шли и начинали «управлять» правительством, министерствами и департаментами…
«Я не утверждаю, - смело говорил Горбачёв, - что у руля государства за пять лет перестройки и в центре и на местах везде расставлены талантливые, компетентные рулевые. Но мне далеко не безразлично, кто именно хочет власти, кому я лично отдаю своё доверие и, если хотите, свою судьбу. Мне не безразлично, откуда пришли эти люди - из будущего или из прошлого, каких убеждений придерживаются, есть ли у них вообще убеждения. То есть в первую очередь меня интересуют понятия “гражданское мужество”, “смелость” и “честность”. И многое другое, в том числе испытание властью».
Оказывается, вот какие работники нужны были Горбачёву, то есть «испытание властью» должно было решить исход события. Это всё равно, что доверить во время боевых действий никогда не воевавшему генералу армию, с тем, чтобы только испытать его на прочность, не подумав о том, а что может статься с армией и с тем народом, который он якобы должен защищать. Но в его понятии это было уже не в счёт. В общем, приёмы Горбачёва были ясны: всё это делалось для того, чтобы растащить окончательно страну, поделив все сферы деятельности на удельные княжества, и чтобы никогда не было возврата к прошлому.
Чтобы народ окончательно не пал духом, Горбачёв продолжал убеждать людей своей верой в реформы. Он не уставал делать вид созидательного преобразователя, и это ему вполне удавалось. Он прекрасно знал, что человек живёт на семьдесят пять процентов исходя из своих фантазий и только двадцать пять - исходя из фактов. Поэтому он старался озвучивать им фантазии, но приближённые к фактам. По сути, говорил им о том, чего фактически уже не было, но в то же время было. Это было единственное, что он говорил, поскольку ничего большего делать он не умел. Но для советских людей этого было достаточно. Дабы не осудить Горбачёва в этот исто-
рический период, а определить его сущность по делам, смело можно сказать, что этот человек состоит из силы и слабости, из разумения и ослепления,из ничтожества и величия.
Лидеры мировых государств, особенно США и Англии, всячески посмеивались над ним между собой, иногда даже похлопывали в ладоши за ту или иную «инициативу», понимая, что Горбачёв не представляет для них уже никакой угрозы, что он свой,
и что победа в «холодной войне» не за горами. Среди лидеров зарубежных стран были и такие политики, которые в один голос говорили: «Чрезмерное усилие Горбачёва больше портит мировой климат, чем улучшает. Выбранная им “методика” проведения реформ оказалась не просто бессмысленной, но и преступной. Конечно, если он хотел развалить страну, то да, ему это удалось, но не более. А на это ума много не надо».
Взгляды на реформы Горбачёва разделились, как это ни странно, и среди народа. Эти «взгляды», подобно часам, показывали разное время: для одних оно было одно, а для других - другое. И это нельзя было поправить, поскольку ключ от механизма часов находился уже в «третьих» руках; в руках предприимчивых людей. Оказалось, что вера в коммунизм могла существовать только до первого капитала. А капитал уже был и в руках коммунистов, и в руках предприимчивых комсомольцев, причём в разных формах - как в виде наличных денег, так и в виде недвижимого имущества. Владея им, они почувствовали запах новой жизни, как чувствует охотник истекающего кровью, но спасающегося от смерти животного.
Народ, лишённый возможности видеть правду много столетий, не мог даже представить и на миллионную долю того, что ждёт его впереди, к чему катится государство. А всё потому, что простые и честные коммунисты (а это был авангард рабочего
класса) не знали, что предпочесть - тревогу от знания истины или покой от незнания. Решили всё же предпочесть так называемую «правду», поддержав Горбачёва с его перестройкой, с тем, чтобы прийти к гуманному, демократическому социализму и правовому государству. Они не просто надеялись на этого человека, они были убеждены в нём, доверив ему всё, что у них было, свои души. К великому сожалению, общий уровень интеллигенции в стране оказался настолько низким, что не нашлось в это время в стране того единственного человека, который бы мог громко сказать: «Люди, что вы делаете? Остановитесь! Задумайтесь над своей жизнью и поступками, дайте своим действиям оценку…»
Но ничего такого не было и не могло быть…
Зато, когда спрашивали, что такое перестройка, все знали, что ответить: правда, только правда и ничего кроме правды. Причем в этой сентенции не было никакой иронии. Так оно и было.
Точно так же словесно коммунисты решили последовательно провести в жизнь принципы равенства и свободы, отказавшись от монополии одной партии на власть, заявив, что они (коммунисты) уже не могут жить без полного набора форм собственности, без свобод отдельного человека, без реальных прав для коллективов и объединений, без
реальных прав для каждой республики. И чтобы со всем этим справиться, срочно нужен институт президентской власти. Без него якобы невозможно преобразовать экономику страны. Только законно избранный президент сможет осуществить намеченные перестройкой планы в народном хозяйстве.
Таким образом, своими желаниями Горбачёв уводил народ всё дальше и дальше в дебри, где кроме лжи ничего уже не росло и откуда уже нельзя было выбраться без определённых потерь, поскольку даже опытному следопыту это было сложно сделать.
Но дело было уже не в этом, дело было уже в другом: Горбачёв, желая быть Президентом СССР, открыл ящик Пандоры для других политиков - хищников, которые тоже вмиг захотели стать президентами… чтобы вступить на тропу «войны» за свою «свободу и независимость». К этому их уже подталкивали не только внешние, но и внутренние силы. Но всё это было впереди. А пока суть да дело, сильней всего страдали народы, чьё горе было молчаливо, поскольку они верил больше ушам, чем глазам.
В «лесных дебрях» ложь не заканчивалась... и всё потому, что она всё больше и больше была приятна народу, поскольку одна ложь рождала другую, уводя народ в некую иллюзорность, где всё было хорошо или будет хорошо. В какой-то мере за пять лет перестройки люди стали полностью зависимыми от неё. И не просто зависимыми: они хотели быть обманутыми, так как подпитывались уже энергией лжи. Их сознание уже не желало принимать ничего такого, что могло бы перенаправить их в русло волевых действий, где бы они могли найти поддержку для разума. И всё оттого, что инстинкт самосохранения был утрачен. На фоне такого неблагополучия люди ничего не могли с собой поделать: их воля оказалась настолько порабощена пороками, что осталась без нравственных начал, а без этого человек не может быть человеком думающим, ибо нравственность тесно переплетается не только с силами чувства,
но и с силами разума.
«Если нравственный смысл жизни сводится, в сущности, к всесторонней борьбе и торжеству добра над злом, - думал Егор, анализируя происходящее, - то возникает вопрос: откуда же это зло? Откуда эта ложь? А главное: зачем? С другой стороны, точно так же можно смело спросить: а что есть истина, в чём её достоверность и каким образом она познаётся? Может быть, мы что-то не понимаем в этих вопросах, и ложь - на самом деле более питательная среда для людей? Правдивее всякой истины? А мы её ругаем, преследуем, не отдаём ей должное?! Конечно, ответить на все эти вопросы я не могу, и вовсе не потому, что не способен, - мысленно рассуждал он, - а потому, что все эти вопросы требуют теоретического учения о познании и метафизики, а у меня их нет. Но я читал в каком-то журнале - правда, очень давно, - что “физика” лжи заключается в обмане, причём как сознания, так и души, - он не помнил, конечно, всю область тонких подразделений этой сложной темы, но общую часть всё же представлял. - Если говорить относительно сознания, - продолжал он мысленно рассуждать, - то ложь выдаёт предметы за сущности, отдельные друг от друга и от души, а если говорить о душе, то ложь выдаёт её за сущность, отдельную от единого абсолютного бытия. Вина этого обмана находится в так называемом едином перво-духе, который может исходить от другого человека (или от группы лиц), представив на суд возможность чего-то другого,необычного, с тем лишь условием, чтобы человек (или множество людей) захотел этого, впал, таким образом, в призрачное раздвоение, каким наделён мир. А поскольку этот мир не существует отдельно, - рассуждал он, - а лишь ошибочно принимается за существующий в такой отдельности, то в этом и состоит обман. Когда человек в лесу принимает веточку дерева за змею или наоборот змею за веточку, то ни в образе веточки, ни в образе змеи самих по себе нет ничего ложного: ложно только то, что одно принимается за другое, и оба предмета за что-то внешнее. Подобен этому и весь мировой обман, лживые речи правителей всех мастей. Люди думают, что их злые дела суть что-то особенное и находятся вне единой истины, но они глубоко ошибаются, поскольку злое, лживое дело, как и сам злодей, находится в абсолютном перво-духе, именно в состоянии своего поведения, в котором он пребывает
отчасти по той или иной причине».
Все эти воспоминания о лжи и зле напомнили Егору те обстоятельства, когда народ постоянно ругает кого-то, но только не себя.
Он продолжал размышлять:
«Хотя народ должен знать: не государи ужасны, не они, а природа человеческой натуры - проблема. Все беды от самого народа. Мы ведём себя как дети, не считаясь во времени с обстоятельствами того, что происходит в обществе, забывая, что в социальном плане истинная правота одного правителя (пусть будет у него семь пядей во лбу) в принципе невозможна.Как нет дождя из одной капли, как градус термометра не может стать правильнее всех остальных на общей шкале, так и любой человек, вырываясь в публичность, сам по себе мало что представляет, если его не под-держивает народ, а если народ его поддерживает, то он должен его контролировать.
Это как дважды два - четыре.
Конечно, - продолжал он, часто останавливаясь в своих мыслях, - многие могут сказать: он-де выражал объективность исторического процесса, его мысли отвечали чаяниям народа, его планы… и т. д и т. п., одним словом - всё на пользу общества!
А как быть тогда с тем острым топором, который при взмахе “дровосека” вдруг срывается с топорища и крушит всё вокруг? Конечно, мыслящие люди - это золотой фонд человечества, но и за ними нужно присматривать, чтобы глаза их не запорошились», - заключил он мысленно.
И хотя Сомов много размышлял на эту тему, пытаясь хоть что-то понять из всего того, что происходило вокруг, некоторые вопросы ему были совершенно не понятны. В частности такой: понимая очевидность происходящего в стране, понимая, что все «труды» Горбачёва из года в год терпели фиаско, став не только порочными, но и опасными для общества, почему никто не приложил никаких усилий к тому, чтобы остановить этого человека? И этот вопрос не давал ему покоя. Он даже пытался придумывать на этот счёт какие-то свои теории, но за неимением доказательств отказывался от них, кроме одной. Так вот эта единственная «теория» говорила
ему о том, что под влиянием «наркотической» лжи люди жили уже в другой про-страции, где им было не то чтобы хорошо, но комфортно. И возвращаться из этой, если можно так сказать, комфортности к каким-то там духовным ценностям, патриотизму и прочим нравственным нормам никто уже не хотел, как никто не хотел и плакать над погибелью отечества. Просто потому, что не считается обманутым знающий, что он обманут.
Как бы там ни было, но от лжи и предательств жизнь не останавливается - это закон природы; люди как жили, так и продолжают жить своими нуждами и заботами. Правда, у одних становится их меньше, а у других - значительно больше.
Глядя на Горбачёва, устав от его завиральных идей, у части людей, имеющих большие проблемы, кроме жалости, ничего к нему не возникало. Не надеясь уже ни на что, но по доброте своей, что свойственно русским людям, им хотелось крикнуть во всю мощь: «Господи!Ну помоги же ему, ибо мы не в силах больше слушать этого человека; мы не в силах больше продолжать так жить, поскольку стали слишком слабы и без-вольны за все те годы, что его слышим; мы не чувствуем свою личность, поскольку в ней живёт то, что выше нас - ложь. С ней мы не можем преодолеть себя и миновать все те сети, что расставил нам злой дух. Господи! просим тебя… умоляем… помоги нам избавиться от малодушия, соедини нашу волю с волею Божией, чтобы не пре-бывать нам больше в его обмане, а только в твоей истине. Утверди нас в вере, чтобы залечить нам нашу рану, нанесённую ложью. Уповаем на тебя молитвами твоими, ибо твоя мудрость безгранична!»
Но Господь вряд ли слышал слова этих несчастных людей. А если бы и услышал, то наверняка бы промолчал, не сказав ни слова.Но в его молчании можно было услышать: «Я смогу передвинуть горы, залечить рану, нанесённую стрелой; я могу поднять лес, вырубленный топором; я могу осушить и наполнить моря и океаны водой… но я не могу залечить вашу “рану”, нанесённую Словом, ибо вы сами хотели быть обманутыми этим человеком. Но воля Божия - всеобъемлющая, соединяясь с нею или вступая с нею в действительное согласие, вы получите безусловное и всеобщее правило действия…»
Это были не просто слова Господа, а его боль, боль оттого, что он видел, как люди, возвышая этого человека, находили удовольствие в его словах и речах, упивались его ложью и обманом.
Горбачёв прекрасно осознавал (многолетняя практика ему подсказывала), что его ложь не просто красиво звучит, а она нужна народу, причём как воздух, ибо она, подобно маслу, даёт возможность легко скользить по поверхности «истины»: народ ею
дышит, народ ею живёт, более того, боготворит её. А если это так, то слов он не жалел, обогащая свой неистощимый запас всё новыми и новыми обещаниями, дабы выдать желаемое за действительное, чтобы окончательно сбить народ с толку, делая его жертвой глобального обмана.
В этом плане он ничуточку не устыдился своего проступка, а значит, был вдвойне виноват.
Глава VIII
Заканчивался январь 1990 года. Кроме морозных дней и опасностей для страны, он не принёс ничего хорошего, выявляя всё большие погрешности в поведении не только тех, кому была доверена власть, но и тех, кто был далёк от власти, ибо всё в этом
мире едино и взаимосвязано. Было совершенно ясно и понятно, что на фоне этих опасностей страна окончательно ввергнута в пучину кризиса и подведена к той черте, за которой начинаются все негативные явления: разгул анархии, деградация экономики, гримасы всеобщей разрухи, падение нравов и преступность. У определённой части населения это не могло не вызывать тревогу и беспокойство,
особенно в плане падения нравственности, которое было беспрецедентным по своим масштабам. «Кто - пировать, а мы - горевать», - говорили люди. Дальше этого дело не шло. А всё потому, что говорить - это одно, а приложить руки к тому, чтобы что-то изменить, - это уже другое, и вот до этого «другого» дело не доходило.
Не чувствуя никакого сопротивления со стороны большей части общества, правящая «элита» провозгласила для себя новый лозунг: «Чёрное - это белое! А зло - это добро!» - перевернув, тем самым, сознание людей к более «утончённым и взыскательным» вкусам (как им казалось!). И, как следствие, в стране заработала «естественная лаборатория» по уничтожению всех морально-этических и нравственных
ценностей, то есть того щита, который защищал народ от невежества и разных пороков. Предлагая взамен ложные, усыпанные эгоистическими и противоречивыми приказами различных правящих групп, новые правила поведения. Рассматривая человека не как личность,а как послушного потребителя,полезное орудие, ступеньку, с помощью которой можно добраться до вершины экономической и политической власти.
Было очевидно, что в общество всё больше и больше внедряется этакий «вампиризм», суть которого заключалась в том, чтобы жить за счёт других, не прикладывая для этого собственных усилий к чему-либо, что можно сравнить (по аналогии) разве что с поведением кровососущих летучих мышей, с той лишь разницей, что, люди-вампиры, прежде чем нападать на жертв, подобно хмелю, обвивают их своими «плетями и пышными листьями», скрывая за своим декоративно-растительным забором истинную цель - манипулирование разумом человека, особенно через телевидение и рекламу с популяризацией «гедонистического проекта», который предлагает «получать от жизни всё», а значит, и попробовать всё: алкоголь, наркотики и другие «радости жизни», что неизменно ведёт к изменению ценностных установок человека.
И таких людей становилось всё больше и больше, особенно среди юношей и девушек, стремящихся, по природе своей, к самоутверждению. «Почему бы и нет? - говорили они. - У нас забрали и мечту, и будущее… так что теперь мы сами будем искать
возможность, чтобы “долететь” до звёзд… благо, что это можно сделать из любого закоулка».
По-другому и быть не могло, ибо их «путь» проходил по нервной системе общества, которая отказывалась работать вследствие запущенности и бездействия «врачей». И только слепой и глухой не видел и не слышал эти слова, коими была сама власть, прекрасно осознавая, что все пороки усваиваются без учителей.
В один из поздних январских вечеров Егор Сомов привычно сидел на кухне за столом и что-то записывал. (Наталья, надо сказать, относилась к этому спокойно, зная, что эта привычка мужа сделалась уже необходимостью, поэтому всячески старалась
ему не мешать.) В какой-то момент он отложил все свои записи и мысленно погрузился в воспоминания… и остановился он на встрече Нового года.
«Удивительно, как быстро летит время? - подумал он. - Не успел, что называется, глазом моргнуть, а уже конец января… м-да-а! А ведь только “вчера”, казалось, встречали Новый год. Конечно, были времена и лучше, но что поделаешь: по одёжке
протягивай ножки».
От скуки ли, или от душевного беспокойства, а может, и от какого-то другого выражения чувств, но ему страсть как захотелось вспомнить и прокрутить, что называется, в голове встречу Нового года, чтобы оценить, всё ли было сделано так, как нужно было сделать. Чтобы не корить себя потом, связывая это с какими-то неудачами, что могут возникнуть в новом году. Такое желание было вызвано у
него вовсе не тем, что он придерживался каких-то суеверий и прочих предрассудков, нет, упрекнуть его в этом было нельзя, просто он придерживался общеизвестной догмы: как встретишь Новый год, так его и проживёшь.
Размышляя на эту тему, он вспомнил, что гулять перед наступлением Нового года, впрочем, как и после, они не ходили, как это было принято у них всегда, поскольку было очень морозно. Да и Наташа чувствовала себя не очень хорошо - видимо, оттого, что была очень сильная влажность и загазованность. Поэтому, взвесив все «за» и «против», от прогулки решили воздержаться.
Егор хорошо помнил, что после того как пробили куранты они поздравили друг друга… и вручили подарки. Особенно была счастлива Лиза. Пока он слушал её восторги и радостные возгласы (а подарили ей коньки для фигурного катания), Наташа вышла к соседке, что жила этажом ниже (прямо под ними), предупредив, что скоро будет. Не успел он пообщаться с Лизой, как Наташа вернулась, но уже вместе с соседкой и её дочкой, что была ровесницей Лизе. Соседку звали Светланой, а её дочку - Мариной. «Егор, Лиза, принимайте гостей!» - весело, как помнил он, сказала Наташа.
Он хорошо помнил, что, когда выходил с Лизой в коридор, у него разбежались глаза, так как он не знал, на кого смотреть - на жену или на соседку, настолько они были обе красивыми и обворожительными в своих платьях. Да и от девчонок нельзя было отвезти глаз. Одним словом, он ощутил себя в каком-то розарии, где всё цвело и благоухало, и эта атмосфера очень нравилась ему.
Запомнилось в его глазах и то обстоятельство, что он увидел в руках Светланы гитару. Особого значения этому факту он не придал, хотя какая-то мысль в голове промелькнула, говоря ему о том, что он никогда не слышал, чтобы кто-то играл из соседей на гитаре. Но эту мысль он сразу ж отбросил, поскольку мог ошибаться в этом вопросе. А искать для этого различные доводы ему было некогда: нужно было встретить и проводить гостей в зал. Правда, через некоторое время он всё же поинтересовался, кто будет играть на гитаре, поскольку этот вопрос не оставлял его в покое. Он хорошо помнил, что Наташа с удивлением ответила: «Света, будет,
кто же ещё! - причём она сказала это так, как будто кроме неё никто и никогда не мог бы это сделать. - Я хочу, чтобы она не только сыграла, но и спела,
вот!» - «Как, Светлана ещё и поёт?» - с удивлением спросил он». - «Ещё как!» - восторженно ответила Наталья.
После этого она говорила что-то ещё в адрес Светланы, но этих слов он не помнил, помнил только, что Светлана попыталась что-то возразить Наташе, Наташа - ей… в конце концов всё это превратилось в весёлую сцену, в которой захотели принять участие и дети: они что-то громко говорили, прыгали, поддерживая то одну, то другую сторону, и радовались. В общем, получилась такая импровизированная встреча гостей.
В какой-то момент Егору захотелось задать Светлане вопрос, но, видя её неудержимый блеск глаз, который буквально обжигал его, он растерялся. Видимо, от этого все его мысли буквально улетучились, словно от этой женщины исходила какая-то энергетическая иллюзия: раз - и нет никаких мыслей. Чувствуя себя каким-то заворожённым, естественно, никаких вопросов задавать он не стал, чтобы не выглядеть глупо, переключив всё внимание на жену и на детей.
Егор помнил, что дети сразу уединились, чтобы привычно наговориться и поиграть. А он, Наташа и Светлана сели за праздничный стол, продолжая встречать Новый год уже расширенным составом.
Со Светланой он был знаком постольку-поскольку, в основном так: «здравствуйте», «до свиданья» - и не более. Этой меры ему было достаточно, чтобы не знать большего, а Наташа общалась с Светланой частенько, так как Светлана работала парикмахером, и Наташа довольно часто забегала к ней, чтобы сделать причёску, что называется, не отходя от «кассы», прямо на дому. Видимо, поэтому Наташа и знала, что Светлана играет на гитаре. Конечно, кой-какими «секретами» она делилась с ним, но это были обычные бытовые моменты. К примеру, он знал, что Светлана живёт без мужа, что недавно хотела уехать в Минусинск к родителям, но отец Светланы этого не захотел, считая, что она вышла замуж супротив его воли. Ну и много ещё чего такого.
Конечно, знать всю эту подноготную из жизни одинокой женщины ему было не интересно: живут да живут с дочкой, какое ему дело до этой женщины и этой семьи? Но он не мог игнорировать желание Наташи, поскольку в этом вопросе ей всегда хотелось поговорить, поделиться своими мыслями. Всякое игнорирование и невнимание просто обидело бы её. Но это было не главное: их совместные разговоры и беседы на различные темы ему нравились, и он не испытывал от этого никакой тягости, был
готов слушать жену часами. Зависело ли это от Наташи или от него, он не знал. Хотя, наверное (если логически подходить к этому вопросу), желание говорить больше исходило от неё, поскольку она чувствовала душой, что её слушают, поэтому она и говорила, желая таким образом осчастливить, если можно так сказать, того, к кому питает склонность. В общем, они скромно сидели за столом, разговаривали и смотрели передачи по телевидению, частенько переключая один канал на другой.
Он хорошо помнил, что в этот вечер многие телевизионные каналы его просто выводили из себя (по сути это была внутренняя реакция на то, что показывали). Особенно не понравилось ему традиционное обращение Горбачёва к советскому народу:
«Мы плохо живём, - отчасти вспоминал он его слова, - потому что мы столкнулись с рядом острейших проблем: непросто идёт экономическая реформа, обостряется ситуация на потребительском рынке, мы тяжело переживаем массовые забастовки
и тяжёлые нарушения в народном хозяйстве. И всё же, - пытаясь оправдать свои действия, сказал он, - как ни труден был для нас год, мы провожаем его не только с чувством горечи, но и как год большой и очень нужной работы. Страна перестраивалась, выходила на новую дорогу, и это главное».
От этой речи, от его «новой дороги», на которую якобы все вышли и перестроились, Егор не находил слов.Такого бреда он просто не ожидал. «В стране нищета, разруха, - возмущался он, - а он всё “весёлую” гонит. Нет, ну как так вообще возможно? Вот
уж правду люди говорят: плетью обуха не перебить».
Он помнил, что после этих слов Наташа попросила его тише говорить, напомнив, что он не один…
Больше всего его удивлял тот факт, что народ, теряя страну, был не просто терпелив и спокоен, а весел! Чрезвычайно весел! Шутки, прибаутки… на тему «как мы живём», «к чему катимся», не утихали на всех каналах, особенно от бесчисленного числа юмористов, неизвестно откуда взявшихся: на всех каналах они появлялись, словно грибы после дождя. Глядя на них, виделось что-то страшное и непонятное, напоминавшее лишь одно - пир во время чумы.
Затем Егор вспомнил, что от внутреннего душевного расстройства он вышел на кухню, оставив женщин одних. Глядя в окно, он долго наблюдал за редкими мерцающими огоньками, которые загорались и тут же тухли, словно кого-то дразня, но доказать, кого, было невозможно. Он хорошо помнил, что, вглядываясь вдаль, долго размышлял над тем, почему так терпеливы и спокойны все институты власти, те, кто должен заботиться, согласно Конституции, о благополучии граждан, поскольку страна превращается в развратный Вавилон. Но каких-то положительных ответов, которые бы смогли его успокоить, правильно оценить ход развивающихся событий, не нашёл. Он хорошо помнил, что долго ещё о чём-то думал, размышлял, пока не сделал для себя грустный вывод, который сводился только к одному: если ямщик слепой, то надеяться на лошадь, какой бы хорошей она ни была, уже не приходится. Это и многое другое было ему непонятно… И вот это «многое» заставляло его размышлять с ещё большим напряжением.Он хорошо помнил те многочисленные мысли и вопросы, что им овладевали в тот самый новогодний вечер: «Как же так получилось, что душа человека вроде светит, а он мёртв? - думал он. - Что же такое с нами произошло? Как так получилось, что в наше время человек уже не может воздействовать на другую
подобную ей разумную душу, как это было раньше? Как так получилось, что при такой «новизне общества» не работает никакая индукция и умопостигаемая форма отдавать людям тепло и принимать его от кого бы то ни было? Точно так же обстоит дело и с другими, прочими силами из числа положительных качеств, помогающих человеку.
А ведь от этого мы становимся чужими, отделяясь друг от друга ежесекундно, ежечасно… становясь в конце концов одинокими. А выжить в одиночестве не просто, даже очень непросто. Ибо тут сбрасывается с человека всё показное; мало того, в порыве страсти человек забывает все правила, а новая обстановка отнимает силу привычки. Человек становится беспомощным, более того - неспособным, чтобы продолжать жить. Вот почему одиночество дано не многим людям: в этом случае нужно не просто многое знать, а многим обладать».
Он вспомнил, что и дальше бы размышлял на эту тему, но услышал голос Наташи: «Егор, ты где?» Пройдя в комнату и извинившись за то, что оставил женщин одних, и за что-то ещё (а за что, он уже не помнил), он взял бутылку шампанского и стал
наливать в бокалы... Наташа стала вроде отказываться, но потом всё же согласилась выпить один глоток. Подняв бокал, Егор хорошо помнил, что ещё раз попросил прощения за своё отсутствие и хотел сказать что-то ещё, но его прервала Наташа,
язвительно сказав, что мужчин хлебом не корми, им лишь бы улизнуть.
Егор хорошо помнил, что после этих слов он мило взглянул на Наташу и скорчил какую-то незамысловатую гримасу, чем вызвал общий смех.
Он помнил и тост, сказанный экспромтом и вызвавший восторг у женщин. Светлана даже похлопала, сказав пару незамысловатых фраз. В общем, как это бывает в новогоднюю ночь, они веселились, смеялись и даже о чём-то спорили, периодически
поднимая бокалы с шампанским (Наталья поднимала бокал чисто символически). Одним словом, сидели хорошо. Но украшением новогодней ночи были, конечно, песни, что исполняла Светлана. Репертуар её был небольшой, но Егору понравились песни из
кинофильма «С лёгким паром». Впрочем, эти песни не могли не нравиться, поскольку были на слуху.
В какой-то момент (а время было уже за полночь) Светлана и Марина собрались домой. Он хорошо помнил, что они вместе с Наташей проводили их, выслушав от Светланы много приятных слов за совместный вечер. Но на этом новогодняя ночь не закончилась.
После этого они ещё немного посидели с Наташей за столом - о чём-то говорили, что-то вспоминали, сошедшись на том, что очень хорошо и весело встретили Новый год (когда Егор вспомнил эти минуты нуты, у него отлегло от сердца всякое заблуждение и прочие сомнения насчёт встречи Нового года). «Ну вот, а я был обеспокоен тем, что что-то не так… оказывается, всё так, как должно быть» - подумал он. На этом воспоминании ему можно было бы остановиться и пойти спать, но он хотел «прокрутить» всё до конца, вспомнив, чем же закончился новогодний вечер.
Напрягая мысли, он вспомнил: после того как они дружно убрали со стола, Наташа и Лиза ушли спать, а он решил посмотреть телепередачи, так как спать не хотелось - не давали, видимо, эмоции.Он вспоминал, что, оставшись один, он открыл
бутылку белого вина рислинг и, налив полный бокал, уютно расположился в небольшом кресле, перещёлкивая каналы с той очерёдностью, с какой ему хотелось видеть то, что его интересовало. Глядя на ту или иную передачу, он частенько отвлекался, думая про новое знакомство… Ему даже показалось, что в какой-то момент, когда он смотрел на Светлану, она сказала ему своим взглядом: «А зачем тебе это надо?» Этот вопрос, пусть даже и кажущийся, он сравнил разве что с уколом, который не всегда можно правильно оценить, хорош он или нет.
Пытаясь вчувствоваться в это воспоминание, он хорошо помнил, что сразу же выкинул все эти мысли из головы, понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт. Пусть даже то, что она красивая, стройная, интересная и проницательная женщина, что её
обхождение и доброта умиротворяют и прочее. Он прекрасно видел и понимал, что у Светланы нет тех достоинств, что есть у Наташи, которая является для него святым идеалом всякого совершенства. Поэтому отказываться от этого счастья он не намерен, поскольку видеть и слышать её было его единственным смыслом жизни. И вообще, он считал, что мужчина должен быть не только доблестным, но и достаточно
консервативным в отношении женщин, убеждённо веря в то, что счастье мужчины заключается только в одной женщине - жене. Всякие другие поступки мужчин он не разделял, считая их не чем иным, как животной страстью. Не важно, какая была у того или иного любовь, большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная или не порочная.
«Я совершенно не отношусь к числу таких мужчин, как Вронский, которые любят “скачки с препятствиями”, - вспоминал он по этому поводу роман Льва Толстого «Анна Каренина», - для которого овладеть женщиной, неважно, замужем она или
нет, являлось не столько целью, сколько “спортивным” интересом. Что в этом хорошего? Ведь это не что иное, как пучина, пучина, которая затягивает и уничтожает мужчину - как физически, так и духовно делая его слабым и безвольным. Что можно сказать о мужчине хорошего, если он каждый раз переносится мыслями и чувствами в тела разных женщин (сегодня - одна, завтра - другая, послезавтра - третья…), находя в этом развлечение? Конечно, кому-то такой “спорт” нравится, но я не могу понять, как можно находить в этом удовольствие? Нет… нет… я не знал и не хочу знать тех животных мыслей, что испытывает мужчина после каждого такого падения. Лично для меня важна чистота жизни. Впрочем, каждый волен поступать так, как ему заблагорассудится. Но рано или поздно таким мужчинам обязательно придётся отвечать за свои поступки и действия, а проще говоря - грехи».
Вспоминая свои мысли, другого мнения он не принимал и сейчас, по истечении времени, пусть и короткого. Так он жил, так хотел жить и дальше. Более того, он считал, что семья - это основа основ, и чем крепче семья, тем крепче общество. И наоборот: чем слабее семья, тем слабее общество. Без этой основы фундамент государства не представляет никакой крепости, и в любую «непогоду» может
развалиться, растаять, как тают могучие айсберги от тёплой погоды.
Что касается всех его мыслей по поводу Светланы, то это вовсе не значило, что его ожидания могли быть исполнены, а желания - удовлетворены. Так уж получается в этой жизни, что мужчины любят глазами, а женщины - ушами. На это есть всегда
собственные суждения, от которых становится не просто легче, а совестливее. В общем, он хорошо понимал, что к этому вопросу возвращаться больше не нужно, чтобы не казаться совсем уж глупым и смешным.
Он вспоминал, что, когда переключал каналы, его волновало одно важное обстоятельство - нравственная деградация людей. И это плохое совсем их не беспокоило, несмотря на то, что, наверняка рядом с взрослыми сидели дети… и этого плохого было предостаточно. Хотя существует множество примеров, когда дурная привычка приобретается и закрепляется с хорошей одновременно, но на экране был один дурдом, и это напрягало его, напрягало отсутствием равновесия.
Получалось, что нравственные ценности советского человека вмиг исчезли, и общество начало обретать всё более острый характер, так называемую «моральную аберрацию» мышления, свойственную в основном политикам и далёким от нравственно-психологических и моральных этических ценностей людям. Он хорошо помнил, что такое отчуждение психологи называют моральной девиацией и вызвана она не столько дефицитом социальных, экономических и политических ориентиров,сколько отсутствием нравственных ценностей и образцов поведения. Более того, психологи связывают
происходящее в этот сложный исторический период с тем очевидным фактом, что сво-бода приводит к высвобождению не только лучшего, но и худшего в человеке, и,со-ответственно, должна предполагать ограничения на высвобождение худшего. А многие люди и вовсе не созрели для неё, в том числе и большее число новоиспечённых политиков,что мелькают там и сям со своей вопиющей разнузданностью, вульгарностью и прочими животными страстями, которые становятся опаснейшим врагами чужой и общей свободы.
«Что-то я не помню подобного периода в истории, - с трудом вспоминал он, - чтобы так беспримерно и бесстыдно извращался народ, сознательно круша то, что создавалось временем, нашими предками. Ещё больше поражает вздорное, в высшей
мере омерзительное поведение Горбачёва и всех его помощников, которые задались целью уничтожить страну, посягнув на самое величественное и единственное, что может быть у человека, - родину. И это уничтожение происходило не в один день:
её методично уничтожали пять лет, а то и больше, причём на глазах всего народа. И в этом есть несмываемый позор, позор, который будет пятном на всей нашей нации и эпохе. Этот позор станет притчею для всех будущих поколений».
И действительно, глядя на всё это безобразие, не нужно надевать никакие очки, чтобы видеть, как общество утрачивает все культурные традиции, погружаясь с неимоверной скоростью в омут моральной деградации, возводя в культ то, что вчера было под запретом: потакание своим прихотям, поощрение насилия, жестокости, половой распущенности и воровства (последнее как раз является следствием
низкого нравственного уровня и отсутствия чётких моральных устоев).
Самое опасное в этой ситуации - то, что никто не знает, чем начнётся завтрашний день, а чем закончится сегодняшний, - всё непредсказуемо. Агенты влияния от иностранных государств, особенно от США и Англии, уже повсюду… С их подачи телевидение буквально взрывает атмосферу страны, и без того накалённую докрасна, в которой пребывало наше общество, выводя его, как им казалось, из летаргического сна. За какие-то год-два появилось столько новых программ и видеоканалов, что глаза разбегаются. Новизна не просто восхищает народ, она властвует над ним, как властвовала в своё время бусинка или булавка над дикарями. Сочетая социальную остроту и зрелищность, все программы придерживаются только одной цели: увести народ в страну развлечений и мнимых иллюзий с элементами насилия,секса и эротики. Журналисты, редакторы, режиссёры, сценаристы времени для этого не жалеют,«честно» отрабатывая деньги, что даёт фонд Сороса и другие западные «благодетели», чтобы не только развращать народ, но и превращать его в ничтожество. А чтобы народ ни в чём не сомневался, всю эту «творческую пургу» гонят под знаком плюрализма, под знаком утверждения в советских людях чувства хозяев своей страны, свободы и демократии - вот, мол, чего мы достигли! Смотрите, люди, наслаждайтесь!
Народ, конечно, «наслаждался», но мало-помалу стал всё же осознавать, что, погнавшись за вседозволенностью, остался не только без куска хлеба, но и без души. А без души русскому человеку прожить никак нельзя, и это понимание наводило страх.
«Конечно, - думал Егор, - каждый народ вправе выбирать себе то, что он заслуживает, восхваляя дурное и пародируя хорошее, но Немесида постигнет всякого, кто предал свою родину, воздав ему по заслугам. Достанется всем: Горбачёву, его подельникам, продажным клакерам и прочей посредственности, одним словом - всей этой опереточной братии». Он даже подумал о том, что, будь его воля, он сделал бы всем этим «борцам» памятник где-нибудь в центре страны, чтобы всех этих «защитников» родины могли видеть люди для поучения, предостережения и увеселения потомства. И чтоб не зарастала к нему тропа.
Огорчённый, Сомов не совсем понимал и тот факт, почему Горбачёв взял в моду поздравлять американский народ? «Мы живём в своей стране, а они - в своей, - рассуждал он. - У нас с ними совершенно разный менталитет, разный подход к культуре и прочее. Чтобы американский народ был удовлетворён поздравлением, его нужно поздравить на их языке - не на английском, а на их внутреннем, так, как они думают, так, как они понимают эту жизнь, а не зачитывая с бумажки то, что 1990-й год может и должен сблизить подлинно мирный период мировой истории, поскольку США и СССР сделали выбор в пользу сотрудничества… Ну что за чушь, а - отрывочно вспоминал он, пародируя Горбачёва. - Можно было подумать, что американцы прыгали до потолка от этого поздравления. Да они смеялись от этого “цирка”, наивно разглядывая эту смехотворную личность сдавшего без единого выстрела великую державу американцам. Вот уж подарок так подарок к Новому году».
В своих воспоминаниях он хорошо помнил свои рассуждения относительно Горбачёва, те мысли и вопросы, которые будоражили его сознание и требовали ответа: «Как такие люди, как Горбачёв, оказываются на таких высоких должностях? Ведь он работал не в изоляции, а среди множества честных и порядочных людей, здесь, на Земле, а не где-нибудь там, в космосе. Как так получилось, что нынешний
кризис в стране охватил не только экономическую, но и социальную сферу, политику? Почему нет преемственности власти, когда на высшие должности назначались бы профессиональные люди, люди с высокой культурой, обладающие знаниями в области
истории своего государства? Как так получилось, что власть оказалась в руках правых и даже антисоциалистических сил? Где все правоохранительные органы, КГБ и другие институты власти? Ведь если все эти преступления не пресекаются, то значит, они открывают путь другим, ещё более страшным преступлениям (хотя куда уже страшней), и это страшит ещё сильней, ибо нельзя смотреть на безразличие власти постоянно. Я понимаю, - размышлял он, - у заблуждений нет предела, но какая-то ответственность, какая-то совесть, какой-то разум всё равно должны быть у этих людей, называющих себя специалистами и профессионалами, носящих погоны и дававших присягу на верность родине. Неужели и здесь получается так, как в той любви: чтобы узнать, что такое любовь, надо сначала ошибиться, чтобы потом поправиться?»
Конечно, ответить на все эти вопросы, требовавшие знаний и времени, он не мог. Но он видел явные ошибки власти, которые заключались не только в бюрократизме, авторитаризме и прочих «измах», но и в предательстве русского народа.
(Когда Горбачёв поздравлял американцев с Новым годом, в вашингтонском центре имени Джона Кеннеди зрители, смахивая слезу, слушали в исполнении хора дважды Краснознамённого ансамбля песни и пляски Советской Армии песню «Прекрасная Америка». В эти дни в одной из эмигрантских газет на первой полосе крупными буквами было написано: «Тихо, ша! Наш Миша в США».)
Глава IХ
(Продолжение следует).