Красный ангел

Глава 1.

Эту историю рассказала мне Мария  - в далеком 1990-м  году, когда вернулась из Гуэнтанамы в Москву. Потом я читал все, что мог найти, и уже в эпоху Интернета общался с теми, кто выжил и дожил . Иногда я вижу все так, как будто сам был там, хотя и знаю, что там не был.

Но сперва нужно рассказать, кто такая Мария, хотя главной героиней рассказа  будет не она, и ее история будет изложена лишь настолько, насколько нужно для понимания главной темы…

С Марией я познакомился в марте 1986-го. Я сидел в читальном зале нашей университетской библиотеки и читал 4-томник Бакунина, иногда делая выписки. Четырехтомник был лишь частью задуманного в 30-е годы 12-томного Собрания Сочинений Михаила Александровича, но издание завершено не было – по причинам, не требующим объяснений. Успели выйти лишь первые 4 тома,  охватывающие период до 1861 года. Меня больше интересовали последующие работы, но старых изданий с ними здесь в свободном доступе не было, и добраться до них было проблемой, хотя я и верил, что так или иначе ее решу.


- Мальчика интересуют враги марксизма-ленинизма?

Я поднял голову. Перед столом стояла девушка с матовым, совершенно не здешним лицом и черными волосами до плеч.


- Врага надо знать.


-А до того мальчик читал Лаврова, Ткачева и Михайловского? Не слишком ли он интересуется врагами?


Я посмотрел на книги, которые она взяла у библиотекарши. Там были «Критика мелкобуржуазной концепции новых левых», «Леворадикальная социология в США» и что-то еще в этом роде.  Я вспомнил, что видел ее уже несколько раз, и, проходя мимо столика, за которым она сидела, даже обращал внимание на круг ее чтения – «Властвующая элита» Миллса, все те же критики мелкобуржуазных концепций социализма и газеты на испанском.
 

- А пани интересуется моим чтением из профессионального интереса? – мой дед был с Западной Украины, там, как и в Польше, обращение к собеседнику в третьем роде является обычным, я же использовал его в иронических или издевательских целях.


- У пани есть собственный интерес, - правильно поняла она мой вопрос и в тон мне спросила:


- А пан курит?


- Пан не курит, но составит компанию.


- Тогда пойдем, - она положила свою стопку книг на мой столик и мы вышли.


В курилке она протянула мне руку:
 

- Мария. За «Машу» буду бить по лбу.


- Тарас, - представился  я.


- Так расскажи мне, Тарас, почему советский студент, вместо того, чтобы, как подобает советской молодежи, гулять по дискотекам и крутить романы с девочками, читает народников 19 века?


-А почему советская студентка, вместо того, чтобы крутить романы с мальчиками, читает критику мелкобуржуазных ревизионистов?


- Потому что советская студентка не может прочитать самих мелкобуржуазных ревизионистов. И у советской студентки отец был генсеком Компартии…. - Она назвала небольшую латиноамериканскую страну, знать название которой читателям ни к чему, пусть будет Гуэнтанама. – Его расстреляли, когда ей было три года.


Я присвистнул:


- Хунта? – хунта Гуэнтанамы считалась одной из самых кровавых, наравне с чилийским Пиночетом и аргентинским Виделой.


- Свои. Как уклониста. Правда, через три года реабилитировали – и посмертно восстановили в партии. Сейчас там даже фронт назван его именем – Фронт Хулио Родригеса.


Коммунисты Гуэнтанамы, в союзе с другими левыми силами,  вели партизанскую войну с проамериканской хунтой. 


Она закурила:


- Он мне письма из тюрьмы писал, очень трогательные. Их опубликовали отдельной книгой, когда его реабилитировали: «Дочка, я не знаю, что будет  со мной дальше, но я убежден, что сумею умереть как подобает коммунисту».


Он умер не так, как предполагал. Он сумел совершить невероятный, невозможный побег из тюрьмы, но когда добрался до своих, то оказалось, что пока он сидел, в партии взяла верх другая, конкурирующая группа, его обвинили, что его побег подстроен – и шлепнули.  Вот я и хочу понять, кто прав и кто не прав.


- Но ты не ответил на мой вопрос.  Как советский студент заинтересовался мелкобуржуазными, как говорит наша Тамара Федоровна – губы Марии исказила усмешка, Тамара Федоровна, о которой шла речь, преподавала научный коммунизм, а уже через 8 лет, став воцерковленной православной, выпускала жирные опусы о большевиках, сгубивших Россию – теориями?


- У меня дед был членом КПЗУ (1) – увидев, что она не поняла, я объяснил ей, что такое КПЗУ – а так, это долгий разговор.


- А ты спешишь? – она докурила сигарету, «Родопы», кто их сейчас помнит – если нет, давай сдадим книги и погуляем немного…


Ее отец и мать познакомились в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Мать была студенткой иняза, отец – гуэнтанамским комсомольцем, приехавшим в страну своей мечты. Роман тянулся мучительно и долго, с большими перерывами, наконец, в 1965 году, приехавший в очередной раз в Москву Хулио Родригес, зная, что его может ждать впереди, предложил оформить отношения.


Через 9 месяцев после этого родилась Мария. Ее отца в СССР уже давно не было. Он вернулся в Гуэнтанаму, Компартия переживала сложный период, предыдущий генсек незадолго до этого был арестован и, по слухам, скормлен крокодилам, желающих занять смертельно опасную должность не было, поэтому, когда Хулио Родригес сказал, что, в крайнем случае,  вождем готов стать он, все вздохнули с облегчением, хотя знали его склонность к ересям. Через год его арестовали, что было дальше, читатели знают.


Когда его расстреляли свои, для матери Марии наступили тяжелые времена, но, после партийной реабилитации все изменилось, и им с дочерью даже выдали двухкомнатную квартиру в хорошем районе.


Мария, естественно, не знала, чем была ее мать в 1957-м году, но в 1970-е, после всех пережитых потрясений, она стала нормальной мещанкой и принялась активно проживать последние годы, когда могла быть кому-либо интересной в сексуальном смысле. Совести при этом она не растеряла, и выйдя замуж в третий раз за высокопоставленного военного, отдала квартиру дочери и свекрови – старой сельской учительнице из глухого района Гуэнтанамы, которую тамошние коммунисты, когда ей совсем уж села на пятки местная охранка, сумели с приключениями переправить в СССР.


Все это создало у Марии характер и интересы, сильно отличавшиеся от интересов ее советских сверстниц.


Я читал потом об ее отце.  Биографии революционеров часто пишутся в стиле жития святых, но Хулио Родригес, похоже, и вправду был святым, и единственным пятном в  его биографии был брак с заурядной советской дурочкой.  Впрочем, Советский Союз – родина Октября, любимый Родригесом Антонио Грамши   был женат на русской, так что ошибка вполне понятна.


На квартире Марии и ее бабушки постоянно зависали гуэнтанамские коммунисты – и не только гуэнтанамские, и не совсем коммунисты – приезжавшие в Москву по сугубо секретным партийным делам, многие из них жили там неделями.  От их рассказов веяло нездешним героизмом. Гуэнтанаму, где она не была ни разу, Мария знала лучше, чем Москву - которую  тоже знала хорошо -  и всю школу мечтала, что закончив школу, уедет сражаться в красных отрядах – герилья в Гуэнтанаме была в полном разгаре. Но дядя Педро – Педро Антонио Санчес, член ЦК КПГ - сказал:


- Девочка, ты единственная дочь нашего Хулио, и Анита – так звали бабушку Марии – не переживет твоей смерти. И нашей революции нужны грамотные люди. Закончишь вуз – поговорим.


Бабушка Марии умерла год назад,  и ее смерть она очень переживала. Гуэнтанамские коммунисты стали приходить теперь реже, хотя приходили все равно.


Незадолго до смерти бабушки произошла история, ускорившая эту смерть и резко изменившая отношение Марии к Советскому Союзу.


Хунта Гуэнтанамы не имела единоличного долгосрочного лидера, как Пиночет в Чили или Стресснер в Парагвае. Председательствовавшие в ней генералы, попредседательствовав два года, обычно решали, что на безбедную жизнь в Майами они уже скопили, и уступали свое место другому. Тем, кто это не понимал, соратники объясняли, что с ближними нужно делиться. Те, кто не понимал и после этого, каким-то образом оказывались убитыми красными партизанами, причем ни один из партизанских отрядов не брал ответственность за их убийство.


За два года до смерти бабушки Аниты хунту возглавил генерал Хиль Вердуго. Он вполне соответствовал своей фамилии (Вердуго (исп.) – палач) и был энергичнее, корыстнее и беспощаднее своих предшественников. Провозглавляв хунту 2 года, он решил, что скопленного капитала на майамских девочек ему не хватит.


Несмотря на свирепость Вердуго, - или как раз благодаря ей – герилья не ослабевала, а усиливалась. Отряды Народно-революционного фронта, куда, кроме КПГ, входили левонационалистическая Партия национального освобождения, левохристианское Народное революционное движение и троцкистская Революционная партия трудящихся, контролировали три четверти страны и окружали столицу Сан-Христофор. Американские империалисты решили, что Вердуго не оправдал доверие и необходима либерализация режима. Резидент ЦРУ начал переговоры с буржуазно-оппозиционной Либеральной партией, состоявшей из двух десятков старых маразматиков, о переходе к ней власти.


Однако Вердуго был не прост. Недаром дядя Густаво – остроумный член ЦК КПГ Густаво Альварес – сказал во время попойки на квартире бабушки Аниты, что Вердуго – настолько корыстная тварь, что без малейших угрызений совести построит социализм, если сочтет это выгодным лично для себя.

 
Резидент ЦРУ был найден с простреленной головой у местного борделя – причем ни одна из повстанческих организаций не взяла ответственность за его убийство. Несколько американских дипломатов были высланы из страны. На секретных переговорах с СССР Вердуго пообещал выйти из-под  американского контроля, примкнуть к движению неприсоединения и даже дать Советскому Союзу концессию на добычу бокситов. Одновременно он вступил в переговоры с КПГ и левыми националистами, - левых христиан и троцкистов он справедливо считал идеалистическими дурачками – и пообещал аграрную реформу и места в правительстве.


Этот ход конем спас его режим. Левые националисты с потрохами перешли в лагерь Вердуго, уверовав, что он – новый Перон , а КПГ, после того, как советские товарищи сказали ей, что прекращают любую помощь, кроме сугубо гуманитарной, поскольку синица в руках лучше журавля в небе, раскололась на сторонников национального примирения и тех, кто понимал, что Вердуго верить нельзя. . КПГ Торрильо с оружием в руках встала на защиту режима, а КПГ Санчеса и Альвареса, вместе с отрядами левых христиан и троцкистов, огрызаясь, снова отступила в горы. О штурме Сан-Христофора пришлось надолго забыть.


Понятно, что после этого Вердуго восстановил дружеские отношения с США, а лидеров КПГ Торрильо, пригласив на совместную попойку, угостил отравленной текилой. В качестве платы за возобновленную дружбу с США он назначил большую пенсию вдове резидента ЦРУ, и поскольку муженек достал ее походами по борделям, она была очень довольна.


Сторонники КПГ Санчеса и Альвареса – а нет нужды говорить, что Мария была на их стороне, они были лучшими друзьями ее отца, и она знала их с детства – со всеми на то основаниями считали, что советское руководство их предало.


Как читатели уже поняли, в Гуэнтанаме против хунты воевали не одни коммунисты, а коалиция левых сил. Собственно, идея такой коалиции была главным теоретическим  новшеством Хулио Родригеса, и за нее-то его и расстреляли временно возобладавшие в партии ортодоксы.


И если левые националисты были явно правее КПГ, то троцкисты выступали за рабочее самоуправление, а левые христиане – за общинный социализм. И те, и другие считали, что в СССР нет социализма, и что советское руководство  предало либо Троцкого, либо Христа.


Сотрудничая с ними, гуэнтанамские коммунисты волей-неволей проникались их аргументами. Дядя Педро, немолодой коммунист из крестьян, был практиком, и считал, что классовая природа СССР – не его дело, и Советский Союз хорош, потому что дает оружие – и пока его дает. Альварес же, бывший преподаватель философии в католическом колледже, читал Троцкого, и не раз говорил, хотя тот перегибает палку, но в его идеях есть здравое зерно. Впрочем, чинуши из московских кабинетов вызывали отвращение у всех них, и раз, выйдя после многочасовых переговоров, дядя Педро сказал дяде Густаво – не на испанском, а на своем индейском языке, который в мире знали 1500 человек:


- Побери меня нечистый! Если мы станем после победы такими же, как эти, я снова уйду в горы свергать самого себя!


Дядя Густаво хотел сказать что-то о диалектике исторического процесса, но на их индейском не было соответствующих слов, переходить же на испанский ему не хотелось, чтобы не поняли советские переводчики.
 

Бабушка Анита, надеявшаяся, что партизаны скоро возьмут Сан-Христофор и она еще успеет вернуться на родину и накормить ненаглядную внучку родными деревенскими лакомствами, не пережила краха надежд и умерла от инфаркта.


В общем, со времен великого предательства гуэнтанамские коммунисты стали бывать на квартире бабушки Аниты и ее внучки гораздо реже, чем раньше, хотя, как ни невероятно, продолжали выплачивать Марии стипендию – дочь нашего Хулио должна учиться и не думать о деньгах, дядю Педро до конца его жизни мучила совесть, что он не смог спасти Хулио Родригеса, некогда раскрывшего деревенскому батраку правду мира, отряд Педро из-за разлива реки опоздал встретить Хулио всего на два часа, и за эти 2 часа черная банда ренегата Гутьерреса уже сделала свое мерзкое дело. Гутьерреса и его подручных Педро и его фракция расстреляют через 3 года.


Предоставленная самой себе Мария, до того оценивавшая Советский Союз исключительно с точки зрения его пользы для революции в Гуэнтанаме, увидев, что интересы советской бюрократии сгубили гуэнтанамскую революцию, стала с интересом читать имевшиеся у нее (на испанском) книги Троцкого, Маркузе и нескольких других ревизионистов, и начала  свежими глазами смотреть на окружавшую ее жизнь, которой до того почти не интересовалась. Эта жизнь ее не очень воодушевила, и ей пришла в голову еретическая мысль, что революция нужна не только в Гуэнтанаме.


Мария была дочерью партии – в самом прямом смысле слова. Мать была для нее никем, а КПГ – от Педро и Густаво до попавших на лечение в советские госпиталя минеров красных отрядов,  потерявших глаза или ноги, - уходу  за ранеными бойцами КПГ она с детства уделяла немалую часть свободного времени – КПГ была для нее всем.


Одного из раненых бойцов, Пабло из Санта-Фе, Мария, как она рассказывала мне уже много позже, пробовала затащить к себе в кровать, но он, перешедший к коммунистам из левых христиан – еще тех моралистов, - наотрез отказался.

- Не могу, говорит, меня в отряде левых христиан невеста ждет, и вообще, товарищ Родригес, в вашем подходе к любовному вопросу заметно влияние мелкобуржуазного ревизионизма.


Только не дождалась его невеста. Еще до того, как он вернулся, ей разрывной пулей живот разворотило. Она просила, чтобы ее дострелили, но у них – такие гребанные моралисты, что никто этого не сделал. Так и пришлось умирать ей в муках…

Мы помолчали. Я спросил:


- - А что потом было с Пабло?


- Воюет. Говорит, когда победим – такое им устрою, что советский ГУЛАГ майямским курортом покажется. Наши ему говорят: А Христос? – А Христос меня за это будет жечь в аду, но моя Хуанита спустится из рая и меня выведет. - А если не выведет? – Выведет, она добрая, она меня даже за сверхГУЛАГ простит.


Навыки конспирации вошли  Марие в плоть и кровь с детства – да это и не удивительно, при постоянном выслушивании рассказов, как Хосе – помнишь, толстый такой, всё анекдоты рассказывал – поленился  проверить, есть ли за ним хвост – и его скормили крокодилам.


Поэтому, решив для себя, что в СССР нужна новая революция, Мария не  стала пороть горячку, а  лишь внимательно глядела по сторонам, зная, что по индейской пословице, «ягуар идет на охотника», в русском варианте – на ловца и зверь бежит…

Впрочем,  это другая история, и рассказ  здесь будет не о ней, не обо мне и не о Марии, а о проигравшей революции в Гуэнтанаме.

То, что революция  проиграет, не казалось тогда предрешенным. В 1987 году отряды герильи, оправившись после поражения, вызванного хитрым маневром Вердуго, снова перешли в наступление и начали осуществлять план Педро Санчеса по окружению Сан-Христофора.

Мария, закончив  в 1988 году вуз, поступила работать на ткацкую фабрику – для ознакомления с жизнью советского пролетариата – и это ознакомление сильно убило в ней веру в его революционный потенциал.

С тем большей энергией она стала добиваться у Санчеса и Альвареса, чтобы они, задействовав все свои связи, вытащили ее в Гуэнтанаму. Она верила, что победа революции в Гуэнтанаме сумеет повернуть ветер истории, который все больше дул вправо. Вместе с ней в это верил я. Но в Гуэнтанаму мне было не попасть.

Последний раз перед ее отъездом  мы виделись в мае 1989 года. Был съезд народных депутатов, и Мария  прокомментировала:

- Идиоты!  Они хотят жить, как в США, а будут жить, как в Гуэнтанаме.

Ладно, не скучай, Когда победим, то за тобой самолет пришлем.

Она чмокнула меня и мы расстались….




Глава 2 .

Когда контрреволюция торжествовала по всей Европе, и торжество ее было тем более страшным, что она победила при бесспорной народной поддержке, отряды гуэнтанамских красных партизан – коммунисты, левые христиане и троцкисты – пошли на Сан-Христофор.

Это была отчаянная попытка переломить ход истории, которую заносило все дальше вправо, и повернуть ее в другом направлении. Я не знаю, никто не знает, удалось ли бы им переломить историю, если бы они взяли Сан-Христофор, и в маленькой латиноамериканской стране установилась Республика Труда, но, когда историки будут спустя столетия изучать ту эпоху, их подвиг не должен быть забыт.

Был декабрь 1989 года. Чуть раньше, в мае 1989 года, 50 уцелевших бойцов разгромленной еще в конце 1970-х аргентинской РПТ-НРА предприняли самоубийственную атаку на казарму «Таблада» в Буэнос-Айресе. Война была давно проиграна,  угроза победоносной революции в Аргентине исчезла на целую эпоху,  мировая буржуазия решила, что издержки от военной диктатуры в Аргентине превышают приносимую ей пользу, в Аргентине установилась олигархическая система сменяемых на выборах партий, почему-то именуемая демократией, причем все партии делали одно дело – отбирали у бедных и давали богатым.

Предлог для атаки на «Табладу» был нелеп – слухи о замышляемом ультраправом перевороте, не нужном в то время ни аргентинской буржуазии, ни американскому империализму. 50 бойцов давно разгромленной РПТ-НРА не могли победить несколько тысяч солдат из «Таблады», и за мнимо-рациональными рассуждениями о предотвращении фашистского переворота был виден другой мотив – лучше умереть в бою, чем гнить, как колода, упавшая в ил.

Бойцы аргентинской РПТ-НРА шли на гибель. Гуэнтанамская герилья надеялась победить. Она понимала, что это ее последний шанс и дальше будет только хуже.

Надеялся на это и я – надеялся и переживал за Марию, которую, как я думал, с высочайшей вероятностью я больше не увижу в живых. Я понимал фантастичность своих надежд – но иногда в истории бывали чудеса, голодные и голые солдаты Французской республики и красноармейцы нашей Республики Советов гнали армии всей реакционной Европы.

Чуда не произошло. Штурм Сан-Христофора кончился неудачей. Мне много рассказывала о нем потом Мария, я читал о нем все, что можно найти, и уже в эпоху Интернета общался с его участниками. Я представляю, как это все было, представляю более наглядно, чем все, что в это время происходило со мной.

Мария добралась до Гуэнтанамы за два месяца до начала штурма.

- Дочка, что происходит в СССР?- спросил ее Педро Санчес.

- Реставрация полноценного капитализма, - ответила Мария.

- И что делать нам?

Вместо Марии ответил присутствовавший при разговоре Густаво Альварес:

- Жить, - он уже продумывал, что делать в случае поражения, в котором не сомневался, хотя этими мыслями не делился ни с кем.

- Победить, - ответила дяде Педро Мария – Сейчас судьба мировой революции зависит от нашей победы. Если мы победим, то станем маяком для угнетенных всего мира –мы, а не СССР, не Китай и даже не Куба.

- Ты забываешь про два других маяка человечества – Албанию и Северную Корею, -  в своем обычном стиле съиронизировал Густаво Альварес.

Мария, при том, что она была дочерью уважаемого всей герильей, даже троцкистской РПТ,  Хулио Родригеса, появилась в Гуэнтанаме слишком поздно, чтобы стать своей для герильи, хотя за эти два месяца сделала все, что могла.

Педро Санчес, терзаемый комплексом вины за то, что некогда не успел спасти ее отца и вообще привязавшийся за долгие годы к ней как к родной дочери – его трех младших детей вмете с женой расстреляли каратели еще в 1963-м, вскоре после того, как он стал партизанить, старший сын погиб в бою, а второй сын под пытками выдал место одного из отрядов, а через два года был убит партизанами с благословения своего отца – сказал Марии:

- Дочка, не лезь на рожон. Умеющих стрелять и без тебя хватает. Но после нашей победы революции будут нужны грамотные люди, а их у нас – раз-два и обчелся.

Отряды герильи брали города на равнине и стягивались к Сан-Христофору. Операция была разработана самим дядей Педро. Вердуго, поняв, что страну ему не удержать, достаточно легко сдавал города и отводил части в Сан-Христофор, желая удержать его любой ценой. Если бы это удалось, на помощь в крайнем случае пришли бы непосредственно США. Помогать гуэнтанамским красным отрядам было уже некому – по мере возможности, помогала Куба, но возможности ее были очень ограничены.

Несмотря на план Вердуго – не упорствовать в защите мелких городов и отступать к Сан-Христофору – это был весьма разумный план, ничего не скажешь – бои, разумеется, были то там, то здесь.

О своем участии в них Мария мне особо не рассказывала – да и вообще она была назначена инструктором Комсомола Гуэнтанамы и должность ее не предполагала участия в боях – но много лет спустя Хорхе Наварро, в 1989 году генсек троцкистской РПТ – говорил мне, что Мария воевала настолько отчаянно, что не склонная к комплиментам главнокомандующий Революционной армии трудящихся – вооруженного крыла РПТ – Изабель Фуэнте – от удовольствия цокала языком и говорила:

- Отчаянная девка! Ей бы знаний побольше – и хоть моим замом бери.

- Так она ж в КПГ – отвечал Наварро.

- Перетянем. Нечего ей вместе с этим лисом Альваресом делать.

- И как ты ее перетянуть думаешь?

- Как-как, поручим тебе соблазнить девушку – и вся недолга.

Ни Мария, ни сама Изабель не были во вкусе Наварро, признававшего от них пользу для человечества, но не способного испытывать к данному женскому типажу никаких других чувств, кроме сугубо товарищеских.

Сама Мария была с рождения связана с КПГ множеством личных уз, и в РПТ-РАТ переходить не собиралась, при всех своих  симпатиях к троцкизму.

В свободное время бойцы часто расспрашивали Марию о ситуации в СССР. От этих вопросов она чувствовала себя очень неуютно. О ситуации в СССР знали руководители КПГ – и иллюзий не испытывали, для многих же бойцов миф, что где-то за морями и горами есть страна, где даже самый распоследний батрак может есть хоть по 10 маисовых лепешек в день, и кладет кусочек мяса в фасолевый суп не по праздникам, а и на завтрак, и на обед, и на ужин – этот миф обладал воодушевляющей силой. Поэтому Мария отвечала не соответствующую ее характеру полуправду – да, в СССР много проблем, товарищи, реакция поднимает голову, но наша победа все изменит. Мы воюем не только за нас, но и за народы СССР, за то, чтобы спасти их от превращения в аналог Гуэнтанамы при Вердуго.

Наконец, кольцо вокруг Сан-Христофора замкнулось. Красные отряды окружили город и стали готовиться к штурму.

Вечером перед боем был назначен общий митинг. На линии фронта наступило затишье, перестрелки кончились. Вердугисты тоже готовились к своему последнему бою – и это тоже было не по-современному.

Один из умеренно-левых западных журналистов, бывший в тот вечер в лагере гуэнтанамских красных партизан – красные знамена КПГ, красные знамена с серпом и молотом и цифрой «4» (Четвертый Интернационал) РПТ-РАТ, красно-черные знамена левых христиан – писал потом, что он попал в средние века. Крестьянская жакерия готовилась к штурму замка барона. Глаза партизан блестели голодом и энтузиазмом, у них не было цинизма современного мира, а  была вера в скорую победы Правды над Кривдой – победы, за которую они все готовы были отдать жизни. У многих костров играли гитары, влюбленные парочки последний раз ласкались друг с другом, не особенно скрываясь от посторонних – какое значение имеют условности перед лицом Вечности, Вечность смотрела на них, отдавались последние распоряжения – Хуан, если меня убьют, а тебя нет, присмотри за моими – опытные бойцы чистили оружие… Это была не современная армия, а мужицкое воинство древних времен, пусть и вооруженное автоматами и базуками.

И заиграл горн.

Все собирались на митинг – коммунистические отряды батраков с плантаций, индейцы с дальних гор, шедшие в основном за левыми христианами, ушедшие в горы сан-христофорские гопники, группировавшиеся вокруг РПТ-РАТ…

Первыми на митинге выступали коммунисты. И Педро Санчес, и Густаво Альварес не были – и не считали себя – великими ораторами, а потому, убедившись в том, что Мария умеет говорить перед народом, решили, выступив с краткими речами, дать потом ей слово.

Митинг открыл Педро Санчес – он воевал дольше всех, с 1962 года.

Ком стоял у него в горле, неужели еще немного, и ныне отпущаещи, мы победим – и я смогу вернуться в село,  забыть проклятую войну и снова делать то, к чему лежала душа – пахать землю, а в свободные минуты вести неспешные разговоры за жизнь с мужиками?

Он знал, что этого не будет, что после победы на него ляжет груз мира, как сейчас лежит груз войны, и никуда ему от этого груза не деться, но почему бы и не помечтать пару минут?

Речь его была короткой:

- Товарищи, завтра мы должны победить! Должны победить, чтобы наконец кончилась война, чтобы у всех был хлеб, и была справедливость. Это все вы и так знаете. А я говорить не мастак, пусть другие скажут лучше.

За ним выступал Густаво Альварес. Он не был митинговым оратором – хотя и по другим причинам, чем дядя Педро,-  и, в отличие от всех остальных, не верил в победу. Поэтому он ограничился сжатым изложением программы Народно-революционного фронта – уничтожение помещичьего землевладения, экспроприация крупного капитала,  низовое народное самоуправление и т.п. – и предоставил слово Марии как представительнице одновременно гуэнтанамского комсомола и братского народа СССР (на последнюю должность, разумеется, никакой народ СССР ее не уполномочивал).

Речь Марии, по мнению Хорхе Наварро, была великолепной и не терялась даже на фоне последующей речи вождя левохристианского Народного революционного движения отца Хесуса Эчеверрии.

«- Товарищи!

Наша революция – часть мировой революции! Завтра мы пойдем в бой за освобождение не только нашей Гуэнтанамы, но и за освобождение всего человечества. Вся тяжесть мировой истории лежит на нас. Реакция везде в мире поднимает свою омерзительную голову, мировая контрреволюция хочет остановить поток истории, перегородив его плотиной цинизма. Если мы победим, плотина будет разрушена, и движение человечества к свободе и справедливости возобновится.

Товарищи!

Мы вооружены опытом прошлых революций, и сможем не повторить их ошибок. Мы сможем начать строить настоящий социализм – без диктата чиновников, которые в Восточной Европе и даже в СССР хотят сейчас вернуться к капитализму и стать новой буржуазией. Мы построим Республику Труда, где крестьянство будет управлять землей, рабочие – заводами – где она видела у нас заводы?, - пробормотал Альварес, но кроме него, никто не придрался – а трудовая интеллигенция получит свободу творить без оглядки на диктат чиновников и на диктат денежного мешка.

Судьба человечества зависит от завтрашнего боя, товарищи! Это все мы должны знать и помнить!

Социализм или смерть!»

Это была речь как речь, я сам потом произносил много таких перед аудиториями из двух десятков человек, но было важно, не кто и что говорил, а кто и как слушал. Они действительно шли в свой последний бой, и слова, мертвые в другой обстановке, были для них живыми.

После речи Марии направляющийся к микрофону следующий оратор, генсек РПТ Хорхе Наварро чисто по-товарищески потрепал ее по плечу и сказал:

- Переходи к нам – ты же настоящая троцкистка.

- Знаешь, Хорхе – она поцеловала его в губы – спать с тобой я согласна, а переходить к вам – нет.

- И что, ты так с ней и не переспал, - спросил я у него много лет спустя.

- Знаешь, у нас в РАТ все спали со всеми – кроме Изабель, естественно, - но сенсуальные связи с представителями других групп не приветствовались.

- На этом настаивала Изабель?

- Ей было без разницы. Просто сама собой установилась такая традиция. Мы были  одной семьей, а поскольку девушек у нас в РАТ все время было в два раза меньше, чем парней, то всяким там буржуазным пережиткам было не место.

Речь Наварро в основном совпадала по содержанию с речью Марии. Разве что пару раз он упомянул теорию перманентной революции. Что это такое, мало кто понимал, но все знали, что вещь это хорошая и правильная.

…В стороне от выступающих стояла Изабель Фуэнте – главнокомандующий Революционной армии трудящихся – вооруженного крыла Революционной партии трудящихся,   Красная (или, в другом переводе, Рыжая ) Дьяволица, самый отчаянный и беспощадный из командиров красных отрядов.

- Может, скажешь что, Изабель – обратился к ней закончивший свою речь  Хорхе Наварро.

- Говорить – по твоей части, - ответила она. – Лучше дай прикурить, у меня зажигалка промокла.

Закурив, она задумчиво произнесла, ни к кому не обращаясь:

- Слова, всего лишь слова. Дело будет завтра.

А 20 лет назад Изабель Фуэнте, дочь успешного адвоката и средней руки землевладельца, словом, верхи среднего класса, не 300 семей, но и не только не голь перекатная, но и не владелец  кабака-  с отличием закончила гимназию и с нетерпением ждала поездки на учебу в Сорбонну, куда должна была уплыть через месяц. Несколько поднапрягшись и увеличив арендную плату с крестьян, отец смог обеспечить любимой дочери учебу во Франции. Тем более, что дочь была умницей, красавицей, пробовала писать стихи (ужасные)  и рисовала картины – недурные, глазомер у нее уже тогда был лучше, чем дар слова, и мечтала о Париже – и в этих мечтах переплелось много чего – от слухов о царящей там сексуальной свободе (нравы гуэнтанамского среднего класса были весьма консервативны) до желания понять в центре мира, в чем же правда жизни.

Отец Изабель был человеком прогрессивных для своей среды взглядов, несколько раз защищал обвиняемых на политических процессах, читал Сартра и раз в месяц пил текилу со старыми маразматиками из Либеральной партии – эта последняя существовала легально, как доказательство наличия в Гуэнтанаме демократии, и регулярно набирала на выборах 5%, причем если за нее голосовало меньше, то хунта приказывала приписать в ее пользу 2-3%.

В старшей дочери он души не чаял, возможно, потому, что она пошла вся в его любимую жену, эмигрировавшую с семьей в сытую Гуэнтанаму из разрушенной послевоенной Германии северную немку, тогда как младшие дети – дочери Селия и Хулия и сынишка Карлос, рождение которого несколько лет назад стоило жизни Анне Фуэнте,  были, как и сам Карлос Фуэнте – старший , типичными креолами.

Отец учил Изабель стрелять – он был страстным охотником и коллекционером оружия – и разговаривал с ней, как с взрослой, о политике. Он был честным либералом – не более, но и не менее, и от этих разговоров она получила лишь неопределенную тягу к справедливости и симпатию ко всему оппозиционному.

Этого оказалось достаточным для начала цепочки событий, в результате которых из Изабель Фуэнте получилась не художница (хотя в свободные минутки она рисовала забавы ради и в отряде), а Красная Дьяволица.

Как ни невероятно, она не помнила, против чего был направлен студенческий митинг протеста, на который ее зазвала  подружка, собиравшаяся прийти туда со своим парнем. Кажется, против отмены для студентов льгот на проезд на транспорте, хотя с общественным транспортом в Гуэнтанаме дело всегда обстояло плохо,  и льготы имели символическое значение.

На митинг пришли несколько десятков идеалистических мальчиков и девочек из среднего класса, плохо знавших реальности страны, в которой им пришлось жить. Поэтому разгон митинга полицейскими дубинками, почти безобидный по местным меркам, стал для них неприятным сюрпризом, хотя удивляться было нечему.

Когда дубинка разбила голову парню ее подружки, Изабель стала орать на полицейских – Палачи! Садисты! –и впервые в жизни получила полноценную оплеуху.  Не раздумывая, она пнула полицейского ногой, но тут же была скручена.

- Эй, парни, только не портьте девке шкурку,  а то не будет никакого удовольствия, - приказал своим орлам сержант Менендес.
 
Задержанных развезли по разным участкам, парней, поколотив и забрав все ценные вещи, отпустили по домам, с девушками же разговор предстоял отдельный.

Правящий классГуэнтанамы был креольским, городская мелкая буржуазия, немногочисленный пролетариат  и уличная голытьба состояли в основном из метисов, крестьянство же было индейским. По общему правилу, чем белее у человека была кожа, тем выше на социальной лестнице он стоял.

Как часто бывает, правящий класс Гуэнтанамы – все эти помещики, купцы-экспортеры, адвокаты, домовладельцы Сан-Христофора и т.д. – избегал марать руки в крови, предпочитая, чтобы за него это делал кто-то другой. В результате армия и полиция стали для наиболее беспринципных выходцев из низов социальной лестницей, единственным средством сделать карьеру в лишенной современной промышленности Гуэнтанаме. Молодые сыновья мелких лавочников, владельцев борделей низшего пошиба, уличные хулиганы, мелкое ворье и редко-редко – попорченные городом индейские парни – если их начинал искушать бес алчности и властолюбия, шли в полицию и в армию. Иногда им удавалось сделать головокружительную карьеру, но даже став председателем хунты, какой-нибудь генерал из метисов знал, что в хороших домах его примут только по делу и только в крайнем случае.

Это порождало у гуэнтанамских полицейских и военных совершенно особую жестокость. Народ, из которого они вышли, относился к ним с той же ненавистью, с какой вольные волки относятся к собакам, перешедшим в услужение двуногим. В индейских селах парней, пошедших в армию и уж тем более в полицию, в молитвах поминали как мертвых. Это была непрерывная война, в которой обе стороны не просили и не давали пощады. 
Но именно из-за ее непрерывности для гуэнтанамских полицейских она давно стала делом привычным и не дающим никакого удовольствия.

То ли дело, когда в их руки попадал кто-то из представителей креольского правящего класса. Здесь-то уж можно было отвести душу! То, что процесс отведения души иногда был связан с риском (вот издубасишь какого-нибудь креольчика, а его папаша нажалуется генералу ) придавало удовольствию особую остроту.

А уж если в лапы таких, как сержант Менендес, попадала креолочка, удовольствие возрастало в разы. Это тебе не дешевая шлюха из борделя и не индеанка из усмиряемого села. На специфическом жаргоне гуэнтанамских полицейских это называлось «отведать  белого мясца».

Как уже говорилось, Изабель пошла не в отца, а в мать, и напоминала не гуэнтанамку, а северную немку. Высокий рост, молочно-белая кожа, рыжие волосы до плеч. Именно из-за этого контраста с привычными им индеанками и метисками 5 полицейских насиловали ее с особым удовольствием. Она отчаянно сопротивлялась, но что могла сделать 17-летняя девушками с 5 полицейскими?

Видимых телесных повреждений они, впрочем, старались ей не причинять, и, сделав свое дело и наказав больше не лезть в политику, выставили из участка, вопреки обыкновению, даже вернув ей одежду (чтобы потом проблем меньше было с начальством, объяснил подручным сержант Менендес). Вообще в конце 1960-х в гуэнтанамской герилье наблюдалось временное затишье, поэтому полицейские той эпохи были ленивей и добродушней, чем они стали в 1970—1980-е.  Ничего особо злого они, по их мнению, Изабель не сделали, и никаких других последствий для себя, кроме ворчливого выговора генерала (если девка все-таки не удержится и наябедничает отцу) не ждали.  Собственно говоря, несколько студенток, изнасилованных в тот вечер в других участках Сан-Кристофора, смирились со своей судьбой, больше не лезли в политику и в конце концов стали нормальными матронами из среднего класса.

Вернувшись домой из участка, Изабель две недели сидела дома, уставившись в потолок. Отец все понял, и, подключив все свои связи, установил личности насильников и дошел до самого генерала  Паредона,  возглавлявшего тогда хунту.

- Менендес? Да, этот может.  Премии лишу мерзавца! – таков был ответ генерала.

Премии Менендеса и его подручных лишили, но это было не последнее испытание, выпавшее на их долю.

- Уезжай  в Париж,  дочка! В этой стране тебе делать нечего. Да и мне тоже…

Дочка молчала.

Через две недели, когда отец с утра ушел по своим делам, она помылась, надела чистое белье, обрезала свои роскошные косы,  покрасила волосы на голове в черный цвет и села писать письмо:

«Дорогие папа, бабушка Селия, сестры Селия и Хулия, братик Карлос и все, кто меня любил!

Простите меня за то, что я сделала, но жить униженной я не смогла.

Папа, спасибо тебе за все! Когда получишь это письмо, лучше всего сразу забирай всех и уезжай из страны. Честным людям здесь не выжить.

Клара, подруженька моя! Теперь Рамон Т. – твой, только имей в виду, что он избалованный и много курит.

Я очень вас всех любила, прощайте навеки – в рай, если он есть, я не попаду.

Ваша Изабель».

Написав это письмо, Изабель вошла в кабинет отца, положила письмо на стол, потом огляделась по сторонам и забрала два пистолета и автомат. Этот последний она с некоторым трудом запихнула в футляр из-под скрипки. Потом она кинула прощальный взгляд на родной дом – и ушла из него навсегда.

Через два часа у полицейского участка на окраине Сан-Христофора появилась высокая девушка с футляром из-под скрипки. Сидевший у входа на  табуретке молодой слуга закона держал в одной руке банку с пивом, а в другой сигарету и наслаждался жизнью.

- Красотка, ты  ко мне? – спросил он – и это были его последние слова, потому что Изабель, выдернув из-под кофточки пистолет, выстрелила ему в лоб.  Затем она расстегнула футляр, достала автомат и твердыми шагами вошла внутрь. Расположение комнат она помнила, да и что там было помнить – коридор, за ним комната, где пребывали слуги закона, а рядом с ней – обезьянник для задержанных.

Это было вскоре после того, как черная банда ренегата Гутьерреса расстреляла генсека КПГ Хулио Родригеса. КПГ раскололась на КПГ Гутьерреса и КПГ Санчеса. Отряды первой держались ближе к столице и океану, отряды второй контролировали далекие горы. Обе КПГ переключили энергию на борьбу друг с другом, Гутьеррес проводил показательные процессы над ревизионистами, КПГ Санчеса готовила контрудар, в результате герилья  пошла на спад. В столице никаких вооруженных акций не было уже 5 лет. Поэтому полицейские благодушествовали, и забыв про риски своей профессии, собирали дань  с кабаков и борделей, в остальное же время валяли дурака.

Войдя с автоматом в комнату, Изабель увидела за столом трех слуг закона, резавшихся в карты и посасывавших текилу. Еще один, вдрызг пьяный, лежал на диване.

Начальник смены – ему везло в карты, отрываться не хотелось, но служба есть служба – пытался встать из-за стола:

- Что там за х…ня на улице. Щербатый, что ли, с пистолетом играется…

Встать он не успел. Очередь пробила ему грудь, вторая очередь уложила сидевших за столом. Лежавший на диване что-то пробормотал, Изабель выстрелила ему в голову и задумалась, что делать дальше – застрелиться для надежности сразу или подождать приезда патруля и забрать с собой на тот свет еще нескольких. Ее смутило, что среди убитых не было ни сержанта Менендеса, ни других знакомых рож.

Из раздумий через несколько секунд ее вывел голос из обезьянника.

- Эй, красавица, открой нам дверь. Ключи за поясом у сержанта Фарии.

- Фарии? А где Менендес?

- А Менендес в другую смену палачествует. Не тяни время, здесь через 10 минут такой гармидер будет.

Изабель достала связку ключей из-за пояса убитого ею человека и отомкнула замок. Разговаривавший с ней парень – типичный сан-кристофорский метис, только в разорванной рубашке и с хорошим фингалом под глазом – вышел за дверь и приказал испуганно сидевшим  в углу сокамерникам – двум юным проституткам  и подростку-карманнику:

- Быстро брысь отсюда. Сейчас такое начнется!

- А этот?, - добросердечная девочка из народа показала на дрыхнувшего прямо на цементном полу местного пьяницу и дебошира дядю Игнасио, для которого участок давно стал вторым домом.

- А этому ничего не будет. Я его знаю – он заговоренный.

Когда через час приехала патрульная машина и забросав пустующий участок дымовухами и расстреляв по нему несколько автоматных дисков, наконец взяла его штурмом, дядя Игнасио продолжал спать как ни в чем не бывало. На все вопросы он отвечал чистую правду – малость перебрав,  спал как мертвый, поэтому ничего не слышал и никого не видел. Прекрасно знавшие его полицейские не имели оснований ему не верить, поэтому, наградив парой  тумаков, отпустили восвояси, посоветовав больше не попадаться:

- Да я бы рад, да текила проклятая, нечистый ее побери…

Выпустив двух девушек из народа (обе чмокнули его в щечку, а одна спросила – когда мы снова увидимся? – Солнышко мое, боюсь, не скоро, и да, ты не возражаешь? – он ловко снял с нее драную шаль и накинул на Изабель) парень удивительно ловкими движениями обчистил трупы полицейских, забрав оружие и деньги,  причем оставив себе два пистолета, три других кинул в сумку сержанта Фарии, довольно цокнул, а затем сказал Изабель. 

- А теперь пора сваливать. Через 10 минут здесь будет патруль.

- Вот и ладненько, - Изабель уже приняла решение – заберу с собой еще нескольких.

- Красавица, если ты хочешь умереть, я умру с тобой за компанию, но у меня есть лучший план, однако чтобы объяснить его тебе, 10 минут не хватит. Поэтому делаем ноги, а умереть мы с тобой всегда успеем.

- Ладно, - согласилась  Изабель и пошла к выходу.

- Ты куда? – дернул ее за руку парень. – Уходим черным ходом, там никто не увидит.

Черный ход выводил на мусорную свалку, воняло мочой. Для Изабель начиналась новая жизнь.

- Держи сумку – ее автомат он тоже запихнул в сумку Фарии – это была огромная сумка, в которой сержант приносил с работы все, конфискованное у обывателей за день, - футляр из-под скрипки остался валяться у входа в участок – другую руку оберни вокруг моей, засунь под кофточку и держи в ней пистолет. И быстро, но не бегом.

Он вел ее какими-то смрадными задворками, проходными дворами, мусорными свалками, иногда они  перепрыгивали  через заборы – так будет быстрее – этого района города она не знала совершенно, он был в нем как рыба в воде.  Когда на улице появлялись люди, он шептал ей:

- Повторяй за мной, громко:

- Козел вонючий, пьяница неумытый, как ты навязался на мою голову.

Девушка тащит домой своего перебравшего парня – нормальная картина.

Наконец, где-то через полчаса он по каким-то своим причинам решил, что непосредственная опасность миновала.

- Теперь можно идти тише. Сейчас они нас не поймают – хотя наши проблемы только начинаются.

- А кто ты вообще такой? – наконец, она смогла задать естественный вопрос:

- Ах да, я забыл, что так и не  представился благородной сеньорите. Давайте знакомиться. Хосе – и совершенно неожиданно добавил – троцкист.

Изабель впервые за эти проклятые две недели рассмеялась:

- А я-то думала – гангстер или сутенер.

- Правда, похож? – обрадовался комплименту Хосе.

Полное имя основателя гуэнтанамского троцкизма было Хосе Сталин Хименес,  но по понятной причине вторую часть своего имени он никогда не называл. Хосе Сталиным его назвал отец, коммунист и лидер профсоюза докеров, весьма радикального в конце 40-х годов, Карлос Хименес. Карлоса Хименеса  в 1953-м убили гангстеры, нанятые судовладельцами – убили вскоре последней на долгие десятилетия в Гуэнтанаме успешной забастовки.

Его сын остался дитем улицы, матери и партии и вырастал типичным сан-христофорцем – никогда не унывающим мастером на все руки, умеющим дружить – и умеющим ненавидеть. Работал он то там, то здесь, всегда был окружен компанией идущих за ним в огонь и в воду  мальчишек и девчонок – и с 10 лет расклеивал листовки КПГ, которая загонялась все глубже в подполье, пока в начале 1960-х не оказалась вынуждена взяться за оружие.

И быть бы Хосе Сталину Хименесу верным коммунистом, если бы не конфликт с возглавлявшим в середине 60-х годов подполье КПГ в Сан-Кристофоре Гутьерресом (там самым!). Хосе тянуло к практическим делам, Гутьеррес же настаивал на тщательном изучении Сталина, Мао Цзедуна и советского учебника диалектического материализма.  Сверх  того, Хосе, не прилагая к тому никаких особых усилий,  постоянно был окружен девушками, что сухарь-начетчик Гутьеррес считал несовместимым с моральным обликом коммуниста.

В итоге Гутьеррес,  незадолго до того, как уйти в горы, отлучил от КПГ Хосе и его компанию из десятка парней и полдесятка девушек (официально Хосе и его друзья именовались Сан-Кристофорской организацией Коммунистического союза молодежи Гуэнтанамы).

Вскоре после этого в кабаке Хосе случайно познакомился с немолодым американским матросом. Они вместе пили и разговаривали за жизнь, и по ходу разговора собеседник Хосе проговорился,  что когда-то, в 1930-1940-е, был троцкистом. Хосе настовбурчил уши и стал осторожно выспрашивать. Он плохо знал английский, а его собеседник немногим лучше знал испанский,- но главное Хосе понял  – Троцкий был последовательным коммунистом и боролся против партийной бюрократии. Партийную бюрократию Хосе знал по образцу Гутьерреса – и потому искренне ненавидел.

- Все, ребята, теперь мы троцкисты –  сказал он на собрании своей неформальной группы.

- Троцкисты – так троцкисты, - согласились его соратники. – А в чем разница с КПГ?

- Мы – против партийной бюрократии и за эту, как ее, суку, перманентную революцию.

Партийную бюрократию все они ненавидели так же, как и их юный вождь, поэтому возражений не последовало.

Хосе смог достать несколько книг Троцкого в переводе на испанский – это было гораздо труднее, чем в эпоху Интернета, и стихийный троцкизм ядра будущей РПТ стал превращаться в сознательный.

Хосе не боялся опасностей – и именно поэтому они долго обходили его стороной. Но всему бывает конец. Его случайно задержали, когда он перевозил в корзине листовки своей группы по поводу избиения студентов правящей хунтой. Он прикинулся неграмотным деревенщиной – нашел корзину с бумагой и решил привезти в деревню мужикам на самокрутки, ему надавали тумаков, - как он и рассчитывал – но, вопреки расчетам, после этого не вышвырнули из участка, а сказали, что завтра переправят в Сегуридад,   пусть она и разбирается, наше дело – пьяных успокаивать да карманников ловить. 

Ничего хорошего его не ждало. Он уже готовился к пыткам, когда появилась девушка с автоматом…

Изабель представилась и спросила:

- Что дальше делать думаешь?
 
- Надо выбираться из города, пока  все не перекрыли.

- Куда и как?

- Тетка у  меня в селе – не то, чтобы далеко, но и не близко.  А недалече от села – уютненькая пещерка есть, никто про нее не знает. Я ее в детстве открыл.

- Ты там  всю жизнь сидеть собираешься?

- Еще чего! Мы с тобой в Сан-Христофор въедем, как Фидель с Че – в Гавану. Но всему – свое время.

- И как ты  до своей пещерки доберешься?

- Есть план.

План Хосе основывался на том, что где-то недалеко жил его знакомый дальнобойщик. Политике он был чужд, но власти не любил, к тому же на его убеждение могла пойти немалая часть конфискованной у убитых слуг режима суммы.

Дальнобойщику Хосе объяснил все, как есть. Тот задумался, и решился:

- Была – не была. Поедешь как мой сменщик, а эту деваху выдадим за шлюху. Если что, я ваших дел не знаю. Только сделать все нужно быстро, пока здесь все вверх дном не поставили. Через час выезжаем.

- Заметано, - сказал Хосе Изабель, в соседней комнате ожидавшей итога переговоров,  сжимая пистолет. Только тебе придется нарядиться шлюхой.

- Это как?

- Беда мне с тобой. Такая девушка, 5  шакалов уложила, а простейших  вещей не знает. Ладно, раз сама не умеешь, я тебя принаряжу.

Он вышел в соседнюю комнату, и вскоре  вернулся с кучей барахла.

- Быстро переодевайся, сейчас не до церемоний.

- Отвернись.

- Да пожалуйста, - он все же не удержался и глянул на нее, когда она переодевалась, такой молочно-белой кожи он никогда не видел . Затем он долго вертел Изабель, поправляя то то, то это, велел накрасить губы, наконец, довольно сказал:

- Для знатока – не очень, но времени на макияж нет. А твое придется сжечь.

- И что, я так и буду гулять как девица с авенеды Боливара?

- В узелке есть более подходящая одежда.

Дальнобойщику ушли три четверти денег, планы Хосе были огромны, но он верил в свою звезду.

Дальнобойщик отвез их за несколько часов. Происшествий не было.

- Высади нас здесь, - по обе стороны дороги нависали джунгли.

- Удачи вам! Не будь твой отец крестником моего отца – ни за какие деньги не согласился бы!

Они вошли в джунгли, природа уже резко отличалась от привычных Изабель окрестностей Сан-Христофора,  Хосе жестом приказал Изабель остановиться, затем развязал узел с одеждой и прошептал:

- Переодевайся.

- Опять?

- Не будешь же ты ходить по джунглям в одежде городской шлюхи. Москиты заедят и ноги вывихнешь на каблуках.

Через несколько минут она была в одежде не городской шлюхи, а индейской крестьянки,  куда более функциональной для этих мест. Да и сам Хосе несколько преобразился.

- Это пусть лежит здесь,  - он не пряча,  но и не напоказ, бросил их городскую одежду, - а нам назад.

Они вернулись к дороге, немного постояли, прислушиваясь – хотя по дороге проезжало три машины в день, Хосе считал,  что береженого и бог бережет, затем быстро перешли на другую  сторону джунглей и Хосе сказал:

- Ни к чему ему знать, куда мы идем. Так что нам еще сутки пешком. Выдержишь?

- У меня отец – охотник.

- Ничего, мы с тобой скоро на настоящую дичь охотиться будем.

Начинало темнеть, Хосе вел ее не останавливаясь, какими-то известными ему тропами, наконец, приказал спуститься в овраг, и уже темноте вывел к логову:

- Здесь, похоже, в 1931-м наши партизаны скрывались.

В 1931-м молодая  Компартия Гуэнтанамы  подняла батраков на восстание, восстание было утоплено в крови,  но отдельные уцелевшие группы повстанцев еще долго бродили по джунглям.

- Первым дежурю я, потом ты. Спи. Через два часа разбужу.

Засыпая, Изабель думала, что вчера в это время она как раз приняла окончательное решение, и была уверена, что через 24 часа ее не будет в живых.  Впрочем, в каком-то смысле в живых ее уже не было,  прежней девочки, мечтавшей о Париже, не было на свете так же, как и 5 расстрелянных ею полицейских.

Следующим утром они продолжали путь по джунглям, Хосе знал здешние места не хуже, чем окраины Сан-Христофора, Изабель пыталась поговорить с ним, но он отрезал:

- Наговоримся в пещере.

Под вечер они почти дошли до цели. За селом начинались горы.

- Подождем до заката.

Дом тети Хосе стоял на отшибе, говоря языком русских марксистов, она принадлежала к группе середняцкого крестьнства. Огромный пес, увидев Хосе, завилял хвостом, хотя косился на Изабель.

- Свои, Амиго, свои.

Тетя Хосе еще возилась во дворе. Увидев племянника и шедшую за ним высокую девушку с автоматом в руке и сумкой через плечо (это была та самая сумка сержанта Фарии, в которой он носил домой с работы всякий конфискат и в которой сейчас лежало все имущество будущей РАТ – впрочем, этого названия еще не было),  она не удивилась, молча ввела их в дом, молча закрыла дверь,   задвинула ставни, за столом сидели два ее сына, муж был убит жандармами в 1959-м, и спросила:

- Что, уже?

- Уже.

- Мало тебе, что деда расстреляли – ее отца, деда Хосе, расстреляли после подавления батрацкого восстания в 1931-м, - мало того, что отца твоего убили…

- Теперь убивать будем мы – спокойно ответил Хосе, - Вот, она начала, 5 шакалов уложила и меня из тюрьмы вывела.

- Ну и дела! – присвистнул старший из братьев, Даниэль, а младший, Грегорио, восторженными глазами уставился на Изабель.

- Вы – как? – спросила сыновей мать.

Наступило молчание.

Наконец Даниэль сказал:

- Как по мне, чем так жить, уж лучше как дед. Хотел я тут лавку открыть, так тому заплати, тому на лапу дай, ростовщик  дерет не дай боже. Чем так жить,  гори оно огнем…

- У тебя невеста, Даниэль, - напомнила мать.

- А невесту я с собой возьму.

- А ты, Грегорио?, - Хосе спросил младшего.

- Куда вы, туда и я, - Грегорио посмотрел на родного и двоюрного братьев и добавил: - и правда, гори оно синим пламенем.

- Что ж, начиналась моя жизнь с этого – в 1931 году ей было 8 лет – этим и кончится.  Так тому и быть – подвела итог их мать.

- Куда Амиго-то денем? – спросил вдруг Грегорио.

- Да с собой возьмем. Будет партизанский пес.

После обсуждений решили, что Хосе и Изабель пока что направятся в пещеру, Даниэль же и Грегорио будут осторожно выяснять у сельчан, кто готов уйти с ними в горы.

В пещере Хосе и Изабель прожили  месяц. Он рассказывал ей о троцкизме, о котором знал мало, и о социализме, о котором знал больше. Кроме того, он учил ее  всяким разностям, без которых в лесу было не выжить. Изабель всеми условиями жизни была приучена к тому, что ручную работу делают служанки, и из орудий труда умела обращаться только с ручкой, кистью и огнестрелами – правда, стреляла она изумительно метко.

Хосе всячески ругал ее за косорукость:

- Я исправлюсь, правда - она потихоньку оттаивала, хотя полностью не оттаяла до конца жизни.

Из-за совместного проживания на небольшой площади многие условности между ними отлетели, но домогаться до нее Хосе и не думал, напротив, относился с крайней предупредительностью  и иногда ловил себя на том, что испытывает к этой «интеллигентской дылде», у которой единственное достоинство – умение стрелять,  непривычную ему нежность.

Хосе еще до своего случайного ареста пришел к выводу, что в Сан-Христофоре каши не сваришь, и настоящую революционную борьбу нужно начинать в деревне, тем более, что обе КПГ, занятые борьбой друг с другом, борьбу с режимом фактически прекратили и место освободилось. Арест и последующие  события ускорили реализацию его   плана.

Время от времени он уходил в село к тете Лусии, обсуждал ситуацию с двоюрнымиа братьями, и возвращался, нагруженный едой и хозяйственными мелочами.

В один из вечеров он пришел мрачный и сказал:

- Плохо все. Не идут мужики. Говорят – сила будет, за ней пойдем.  А 4 человека для начала  герильи – не сила.  Будь еще столько,  да еще полстолька…

- И где их взять?

- В Сан-Кристофор мне надо сходить. Своих ребят сюда забрать. Тогда и начнем.

- Тебя убьют.

- Мне гадалка предсказала,  что умру  своей смертью. В общем, завтра с утра я – в путь. Вернусь через 5-6 дней, если не вернусь на 7-й, забирай братьев и тетю Лусию и дуйте в  КПГ Санчеса – он стал чертить на листке бумаги из школьной тетради маршрут – сколько мелочей нужно иметь при себе партизану. – Районы КПГ Гутьерреса обходите, эти еще страшнее режимных будут. Санчесистам про меня не говорите, Санчес, говорят, нормальный мужик, но кто его знает…

Изабель вызывающе посмотрела на него:

- Если тебя убьют, я выйду на шоссе и расстреляю патруль. Если повезет, то два. Без тебя мне не жить.

- Ты эту интеллигентщину брось. Если меня не будет, кто же кроме тебя Сан-Христофор возьмет? Даниэль и Грегорио – хорошие парни, но вожди из них никакие.

Грегорио успел влюбиться в Изабпель без памяти, это бросалось в глаза, но он считал ее подругой своего двоюрного брата – так, впрочем, считали, и Даниэль с тетей Лусией, а потому страдал молча.

Хосе вернулся на исходе 7-го дня, Изабель уже собиралась идти к тете Лусии и говорить Даниэлю и Грегорио, что властью, данной ей Хосе, она начинает герилью. Грегорио пошел бы с нею безоговорочно, а Даниэлю ничего не оставалось бы делать. Несколько боевых операций они провести бы успели, дальше, если бы мужики их не поддержали, можно было бы уходить к отрядам санчесистов.

С Хосе было 5 парней и 2 девушки. 

-Это все, кого я смог привлечь. Я думал, будет в 2  раза больше.

- 11, почти как апостолов у Христа.

- Или как  у Фиделя после «Гранмы».  Только эти апостолы – горожане, такие горожане. Как ты – месяц назад.

- Объявляется двухнедельная подготовка. Своим замом по военной работе назначаю т. Изабель. Возражения есть?

Возражений не было. Изабель после своей акции возмездия стала преступником №1 для проамериканского режима и героиней для его противников.

Две первых акции против военных патрулей они провели без жертв.  Просто отбирали оружие.  Нескольких пистолетов и одного автомата для полноценной герильи было недостаточно.  К отряду присоединились несколько молодых крестьян. На общем собрании было решено именоваться Революционной армией трудящихся.

3-я акция планировалась серьезнее – налет на казарму, где было то ли 25, то ли 27 военных.  Это почти вдвое превосходило численность бойцов РАТ, но Хосе был уверен, что местный гарнизон настолько спился от безопасной жизни, что риск оправдан.  Но риск все равно был.

Перед боем Хосе, назначив Даниэля временно за старшего, предложил Изабель немного прогуляться  вдвоем, на предмет обсуждения будущей операции.

Когда они отошли достаточно далеко,  Хосе, вертя в руках веточку, заговорил совершенно не свойственным ему голосом:

- Революционная война, классовый враг и его агентура,  сама понимаешь, словом, если что, я тебя люблю, ты только не обижайся.

Изабель смотрела на него, из ее огромных синих глаз текли слезы.

- Я тебя тоже очень люблю, очень-очень, правда.

Хосе обнял ее и поцеловал в губы. Ее передернуло, как от удара током, она отскочила назад – и разрыдалась.

-Подожди, не уходи. Я тебя  очень-очень люблю, правда, но спать с тобой не смогу. И ни с кем. Никогда. Как вспомню то, что было…

Ты можешь спать с любой девушкой из отряда, и с любой крестьянской девушкой из села, я не слова не скажу против. Но я тебя все равно люблю и буду любить всегда только тебя.  Господи, какая же я ущербная…

Хосе осторожно погладил ее по волосам – это была единственная форма ласки, которая ее не отталкивала.

- Я не буду спать ни с кем, кроме тебя, - пообещал он. – А когда мы возьмем Сан-Христофор, то выпишем для тебя из Парижа самого доктора Фрейда, даром, что он прислужник империализма, - подход к знаниям у Хосе был сугубо утилитарным, и ненужную ему информацию он безбожно путал.

- Фрейд давно умер. И он из Вены.

- Да хоть с того света выпишем. .

В том бою погибли Даниэль  и один из парней из города. Но казарму они взяли, и имя РАТ прогремело по стране.

Невеста Даниэля, так и не ставшая его женой, сошлась с Грегорио, который, впрочем, продолжал молча обожать Изабель. Одновременно он обожал и своего двоюрного брата. От Даниэля Грегорио унаследовал не только жену, но и такие качества, как практичность и деловитость, в итоге из него получился идеальный интендант и начальник штаба РАТ.

А Хосе и Изабель так и прожили 10 лет – безмерно любя друг друга, но ни разу не переспав.

Гадалка  не обманула Хосе. Умер он своей смертью. В перерыве между боями бойцы РАТ купались в реке. Изабель сидела на берегу,  Хосе полез в  воду – только не долго, любовь моя! – Изабель задумалась  и не заметила, как он исчез, а когда увидела, бросилась за ним, но он был уже мертв –  горячий воздух и холодная вода, спазм и смерть, - пояснил недоучившийся студент-медик, числящийся врачом РАТ.

Когда я рассказываю эту историю, я завидую этим двум,  испытавшим счастье, какого не  было у нас с Марией. С другой стороны, разочарование Изабель было страшнее нашего. Но об этом речь пойдет позже…

Готовя свою акцию возмездия – в партийной мифологии РПТ она стала считаться первой боевой операцией РАТ -  Изабель не проверила расписание смен, поэтому сержант Фария и его подчиненные расплатились за грехи другой смены – впрочем, у Фарии было много своих грехов. Сержанта Менендеса и его шакалов через 2 года, когда имя Красной Дьяволицы уже гремело по всей стране, вызвал к себе генерал Паредон. Он готовился сдавать власть – не самый кровавый из председателей хунты – и подводил итоги.

К нему пришли трое. Один из подчиненных Менендеса успел перебрать текилы и утонуть по пьяни, другого прирезали урки, решившие, что он хочет с них брать слишком много.

- Вы поедете к Красной Дьяволице и либо убьете ее, либо сдадитесь. Может, расстреляв вас, она уймется.

- Мой генерал, лучше расстреляйте нас сразу, - в один голос ответили трое.

- Чтобы в Гуэнтанаме через 24 часа вашей ноги не было. До конца ваших жизней!

Троица уехала в Штаты, Менендес решил вернуться к старой профессии и начать крышевать торговлю наркотой. Но он совершенно не знал местных понятий и раскладов, в итоге вскоре его нашли с простреленной головой. Один из его соратников продвинулся дальше по скользкой дорожке, но вскоре получил двойное пожизненное, и умер в тюрьме в 1980-м. Другой соратник испытал просветление, ушел в католический монастырь, где прославился подвигами аскетизма, но уже в 1990-е годы был  несправедливо заподозрен в педофилии. Чтобы реабилитироваться, он решил умереть мученической кончиной, доехать до Афганистана, где у власти стояли талибы, и исповедовать Христа. Денег хватило у него только до Парижа, там он пришел в мечеть и стал громко кричать на своем испанском (других языков он так и не выучил):

- Плюю на Мухаммеда!

Его никто не понял, но странное поведение старика-монаха все же обратило внимание полицейских, на всякий случай задержавших его и сдавших в сумасшедший дом, где он и зачах от провала своей мечты умереть за веру.

Отец Изабель вместе с младшими детьми уехал из Гуэнтанамы через неделю после расстрела полицейского участка. Генерал Паредон сказал ему, что против него ничего не имеет, но защитить против ультраправых не сможет.

В Париже Карлос Фуэнте возглавил Комитет защиты прав человека в Гуэнтанаме. Он даже успел несколько раз пообщаться со своим обожаемым Сартром.

Раз в два года Карлос Фуэнте приезжал в какую-то условно тихую латиноамериканюскую страну и проводил там неделю со своей старшей дочерью. Он восхищался ею и боялся за нее.

- Ничего, папа, вот возьмем Сан-Христофор, буду рисовать картины. Даже в Париж съезжу.

Про себя она знала, что возврат к мирной жизни для нее абсолютно невозможен, и что после победы она либо тронется умом, либо уедет делать герилью в какую-то другую латиноамериканскую страну – благо, их много.

Пока был жив Хосе, между ним и Изабель существовало идеальное разделение труда. Он был генсеком РПТ и отвечал за политику, она – главкомом РАТ и отвечала за войну.  Девочка из хорошей семьи оказалась великолепным партизанским командиром. Правда, другой легендарный командир гуэнтанамской герильи, Педро Санчес, считал ее слишком склонной к авантюризму, не жалеющей бойцов и склонной ходить по лезвию ножа.

- Беда, когда бабы начинают воевать. Они безжалостнее мужиков будут, - Педро Санчес, став коммунистом, сохранял патриархальные взгляды довоенного крестьянства, партизаны Изабель восхищались, а дядю Педро любили. Лихих операций за ним не было, но план окружения Сан-Христофора разработал и осуществил именно он.

Надежды Хосе на то, что РПТ перехватит инициативу у КПГ и возглавит герилью не оправдались. КПГ Гутьерреса своим промаоистским курсом оттолкнула от себя руководство СССР, а репрессиями против своих оттолкнула сторонников. В итоге куда более вменяемая КПГ Санчеса без труда добила черную банду Гутьерреса и возглавила герилью. Кроме того, появились отряды левых националистов и отряды сторонников теологии освобождения, так что РПТ пришлось довольствоваться ролью самой радикальной, но не самой влиятельной партии Народно-революционного фронта.

Хосе сумел создать подполье РПТ в Сан-Христофоре (куда он регулярно ходил самолично, причем Изабель в их разговорах один на один перед  его  походами всегда устраивала чисто женские истерики и кричала, что если его убьют, она его не переживет и погибнет, расстреляв сперва какой-то вражеский взвод – А кто тогда Сан-Христофор будет брать? – успокаивал ее Хосе, - и вообще, золотко мое, пока с тобой не пересплю, я умирать не собираюсь – Этого не будет никогда! И вообще, в нашей РАТ столько красивых девушек, и все они тебя обожают! Зачем я тебе, такая ущербная! – Солнышко мое, кроме тебя, мне никого не нужно – он начинал гладить ее по волосам, она постепенно успокаивалась – и когда они возвращались к отряду, была уже главнокомандующим РАТ – Красной Дьяволицей – Ангелом Возмездия).

Подполье РПТ в Сан-Христофоре состояло из таких же, как сам Хосе, полурабочих-полугопников, а партизанские отряды РАТ наполовину состояли из родни тети Лусии и самого Хосе. Широкие массы крестьянства шли за КПГ, или за левыми христианами, а прогрессивная интеллигенция делала выбор между КПГ и левыми националистами.

Троцкизм РПТ был своеобразен. Изабель в вопросах теории полностью доверяла Хосе, сам он твердо знал только, что партийная бюрократия не нужна – и она действительно была не нужна в этой партии-армии, где чуть ли не все были связаны дружескими, родственными и сексуальными связями.  Пришедший  в отряды РАТ из города маляр Диего Передес, оказавшийся настолько талантливым художником, что Изабель предлагала ему уехать учиться в Европу – деньги мы найдем, возьмем какой-то банк в захолустье, этого хватит – он отказался и погиб в одном из боев, - так вот, Диего Передес рисовал Ленина в облике уважаемого индейского старосты, а Троцкого изображал древним индейским вождем. Этого факта достаточно для понимания специфики троцкизма РПТ.

После смерти Хосе вся ответственность за партию и за армию легла на Изабель. Подумав, она решила переложить руководство партией (т.е. политической работой) на кого-то другого и выбрала в генсеки РПТ Хорхе Наварро, ушедшего в горы рабочего-автомеханика.  Это был единственный рабочий среди лидеров гуэнтанамской герильи.

С Наварро я познакомился и – льщу себя надеждой – в какой-то мере подружился, когда он в 2000-е приезжал в Украину. Гуэнтанамская герилья давно закончилась, в троцкизме США и Западной Европы Наварро был разочарован – настоящими троцкистами были мы, мы не читали Троцкого, зато действовали в его духе – и надеялся, что настоящих троцкистов можно найти в каких-то странах капиталистической периферии. Но украинские троцкисты своим цинизмом и продажностью могли дать сто очков вперед  западным троцкистам, которых они обобрали на десятки тысяч баксов (2), поэтому надежды Наварро были напрасны.

Но речь о другом.

Я спросил его как-то, до какой степени его выбор был обусловлен его пролетарским социальным положением.

- Тебе как ответить, как правильно или как было?

- Лучше как было.

- Тогда слушай.

При моих скромных потребностях и без семьи зарплаты мне вполне хватало. Более того, по сравнению с нашими крестьянами я был богачом. Дело было в другом.

В школе я увлекался литературой, писал стихи – ужасные – и начинал писать литературную критику – я прочитал потом двухтомник его критических статей, и они меня впечатлили. - Но мой отец, небогатый торговец, разорился, и в университет я пойти не смог.

Я ремонтировал машины богачей – и научился делать это неплохо – и чувствовал, что проживаю чужую жизнь. Чужую, не свою. Ты представляешь, каково это? – Я представлял. – Потом я подумал, что за несколько лет, тщательно экономя, смогу накопить на учебу в университете. А дальше меня осенило: А где у нас в стране литература? О чем я буду писать?

Я читал ваших писателей 1920-х годов – Бабеля, Пильняка, Платонова, раннего Шолохова – и очаровался ими. Это была великая литература, и она была создана гражданской войной. Чтобы подобная литература возникла у нас в Гуэнтанаме, страна должна пройти через гражданскую войну, и победить в ней  должны красные.

- А почему троцкизм? – спросил я, уже предвидя ответ.

- Это смешно, но мне в руки попала «Литература и революция» Троцкого на английском. Я читал ее со словарем, и восторгался гением этого человека. Все остальное пришло потом.

Если Изабель не представляла себя в мирной жизни, то Хорхе Наварро мечтал, что когда кончится война,  он сменит автомат на ручку и займется литературной критикой.  Хосе же, пока был жив, об этом не думал вообще – всему свое время – а если и думал, то только в аспекте того, как его ненаглядную Изабель вылечат лучшие специалисты, которых так или иначе добудет для нее рабоче-крестьянская  власть.

Наварро рассказывал мне об Изабель:

- У  нас в РПТ-РАТ все ей восхищались, готовы были за ней в огонь и в воду, но любили ее только Хосе и Грегорио. Она была Красным Ангелом Возмездия, прекрасным и жутким. Твоя Мария была похожа на нее, хотя куда теплее и человечнее, хотя кто знает, что стало бы с ней, провоюй она 20 лет. Неженское дело война, даже самая справедливая.

- А знаешь, что скажут о тебе за эти слова западные троцкисты?

- Западные троцкисты не знают, что такое война.

- И что, все девушки в РАТ были такого типа, как Изабель и Мария?

- Нет, конечно же, разные были. Была, например, Мануэла Торрес, - другой женский лик нашей герильи.

Она была теплая, живая и человечная, наша лучшая разведчица и связная. Остроумная девушка из пригородов Сан-Христофора – тогда как Изабель, в сущности, всегда оставалась благородной сеньоритой, что и давало ей странное обаяние.

Хорхе замолчал, погрузившись в воспоминания.

- Ты спал с этой Мануэлой?

- Конечно. С ней спал весь отряд.  У нас вообще все парни спали со всеми девушками – коммунизм в действии – мы были даже не Семьей, а одним телом.

- Как вы там все не перезаражались?

- Чудом Господним, как сказал по данному поводу отец Хесус – лидер левых христиан.  Впрочем, Господу помогали Мануэла и другие наши связные, таскавшие из города наряду с прочим барахлом презервативы…

…Каратели повесили ее в 82-м. Публично, согнав крестьян со всей округи. Пытали ее перед этим не сильно – вешать мешок костей им было не интересно, полную жизни девушку – другое дело. Когда  она уже стояла на ящике с веревкой на шее, командир карателей сказал ей, что ее помилуют, если она скажет, где база РАТ.

Она рассмеялась, и ответила в своем обычном духе – язык у нее был как бритва:

- Хочешь познакомиться? Для этого знать, где база, не обязательно. Когда товарищи узнают о моей смерти, они сами вас найдут, - показала ему язык и спрыгнула  с ящика, не дожидаясь, пока ее столкнут. Командир карателей грязно выругался и в сердцах разрядил в качающееся тело Мануэлы обойму.  Поэтому она умерла сразу, а иначе умирала бы мучительно и долго.  Ящик был низкий, а Мануэла легкая, поэтому при падении  петля не сломала ей шею, и ее ожидала медленная смерть от удушья…

- И как, нашли? – спросил я у Хорхе.

- Еще бы. Хотя командира карателей нам пришлось ловить два года, мы с Изабель и Черным Лопесом добрались до него в самом Сан-Христофоре, откуда он после казни нашей Мануэлы боялся высовываться.

Отец Хесус, окончательно впавший в ересь, даже объявил Мануэлу святой – даром, что она спала со всей нашей РАТ, а до того, со всей своей улицей в Сан-Христофоре. Впрочем, кого только в его списке святых не было – от Кецалькоатля до Че Гевары….


..Хорхе Наварро не стал для Изабель полноценной заменой Хосе. И речь не о личных отношениях – тут ничего и быть не могло – а о политике. Хосе и Изабель идеально спелись и понимали друг друга с полуслова, Хорхе же пришел в герилью относительно недавно и имел собственную систему взглядов, далеко не во всем совпадавшую с взглядами Изабель и ее старых соратников.  Это дало себя знать в момент, когда им пришлось делать окончательный выбор…

…Поскольку Изабель выступать на митинге перед боем отказалась, дальше была очередь левых христиан.

От имени левохристианского Народного революционного движения и его Сил народного освобождения должен был выступать отец Хесус Эчеверрия –самый харизматичный и уважаемый из лидеров герильи. Рядом с ним стояли братья Кабрера – 2-й, Мануэль и 5-й, Рамон. Их оставалось двое, а когда все начиналось, было пятеро.

НРД-СНО были в такой же мере созданием отца Хесуса и братьев Кабрера, как РПТ-РАТ – созданием Хосе и Изабель (создание КПГ уходило в 1920-е годы и к 1989 году никого из ее основателей не было в живых, причем большинство людей, стоявших у истоков КПГ, погибли еще в 1931-м). Обстоятельства знакомства отца Хесуса и братьев Кабрера были не менее драматичны, чем обстоятельства знакомства Хосе и Изабель.

Это было в середине 1960-х. Несколькими годами ранее молодой Хесус Эчеверрия, уроженец испанской Наварры, с отличием закончив духовную семинарию в Мадриде, приехал проповедовать слово божие индейским крестьянам в гуэнтанамской глухомаии.

Отцу Хесусу светила блестящая карьера в Европе, но он был полон искреннего религиозного пыла, и к тому же в нем жил мальчишка, зачитывавшийся книжками про индейцев и мечтавший проповедовать им истину Евангелия.

Реальные индейцы сильно отличались от индейцев из книжек, но со временем отец Хесус полюбил их взрослой любовью – и они полюбили его тоже. Но это произошло не сразу.

Слово божие отец Хесус приехал проповедовать в глушь гуэнтанамских гор. Земля там была настолько малоплодородна, что на нее не зарились даже помещики, предпочитавшие основывать плантации на тучных равнинных землях поближе к океану. Дохода от работы на земле крестьянам едва хватало на обеспечение физиологического минимума, поэтому они часто уходили на заработки на равнину, впрочем, батрацкая работа на плантациях тоже приносила дохода мало.  Поэтому выживали по-разному, многие отщепенцы из этих мест уходили в города, где становились либо урками, либо полицейскими шакалами. Те, кто сохранял чувство чести, предпочитали благородное ремесло контрабандиста.

Местное население делилось на родственные кланы, причем клан был тем сильнее, чем больше в нем было владеющих ружьем и навахой  (3) мужчин. Самым отчаянным был клан братьев Кабрера, который вместе с их двоюрными и троюрными братьями и прочими родственниками мог выставить  30 бойцов.

Традиционные понятия сохранялись, хотя разъедались проникающими и в эту глухомань рыночными отношениями. Появилась прослойка кулаков-мироедов. Их все ненавидели, но большинство им подчинялось. Братья Кабрера не подчинялись, и сами кулаками не становились, предпочитая такие благородные источники дохода, как контрабанда и (хотя последнее не доказано) разбой.

Этот странный мир немногословных и суровых горцев, крепких и в дружбе, и во вражде, один в один походил на родную отцу Хесусу Наварру. Как и подобает наваррцам, вся родня отца Хесуса была карлистами и в гражданскую воевала на стороне Франко.

Реакционно-феодальный карлистский традиционализм, как ни странно,  облегчил воспитанному в  нем отцу Хесусу движение к социализму. Враг был общий – бесовский дух наживы, разрушающий естественные связи между людьми и заменяющий их корыстью и алчностью.  Социалист и традиционалист могут понять друг друга, когда говорят о чести и верности, либерал их не поймет.  Собственно говоря, в 1970-е годы часть испанских карлистов перешла на позиции социализма, стала выступать за «социалистическую монархию» и самоуправленческий социализм.

Не следует думать, что отец Хесус понравился местным крестьянам снисходительностью к их порокам. За подобную снисходительность они сочли бы его слабаком и запрезирали бы. В молодости отец Хесус был особенно непримирим к людским слабостям, и лишь со временем усвоил великую науку определения, что можно и что нельзя прощать.

Обличение отцом Хесусом пороков местного крестьянства (причем особенно доставалось кулакам-мироедам) вызвало на первых порах у части крестьян (особенно же у кулаков) резкое отвращение, другая же часть держалась выжидательно – говорит-то он хорошо, да нужно проверить, каков он на деле.

Проверку отцу Хесусу провели братья Кабрера.  Он и так сильно доставал их своими обличениями их пьянства, богохульства и беззакония, а в конце концов заявил, что не допустит Мануэля к причастию, если тот не вернет Мигелю из соседней деревне отнятую в честной драке лошадь.

- Сколько мы его терпеть будем? – задал братьям резонный вопрос Мануэль.

- А что терпеть-то. Шлепнуть – и весь сказ, - сказал третий брат, Себастьян.

- Священник все-таки, - подал голос четвертый брат, Диего.

-Э, за нами столько грехов, что одним-больше, другим меньше, - Рамон был самым циничным из братьев и потерял надежду на спасение их общей души.

- Ну что, заметано? – спросил Мануэль.

И тут подал голос самый старший, Хуан:

- Что ж, если вы все за, то и я с вами. Только по нашим обычаям даже самый последний негодяй имеет право на защиту.

Рамон захохотал:

- Как он защищаться-то будет? Он и стрелять-то поди не умеет (это была неправда, Хесус Эчеверрия, росший в среде ветеранов рэкэте (карлистская милиция), стрелял прекрасно).

- Словом Божием, - ответил Хуан. – Если Бог на его стороне, ничего с ним не будет.

На следующий вечер пятеро братьев окружили в глухом перелеске шедшего с выселок, где он исповедовал умирающего, отца Хесуса, Хуан, направив на него ружье, сказал:

- Либо Вы, святой отец, сумеете убедить нас в греховности нашей жизни, либо мы, помолясь Господу, Вас застрелим.

Что ответил им отец Хесус, исторической науке не известно, только на следующее утро Хуан Кабрера, собрав сельчан, сказал, поигрывая ружьем:

- Истинно говорю я вам, отец Хесус – святой человек и праведник, а кто тронет хоть волос на его голове,  будет иметь дело с нами, Кабрера. Аминь.

Рядом с ним стояли, поигрывая ружьями, 30 бойцов его клана. Местные кулаки тяжело вздохнули.

Переход отца Хесуса к революционному социализму был не мгновенным озарением, а естественным увенчанием длительного процесса.  Он все больше втягивался в дела и проблемы своих прихожан, изменял их и изменялся с ними. Идеализм отца Хесуса  был идеализмом человека, знающего цену простым материальным вещам вроде маисовых лепешек и супа из фасоли с мясом Они – не главное в жизни, но если их нет, большинство людей главного в жизни не достигнут. Только избавясь от нужды и высасывающей душу борьбы за выживание, люди смогут жить так, как учил их Христос.

Поначалу отец Хесус был чужд радикализма. Словесный радикализм сан-христофорских студентов, через пару лет после окончания вуза становившихся образцовыми помещиками, вызывал у него отвращение. Для начала он организовал кооперативную лавку, в которой крестьяне могли покупать городские товары по себестоимости с небольшой наценкой, идущей на пополнение орграсходов кооператива. Местный кабатчик, и так уже озлобленный на отца Хесуса, разорявшего его своими антиалкогольными проповедями (даже братья Кабрера, старые завсегдатаи кабака, теперь заглядывали туда лишь по большим праздникам), написал донос с обвинением отца Хесуса в коммунизме. Над доносом посмеялись – стояли либеральные времена генерала Паредона – но отца Хесуса взяли на заметку.

А он не останавливался. Большинство крестьян округи ходили на равнину на заработки, причем за изнурительный батрацкий труд платили им мизер, а иногда не платили и того, обсчитывая так, что крестьяне верили, что они еще и должны своим работодателям. Чтобы покончить с такой ситуацией, отец Хесус и загоревшееся его идеей братья Кабрера создали Христианский союз работников земли – проще говоря, батрацкий профсоюз.

Это была не Европа, а Гуэнтанама, поэтому естественная логика классовой борьбы вела батрацкий профсоюз к насильственным действия, без которых он ничего не мог бы добиться. Обсчитывавшим батраков посредникам стали вышибать зубы, а у изнасиловавшего молодую батрачку помещика отстрелили яйца. Виновников так и не нашли, но всем все стало понятно, и случаи изнасилования батрачек на какое-то время прекратились.

От таких методов борьбы любые честные европейские профсоюзники пришли бы в ужас, но Гуэнтанама – не Европа,  и Христианский союз работников земли не был профсоюзом в европейском стиле.

Отец Хесус не любил насилие, но не был гуманистическим лицемером, - впрочем, чего ждать от человека, воспитывавшегося в среде наваррских рэкэте. До поры до времени насилие не переходило грани. Убийств не было с обеих сторон – до того, как в 1972 г оду неизвестные не расстреляли на дороге в город 4-го из братьев Кабрера, Диего.

Собственно говоря, неизвестные были известны. Батрацкий профсоюз готовил забастовку на плантации дона Альмаканте, и убийство Диего было предупреждением.

- Что делать будем, отец Хесус? – спросили оставшиеся 4 брата.

И отец Хесус впервые озвучил мысль, обоснованную им уже в начале 1980-х в книге «Христианство и революция», книге, за которую его отлучили от церкви. Совместимость этой мысли с христианством – вопрос дискуссионный:

- Лишь после того, как восторжествует Справедливость, сможет восторжествовать Любовь.

И добавил:

- Что ж, видно, не миновать нам сей чаши.

Либеральные времена генерала Паредона кончились, его преемники вовсю закручивали гайки.  Отец Хесус и его батрацкий профсоюз стояли перед выбором – либо сдаться либо на силу ответить силой.

- Благословляешь, отче? – спросили братья Кабрера.

Отец Хесус оглядел прощальным взглядом свой немудреный дом, садик за окнами, со слезами на глазах остановился на полках с книгами и на лежавшей  на столе незаконченной рукописи о блаженном Тертуллиане, которой он уделял изредка выпадавшие свободные минутки, и сказал:

- Я сам с вами пойду.

С разгрома поместья Альмаканте – одного из самых жестоких и жадных гуэнтанамских сеньоров – и начинается история НРД-СНО.  Братья Кабрера удачно выбрали время, когда в поместье пожаловал сам дон Альмаканте. Его самого, управляющего и двух самых жестоких надсмотрщиков расстреляли (отец Хесус исповедовал их перед расстрелом – впрочем, самый отмороженный из надсмотрщиков от исповеди отказался, сказав, что и ему, и отцу Хесусу вместе гореть в аду), всех остальных отпустили. Изабель в таком случае расстреляла бы всю управленческую верхушку плантации.

Образцом для отца Хесуса стал колумбийский священник отец Камилло Торрес – и бойцы НРД-СНО иногда с гордостью называла себя камилистами, а после своего отлучения от церкви (меня отлучили от церкви те, кто сами отлучились от Христа – христианство отца Хесуса все больше становилось еретическим) отец Хесус в открытую стал говорить, что отец Камилло был святым.

Камилло Торрес, выходец из одной из самых знатных семей Колумбии, потомок одного из героев Войны за Независимость в 19 веке, блестящий ученый-социолог, перешел на сторону бедных и угнетенных, ушел в красные партизаны и погиб в своем первом бою в 1966 году. Для революционного движения Латинской Америки он не менее значимая фигура, чем Че Гевара.

Уже после того, как отец Хесус ушел в горы,  епископ Сан-Христофора в своей проповеди призвал всех христиан помнить, что всякая душа христианская должна быть покорна властям и помнить слова апостола Павла «несть власти аще не от Бога». В ответном послании отец Хесус, ссылаясь на отцов церкви и на здравый смысл, утверждал, что христианская душа должна быть покорна Богу – и никому, кроме него, и что правильный перевод слов апостола Павла – «нет другой власти, кроме власти Бога», и следовательно, любая власть кроме Божьей – это просто банда разбойников, узурпировавшая Божьи полномочия, а посему служащая Сатане.

За тысячу лет до отца Хесуса именно так трактовали слова апостола Павла богомилы,  но знал ли об этом отец Хесус – исторической науке не известно.

Отец Хесус не любил насилие и старался минимизировать его – в отличие от безжалостных бойцов РПТ-РАТ. КПГ сходилась с ним в таком подходе, дядя Педро за свою нелегкую жизнь хорошо узнал цену крови, а  Густаво Альварес был политиком – единственным политиком из всех них.

Не любя насилие, отец Хесус еще больше не любил гуманистическое лицемерие и почти успел закончить книгу «Ненасилие как служанка Сатаны». Кто погубит душу свою, тот спасет ее, а тот, кто хочет спасти , свою душу и  умывает руки, когда богатые и властные истязают обездоленных, будет гореть в аду. Любовь восторжествует лишь после того, как восторжествует Справедливость.

Отец Хесус стрелял не хуже Изабель и разбирался в военном деле (в чем только не должен разбираться сельский священник!), но в бой ходил рядовым бойцом. Командовали СНО братья Кабрера, их ряды редели, Себастьян погиб в 1975-м, а Хуан, глава клана и самый близкий отцу Хесусу человек,  был смертельно ранен уже в 1983-м.

Исповедовал его отец Хесус – все бойцы НРД-СНО плевать хотели на его отлучение от церкви. Хуан вспоминал старые грехи, вплоть до того, как в 10 лет украл – из чистого озорства – петуха у старушки-соседки. По щекам отца Хесуса текли слезы:

- Хуан, брат мой, у Иисуса столько дел, что он давно забыл про этот твой грех.

- Значит, я буду в раю?

- Все мы там будем – в 1980-е годы отец Хесус все больше склонялся к оригенистской ереси, что в конце концов все попадут в рай.

Хуан, собирая последние силы, сказал:

- Спасибо тебе, Хесус (именно так, до того, он всегда называл его «отец Хесус»). Без тебя мы все были бы сельскими головорезами, а ты открыл нам Божью Правду и мы за нее умираем.

- И тебе спасибо, Хуан. Без вас всех я стал бы лицемером, проповедующим слово Божие, но не живущим по нему.

Силы Хуана иссякали. Последним, что он сказал отцу Хесусу, было:

- Ну что, отче, до встречи в раю.

- До встречи, - отец Хесус закрыл ему глаза...

В ад и в рай я не верю, но иногда мне приятно представлять, как отец Хесус беседует в раю с отцом Камилло, иногда к разговору подключается Тертуллиан (книгу о нем отец Хесус дописал уже в горах),  а братья Кабрера каждый день наведываются к отцу Хесусу в гости и оживленно обсуждают достоинства и недостатки райского климата по сравнению с климатом их родных гор …

В отличие от разудалой вольницы РПТ-РАТ, где все спали со всеми (за исключением Изабель и Хосе, естественно), бойцы НРД-СНО были строгими моралистами, каждый вечер молились, парочки венчал под деревом отец Хесус – причем эти браки были крепче, чем заключаемые в церквах Сан-Христофора. Этот морализм сближал НРД-СНО с КПГ, хотя в последней он был мягче. В боях бойцы НРД-СНО отличались абсолютным бесстрашием, но, опять-таки, в отличие от РПТ-РАТ, старались минимизировать жестокость за пределами боев. Отец Хесус любил индейскую пословицу, приблизительным русским эквивалентом которой будет:

- Кровь людская – не водица, проливать зря – не годится.

НРД-СНО опиралась на индейское крестьянство дальних гор, тогда как КПГ,  пользуясь поддержку в определенных горных районах, основной опорой имела все же батрачество равнинных плантаций, РПТ-РАТ же была популярна у молодых люмпенов Сан-Христофора и крестьянства небольшого района вокруг села тетушки Лусии.

Отец Хесус очень быстро стал самым уважаемым командиром герильи, оттеснив с этого места Педро Санчеса. Этот последний несколько завидовал, но интересы дела всегда стояли для него выше всего. Густаво Альварес безоговорочно восхищался отцом Хесусом и говорил, что именно он должен стать главой Революционного правительства после победы.

РПТ-РАТ над отцом Хесусом посмеивалась, но для нее тоже интересы дела были превыше всего.

При первой личной встрече в 1974 году отец Хесус, посмотрев в огромные синие глаза Изабель, поставил диагноз:

- Сестра, ты будешь в раю.

Изабель затянулась самокруткой, откинула рыжие волосы и засмеялась:

- Я-то? – ей было 22, сложись ее жизнь иначе, она как раз заканчивала бы Сорбонну – Смеешься, падре? После того, что я недавно сделала?

Как раз перед этим Изабель осуществила одну из своих отчаянных и безжалостных акций возмездия. С группой из нескольких бойцов она, прокравшись в белую зону,  ликвидировала полковника Альмавиву вместе с его семьей.

Полковник Альмавива при усмирении нескольких индейских сел предоставил карт-бланш своим орлам, и они изнасиловали всех местных женщин, включая маленьких девочек, а потом перекололи их штыками.

По понятной причине, изнасилование в глазах Изабель было самым непростительным преступлением, и, узнав о происшедшем, она стала готовить акцию возмездия.

Хосе порывался пойти с ней, но она обрезала, повторив его аргумент:

- Если нас обоих убьют, кто Сан-Христофор брать будет?

Полковник Альмавива ползал в ногах у Изабель, обещая за свою жизнь огромную сумму – он скопил приличное состояние и метил в председатели хунты. Она засмеялась:

- Мразь! Мы пришли не за деньгами, а по твою душу, чтобы ты, гад, больше людей не мучил -  и выстрелила ему в голову – при всей своей безжалостности Изабель никогда не пытала, а убивала сразу.

Потом ее бойцы расстреляли всю семью Альмавивы, включая грудного младенца. Это было предупреждением – за подобные деяния будем истреблять не только вас, но и ваши семьи.  На какое-то время предупреждение сработало,  изнасилования прекратились. Потом, правда, верхушка режима стала отправлять свои семьи в Штаты, куда руки Изабель не дотягивались.

Изабель не чувствовала себя неправой, но после произошедшего места в раю – если вдруг он есть – для себя не видела.

- Кто душу свою погубит ради братий своих, тот спасет ее, - серьезно ответил отец Хесус.

- Смешной Вы, падре, - отец Хесус не вписывался в имеющуюся у Изабель картину мира.

- Лучше быть смешным в глазах Господа и Ангела его, чем великим в глазах Дьявола.

- Это я-то Ангел Господний?

- Ты - Ангел Возмездия – так ее назвал именно отец Хесус, и в красных отрядах ее  так и называли, а для белых она была Красной Дьяволицей.

Он хотел еще сказать, что ноша Ангела Возмездия тяжелее прочих нош, но Изабель,  считая, что разговор принял уж слишком патетический характер- а патетику она не любила, решила сменить тему:

- Святой отец, Вы в карты играете?

- Чего только не умеет делать сельский священник.

Сыграли они вничью и с того момента сильно зауважали друг друга – два лика герильи – прекрасный и жуткий Ангел Возмездия и любящий человечество отец Хесус….

В народную память они тоже войдут вместе, но об этом разговор будет потом…


Речь отца Хесуса, по мнению Марии, была одной из самых сильных и прекрасных речей в истории мирового революционного движения, и она очень жалела, что никто ее не застенографировал, а она сама запомнила лишь приблизительно:

- Братья мои! Сестры мои!

Завтра мы пойдем в последний бой.

Для многих из нас он будет последним – и все, кто падет в нем, падет за освобождение человечества, будут в раю. Мы будем там все вместе, христиане и атеисты, как вместе были здесь, в нашей войне.

Мы пойдем в бой за Единого Бога и Единое Человечество, в бой за то, чтобы люди, покончив с изнурительной и губящей душу борьбой за выживание, зажили единой общиной, как учил нас Христос.

Мы пойдем в бой против тех, кто превратил в раба наш народ, но сам является рабом алчности и корысти, рабом страстей сатанинских. Они говорят, что веруют в Бога – но их бог – это бог наживы и чистогана, и имя ему – Дьявол.

Божью правду несем мы, верующие и атеисты, все вместе. Человек не должен есть человека, - этому учили нас Христос и отец Камилло.

Если мы победим, то начнется конец царства Неправды, с Божьей помощью мы сможем построить рай на земле.

Но даже после нашей победы у нас, у тех, кто останется завтра в живых, будет много трудностей и испытаний. Борьба не кончится завтра. Сатана силен, он сильнее генерала Вердуго. Воинство Вердуго можно разбить в одном бою, победа над его Хозяином – долгий путь.

Сатана попытается проникнуть в наши ряды, разжечь среди нас страсти алчности и властолюбия, как ему удалось сделать среди наших братьев в России и в Китае. Он попытается соблазнить нас всех – и меня, и других командиров в первую очередь – чтобы мы забыли братство, царящее сейчас среди нас, чтобы некоторые из нас возжелали стать новыми тиранами, новыми Вердуго. Этого нельзя допустить, кто возжелает возвыситься над братьями своими – тот должен быть изгнан из общины!

Братья! Сестры!

Мы пойдем в бой. В бою не только умирают, но и убивают. Горько убийство человека, даже такого презренного палача, как Вердуго и присные его, но еще хуже – безропотно сносить насилие. В убийстве насильника в честном бою нет греха.

Но помните, братья и сестры! Каждая капля невинной крови, если мы вдруг захотим ее пролить, уподобит нас Вердуго и сделает рабами Дьявола. Кровь людская – не водица, проливать зря не годится. Будьте беспощадны к врагу, когда он в силе и славе, и будьте милостивы к врагам, побежденным и обезвреженным!

Братья! Сестры!

Именем Христа, распятого римскими империалистами и их пособниками за бедных и угнетенных,  и открывшего людям Правду Небесную;

Именем Кецалькоатля, первым проповедовавшего слово Божие нашим народам и положившего предел людоедству (Кецалькоатля впавший в ересь отец Хесус считал христианским святым -  миссионером из Европы,  доплывшим до Америки и первым проповедовавшим здесь Евангелие);

Именем Маркса, положившего жизнь на то, чтобы открыть Правду Земную;

Именем отца Камилло, своим подвигом возродившего в нашей Америке истинный дух Христа;

- Именем Аугусто Сандино, Эрнесто Гевары, Мигеля Энрикеса, Роберто Сантучо, Карлуса Ламарки  (3) и всех их товарищей, отдавших жизни за освобождение обездоленного народа нашей Америки;

- Именем всех наших товарищей, всех братьев и сестер, погибших в нашей герилье, которая длится уже много десятилетий;

- Именем всех, отдавших жизни за освобождение человечества со времен Спартака

Клянемся

Никогда не предавать Правду Божью и Правду Человеческую!

Клянемся вплоть  до полной победы не прекращать борьбы за освобождение нашей Гуэнтанамы, нашей Америки, нашего человечества!»

Клянемся!  - суровые индейские крестьяне с гор, батраки с плантаций, разбитные сан-христофорские гопники, утонченные интеллигенты – вся гуэнтанамская герилья ответила отцу Хесусу.

Никто не скрывал слез – никто, кроме Изабель, специально сделавшей два шага в темноту, чтобы ее никто не видел.  Когда посторонние увидят слезы Ангела Возмездия . – тогда перевернется Земля.

Она затянулась самокруткой – пора меньше курить, что-то с бронхами – и позволила предаться фантазии, как завтра город будет взят, и она, выполнив то, о чем они мечтали с Хосе, погибнет от последней пули классового врага, а если пули в который раз ее избегут, отойдя в укромный уголок, застрелится сама. Ныне отпущаещи! 

Вопросы религии ее никогда не интересовали, ни верующей, ни сознательной атеисткой она не была (РПТ-РАТ была странной троцкистской организацией, тетя Лусия, Грегорио и все партизаны из их округи практиковали старинные индейские культы, городские гопники не верили в бога, но верили в приметы), но почему-то была уверена, что после смерти окажется вместе с Хосе – неважно, в раю, в аду или просто в одной могиле, где со временем их прах перемешается и сольется в одно.

Чья-то рука легла ей на плечо. Она обернулась – за ней стоял отец Хесус, закончивший свою речь и отошедший вслед за Изабель в темноту.

- Обещай мне, что чем бы ни закончился завтрашний бой, победим мы или нет, ты не совершишь смертного греха.

- Вы демон, святой отец, - отбрасывая окурок, рассмеялась Изабель, пораженная, как он угадал ход ее мыслей.

- Я – простой сельский священник. Наша профессия приучает к знанию людей.

- Что Вам до моей жизни, святой отец?

- Твоя жизнь нужна людям.

Он помолчал и вдруг заговорил о самом сокровенном, о чем никогда не говорил даже с Хуаном Кабрерой, что носил в себе молча:

- Если бы ты знала, как иногда мне тяжело. Когда я был мальчишкой в наваррской деревне, когда учился в семинарии, мне было легче – я отвечал только за свою душу. Когда я молился в деревне и учил крестьян правде – впрочем, в чем-то они знали ее лучше меня – я отвечал за малую горсть людей,  мир был прост – Правда стояла против Кривды. Потом я стал командиром тысяч людей – и больше не мог говорить полную правду. Я никогда не говорил неправду, но нередко говорил полуправду. Как сейчас.

- Вы о чем? – Изабель понимала его с трудом, но начинала понимать, оба они носили тяжесть ответственности за чужие жизнь и смерть.

- Для тех, кто падет в завтрашнем бою, это и правда будет последний бой. Для тех, кто останется жив, все только начинается. Им придется отстраивать разрушенную страну, в окружении врагов, без поддержки извне. Избавь нас Господь от пути СССР.

Отвечать ему троцкистскими штампами Изабель  не хотелось.

А отец Хесус продолжал:

- Счастливее будут те, кто падет в завтрашнем бою, но достойнее перед Господом – те, кому придется нести тяжесть победы или тяжесть поражения.

И Изабель внезапно разрыдалась – до того она плакала только наедине с Хосе.

- Я не переживу победы, падре – и не переживу поражения.

- Тебе придется жить вечно. Ты – наша Совесть, чистая, непорочная  и безжалостная.

Изабель рассмеялась:

- Я-то - Совесть! Я своими руками убила людей больше, чем убил их своими руками генерал Вердуго.

- Вот потому-то ты и Ангел, что убивала своими руками.

- Ангел? Просто искалеченная баба, умеющая только убивать и ненавидеть.

- Это неправда – и внезапно отец Хесус погладил ее по волосам. Этого не делал никто со времен Хосе. Еще более внезапно он поцеловал ее в губы – и уж совсем внезапно это не вызвало у нее отвращения.

Она отодвинулась чуть в сторону, посмотрела на отца Хесуса и, тряхнув волосами, сказала:

- Баш на баш. Я поклянусь, что не совершу смертный грех, если Вы возьмете грех на свою душу и согрешите со мной.

Отец Хесус взял ее за руки, посмотрел в глаза и сказал голосом, которым мог говорить Хесус Эчеверрия 35 лет назад, до того, как поступил в семинарию:

- Какая же ты чудесная, Изабель! Как можно тебя не любить?

- Только не называй меня «солнышком» и «золотком» - так называл ее Хосе, и слушать эти определения из других уст она не смогла бы

- Не буду, - Хесус смотрел в ее огромные синие глаза, а она смотрела в его,  время остановилось, была вечность.
…………………………………………………
А потом он сказал ей:

- Завтра я погибну. А ты будешь жить – и будешь жить долго-долго, пока не придет последний срок. И тяжесть эта будет невыносима, тяжелее тяжести всех людей, но тебе придется ее нести.

- Откуда ты знаешь?

- Сельский священник должен уметь иногда видеть будущее. Чуть-чуть, самую малость.

- И эта ночь – это единственное неомраченное счастье, которое было у меня на Земле?

- У многих не было и такого счастья. Люди не могут быть счастливы, когда вокруг царит несчастье.

- Только не говори мне, что мы встретимся в раю.

- Эта встреча произойдет не скоро. Очень не скоро.

Но в легенду мы войдем раньше – ты, я, твой Хосе, все мои братья Кабрера,…. Впереди  трудные времена, тяжелые времена, паскудные времена, подлые времена. Но легенда будет жить даже в эти времена   – и придет время, она снова поведет отряды.

Изабель, чуждая мистике, понимала не все, что он говорил, содержание того, что он говорил, было жуткое, но почему-то она была умиротворенной и счастливой – пожалуй, единственный раз в жизни…

Глава 3

Как обычно, отец Хесус пошел в бой рядовым бойцом, хотя Густаво Альварес, и не только он, убеждал его этого не делать – кого же мы председателем Революционного правительства  изберем? – Я не могу отсиживаться за спинами братьев, правильно, Изабель? – Правильно, - она отвела его в сторонку, где их никто не видел, поцеловала в губы и сказала:

-  Будь ты другой, я бы тебя не полюбила бы.

Пуля вражеского снайпера попала отцу Хесусу прямо в сердце, когда они уже взяли пригороды и начали штурм крепости и когда казалось, что еще  немного напора – и будет победа.

Узнав об его гибели,  Изабель, второй раз потерявшая любимого человека, стала еще энергичнее добиваться победы или смерти – смерть в бою – это не смертный грех самоубийства – но пули почему-то обходили ее стороной, и лишь осколок стекла чуть поцарапал щеку.

Крепость взять они не смогли – эх, пушек бы нам, вздыхал Педро Санчес – при штурме крепости погиб Мануэль Кабрера.  Хорхе Наварро был ранен в руку и голову, но раны были легкие, хотя правая .рука у него потом работала плохо, и ему пришлось переучиваться, чтобы писать левой. Марии пуля повредила сухожилие на ноге, и с тех пор она прихрамывала.  Педро Санчес, как и Изабель, казался заговоренным, и находясь на самых опасных участках боя, не получил ни царапины.  Так же цел был и Густаво Альварес, из штаба координировавший действия отрядов.

А всего в бою легла почти половина красных отрядов.

И бой не стал последним…

И снова пришла ночь…

Два дня ничего не происходило. Обе стороны подбирали раненых и думали, что делать дальше.

А на третий день поступило предложение шведского правительства и организованного при его участии Комитета по достижению мира в Гуэнтанаме о заключении компромисса.

По условиям компромисса, Вердуго уходил в отставку, и вместе со своими приближенными – и своими капиталами – уезжал в Майами. Власть переходила Временному правительству, составленному в основном  из представителей Либеральной партии – каковую никто никогда не принимал всерьез. Впрочем, партизаны имели право включить во Временное правительство двух своих людей.

Сегуридад распускалась, новые армия и полиция составлялись на паритетных началах из вердугистов и партизан. Партизаны должны были отступить от Сан-Христофора и уйти в горы, контроль за которыми они сохраняли до запланированных на следующий год свободных выборов. Контроль за финансами Гуэнтанамы переходил к международной комиссии, составленной из представителей МВФ.

Как легко можно догадаться, за спиной шведских посредников стоял американский империализм. Длящаяся уже которое десятилетие война делала невозможным ведение в Гуэнтанаме никакого бизнеса. Крах Восточного блока превращал Вердуго из героического защитника свободного мира от коммунизма в оборзевшего царька, который своей алчностью  и жестокостью не ликвидирует проблемы, а создает их.

Первоначальным ответом герильи было «нет!». Но это был взрыв эмоций, а не политическое решение.

Я понимаю теперь, они сделали роковую ошибку, идя в бой на Сан-Христофор как в последний. Последний бой, победим или погибнем, - это все очень красиво, но что делать, если не победили и не погибли?

Возможно, прав был Педро Санчес, считавший, что нужно не идти во фронтальную атаку на Сан-Христофор – победа в таком бою была невозможна без тяжелого оружия, а с ним у повстанцев было плохо, а блокировать его и душить, душить, душить окруженных вердугистов. С другой стороны, почти все рядовые повстанцы горели энтузиазмом идти на штурм, а блокированный с суши Сан-Христофор американские империалисты могли снабжать с воздуха и моря.

Ситуация не имела хорошего решения. Вердугисты сражались отчаянно, зная, что для них этот бой тоже последний, и что за каждым из них столько грехов, что в случае поражения ничего хорошего их не ждет.

Выжившие командиры повстанцев собрались на Совет. Решение Совета не было окончательным, но оно было очень весомым.

Больше всего людей было, как и следовало ожидать от КПГ. От РПТ-РАТ пришли Изабель, Хорхе Наварро, Грегорио и тетя Лусия. Больше всего в абсолютных числах при штурме потеряло НРД-СНО – и из его старых лидеров оставался только младший из братьев Кабрера, Рамон. На него выпала ноша не по плечу. Он всю жизнь привык идти за отцом Хесусом и старшими братьями – сперва Хуаном, затем Мануэлем, сейчас же уцелевшие остатки НРД-СНО смотрели на него как на вождя и ждали его решения.

Первым выступил Педро Санчес.

- Мы не победили, но не проиграли. Мы не взяли крепость, но пригороды Сан-Христофора – наши. Мы можем вернуться к моему первоначальному плану – заблокировать врага в крепости и душить его, пока он не сдастся. Мы не побеждены.

И тут слово взял Густаво Альварес. Его путь резко расходился с путем его старшего товарища, и на душе его не было радости. Он не был предателем, хотя и Мария, и Изабель считали его таковым.

- Почти половина наших бойцов – убиты или ранены, Педро. Из остальных – почти половина упали духом. Мы не можем рассчитывать, что они будут осаждать Сан-Христофор еще месяцы или даже годы. Растет усталость. И растет голод. Страна разорена бесконечной войной. В наших самых надежных районах все взрослые мужики и половина девушек ушли на Сан-Христофор. Поля непаханы. Будет голод. 

Все эта было правдой.

- Мы устали, но враг устал не меньше нас, - ответил Педро.

- Врага будут снабжать Штаты. Нас снабжать некому.

Ладно, хорошо, я готов поверить, что мы возьмем Сан-Христофор – через полгода или год.  Это трудно, но в принципе возможно. Что будет дальше? Вы задумывались об этом, товарищи?

Страна разорена, взрослое мужское население сократилось на треть.  С  промышленностью у нас всегда было негусто, а сейчас разрушены и те заводики, какие были.

Как жить будем товарищи?  Взяв власть, мы возьмем и ответственность. Сейчас за все виновен Вердуго, после нашей победы во всем виновными будем мы.

Мы окажемся в абсолютной изоляции. Помощи нам ждать неоткуда. Советский Союз прогибается под Штаты, и не даст нам даже десяток автоматов. Китай занят своими проблемами и ему не до нас. Про то, что происходит в Восточной Европе, все, кто здесь собрался, знают. Никарагуанские товарищи, на союз с которыми мы рассчитывали, сами потеряли революционный пыл, ложатся под МВФ и теряют поддержку народа. Да, нам поможет Куба – но чем она нам может помочь? У нее свои большие проблемы. Она пришлет нам несколько десятков врачей, и они будут лечить наших больных – спасибо им за это – но этого же мало.

Герилья разгромлена почти по всей нашей Америке – кроме Колумбии, которая от нас не близко. Надежд на скорую победу революции в нашей Америке теперь нет.

Мы будем полностью одни.

Впрочем, знаете что? Даже полностью одни мы сможем продержаться какое-то время – 10 лет или 40 лет, я не знаю, но за это придется заплатить полную цену. Полную, товарищи!

Это означает, что мы должны будем стать новой Албанией или новой Северной Кореей.  Только единоличная безжалостная власть сможет заставить людей, живя впроголодь, восстанавливать разрушенное хозяйство, только она сможет подавлять неизбежные распри и мятежи.  С нашей низовой демократией, с нашим союзом христиан и атеистов, коммунистов и троцкистов, с нашим революционным братством, наконец, будет покончено отныне и навсегда.

Вас радует такая перспектива?

А без нее – никак.

Ну что, товарищи, кто хочет стать новым Сталиным? Проголосуем? Только сам я – пас.

А как ты, Педро? – Педро покачал головой.

Я так и знал. Ты, Рамон? – Рамон Кабрера, сидевший, опустив голову, тоже мотнул головой.

Ты, Изабель?  Но ты слишком чиста и непорочна, ты убивала врагов, но не сможешь убивать своих. А ведь это придется.

- Может ты, Мария?

-Нет.

- Логика борьбы, Мария, если ты не согласишься с тем, что я говорю, тебя заставит. Скажи Сталину в 1917 году, что он сделает через 20 лет, он расстрелял бы сам себя.

Ты, Марио? Ты, Толедано? Ты, Пабло? – упоминаемые им командиры отрядов КПГ качали головой, только Пабло из Санта-Фе, тот самый, который некогда в Москве отказался переспать с Марией, не отреагировал никак. Он думал, что ему так и не удастся отомстить за Хуаниту.

- Что, все отказываются? А без Сталина здесь не обойтись.

- Что ты предлагаешь? – спросил его Педро.

- Принять компромисс. Немного поторговвшись, и выторговав все, что удастся.  Мы не победили. Но мы и не проиграли. С вердугизмом будет покончено, в стране установится буржуазная демократия – а помнишь, Педро, когда-то, в начале 60-х, КПГ боролась именно за нее, это потом нас занесло влево, мы сохраним часть оружия и возможность легально прийти к власти. Более того. Если ситуация когда-нибудь изменится, мы даже сохраняем возможность возобновить вооруженную борьбу.

- Крестьяне не получат землю, Густаво. Это значит, что вся наша борьба была зря. Я не приму компромисса, - ответил Педро Санчес.

- Крестьяне не получат землю, она останется  у помещиков, но крестьяне получат право свободно голосовать на выборах и легально бороться за землю.

- Знаешь, Густаво, когда я был молод, в начале 1950-х, до всех этих хунт, крестьяне уже имели право свободно голосовать на выборах – и продавали это право за две рюмки текилы.

- Что делать? Легальной борьбе надо учиться. Ты что скажешь, Рамон?

Рамон Кабрера , думавший о своем, ответил:

- Я потом скажу.

Вы что скажете?, - Густаво обратился к державшемся одной кучкой командирам РПТ-РАТ.

-Я не приму компромисса, даже если все примут его, - обрезала Изабель. И РАТ не примет компромисса.

- Изабель, а сколько у нас осталось бойцов? – спросил ее Хорхе – Хорошо, если 50.

Голос подал Грегорио, раскрывший тетрадку:

- Больше. 65 способных держать оружие и 32 тяжелораненных, из которых не выживет половина. – Три четверти РАТ легли в бою.

- У нас есть еще наша городская милиция, - ответила Изабель.

Городская милиция РПТ – несколько тысяч парней и девушек из пригородов Сан-Христофора, вооруженные ножами, палками и бутылками с бензином, подняли восстание в пригородах и помогли красным отрядам взять их.

- Есть. Их даже почти две тысячи осталось – было четыре. Но они даже автомат держать не умеют.

- Научим, Грегорио, научим.

- Пока ты их научищь, их останется 200.

- Когда мы начинали, нас было еще меньше.

- Народ устал, Изабель, - Грегорио впервые не согласился с обожаемым командиром.

И тут встала тетя Лусия. Пережитки патриархальных нравов в Гуэнтанаме были еще сильны, и тетя Лусия – самая пожилая из лидеров герильи, старше даже Педро Санчеса – пользовалась неоспоримым авторитетом.

- За что мы воевали? За то, чтобы ты, Густаво, стал когда-нибудь президентом? Моего отца расстреляли в 31-м, моего брата убили в 53-м, моего мужа убили в 59-м, мой сын погиб в 69-м, я не хочу, чтобы они погибли зря.

Идем, дочка, нам здесь делать нечего.

Она пошла к выходу, за ней – Изабель, Хорхе и даже Грегорио. («Мы проиграли, мы проиграли. Вот и начинаются паскудные времена, тяжелые времена, о которых говорил Хесус. Если бы он и Хосе были бы живы – или если бы я умела говорить» - думала Изабель).

Я с вами – Педро Санчес тяжело поднялся и тоже пошел к выходу, за ним – Мария. Никто из других командиров коммунистических отрядов не шелохнулся – даже Пабло из Санта-Фе.

И тут внезапно встал молчавший всю дискуссию Рамон Кабрера:

- Я вот что скажу, братья. Хоть говорить я не мастак. Отец Хесус лучше меня бы сказал. Но он не говорил, он был святой, жалел нас всех. А я – не святой. И я скажу.
Вы хотите вступить в сделку с Сатаной.  С Сатаной не вступают в сделки. Он заплатит деньги – и заберет душу.

Мы – Божьи воины, воины Правды. Воинам Правды неважно, победят  они или погибнут. Лучше смерть в бою, чем примирение с Сатаной. Сатана заберет наши души, мы – и наши дети, и дети наших детей – будем продавать наших дочерей и сыновей на усладу проклятым гринго. Лучше честно погибнуть, чем потерять душу.

- А если мы победим? – мягко, как у душевнобольного, спросил у Рамона Густаво. – Что мы будем делать с нашей победой?

- Будем жить общинами, как первые христиане.  В бедности,  но в братстве.

- А как быть с разрушенными производительными силами? – спросил кто-то из командиров КПГ.

- Да плевать на ваши производительные силы! Будем жить в бедности и делиться последней лепешкой.

- Рамон, - мягко ответил Густаво, - то, что ты говоришь, подошло бы для святых. Но мы – не святые. Мы – люди. И люди устали. Ты не убедил большинство из нас, и не убедишь большинство бойцов.

- Тогда мы будем прокляты, и Христос отвернется от нас, - Рамон замолчал и грузно сел на место, его лицо приобрело отрешенное выражение.

Педро подошел к нему и тронул за руку, Рамон не шелохнулся,  Педро постоял рядом полминуты и пошел к выходу.

- Что делать думаешь? – спросил у Изабель Педро.

- Воевать.

- Люди устали, Изабель, - сказали ей в один голос Хорхе и Грегорио.

- Иуда, - тетя Лусия сказала это своему сыну.

- Изабель, ты сможешь воевать со своими? – спросил ее Педро.

Она молчала.

- А ты что думаешь делать? – спросила Мария у дяди Педро.

- Вернусь к тому же, с чего и начинал. Уйду со своими парнями в наши горы – и пока я жив, ни один помещик, ни один перекупщик, ни один гринго туда не сунется. Это будет наша, крестьянская земля. Я не буду воевать с этими – он кивнул в сторону, где остались Альварес и другие – но если они попытаются вернуть нам помещиков, разговор будет особый.

Собирайте всех своих людей – сказал он РПТшникам – и идите к нам. В вашем районе вы в одиночку долго не продержитесь – слишком близко от Сан-Христофора. И забирайте всех людей из ваших городских милиций и уводите туда же – компромисс или не компромисс, вердугисты перебьют их всех, когда вернутся в пригороды.

- Дядя, еще не все кончено, - сказала Мария. – Решения отрядов не было. Мнением обменялись лишь командиры.

- Густаво прав, дочка. Люди устали от войны. С этим мы ничего не сможем сделать.

Дебаты продолжались почти неделю, Мария ораторствовала против компромисса больше всех, в лагере непримиримых она была единственной, кто умела говорить, но две трети партизан поддержали Альвареса.

Отряды уходили из города, размежевание прошло внутри всех трех групп Народно-революционного фронта, авторитета Педро и ораторского дара Марии хватило все же на то, чтобы почти треть коммунистов поддержала непримиримых, НРД-СНО фактически развалился, интеллектуалы из столичной левохристианской интеллигенции были сторонниками компромисса, индейцы хотели вернуться в горы и ждать, что будет дальше, а Рамон Кабрера пребывал в прострации и твердил «Христос оставил нас».

Хорхе Наварро сказал, что останется нелегально в городе и что вообще герилья кончилась поражением, поэтому теперь нужно ждать, пока развитие капитализма создаст в стране настоящий пролетариат, который во главе с троцкистской партией осуществит чисто пролетарскую революцию. Грегорио рыдал, но пути его с Изабель разошлись навсегда.

В страну вернулся отец Изабель. Более того, он стал – наряду с Альваресом, - одним из двух министров от НРФ во Временном правительстве.

Изабель возилась с городской милицией, пытаясь обучить ее основам военного дела и организовывая ее уход из города – вердугисты, вернув пригороды, отыгрались бы на них за все. Что делать дальше, она не знала – мир перестал быть простым и понятным. РАТ разваливалась, чуть ли не у каждого бойца было свое мнение, и безоговорочно идти за Изабель были готовы человек 10 бойцов и тетя Лусия, тем более что куда идти, сама Изабель не знала.

- Война кончилась, моя девочка.

- Ты правда веришь в это, папа? Для меня война не кончилась, пока в мире царит несправедливость.

- Что ты думаешь делать?

- Пока не знаю.

Педро увел отряды непримиримых в свои горы – это была другая часть страны, чем горы отца Хесуса, но столь же неплодородная и столь же мало интересовавшая помещиков, которые удовольствовались тем, что вернули свои плантации на равнине, часть городской милиции РПТ уходила с ними – другая часть была убеждена Наварро, что нужно оставаться в городе и вести нелегальную работу.

Рамон Кабрера, забыв все уроки отца Хесуса («Братья мои! В том, чтобы выпить рюмку или две на праздник, нет греха, но кто пьет по бутылке в день, тот уже попал в ад») беспробудно пил полгода, бормоча только «Христос оставил нас» - и умер. В раю братья надавали ему по загривку и уже собирались выбрасывать через райские ворота, но тут подошел отец Хесус  и сказал: «Он виноват, но ноша и вправду была ему не по силам» - так Рамон Кабрера остался в раю.

Мария прожила в горах дяди Педро полгода – и сказала, что возвращается в еще существовавший СССР.


Глава 4.

Выборы 1990 года КПГ проиграла, набрав всего 45%. Американские вложения в становление демократической системы в Гуэнтанаме сыграли свою роль в ее поражении.

А Изабель – исчезла. Исчезла - и все. Ее прощальная записка была куда короче той, которую она писала в 1969 -м, и состояла из 5 слов:

«Придет время – и я вернусь».

Ее искали все – от ее отца и старых товарищей до ультраправых и ЦРУ – но никто не нашел.

Что-то могла знать тетушка Лусия, которой Изабель рассказала незадолго до своего исчезновения, что в ночь перед штурмом Сан-Христофора дала страшную клятву отцу Хесусу, что доживет до Последней Битвы Правды с Кривдой.

- Я ела землю, - это была самая страшная клятва, исполнить которую не могли помешать никакие силы. Давших ее под свою защиту брали могущественные и жуткие подземные боги («Что ты делаешь, Изабель? – Клясться Христом я не достойна»– Хесус смотрел в прекрасные глаза Изабель и думал, что видит ее последние часы, его убьют в бою, уже сегодня – перевалило за полночь, а что будет с ней после этой жуткой клятвы, он не знает, хотя милосердие Иисуса и беспредельно).

Тетя Лусия ахнула. На ее памяти такой клятвы не давал никто, последний раз так клялся Антонио из соседнего села, что убьет заезжего гринго, изнасиловавшего его жену. Чтобы исполнить клятву, Антонио добрался до Сан-Франциско, и, застрелив гринго, провалился прямо в ад. Было это в далеком 1908 году.

Конечно, Изабель могли убить ультраправые, уцелевшие вердугисты, но этому противоречила лаконичная записка, и сами ультраправые были в  растерянности.

ЦРУ искало Изабель во все регионах Земного шара, где еще тлела красная герилья – от близкой Колумбии до далеких Индии и Непала – но даже приблизительных следов не находила.

Единственный инцидент, намекающий, что Изабель была жива, произошел в Майами в 1993-м году. Хиль Вердуго, выходивший из борделя, был сражен пулей в лоб – из снайперской винтовки. Выстрел в голову был типичным методом Изабель, но с другой стороны,  Вердуго в своей многогрешной жизни нажил столько врагов – не только среди красных партизан – что это могло быть простым совпадением.

Густаво Альварес, не верящий ни в Христа, ни в подземных богов, на первых порах думал, что Изабель просто понесла от отца Хесуса в ту ночь (и откуда он узнал, чем они занимались? – Впрочем, остроумный интеллигент Альварес, помимо других обязанностей, возглавлял партизанскую службу разведки и контрразведки, поэтому знал все и чуть больше этого) и уехала рожать в безопасное место. Это было трезвое реалистическое объяснение, но даже сам Альварес, не делившийся с ним никем, иногда в нем сомневался. Уж слишком все было бы просто.

Годы шли, Изабель не объявлялась. Про нее стали забывать. Страна залечивала раны, получалось это до предела плохо, раны гнили и разлагались.

В 1998 году  переименованная в Социалистическую партию Гуэнтанамы бывшая КПГ во главе с Альваресом наконец-то триумфально победила на выборах (62% голосов). Никаких общественных преобразований в духе социализма она, разумеется, не провела, хотя справедливость требует признать, что за 8 лет ее правления (1998-2006 годы) уровень жизни в Гуэнтанаме вырос на 2, 1%.  Общественное гниение продолжалось.

Выборы 2006 года СПГ проиграла, в стране устанавливалась двухпартийная система, у власти чередовались растерявшие веру бывшие коммунисты и не имевшие веры бывшие вердугисты. И те, и другие обличали друг друга в печати и парламенте, а за кулисами пили вместе текилу. Это называлось демократией и свободным обществом.

Закон об аграрной реформе был принят в 1999 году. По подсчетам Марии, по условиям этого закона к 3350 году вся гуэнтанамская земля должна была перейти к крестьянству.

Люмпены Сан-Христофора и разоренные крестьяне, некогда шедшие в отряды РПТ, СНО и КПГ, шли теперь в мафиозные банды. Эмиграция из Гуэнтанамы в США была огромна. Места себе иммигранты не находили нигде, кроме как в гостеприимных рядах мафии, и гуэнтанамские банды в США вскоре стали считаться самыми страшными и самыми отмороженными.

Гуэнтанамская мафия не походила на разбойников старых времен и грабила не богатых, а бедных, перехватывая на дорогах едущих в США на заработки  гуэнтанамцев и отбирая у них последние гроши. Как сказал журналисту один из лидеров гуэнтанамской мафии, попросивший, чтобы его имя не было названо:

- Мы – не робин-гуды, а бизнесмены.

Свободный рынок торжествовал. Иностранный капитал пошел в Гуэнтанаму. Это дало свои плоды, но надежды Хорхе Наварро, что в результате будет развиваться промышленное производство, а вместе с ним – рабочий класс, не оправдались. Правда, в 2011 году, вскоре после того, как к власти вернулись победившие на выборах 2010 года социалисты, ВНП страны наконец-то достиг уровня последнего предвоенного 1959-го года. Впрочем, Наварро в своей статье убедительно доказал, что это блеф, и что реальное материальное производство в Гуэнтанаме в начале 2010-х годов не превышало уровня 1900-х.

Иностранный капитал предпочитал не материальное производство, а более доходные отрасли. Прежде всего – проституцию. Размеры ее в разоренной войной стране были огромны, и Гуэнтанама стала одним из мировых центров сексуального туризма, великой сексуально-туристической державой.

Более того. Иностранный капитал использовал в своих целях безобидный обычай трансвестизма, существовавший с доисторических времен в некоторых индейских районах. Обычных девочек богатым гринго – и уже не только гринго – было мало. Гуэнтанама стала превращаться в  латиноамериканский аналог Таиланда. В индейских районах, наиболее разложенных рынком, крестьяне воспитывали часть своих сыновей как девочек, затем кастрировали их и отправляли на заработки в город. Мировое сообщество радовалось триумфу толерантности.

Правда, отдельные еще уцелевшие консервативные священники утверждали, что поступающие подобным образом крестьяне продали душу Сатане.  Но если это было и так, то Сатана честно расплачивался по счетам, и продававшие своих сыновей крестьяне получали за них немалые по местным меркам деньги.

С конца 2000-х годов основная линия политического противоборства в Гуэнтанаме велась по линии – разрешать или нет однополые браки и разрешать ли вписывать в паспорте третий пол. За разрешение были социалисты и бывшие либералы, вошедшие в 2007 году в СПГ, против – бывшие вердугисты, к которым, как ни странно, примкнули остатки левых христиан.

Единственной альтернативой торжествующей демократии была РПТ. В 1990 году Наваро сумел сохранить ее, но партия потеряла стратегическую перспективу, и кололась на все более мелкие куски. К началу 2010-хл годов в стране существовало 14 РПТ, насчитывавших каждая от 2 до 21 человека. Во время великой баталии о легализации однополых браков большая часть разных РПТ руками и ногами поддержала социалистов, а РПТ Наварро (в ней было 15 человек), говорившая, что правящий класс этим вопросом хочет отвлечь внимание народа от реальных проблем,  выглядела мастодонтом из ушедшего в прошлое мира.

Педро Санчес жил в своей деревне. Из лидера КПГ и политика международного масштаба, лично общавшегося с Брежневым и Фиделем Кастро, он превратился в патриарха своей округи. Помещики и жандармы не вернулись в эти края, но земля была столь скудна (как и земля всех гуэнтанамских гор), что крестьяне не могли выжить, не уходя на заработки в большой мир, где с них драли три шкуры. Впрочем, существовало несколько коммун, созданных бойцами Педро Санчеса и РПТ-РАТ, в коммунах жили скудно, но по возможности справедливо.

Тетя Лусия умерла в 2000 году. От национальных похорон, которые хотело ей устроить тогдашнее правительство социалистов, она отказалась. Тайну Изабель она унесла с собой в могилу, если даже и знала.

Грегорио стал историком, написав «Историю РПТ-РАТ», «Историю гуэнтанамской герильи» и «Хосе Сталин Хименес и Изабель Фуэнте: история любви и борьбы».  Наварро считает, что книги страдают излишним объективизмом, но все же представляют немалый научный интерес.

Несмотря на проникновение капитализма, традиционалистские отношения были еще сильны в глухих углах Гуэнтанамы. Прогрессивная рыночная культура не успела вытеснить отсталый фольклор. Народная баллада пелась чаще, чем передовая западная музыка.

И чем дальше уходила в прошлое герилья, тем больше о ней сочинялось баллад.

В пригородах Сан-Христофора особой популярностью пользовалась память о Хосе Хименесе. Правда, в посвященных ему песнях он выглядел не основателем гуэнтанамского троцкизма, а справедливым мафиозным боссом, но его все равно помнили и уважали.

В индейских районах пели о святом праведнике отце Хесусе и его помощниках братьях Кабрера – отчаянных головорезах, по милости Божьей вставших на правильный путь и отдавших жизнь за обездоленный народ.

А больше всего пели о Изабель – и миф о ней с какого-то времени начал превращаться в реальную силу. Ее отчаянное бесстрашие, безжалостность к угнетателям народа,  неуязвимость, огромные синие глаза, рыжие волосы и молочно-белая кожа,  целомудренная любовь с Хосе (по мнению баллад, они сознательно поклялись не спать вместе, пока не возьмут Сан-Христофор) – все делало ее идеальной мифической фигурой.

В этих песнях о ней никогда не пели как о мертвой. Она была жива, и время было над ней не властно. Она сидела в своей пещере – в той самой, из которой  начинала герилью вместе с Хосе – и ждала своего часа. Когда наступит последний срок, она выйдет из пещеры, соберет отряды и поведет их на Сан-Христофор.  Когда Сан-Христофор  будет взят, Изабель откроет гроб Хосе, стоящий пока что у нее в пещере, обнимет его, он воскреснет и они будут без остановки предаваться любви 30 лет и 3 года.

Когда пройдут 33 года, за душой Изабель придет Дьявол, который и без того проявил огромное благородство, и после произнесения Изабель ее страшной клятвы  пообещал ей, что возьмет ее душу не сразу после взятия Сан-Христофора, а даст ей прожить 33 года с Хосе.

- Я готова, - ответит Дьяволу Изабель.

Но тут появится спустившийся из рая отец Хесус и доходчиво объяснит Дьяволу, что вымолил душу Изабель у Христа, потому что она давала свою жуткую клятву не корысти ради, а для освобождения угнетенного народа. После этого отец Хесус, Изабель и Хосе вместе отправятся в рай…

Дошло, до того, что сам Альварес начал бояться встречи с Изабель – разумеется, не мифической, а вполне реальной, только постаревшей на 20 лет.

С конца 2000-х легенда начала понемногу материализироваться. В Сан-Христофоре и некоторых сельских районах от имени Изабель прошли акции возмездия типа нападений на банки и покушений на представителей деловых кругов. Акции проводились столь неискусно, что нетрудно было догадаться, что Изабель была совершенно не при чем.

После того, как неизвестные обстреляли машину крупнейшего гуэнтанамского олигарха Пабло Гарсия (того самого Пабло из Санта-Фе, который много лет назад отказался переспать с Марией и мечтал устроить гуэнтанамской буржуазии  сверх-ГУЛАГ, чтобы отомстить за свою Хуаниту), его охрана сумела задержать организовавшую неудачное нападение 17-летнюю девушку, никакую не Изабель, а обыкновенную метиску из пригородов.

- Я - Изабель, - сказала она.

- Это ты-то? – Пабло затрясся от смеха всем жирным телом (как худ он был четверть века назад!) – Да будь на твоем месте Изабель, я лежал бы в гробу.

- Дух Изабель – во мне, - упрямо ответила метиска. – Вы меня сейчас убьете, но дух Изабель перейдет в ту, которая сильнее меня. Он будет жить, пока царит несправедливость.

Пабло стал еще той мразью, но в его душе под толстым слоем дерьма и жира еще плавали крупицы совести. Он посмотрел на неизвестную, вспомнил Хуаниту  и сказал:

- Убивать тебя я не буду. Иди на все четыре стороны.

- Я буду продолжать свою борьбу – серьезно пообещала девушка.

Пабло посмотрел в ее горящие от голода и фанатизма глаза и сказал:

- Продолжай. Были лучше тебя – и те не смогли.

- А я смогу. А если не я, то те, кто придет после меня.

- Ты тупая фанатичная идиотка. Впрочем, я сам когда-то был таким. Мы все были такими. Пропустите ее – приказал он охране – и чтобы волос с ее головы не упал. Все поняли?

Она уже вышла за дверь, каждую минуту ожидая выстрела в спину, но его не было, как вдруг услышала голос спускающегося за ней по лестнице Пабло Гарсия:

- Эй, постой!

В руке он держал пистолет.

- На, возьми, это пистолет моей Хуаниты – его грузное тело тряслось от рыданий – последнее, что у меня от нее осталось. Ну, что стоишь, проваливай поскорее, пока я не передумал….

Было ли все это последними всполохами великого прошлого или первыми всполохами великого будущего – никто знать не мог.

Но легенда об Изабель жила, и  о ней пели все чаще и отчаяннее….



Примечания:
1). КПЗУ -  Коммунистическая партия Западной Украины, автономная часть Компартии Польши, вместе с которой ликвидирована Сталиным в 1938 году.
2). Желающие узнать произошедшую в начале 2000-х годов вполне реальную историю, как украинские троцкисты создали своеобразную пирамиду и обобрали мировое троцкистское движение на десятки тысяч долларов, могут погуглить в Интернете, набрав «Верникгейт» или «афера Верника».
3). Наваха – испанский нож
4). Мигель Энрикес – руководитель чилийского Левого революционного движения (исп. аббревиатура – MIR), погиб в перестрелке с полицией Пиночета в 1974-м году. Роберто Сантучо – руководитель аргентинской Революционной партии трудящихся – Народной революционной армии, погиб в 1976-м году;  Карлус Ламарка – капитан бразильской армии, перешедший на сторону революции и возглавивший одну из групп бразильской герильи – Народный революционный авангард, погиб в 1971 году.