Лев Николаевич Толстой любил Анну Каренину. Он не хотел такой трагической развязки и всеми силами стремился её спасти. Тому свидетельство – двенадцать вариантов романа. Не получилось. Те, кто занимается сочинительством, знают, какими непослушными воле автора и его сюжету бывают персонажи их повествований. Это называется – сопротивление материала. И преодолевать это сопротивление тяжело, а иногда и бесполезно.
Лев Николаевич был равнодушен к Вронскому, интересовался им постольку, поскольку это имело непосредственное отношение к Анне.
С Карениным было всё просто. Он, как персонаж, не сопротивлялся, укладывался в рамки сюжета, и подобающим образом исполнял свою роль.
К Стиве Облонскому автор романа относился с дружелюбной снисходительностью – он был родным братом Анны и проявлял к ней сочувствие.
Долли – любящая жена Стивы и многодетная мать. Для неё легкомысленный, мягко говоря, поступок мужа, больше горе, чем обида и оскорбленное самолюбие. Автор ей симпатизировал, и привлек на помощь Анну. И Анна помогла.
Самой Анне помочь не мог никто.
Долли любила Стиву, поэтому приняла совет Анны – простить и забыть, никогда ни единым словом или жестом не напомнить.
Каренин не любил Анну. Он вообще никого не любил. Это ему было просто не дано. При всей его доброте, о которой говорила сама Анна, он не смог бы всё забыть. Да и так называемый «свет» не позволил бы.
Лев Николаевич любил Наташу Ростову («Война и мир»). Но совсем другой любовью. Наташа росла на его глазах, под его благожелательным присмотром из ребенка превращалась в барышню, а потом в женщину. С Андреем Болконским она познакомилась в том юном возрасте, когда избранник – рыцарь на белом коне, а в первой любви больше романтической влюбленности пылкой души, чем глубокого чувства (Есенинский «пожар голубой»).
В романтические грёзы вмешалась война и слишком ранняя разлука с «рыцарем», который решил, как и его далёкие потомки, что «первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки - потом». А Наташе так хотелось любить и быть любимой сейчас, а не «потом», что, ослепленная блеском светского ловеласа-повесы Анатоля Курагина, она бросилась в этот «пожар» с головой, но обожгла крылышки. Придя в себя, вспомнила рыцаря и про свой долг перед ним, но было поздно. Успела только в какой-то мере искупить свой грех.
Смерть Андрея Болконского и его прощение Наташи – и наказание, и одновременно пощада чистой, но хрупкой души Наташи Ростовой со стороны Л.В. Толстого. И далее его заботливое внимание передало её в руки обожженного неверностью жены, а затем битого войной,добросердечного, отзывчивого и надёжного Пьера Безухова.
Всё здесь сказанное не претендует на истину в последней инстанции. Тем более, что классика неисчерпаема, как сама жизнь. С каждым следующим прочтением книги открываются новые смыслы, не замеченные и не обнаруженные раньше. На прочтение литературного произведения (не путать с чтивом), тратится обычным читателем гораздо меньше времени и труда, чем поэтом или прозаиком на его создание.
В.И. Ленин назвал Льва Толстого «зеркалом русской революции». При всей справедливости этого определения, оно, на мой взгляд, неполно и недостаточно. Великий писатель - зеркало русской (и не только русской) жизни, которое отразило и революции, и войны, и весь мир во всех его красках.
Зеркало, даже если его разбить, продолжает отражать жизнь всеми своими зеркалами-осколками.
После событий, описанных в романах «Война и мир» и «Анна Каренина», прошло более ста лет. Старшеклассники в школах читали и изучали «Войну и мир», даже писали домашние сочинения на темы «Сравнительная характеристика…». С романом «Анна Каренина» они знакомились по школьному учебнику литературы, саму книгу, кто хотел – читал, а кто не хотел, позже просматривал экранизации в кинотеатрах, и видел то, что показывали, а не то, что написано в книге. Не все перечитывали произведения Л.Н Толстого во взрослом возрасте. Всё, о чем он писал, было давно, и к настоящему почти не имеет отношения, думаем часто мы и ошибаемся.
Леночка,она же Дульсинея
В городском троллейбусе встретились двадцатитрехлетний молодой человек и семнадцатилетняя девушка. Встретились, и расставаться уже не хотелось – ни ему, ни ей.
Она, её звали Леной, была единственным чадом у родителей, румяная блондинка с таким голубыми глазами, что, глядя в них, невольно вспоминалось «Заметался пожар голубой…», тоненькая и одновременно кругленькая, как точеная. Заканчивала техникум, и уже готовила дипломную работу.
Сергей был студентом строительного факультета в институте, и тоже готовился к защите диплома. Как и положено старшекурснику, сочетал учебу с работой на стройке, что, кроме заработка, давало возможность практически освоить все виды строительных работ.
У неё были проблемы с черчением, и она не успевала к сроку. Сергей предложил ей помощь, она с радостью согласилась, а он с не меньшей радостью взялся за дело, тем более, что он творил полезное в её приятном присутствии.
Он так увлёкся, что пришлось на год отложить защиту своего диплома. Поняв, что не успеет, он умудрился оформить академический отпуск, и полностью погрузился в сочетание «приятного с полезным».
Прошло немного времени, и его три друга (всю эту четверку в школе прозвали мушкетерами за их не афишируемый, но нерушимый девиз «один за всех и все за одного») заметили неладное. Он стал пропускать совместные посещения дискотек, стал реже принимать участие в «тусовках» и прочих мероприятиях, отнекивался и приводил явно придуманные отговорки, в их частых дискуссиях на всевозможные темы молчал с задумчивым видом и отсутствующей физиономией, погруженный в свои таинственные размышления.
А когда ему учинили форменный «допрос», во всём признался и пообещал в ближайшее время познакомить товарищей с предметом своей мечтательной задумчивости. Тут же вполне по - дружески и с притворным сочувствием был возведен в ранг «Дон-Кихота», рыцаря «печального образа» вместе с требованием срочно познакомить заинтересованную публику с «Дульсинеей». Сергей пообещал и через неделю выполнил обещание.
Предмет его поклонения был сразу и безоговорочно одобрен всей компанией (другого и быть не могло) и одновременно мягко, ненавязчиво, с применением косвенных приемов (они этому уже научились), товарищи вселили в Лену уверенность, что её сердце и судьба в надёжных руках.
Заодно один из них, он отличался аналитическим складом ума, с присущим ему тяжеловатым юмором, предупредил:
- Не смотри, Серега, что она блондинка голубоглазая, у неё мозги – что надо.
- Да я уже понял, авось переживём, - ответил Серёга. Он тоже был не прочь пошутить.
Леночкин диплом (выражение Сергея) они защитили, и через месяц молодой специалист была принята на работу в центрально-заводскую лабораторию (ЦЗЛ) солидного промышленного предприятия на должность лаборанта, не без помощи отца Сергея. Сергей к тому времени получил работу в проектном институте и параллельно занялся своим дипломом, сыграли свадьбу и стали налаживать совместную жизнь.
Поскольку Лена была «маменькиной дочкой» и единственным ребенком в семье, молодоженов склонили на первых порах поселиться в доме её родителей. Как объяснила родная мама молодой невестки, для приучения её к роли домохозяйки в щадящем режиме. Никто не возражал, и молодые поселились у её родителей – в их собственном доме среди садово-огородной зелени.
А через три месяца Сергей попросил приятелей помочь с переездом супружеской четы в его отцовский дом. На их любопытство ответил коротко:
- Теща считает, что её чадо для меня «не по Сеньке шапка». И на этом закрыл пресс-конференцию.
А один из приятелей подытожил:
- Правильно, раз замужем, значит, иди за мужем.
Сергей вызвал газель-грузоперевозку, погрузили нехитрый скарб молодоженов и перевезли супружескую чету в отчий дом Сергея.
Зная его родителей, никто не сомневался, что невестка будет у них чувствовать себя, как «у Бога за пазухой». Доброжелательный и остроумный юмор свекра делал комфортным общение с ним, а свекровь была, что называется «сама доброта», естественная, не показная, не сусальная.
Прошло полгода, и друзья были приглашены на торжественную церемонию приема из роддома в родную семью первенца Лены и Сергея – Николая. По сложившейся традиции первому ребенку мужского пола присваивалось имя деда. Девочкам и остальным мальчикам давались имена, назначенные родителями, а все мальчики-первенцы были Николаями Сергеевичами или Сергеями Николаевичами.
Свекровь Елены Зоя Васильевна была квалифицированной медсестрой и до выхода на пенсию работала в районной поликлинике, поэтому все детские болезни внука (а без них младенцам не обойтись) проходили под зорким глазом бабушки.
Дом Сергея оставался таким же гостеприимным и приветливым, как и до рождения Николушки (так ласково все называли чадо с легкой руки бабушки), благо места в нем хватало даже в те дни, когда ему нельзя было появляться «на люди» в самом нежном возрасте или по причине болезни.
Друзья Сергея могли наблюдать, как Лена из смешливой и глазастой юной красавицы-стрекозы превращается в прекрасную во всех отношениях взрослую женщину. Сергей замечал, с каким плохо скрываемым восхищением и подчас даже с затаённой необидной завистью провожают взглядом принадлежащее ему сокровище его товарищи, ему это импонировало, и он только снисходительно усмехался.
А между тем «сокровище», пользуясь явной поддержкой свекрови, приобретало привычки сварливой «капитанши», иногда снисходительно, но свысока одергивая супруга, как строгая, но привыкшая к выходкам своего подопечного, учительница.
Сергей эти строгости принимал добродушно, как неизбежное условие семейного уклада, принятое по умолчанию.
Однако, было замечено, что на территории своих родителей, в их присутствии, и в присутствии подружек Лена становится предупредительной по отношению к мужу, и принимает почтительную позу добровольного и непринужденного повиновения главе семьи. Оба они в такие моменты производили впечатление любящих супругов.
И на тень, мелькавшую иногда в глазах Сергея при упоминании о семейных делах, никто из друзей не обращал внимания.
И гримасам внезапного раздражения и досады на лице Лены тоже не придавалось значения. Мало ли что.
В нашей «мушкетерской» компании было принято ходить к ним в гости или по делам с цветами для дам-обитательниц этого дома. В знак «рыцарского» поклонения прекрасной даме сердца нашего товарища и в знак уважения его мамы. Вначале Елена принимала скромные букетики и цветы-одиночки с явным удовольствием, а через какое-то время ограничивалась мимолетным «спасибо» с равнодушным выражением. А мы, как бы в ответ, стали забывать про эти незначительные знаки внимания.
Никто не обратил внимания, что Сергей, упоминая жену (в её отсутствие), стал называть её Ленкой.
Просто Ленка
Два случая тоже остались без особого внимания, Один из них вызвал ссору супругов, как казалось, из-за пустяка. Однажды мы втроем – я, Сергей и Лена, договорились сходить в кинотеатр посмотреть наделавший много шуму фильм. Я должен был встретить их на троллейбусной остановке. Прибыв на место назначения в срок, я минут пятнадцать ждал их, и, не дождавшись, решил идти им навстречу. Дойдя до школьного двора, через который они шли к остановке, я увидел картину: Елена стояла в сторонке, а Сергей…играл в футбол с тринадцатилетними с мальчишками на футбольном поле. При полном параде и с присущим ему азартом, весь в поту и пыли (была вторая половина жаркого летнего дня).
Когда я подошел, Елена, видимо в очередной (и последний) раз пригласила его бросить это занятие, он коротко пообещал «щас», ударил по мячу, проводил его взглядом и подошел к нам, вытирая рукой взмокший лоб.
- Ну, и куда я теперь с тобой пойду? – со злостью спросила Елена, смерила его презрительным взглядом, и, бросив уже на ходу:
- Я пошла домой,- удалилась быстрой нервной походкой.
Напрасно Сергей звал её. Она ушла, не оборачиваясь.
Сергей был заядлым футболистом в детстве, потом стал заядлым болельщиком, и не пропускал случая, когда можно ударить хоть разок по мячу. Проходя по школьному двору мимо играющих мальчишек, он не удержался, и увлекся игрой.
Ему было неловко, мне тоже. В кино идти расхотелось. Мы выбросили билеты, купленные заранее, и, не сговариваясь, пошли в пивбар. Девиз «один за всех, и все за одного», видимо, не ограничивается только обороной, взаимопомощью, сочувствием. в нем незримо присутствует ещё и ответственность - одного за всех, и всех за одного, готовность всех принять вину одного. Мы некоторое время молча цедили холодное пиво из стеклянных бокалов, и я тоже почему-то чувствовал себя виноватым перед Татьяной, хотя, как говорится, никаким боком….
Поэтому, когда начался разговор, мы говорили на другие темы, но, чувствуя, что говорим не о том, (а говорить «о том» было еще очень рано) смяли беседу, допили пиво, и пошли побродить по городу, остудить пыл и отдалить время неизбежного «разбора полетов» между Сергеем и Еленой.
Второй случай, которому я не придал особого значения, тоже был, на первый взгляд, пустячным, не имел последствий, но высветил одну грань отношений этой супружеской пары и показал, что не всё у них так гладко и безоблачно, как было раньше – в первые «медовые» месяцы.
Летним вечером мы всей нашей компанией гуляли по широкой аллее городского парка. Идя рядом с супругой, Сергей засмотрелся на встречную брюнетку «весьма приятной наружности» (у него эта привычка сохранилась со старших классов средней школы, за что в нашей мушкетёрской компании он получил)роль Арамиса), и когда та прошла мимо, не прекращая движения по маршруту, повернул голову на сто восемьдесят градусов, продолжая изучать теперь уже «тыл» красавицы. При этом так увлекся, что чуть не наступил на свою супругу, за что получил от неё звонкую затрещину по шее.
Это было так неожиданно, что я воскликнул:
- Ой, больно же, он нечаянно!
А Елена с деланной усмешкой и явной досадой выдала фразу, смутившую всех нас:
- Он нечаянно пока не облапает всю чужую бабскую ж... своими глазами, не успокоится.
Сергей, явно сконфуженный, попытался шуткой сгладить всеобщую неловкость:
- Не всю,- на что получил поддержку от одного из нас:
- И только глазами, руки при этом не распускает.
Всеобщий смех погасил напряжение, а мой слух резанул её лексикон (мы в присутствии дам избегали таких оборотов и выражений),я даже не подозревал, что она может так высказываться на людях, и подумал: видно, не всё ладно «в Датском королевстве». Тогда я не мог даже предположить, что когда-то этот случай припомню Сергею в качестве аргумента.
А жизнь между тем продолжалась, Сергей получил квартиру в районном городке, где он работал на своем предприятии, но переезжать туда они пока не собирались. Не было мебели, не хватало средств на её покупку, в доме родителей было комфортно, да и подрастающий малыш был под присмотром, поэтому Сергей с отцом решили своими силами обставить новую квартиру изделиями ручной работы собственного производства. Оба они обладали художественным вкусом, оба владели мастерством работ по дереву, оба любили мастерить, сами спроектировали шкафы, тумбочки, столы, и прочие предметы.
Работали не спеша, как говорится, в свое удовольствие, отец целыми днями, а Сергей – вечерами после работы, а иногда и по выходным дням.
Николушка большую часть времени находился под опекой бабушки, с отцом и дедом стал видеться реже.
Наши встречи тоже стали редкими, мы больше общались по телефону.
Так, без чрезвычайных происшествий прошло какое-то время. Николушке исполнилось два года, я присутствовал за праздничным столом, как всегда, было весело и достойно. Ничто не предвещало грядущих испытаний
Елена и Наташа Ростова
Суд идет.
Примерно через месяц мне в одну из суббот с утра позвонил Сергей со слова:
- Если у тебя нет ничего срочного, я к тебе сейчас приду по делу.
Срочного у меня ничего не было, я был тогда ещё неженатым холостяком, и он пришел. Хмурый и серьезный. Без лишних слов он сразу перешел к делу:
-Я хочу, чтобы ты съездил сейчас со мной в оно место, это не далеко.
- А что случилось?
- По дороге объясню.
В нашей компании было не принято в таких случаях задавать лишние вопросы. Раз надо, значит надо.
Я пожал плечами и согласился:
- Поехали, раз нужно.
И мы поехали. Добирались рейсовым автобусом минут пятьдесят. Я, клгда садились в автобус, понял – едем в поселок городского типа, где работала Елена, Сергей молчал, а я не спрашивал, ждал, когда он сам всё расскажет. К фабрике, где работала Елена, мы шли пешком минут десять, а подойдя к зданию, где размещалось управление, сели на скамейку в сквере, и Сергей протянул мне распечатанный почтовый конверт. Письмо было адресовано лично ему.
На тетрадной страничке в клетку женским почерком сообщалось, что Сергею изменяет его жена со своим непосредственным начальником, мужем автора письма. Подробности и доказательства обещала сообщить при личной встрече в библиотеке поселка при одном условии: разговор не состоится в присутствии хотя бы одного из третьих лиц.
Я был ошарашен, не мог поверить, что Елена… А там, кто его знает, не будет же женщина клеветать на собственного мужа без причины.
- Для этого я тебя и позвал, чтобы всё выяснить до конца,- угрюмо выдавил из себя Сергей.
- Не получится, - возразил я,- она же сказала: без третьих лиц, только наедине.
- Я скажу, что ты мой родной брат, документ она требовать не будет.
Я уступил, и мы пошли в библиотеку. В кабинете сидела показавшаяся пожилой худенькая женщина с утомленным выражением лица. Сергей показал ей письмо и представился.
Женщина посмотрела на меня и сказала:
- Я буду говорить только наедине с вами.
На ссылку Сергея, что я его брат, она отреагировала коротко и категорично:
- Только наедине.
Пришлось уйти и ждать его на той же скамейке в сквере.
Разговор длился не меньше часа. Сергей появился мрачный, как на похоронах.
- Все она подтвердила и доказала. Её муж, Ленкин начальник, закрутил с ней роман на полном серьезе. Она у него не первая, и не последняя, он перепробовал всех своих молодых лаборанток, но с Ленкой у них длится дольше, чем с прежними.
- Так чего она хочет?- задал я вполне глупый вопрос.
- Она сказала: ей всё равно, как я поступлю с Еленой, её цель - сохранить свою семью, поэтому смотрит сквозь пальцы на его «увлечения», если они длятся недолго. А в Елену он вцепился всерьёз, и библиотекаршу это тревожит.
И добавил: он видный мужик, опытный, умеет произвести впечатление на женщин, обольстить и заманить. От безвыходности ситуации и, чтобы не молчать, я выдал первое, что пришло в голову:
- Пойдем бить ему морду?
- А толку? Будем учиться бить морды всем будущим её хахалям?
Я испугался за Елену, за Николушку, за самого Сергея, потому что произнес он это с решительным и не обещающим ничего хорошего видом.
- А что ты собираешься делать?- спросил я.
- Не знаю. Что - нибудь сделаю.
Я почувствовал себя оказавшимся в незавидном положении не понадобившегося то ли адвоката, то ли свидетеля, но чувствовал – Сергею нужна помощь, или хотя бы поддержка в том, что он надумает предпринять.
Возвращались в город тем же рейсовым автобусом в полном молчании, но оба думали об одном и том же.
Да, я, конечно, осуждал Елену, но в то же время мне её было по-человечески жалко; жалко за то, куда она «влипла», и страшно за то, что ей может предстоять в скором будущем. Пока ехали, я так ничего и не придумал, не смог сформулировать для себя оптимальный выход из сложившейся ситуации. Единственное, что я твердо уяснил: мне нельзя сейчас устраниться и оставить Сергея наедине с самим собой, самому принимать решение, которое может стать гибельным для всей семьи.
Когда мы вышли из автобуса, я предложил пройтись по городу, и мы медленно двинулись по улице «куда глаза глядят».
Наконец, когда молчание затянулось так, что осталось только сказать друг другу «пока» и разойтись, я с трудом и страхом выдавил:
- Ну, и что ты собираешься делать?
- Скажу, пусть собирает свои манатки, и к маме, она ей найдет таксиста мне на смену.
Только сейчас я понял, почему они недолго прожили у родителей Елены. Значит, зять с его зарплатой начинающего инженера не очень пришелся ко двору, вокруг которого роем вились женихи на таксомоторах.
- А Николка? Она же его тебе не оставит, - вел я осторожную разведку.
- Значит, буду платить алименты,- с мрачной решимостью ответил, как отрезал, Сергей.
- А ты без него сможешь,- я ударил ниже пояса, но по-другому не мог, слишком крутой оборот принимало дело.
- Постараюсь, авось получится, привыкну.
- Нет, Серега, сопьешься за две недели, в одиночку на новой квартире, у родителей не усидишь.
- Что ты предлагаешь, извиниться перед ней и ждать, когда библиотекарша смешает её с грязью так, что уже не отмоешь?! Или сделать вид, что ничего не произошло? - он и сам понимал, что я прав - это не выход, но беда обрушилась неожиданно, оглушила и ослепила до истерики.
И неожиданно добавил:
- Я пацифист, но не до такой же степени.
Эта фраза в другое время могла меня рассмешить, видимо он недавно её где-то слышал, и сейчас она пришла к нему в голову, как некий аргумент в защиту его позиции.
Но что-то надо было делать, я нутром чувствовал, что он ищет контраргументы с моей стороны против такого нелепого разрыва отношений с Еленой, потому что оба они остаются побежденными, оба пострадавшими. Отелло из Дон-Кихота никакой.
И потом, нельзя, чтобы подлецы типа шефа Лены так легко могли разрушать семьи.
Я ещё не представлял, что сделаю, но уже что-то конкретное пробивалось сквозь толкучку мыслей.
Вопрос, казалось, сам слетел с языка:
- Скажи, Сережа, а ты её любишь?
Сергей некоторое время молчал, как будто взвешивал на весах ответы «да», «нет», или «не знаю». Наконец, выдавил, к моему облегчению:
- Люблю.
Допрос, так допрос, вопросы автоматной очередью:
- Ты у неё первый мужчина? Если не хочешь, не отвечай.
- Первый, - не задумываясь, ответил Сергей.
- А она тебя любит?
- Наверно любила, - после небольшой паузы с некоторой неуверенностью ответил Сергей.
А у меня появилась надежда, что не всё потеряно.
- Тогда я тебе вот что скажу: попробуй наступить на горло собственному самолюбию.
Да, ты имеешь право послать свою Елену далеко-далеко, и ещё дальше, якобы восстановить баланс «Мне возмездие, и Аз воздам», угомонить взбурлившее самолюбие, и при этом – потерять семью, вернуться в исходное положение и залечивать две раны; одну от Елены, вторую - от самого себя. Ну, чем залечивать, ты знаешь. Залечишь? Сергей молчал.
- Не знаешь. И я не уверен. Николая она тебе не отдаст при любом раскладе, твои родители тебе тоже не помощники. Я чувствую – твой папа если не скажет тебе прямо в лицо, то подумает: не сумел удержать жар-птицу, лови кур. Ты же знаешь, как он к ней относится, виноват будешь всё равно ты.
- В чем я виноват? Я ей никогда не изменял. И плевать мне, кто обо мне что подумает. Все, ни на какое горло я наступать не буду, сегодня же отправлю её туда, откуда взял. Подумаешь, Жар-Птица, Царевна-Лебедь, распрекрасная ша….
- Стоп. Стоп! Дальше я знаю, что ты скажешь, только мне это не нужно, - остановил я его, иначе он нагородит в запале такого, что потом зачеркнуть и забыть будет невозможно.
- Ладно, давай подытожим. Ты принял решение и осуществил. Результат – Елена в минусе, ты в двух минусах – ни жены, ни сына, твои родители теряют внука. Один козел, шеф Елены, в плюсах. Сама она теперь свободная девушка, ты ей, как бы, разрешил, козел своей жене скажет, чтобы сидела в своей библиотеке и не возникала на старости лет. Более того…
Тут я остановил свои словоизвержения, потому, что сам испугался того, что вдруг осенило меня: этот негодяй теперь будет иметь возможность делать с Еленой всё, что ему взбредет в голову, и просто шантажировать угрозой увольнения в случае, если она вдруг взбрыкнёт и воспротивится каким либо его прихотям. У меня возникло острое желание прежде всего как можно быстрее убрать Елену из его поля зрения и влияния. И сразу созрел план.
А Сергей угрюмо молчал.
- Ну, чего молчишь? Хоть скажи, прав я, или не прав.
- А толку? Какая разница, прав ты или не прав, но выход один, я уже о нем сказал.
Это он выпалил с обреченной злостью.
- Ну да, тебе больше подходит образ мстящей жертвы. «Мне возмездие и Аз воздам!», только Отелло из тебя никудышный, - я чувствовал, что говорю лишнее, но остановиться не хотел, сам набрался злости.
- Пошел ты, знаешь, куда? Аналитик… кудышный, начитанный. Без тебя обойдусь!
Но я уже видел свой план в подробностях, и он мне очень нравился, поэтому спокойно ответил:
- Не надо меня никуда посылать, ты ж меня позвал не в качестве сопровождающего к этой тетке, поэтому давай остынем, и я расскажу, что нужно сделать, а решать будешь сам. Ты сейчас обиженный и злой, готов всех порвать, и себя тоже. Мое предложение осуществимо, если ты любишь Лену и, несмотря на раненое самолюбие, не хочешь её потерять.
Сергей молчал, я молчание расценил, как некую заинтересованность, и начал излагать свой план.
- Я думаю, нужно сделать вот что: ты сегодня погуляй подольше, успокойся, остынь, подумай, а дома – никаких сцен, никакого скандала, спокойно, на ночь глядя, пригласи Елену на короткую беседу тет-а-тет, и твердо, но спокойно, объяви: если хочешь сохранить нашу семью, в понедельник с утра пишешь заявление на увольнение с работы по собственному желанию без всякой двухнедельной отработки, оформляешь все дела и забираешь трудовую книжку. И добавь напоследок: предложение не обсуждается. Дашь понять ей, что разговор окончен и удалишься спать где-нибудь на диване.
Сергей глубоко задумался, перемалывая в голове такое неожиданное предложение.
Я тоже молчал, давая ему возможность понять смысл такого плана. Но этим весь замысел не ограничивается. Дальнейшие шаги я решил пока не озвучивать, пусть отреагирует на сказанное.
- А кто её уволит в тот же день? Она об этом спросит в первую очередь.
Лед тронулся, с удовлетворением подумал я. Сергей, ещё не зная всего плана, кажется, ухватился за соломинку. Я уверенно продолжал:
- Конечно, она, ещё не поняв, с какого перепугу ты ей это приказываешь, обязательно спросит, и ты спокойно даешь ей понять, что в курсе всего. Короткой фразой – «твой непосредственный шеф тебе поможет. А если откажется, тогда я сам обращусь к нему, чтобы он тебя немедленно уволил». И ещё: если начнет задавать вопросы, скажи, что всё остальное – вопросы и ответы - потом, когда будет выполнено то, что ты ей предлагаешь. Жена у тебя не глупая, сразу уяснит ситуацию и, главное, поймет, что ты предоставляешь ей право выбора, несмотря на ущемленное самолюбие, обиду и прочее.
- А дальше?
- А дальше всё будет зависеть от неё. Если она выполняет твоё предложение, ты должен простить ей этот грех и забыть о нём навсегда, ни жестом, ни словом ни разу не напомнить.
Тогда я ещё не читал роман «Анна Каренина», не думал, что повторяю слова Анны, которыми она советовала Долли (если она любит своего Стиву Облонского) «простить ему совершенный грех и никогда о нем не напоминать». Но тут меня пронзила мысль: мы сразу поверили этой библиотекарше, забыли про пресловутую презумпцию невиновности и нчали без досудебного расследования вершить её судьбу.
Но, воодушевленный вниманием, которое проявлял к моим словам Сергей, я продолжал:
- Она, когда придет с трудовой книжкой, спросит у тебя сама, что дальше. И ты спокойно ей ответь, что это её дело и её забота. Хочет - ищет сама себе работу по вкусу и по нраву, хочет - сидит дома с ребенком, и живете вы на твою зарплату. И в этом случае ты тоже ей предоставляешь право свободного выбора.
И ещё. Ты так увлекся изготовлением мебели в твоей новой квартире, что пора уже завязывать. Самое необходимое ты уже сделал, поэтому совет – переезжайте туда, осваивайте СВОЁ семейное гнездо, оба уже не маленькие. Доделаешь остальные комоды и серванты в свободное время, тем более у тебя его станет больше.
Родителям своим ничего не говори, если спросят, скажи, что так надо, так вы с Еленой решили. А она тем более и словом не обмолвится - ни твоим, ни своим родителям.
Сергей угрюмо молчал, и было непонятно, устраивает его такой план действий, или нет. Пауза затянулась, он явно был не готов вмешаться и радикально изменить ход событий, взять на себя ответственность за семью. Видимо, сказывалась беззаботная жизнь под крылышками родителей, когда поиск решений серьезных и не слишком серьезных семейных проблем как-то незаметно возлагается на них с их разрешения.
А мой азарт постепенно утихал, исчезала уверенность в логике построений. Я снова, пользуясь молчанием Сергея, перебрал в уме всё, что ему наговорил, и, кажется, понял причину его задумчивости.
По сути, я предлагал ему идти ва-банк, где на кону и прошлое, и будущее – его, её и их сына. И результат будет зависеть от обоих. Один ошибся, и план рухнул, второй ошибся – план кверху тормашками. Стопроцентная надежность гарантируется, если Сергей осуществит свой план – отправит неверную жену с сыном к теще с тестем.
- Ты почему молчишь, неужели то, что я предлагаю, тебя не устраивает?- выпалил.я, не выдержав затянувшейся паузы.
- Не знаю, не могу, да и пусть она отвечает за всё. Заслужила – получи!
- Так выходит, она заслужила, а получите вы втроем, не считая твоих родителей, ты можешь это понять? Ну, выгонишь ты её, она уйдет и к тебе больше не вернется, тоже обидится. Жизнь может обернуться так, что ты передумаешь и придешь к ней с просьбой вернуться, и уже тебе нужно будет просить у неё прошения за сегодняшнюю скоропостижность? Сможешь?
Ответа не было. А я продолжал:
- Не сможешь. Самолюбие не даст. И признание собственной вины. Если ты решишь
уговаривать Лену вернуться, тебе придется признать свою вину, да и вид у тебя тогда будет жалкий, ты сам себе будешь противен. А ей тем более. Из жалости она, может быть, и простит, но никогда не забудет.
Я почувствовал опасность. Его глаза побелели, черты лица обострились, он готов был броситься на меня с кулаками.
- Ты что несешь, по-твоему, я виноват в том, что случилось, я засунул её в постель к этому кобелю, и теперь должен вытаскивать оттуда? Ты совсем офонарел, защитник шибко жалостливый. А ты стань на моё место, я посмотрю, что ты будешь петь.
Отсутствие контраргументов на мои «теоретические» выкладки придало мне уверенности в том, что не всё потеряно, Сергей уходит в глухую защиту, значит, нужно атаковать.
- Не надо меня ставить на твоё место, а вот ты сам попробуй стать на её, и на себя посмотреть с этого места, может, увидишь что-нибудь полезное. Я не говорил, что ты виноват, но тогда скажу, чтобы тебе стало всё ясно – вы оба виноваты, а кто больше, вам решать. Не виноват из вас троих только Николушка, но он уже страдает больше вашего, потому что не сам решает свою судьбу, а вы её решаете за него, без его спросу.
Сергей от такого неожиданного поворота как будто споткнулся. Остановился и посмотрел на меня, как на какое-то «чудо в перьях». Чего больше в его взгляде – ярости или удивления, определить было трудно.
А мне вдруг, как с неба упала, почти явилась…Наташа Ростова из романа Л.Н. Толстого «Война и мир». «Да ведь она прототип Елены, только времена не те, и обстоятельства не те, и роман не тот», как молния промелькнуло у меня в голове. И почему-то вспомнилась глава «Штрафные батальоны» из книги знаменитого психотерапевта Владимира Леви.
«Давай, Наташа, помогай!», мысленно обратился я к ней, и с новым воодушевлением,
не давая опомниться своему оппоненту, ринулся в атаку, правда – с некоторой дрожью в коленках, наверное, от волнения.
- Сережа, а ты читал «Войну и мир»? Наташу Ростову помнишь?
Сбитый с толку этим вопросом, Сергей уставился на меня, а я, не давая ему опомниться, нажимал: помнишь?!
- Ну, помню, в школе проходили, а зачем это тебе? – ответил озадаченный Сергей.
- А за тем. Тебе твоя Лена не напоминает Наташу Ростову? Мне напомнила. Сколько лет было Елене, когда ты её в первый раз увидел, и начал приставать? Столько, сколько было Наташе, когда на первом балу её заметил Андрей Болконский.
- Ну, и что? И вообще, у нас что - литературная викторина?
- Не перебивай, - не сбавлял я натиск, - после помолвки князь Андрей ушел на войну, а ты просто стал примерным супругом, отцом семейства, обремененным супружескими обязанностями. Это, когда желание подарить любимому человеку красивый цветок просто так, не в день рождения, и не на 8-е Марта, а когда-нибудь, придя вечером с работы, превращается в обязанность, потому что «так надо».
Сергей мрачнел, а я спешил выложить как можно больше, понимая, что, в общем-то, штампую всем известные прописные истины, но остановиться не мог, любым способом нужно было воспрепятствовать тому, что грозило поломать судьбы дорогих мне людей. Если я сдамся и отойду в сторонку, а он осуществит свое намерение и порвет с Еленой, мне больше не видать Сергея и всю его семью, включая родителей, которые за много лет знакомства стали почти родными.
И я с новым энтузиазмом пошел в наступление, забомбил вопросами, на которые он положительно ответить не мог, а я и не требовал ответов мне персонально, отвечай сам себе молча, и оценивай сам себя молча.
Когда вопросы иссякли, я попытался построить параллели между персонажами «Войны и мира» и действующими лицами нынешней семейной драмы, грозящей перейти в трагедию.
Я напомнил ему, что он «увел» свою Лену, когда ей было столько же, сколько Наташе Ростовой, когда ту, считай, «уводил» Андрей Болконский. Обе они были мамиными дочками, неопытными, в меру избалованными родительской лаской. Обе мечтали о рыцарях не белых конях и, конечно, о счастье, которое им в разной форме обещали избранники. Получили обе немного не то, о чем мечталось.
Болконский, по уважительной причине, оставил любимую (уехал на войну) без внимания, которое ей так было необходимо! Она не то, чтобы его искала, она принимала знаки внимания с восторгом, купалась в комплиментах, которые до сих пор были ей незнакомы. Это как солнечные лучи в период созревания ягоды. А она именно созревала, из девушки-подростка дозревала до женщины. Образ Болконского тускнел где-то на заднем плане, а вокруг эполеты, аксельбанты, щекочущие неопытное и наивное самолюбие взгляды кавалеров, показное «геройство» скорых на выдумки молодых бездельников и повес, балы и встречи.
И попала в лапы ловца девичьих сердец и хищника-коллекционера влюбленных барышень Анатоля Курагина.
Елена без малого через двести лет попала в аналогичную ситуацию. Другими были только детали и обстоятельства. Её муж не уехал на войну, он целые дни проводил на работе, где были приятели и приятельницы, кроме чертежей, проектов и согласований, были между текущими делами вечеринки в честь дней рождения и знаменательных событий, интересные дискуссии о нашумевших книгах и кинофильмах, и прочие невинные удовольствия.
А вечером дома ставший привычным унылый быт, почти как у Высоцкого: «придешь домой, там ты сидишь…» уставшая от пеленок, недомоганий и детских болезней ребенка. Ворчание свекрови-матери, нейтралитет свекра-отца.
Не до ушедших в «медовое» прошлое комплиментов и пылких взглядов, чаще легкое и не очень раздражение по пустякам.
На работе у Елены всё шло согласно её положению и должностным инструкциям. А когда она пришла в свою лабораторию после недолгого декретного отпуска, всё стало меняться. Хищники, подобные Курагину, были всегда, и не переводятся. Таким хищником был и остается её непосредственный начальник.
- Ты заметил, Сережа, как похорошела твоя Лена после родов, когда стала мамой, и как с каждым днем преображались её формы и черты лица? Вряд ли. Медленные перемены, когда они происходят у нас на глазах, обычно мы не замечаем. А я заметил, потому что встречался с ней не каждый день, а гораздо реже.
И, тем более, их заметил не только весь женский коллектив в лаборатории, но и начальник. И положил свой хищный глаз. Он долго выжидал, теперь почувствовал – можно. Если раньше он относился к ней покровительственно, как добрый и благожелательный опекун, то теперь его комплименты стали обольстительно двусмысленными, ненавязчиво галантными, в них был завуалированный, но ясно ощущаемый намёк, как в той песне: «Мне б такую!». И продолжалось это ежедневно. Там она купалась в этой ауре, и не подозревала ничего плохого. А приходила домой – «там ты сидишь», как у Высоцкого, но наоборот.
Тут Сергей что называется, «взбрыкнул»: Я не умею шаркать ножкой и говорить комплименты, пусть этим паркетные шаркуны занимаются!
И я вспомнил случай в парке и заслуженную затрещину ревнивой жены:
- А когда ты чуть жену не сбил с ног, на виду у всех пожирая глазами брюнетку Рубенсовского типа со всех сторон, разве это был не комплимент брюнетке, только не озвученный? Ты спроси у брюнеток и блондинок, если сам не догадываешься, нравится им, или не нравится, когда у мужиков слюни текут при взгляде на их прелести?
Я голову даю на отсечение, что им нравится, только не все они замечают, и почти все делают вид, что не замечают этого. А если эти «слюни» мужики прячут за галантными манерами и словесными выкрутасами, дамы вольно, или невольно, поощряют такие манеры – до известного предела.
Каждая женщина нюхом чует то, что мужчина скрывает под похвалой её платью, кофте, блузке или юбке. Это великий инстинкт, непреодолимый, и не надо его глушить Только Славе Зайцеву и Арону Юдашкину нравятся женские наряды на вешалках. Остальные любят ими любоваться на живых женщинах.
«Раздухарившись», я, кажется, вошел в раж, а Сергей терял терпение, закипая, как чайник. Но я не дал ему закипеть, быстро свернул свое отступление от темы:
- Вот и сыграл этот «светский лев» на женских инстинктах неопытной Елены.
А дальше – дело техники. Первый «сабантуйчик» в конце рабочего дня по случаю чего-нибудь, неважно. У вас на работе такие тоже бывают, «семейные – все свои», с разрешения начальства или даже по его инициативе. В этом случае отказываться от участия в мероприятии (теперь «сабантуй» - мероприятие) без особо важных обстоятельств не принято.
Легкие непритязательные закуски из ближайшего магазина, шампанское и бутылка коньяка расположились на сдвинутых рабочих столах, накрытых давно припасенными для этого скатертями. Стаканы тонкого стекла, бокалы и фужеры (подарок мужчин отдела дамам из ЦЗЛ по случаю первой годовщины основания). Тихо играет магнитофон – танцевальная музыка, джаз.
Все свои, давно притёрлись, все почти всё знают об остальных, официоз присутствует только при провозглашении первого тоста, потом дружеская благожелательная ирония и юмор, но ни малейшего намёка на панибратство и нарушение субординации. Между прочим, так получилось, что шеф занял свободный стул рядом с Еленой. Дальше ты можешь сам представить развитие событий с учетом того, что твоя супруга не шибко продвинутая в употреблении спиртных напитков.
В данном случае алкогольное опьянение я бы считал смягчающим обстоятельством, ты и сам помнишь, что вытворял, хлебнув «лишку».
Я прикоснулся к самому больному месту Сергея; он с искаженным злостью и болью лицом двинулся на меня с явно не мирными намерениями.
Сделав шаг назад, я охладил его пыл словами:
- Стой, морду будешь бить мне потом, а сейчас не перебивай, дослушай!
Он и впрямь остановился, словно давая мне возможность сказать последнее слово.
И я продолжил:
- Может быть, всё было не так, но её грехопадение, так это называют попы-батюшки, случилось под его напором. А дальше ей было уже всё равно. Потому что ты даже не заметил признаков её измены или проступка, как хочешь, так и называй. Даже изменений в её поведении. А она, возможно, так этого боялась!
Я не стал ему говорить, что она, может быть, сама в какой-то момент захотела, чтобы он заметил незначительные перемены, а когда это её желание не было удовлетворено, она вполне могла обидеться и получить аргумент в оправдание себе.
- Тебя об этом поставили в известность посторонние, и дали понять – нужно больше уделять внимания своей жене, если ты её любишь. Кстати, я не спрашивал, на каком основании ты сделал вывод, что библиотекарша не врет? Она что, представила неопровержимые доказательства, предъявила вещдоки, фотографии, свидетелей, или что-нибудь ещё типа «одна баба сказала» или «все говорят»? Что молчишь? Я не требую от тебя этих доказательств, только ты сам их проверь, если они проверяемы.
Физиономия Сергея менялась на глазах – от свирепой до растерянной. Надо успокоить Серегу, заставить сомневаться, утихомирить оскорбленное самолюбие, для этого появилась возможность. Мысль о фальсификации свидетельств и доказательств обожгла меня, я уверенность укрепляло молчание Сергея.
- А ты не можешь допустить того, что библиотекарша влепила тебе упреждающую оплеуху? Может, ты почти в неё сам поверил, и с ещё большим азартом ринулся приводить свои доводы. Может быть, она, зная своего кобеля, почувствовала опасность, грозящую ей со стороны Елены, на которую он ещё только положил глаз. Женщины это чувствуют нутром, они умеют анализировать мельчайшие нюансы в отношениях с мужиками, не то, что мы.
- Он в приказном порядке брал её с собой на отбор проб промстоков с дальних участков, ездил с ней на собственной иномарке, а куда он её возил, неизвестно - выдавил Сергей.
- А свидетель или свидетельница находились в это время в багажнике иномарки со звукозаписывающей аппаратурой и видеокамерой? – парировал я.
- А ты не брал с собой девицу с фотоаппаратом, когда проводил съемку фрагментов новостройки у себя на комбинате? Ты, конечно, ещё не начальник отдела, и шли вы пешком к этому объекту, но по дороге есть хорошие кустики, я сам их видел. А девица с фотоаппаратом симпатичная.
Сергей опять стал свирепеть лицом, но я не давал ему возможности дать ход свирепости:
- Но никто, заметь, никто не имеет права подозревать вас в каких-либо противоправных действиях по дороге туда или обратно. А ты, прежде чем беззаветно верить библиотекаршам, должен определиться – ты за Елену, или против.
Если против, тогда флаг тебе в руки и - вперёд. Ищи доказательства, ройся в грязном белье всех, кто причастен к этому делу, копай, выслушивай, выуживай, накопаешь и выудишь столько, что и на голову не налезет.
А если за, то ты должен защищать её честь. От всех внешних посягательств. Потому что её честь, пока она твоя жена – это и твоя честь. Вспомни Александра Сергеевича Пушкина. Он не стал копаться и ворошить великосветские сплетни, домыслы и слухи, и Наталью не стал подвергать унизительным допросам, а прямо вызвал Дантеса на дуэль.
Все эти резоны я протарахтел на одном дыхании, тем более, что они пришли мне в голову, как вспышка озарения.
Сергей молча перемалывал в мозгах мои тирады, а я, как говорится, «поймал кураж»,
и не останавливался.
- Сделай так, как я говорю, отправить Елену к любой матери всегда успеешь, а сейчас просто удали её из того капкана, в который она попала, что бы на самом деле там ни было, удали без всяких комментариев и объяснений, в том числе и самой Елене.
В конце концов, попробуй убедить себя в том, что её просто оклеветали с какими-то гнусными целями, а их может быть сколько угодно в том стаде, куда ты её сам загнал.
- Дыма без огня не бывает,- бросил, как отрубил Сергей.
- Еще как бывает. Хочешь, я без всякого огня напущу сейчас тебе такого дыма, что дорогу домой не найдешь, заблудишься, и разогнать мой дым не сможешь никаким образом?
Мой оппонент не захотел, по нашим совместным розыгрышам сам знал, как самое невероятное можно сделать реальным с непредсказуемыми последствиями.
А я, как пришпоренный, несся вслед за своей фантазией:
- Постарайся хотя бы на время, убедить себя, что исчерпывающих доказательств вины Елены нет, да и быть не может, даже если она виновна в какой-то степени. Вещественных доказательств нет, а слова – на ветер, вылетели, и лови их.
- Я не страус, голову в песок зарывать не собираюсь, делать вид, что ничего не произошло, не намерен.
- А тебя и не заставляют. Поскольку один дым, а огня никто не видел, сделай для себя допущение, что его не было, либо он не разгорелся в настоящий костер, хотя и была такая вероятность. Сделай скидку на молодость и неопытность Лены.
У тебя есть возможность проявить великодушие и милосердие, при этом не потерять мужское достоинство, а наоборот – самолюбие превратить в самоуважение, а это гораздо больше ценится. Тем более, что, поступив, как я предлагаю, ты никоим образом ни себя, ни её не унижаешь. Конь на четырех ногах, и тот спотыкается. Представь даже, что она споткнулась, так не дай ей упасть, а помоги устоять на ногах. Посмотришь, она будет благодарна тебе за это всю жизнь.
Пользуясь его молчанием, я опять призвал на помощь «Войну и мир», это произошло без всякого планирования, спонтанно, как будто мне кто-то подсказывал со стороны. Я перевел тему в сюжет этого романа, и начал анализировать детали сюжета, касающиеся его главных персонажей, и проводить параллели.
Мои рассуждения выглядели следующим образом.
Лев Николаевич Толстой обрек на смерть раненого Андрея Болконского в наказание легкомыслия юной барышни. Не месть, а урок, который она запомнила на всю жизнь. И в то же время это избавление от будущих страданий. Никто не может предположить, как будет относиться к ней оправившийся от ран князь Болконский. Сумеет ли забыть, и ни разу ей ни жестом, ни словом не напомнить о её «грехопадении». Сможет ли его самолюбие выдержать великосветские пересуды вперемешку со снисходительной жалостью и плохо скрытым презрительным превосходством досужих светских львов и львиц? Трудно сказать.
Лев Николаевич любил Наташу Ростову, поэтому более - менее спокойно перенес смерть князя, а к Наташе приставил чистую и светлую душу Пьера Безухова, под ударами судьбы избавившегося от простодушной наивности и окрепшего духом и мудростью.
Ну как здесь не вспомнить «штрафные батальоны» Владимира Леви - людей, побывавших, что называется «на краю», которых знаменитый психотерапевт привлекал для спасения жизней других, попавших в такую же, или сходную, ситуацию!
Сергею я сказал:
- Тебе жизнь дала шанс дать умереть в самом себе Андрею Болконскому, которого ты сейчас изображаешь, преподать урок легкомысленной Елене, и побыть Пьером Безуховым, но уже не тем наивным и доверчивым лопушенком, а битым миром и войной зрелым человеком, не утратившим свое человеческое благородство.
Не знаю, как действовало на моего друга моё витийство, но он меня оборвал на полуслове:
- Кончай трепаться, а то стихами ненароком заговоришь, хватит меня уговаривать, как я решил, так и будет!
- И заговорю, когда попросишь меня научить делать комплименты не девицам с фотоаппаратами, а своей любимой жене. Возьму за науку недорого – бутылка пива, и станешь мастером по комплиментам, только вряд ли тебе это понадобится.
Я неожиданно разозлился, и выдал ему в запале то, чего выдавать было не нужно. Оно само слетело с языка:
- Ты же трус. Ты боишься дать выбор своей жене. Боишься, что она его сделает не в твою пользу. И чтобы не дать ей в руки эту инициативу, ты решаешь, как в детстве, гаркнуть «Я первый!». Боишься рисковать. Боишься того, что она тебя прогонит, а не ты её. А какая разница, кто от кого ушел, вашему сыну? Вы оба ему не предоставите право выбора, будете в любом случае склонять его на свою сторону. Для этого вы его рожали?
Эти кирпичи я обрушивал бы на него и дальше, но он не выдержал. С лицом, налитым яростью, и сжав кулаки, он двинулся на меня. Я сделал шаг назад и предупредил:
- Давай, только я отвечать и тебя бить не буду, не хочу ставить фингалы и квасить носопыру. Ты должен беседовать с Еленой с нечищеной физиономией, иначе она тебя не так поймет. Всё, я пошел домой, устал. Делай, как знаешь.
Он стоял, как вкопанный, не ожидал такого поворота, тем более, что сам наблюдал, как я умею чистить физиономии соперников на боксерском ринге. А я, сделав пару шагов, обернулся к нему и добавил напоследок:
- Сегодня не рекомендую появляться дома. Позвони домашним, и скажи, что едешь на новую квартиру, там кое-что сделаешь, а завтра к вечеру приедешь домой. За это время остынешь, авось передумаешь, и, на ночь глядя, перед сном «грядущим», выдвинешь ей ультиматум. А не хочешь - твои проблемы. Все, бывай.
С этими словами я зашагал по дороге к своему дому. Идти было километра три, но я не захотел ехать в транспорте, тем более погода была, как и полагается в августе по вечерам.
Придя домой, я поужинал, не замечая, что ем, посмотрел телевизор, не видя, что делается и говорится на экране, и завалился спать.
Но не тут то было. Сон не шел. Память прокручивала в мозгу события прошедшего дня, повторяла сказанные и не высказанные слова, и сверлила мысль: прав я был, или не прав, найдет ли Сергей оптимальный вход из сложившейся ситуации, или верх возьмет оскорбленное самолюбие?
Ещё неизвестно, кто оскорбил. Внезапно возник вопрос: почему библиотекарша категорически отказывалась разговаривать с Сергеем в присутствии третьего?
Боялась, что я начну задавать неудобные уточняющие вопросы, которые я обязательно задал бы, не будучи оглушенным и ослеплённым в такой степени, в какой был Сергей? Скорее всего. Жаль, что этот аргумент в пользу недостатка прямых улик я не смог привести Сергею. «Хорошая мысля», как водится, пришла «опосля».
Среди прочего, мелькала досада – не слишком ли я разболтался, наплёл кучу шатких аналогий с персонажами из книги «Война и мир». Они казались мне то надуманными и выспренними, то вполне убедительными, по крайней мере, для меня. В конце концов, я старался не для себя, решил я, говорю, что на ум взбрело, делаю, как умею.
Не давала покоя тревога – если Сергей не поймет главного смысла всех моих усилий для сохранения семьи и одним махом разрушит её, никому не будет от этого хорошо, всем будет очень плохо, кому больше, а кому меньше. И ещё: если он поступит, как намерен, мы с ним уже никогда не будем прежними друзьями, может быть, перестанем быть даже знакомыми. Потеря для нас обоих весомая – мы с ним прошагали плечом к плечу лет пятнадцать.
Я ворочался в постели, вставал и выходил на балкон покурить, доводил себя до полного изнеможения, пытаясь ответить на вопрос – прав я был сегодня, или разводил, как говорят, турусы на колёсах, пытаясь щеголять эрудицией, своим якобы умственным и морально-нравственным превосходством перед раненым человеком, которому нужны не пустые словеса, а реальная и скорая помощь.
Когда пришло окончательное убеждение в собственной правоте и бескорыстии, убеждение в том, что любой другой выход, чем тот, который я предложил Сергею, хуже. Хотя я и не искал третий, четвертый, и так далее, выходы. Усталость взяла своё, и на рассвете я, наконец, забылся мертвым сном, подумав – будь, что будет, от меня уже ничего не зависит.
Приговор
Прошло недели две. Я запретил себе думать о том, что случилось с Сергеем и Еленой, гнал мысли и догадки на эту тему. Постепенно их заслонили текущие дела, заботы и проблемы. Я успокоил себя доводом, что если ты проблему решить не в состоянии, пусть её решают другие.
И ещё добавил спокойствия унылый фатализм: «чему быть, того не миновать».
Однажды мне пришлось с утра приехать в центр города по своим производственным делам. Ко второй половине дня я управился. Осталось попасть в назначенное время к начальству в городской администрации. Придя туда, я узнал, что прием не отменяется, но откладывается на два часа. Покидать центр города, а потом возвращаться, не имело смысла.
Ещё не придумав, как и чем заполнить образовавшийся «отброс времени», я вышел из здания администрации и, проходя мимо расположенной недалеко областной картинной галереи, увидел афишу, возвещавшую и выставке современного американского художника Голдена (кажется Джона, если я не ошибаюсь). Без раздумий я зашел внутрь и стал рассматривать полотна этого живописца.
В основном там были пейзажи, а точнее, жанровые картинки, где на фоне пейзажа отмечено присутствие человека или следы его недавнего присутствия. Особенно мне понравилась картина «После матча». На переднем плане деревянная, сбитая из строганых досок некрашеная скамейка. За скамейкой на заднем плане заросшая травой степь, футбольное поле у меня - зрителя, за спиной. На скамейке надорванный пластиковый пакетик (чипсы или жареные семечки), на траве рядом со скамейкой две пустые бутылки (пиво или Кока-Кола, подумал я).
Картина вызывала какую-то легкую щемящую грусть. Непонятно, какие детали и способы использовал художник, чтобы вызвать у зрителя это чувство.
Совсем недавно (ветер не успел ещё сбросить со скамейки пластиковый пакетик) здесь бушевали футбольные страсти, было шумно и весело, а сейчас все ушли, оставили покинутое футбольное поле в полном одиночестве вспоминать и ждать следующего праздника, следующего матча. Я надолго задержался у этой картины, продлевая удовольствие, и вдруг почувствовал легкий шлепок по плечу. Обернувшись, я застыл от удивления. Передо мной стоял Сергей. С немного смущенной улыбкой, он спросил:
- Нравится?
Опомнившись от удивления, я коротко ответил:
- Да. А тебе?
- Тоже. Хочется показать отцу, он любит такое.
Я не стал спрашивать, каким ветром его сюда занесло (он сам любил рисовать маслом и просто карандашом, но у него получалось немного хуже, чем у его отца – тот был мастером), поэтому мы любили иногда зайти в галерею. Его спокойный серьезный тон позволил мне преодолеть боязнь и задать главный вопрос, замаскированный в обычном, банальном:
- Как дела?
Он понял скрытый смысл этого обращения и спокойно ответил
- Нормально, - и, после паузы длиной в пару мгновений, продолжил: я поступил, как ты сказал.
Больше в картинной галерее делать нам было нечего, и мы, не сговариваясь, двинулись к выходу. Выйдя из здания, мы вышли на бульвар и сели на свободную лавочку. Я всё ещё боялся задавать вопросы, а он, как будто понял это, сам стал рассказывать, перемежая рассказ паузами, как абзацами:
- Когда мы с тобой чуть не подрались, я уехал на новую квартиру, там переночевал, кое-что сделал по мебельному делу, и к вечеру на другой день приехал домой. Елена (я обратил на это внимание; раньше он, когда говорил о ней, называл её Ленкой) была у своих родителей.
Сергей помолчал, а потом продолжил.
-Когда приехала, я ей вечером и сказал, чтобы без трудовой книжки с записью «уволена по собственному желанию» не возвращалась. С перепугу, наверно, она только и спросила «А кто меня отпустит без двухнедельной отработки?»
- Я ей ответил, что поможет шеф – непосредственный начальник, а если откажется, помогу уволиться я, через отдел кадров и главного инженера. И, чтобы больше не было вопросов, я сказал, что разговор окончен, дальше будем говорить, когда будешь уволена.
Было странно и смешно слушать этот рассказ, он воспринимался, как технический отчет по проделанной работе. Сергей ушел в очередную паузу, и я, изображая нетерпение, вернул его назад:
- А что дальше, она уволилась?
- Да, за один день, и обходной подписала, и даже деньги получила за отработанное время. Пришла, положила молча на стол трудовую книжку. Мне её стало даже жалко (хорошо, подумал я), подавленное состояние, а в глазах страх. Она только спросила: «и что теперь?», а я ответил, что сейчас нужно побыстрей привести в порядок нашу квартиру, туда переехать, а дальше пусть как хочет - или ищет работу себе по душе, или занимается Николкой и домом, проживем на мою зарплату. Сейчас мы занимаемся квартирой, дед тоже включился, скоро переедем.
Меня интересовало, что по этому поводу думают родители Сергея.
Он ответил: Конечно, мама всполошилась, а я сказал, что так надо, пора обживать новую квартиру, в общем – нагородил кучу аргументов, не знаю, поверила она, или нет, но вопросов больше не задавала. А вот отец подловил меня и задал прямой вопрос: «Что случилось?». А ему лапшу на уши не повесишь. Пришлось поставить в известность, вкратце, конечно, без подробностей. Он подумал и сказал: «может быть, ты и прав, поживем - увидим». Я только успел предупредить, что об этом в нашей семье никто, кроме нас двоих, знать не должен. Он кивнул, и на этом разговор прекратил.
Когда он закончил, я подвел итог:
- Ну что, я рад за тебя, и за вас обоих, то есть – троих. Ты победил, предотвратил беду, которая вас всех могла настигнуть. Теперь будет всё хорошо. Главное, забудь об этом, никогда не вспоминай, ни жестом, ни намеком, ни словом, и никому не говори. И я забыл. Что было, то сплыло. На новоселье позовешь?
Признаюсь, я был рад не только за них, за себя тоже. Одобрение Николая Сергеевича, папаши Сергея, стоило очень дорого.
- Конечно, как только… а ты сейчас свободен? Пойдем пивка по кружке…
Я бы не прочь, но вспомнил, что мне ещё предстояло идти «на ковер», и, сославшись на это обстоятельство, отказался.
На этом мы и разбежались, а я вспомнил, что не спросил у него, как он оказался в галерее в то время, когда я был там. Не думаю, что он специально следил за мной, потому что не мог знать о маршрутах моих передвижений в тот день. Скорее всего, он туда пришел случайно, как и я. Два случая в одном месте и в одно время породили третий – нашу встречу. А может быть, это кому-то было нужно – чтобы мы встретились после весьма не простого расставания.
Реабилитация
(и эпилог)
Жизнь продолжалась. Новоселье отметили шумно и весело. Елена, как полноправная хозяйка дома, провела гостей по всей трехкомнатной квартире, показала все мебельные изыски, сотворенные руками настоящих мастеров - мужа и свекра, с помощью подмастерья – Николая Сергеевича младшего.
Взгляды, которые изредка бросали друг на дружку Сергей и Елена, были красноречивее самых подробных рассказов.
К тому времени Елена уже подыскала себе работу – няней в детском саду, куда был устроен Николушка. На этом она не успокоилась, решила попробовать себя в другом «амплуа» - в сфере народного образования, точнее, дошкольного воспитания. Поступила на заочное отделение профильного учебного заведения, а когда успешно его закончила, и прошла ступени от няни, сестры-хозяйки до старшего воспитателя, ей предложили должность заведующей детским садом.
В её движении по служебной лестнице был перерыв. Она выносила и родила папе Сергею дочку и сестричку Николушке. А когда вернулась на работу, ей предложили ответственную должность в горОНО, от которой она не отказалась и заимела статус ответственного лица. Их дочку я увидел впервые, когда ей исполнился год. Это маленькое создание буквально плескалось, как рыбешка в чистом пруду, в той купели благодатного внимания троих близких людей, включая старшего братишку. Я невольно подумал, что мама Лена провела с папой Сережей и братом Николушкой учебный курс на тему дошкольного воспитания. Не знаю, были в этой семье какие-то неурядицы, или нет, но где их не бывает. Наверно, случались, но устранялись «в рабочем порядке», без привлечения третьих лиц.
А в целом, это была настоящая, крепкая, созданная своими руками семья.
Просто Лена
(Последние два штриха).
Мне позвонил Сергей и поделился радостной вестью: всё семейство отправляется в отпуск к морю, куда-то в Одесскую область. А мне скоро предстояла командировка в Одессу для передачи технической документации в одно из тамошних производств. Ехать мне не хотелось, и я решил подключить Сергея для вручения пакета с документацией и получения расписки о приеме.
К тому времени Сергей уже занимал довольно высокую должность у себя на химкомбинате, и выполнить мое поручение с соблюдением всех сопутствующих формальностей для него не составляло труда.
Договориться с ним было проще простого, он согласился, и мы договорились встретиться на железнодорожном вокзале перед отходом поезда. Я ускорил подготовку бумаг, и в назначенное время был на вокзале.
Посадка пассажиров была объявлена за полчаса до отправки, я помог им разместиться в купе, передал бумаги Сергею, а он предложил выйти из вагона и выпить по бутылке пива в привокзальном буфете. Стояла июльская жара, Елена попросила нас не задерживаться, и мы их оставили в вагоне. С ними была и бабушка Зоя Васильевна, приехавшая проводить своих питомцев и самой убедиться, что все в порядке.
Мы под навесом цедили пиво, а Сергей всё время поглядывал на часы. И, наконец, произнес слова, из-за которых я вспомнил этот эпизод:
- Давай пойдем к поезду, а то Лена будет беспокоиться.
Ничего себе, подумал я: не Ленка, как в прошлом, не официально - отстраненно Елена, а по- родственному тепло – Лена. «Будет беспокоиться». Не выступать, не ворчать, а именно - беспокоиться. А это уже ни много, ни мало – условные рефлексы. Он чувствует, что она будет беспокоиться, и не хочет доставлять ей это беспокойство. Пустяк, но много значит.
Второй эпизод добавил об отношениях в их семье.
Когда поезд тронулся, и вагон плавно начал удаляться, мы стояли на перроне вдвоем с Зоей Васильевной, и я увидел, что бабушка буквально обливается слезами. Я подумал, что это просто старческая слезливость, бросился её утешать обычными в таких случаях аргументами, а она вдруг с какой-то болью или тоской вдруг выдала сквозь слезы:
-Если бы ты знал, как я люблю Лену! Моя невестка мне как родная дочь. И далее восторг с грустью по поводу даже временного расставания с родным человеком. Тоже пустяк, но означает очень многое. Во всяком случае, для меня, в какой-то мере причастного к созданию этих отношений между ними. Я был уверен, что Елена не старалась специально влюбить в себя свекровь, здесь требуется искусство иного рода, где главная роль поручена душе. Это происходило естественно. Результат - гармония человеческих отношений.
И я окончательно пришел к убеждению – этим людям не страшны никакие жизненные передряги и посторонние вмешательства.
Послесловие
Мысленно иногда возвращаясь к нелепому случаю, который мог раз и навсегда разрушить то хрупкое, что Сергей и Елена ещё не успели по-настоящему достроить, я вспоминаю слова, жесты, свои монологи в тот недобрый день, страх за общую судьбу троих, грозящую распадом и последующим развитием уже трёх судеб, неминуемо неудачных, а, может быть, и трагических; и я не могу исключить из круга действующих лиц этой мелодрамы литературных героев и героинь – Наташу Ростову, Анну Каренину, Долли Облонскую, Андрея Болконского, Пьера Безухова и Анатоля Курагина.
Все они были вызваны из далекого прошлого на помощь и по сигналу бедствия SOS для спасения нескольких реально существующих душ, попавших в условия, грозившие им катастрофой.
Кто скажет, что можно было их не привлекать? Кто скажет, что они напрасно прибыли на место происшествия, вполне возможно, обошлись бы без них? Уже поздно что либо говорить. Они там были, их никто не прогнал. Значит, они принимали участие, значит – помогли.
И ещё я думаю - то, что называют классикой, не имеет срока давности, оно обречено на бессрочное служение людям во все времена, поскольку не меняется со временем сам человек, это давно заметили. Недаром человека называют венцом творения, его сущность нельзя изменить, можно попытаться, но всегда при этом получается в результате нечеловек. Отсюда – предостережение: не надо переделывать классику, как это пытаются ныне сделать некоторые недалекие дельцы от искусства, получится хуже, не надо переделывать человека, иначе получится монстр с античеловеческой сущностью.