Незадолго перед революцией, одним видным учёным-физиологом были открыты некие световые явления, которые существуют параллельно с человеком, но проявляют себя исключительно в экстремальных условиях.
Никаких антропометрических свойств этих феноменов учёными выявлено не было, проявлялись они исключительно в виде смутных пятен света и их появлению сопутствовало возникновение у человека неких состояний жалости и умиления, которые проявлялись независимо от характера человека: будь он суров или сентиментален, всякий раз на глазах у него невольно выступали слезы и проявлялось чувство жалости и сострадания, так, как будто эти явления пробуждали в человеке самые тонкие чувства, о которых он даже не догадывался, но было это столь мимолётно, что люди не предавали этим явлениям большого значения и быстро о них забывали.
Ученому даже удалось выявить связь между явлениями этих световых феноменов классикам современной литературы: Пушкину, Гоголю, Толстому и Достоевскому, и написанием классиками великих шедевров русской гуманистической литературы.
Учёный, не зная к каким формам материи применить сие явление, предпочел о нем помалкивать, чтобы не будить в обществе подозрений в своей нормальности, однако как честный человек, счёл нужным подготовить небольшой доклад и представить его в Академию наук, для очистки, так сказать, совести: как учёные умы решат, так тому и быть – скажут проводить исследования, он с радостью займется изучением феномена, скажут забыть – он и тут спорить не станет.
В общем, время шло, а дело не двигалось. Однако свидельств этих загадочных явлений меньше не становилось, скорее напротив, их стало так много, словно пробил их звездный час! Им словно бы развязали руки, но время пришло такое, что на них уже не обращали никакого внимания. В стране свершилась революция, рухнула империя, начались войны, погромы и об ученом забыли.
Он же, предоставленный собственной учёной совести, сидел у себя в глухой провинции на чердаке, копил и систематизировал факты и продолжал свои опыты. Вскоре от голода он дал этим явлениям название «кабарожки» - по названию никуда негодных обрезков мяса, что кладутся в суп, и с этим именем они и вошли в научную литературу.
Прихотью судьбы доклад о «кабарожках» попал на стол комиссару просвещения, и он, будучи от природы человеком любознательным, к тому же начисто лишенным всяких предрассудков решил дать этим материалам ход, и дело было дошло до обсуждения на заседании Совнаркома, как тут в процесс вмешался лично председатель ВЦИК и поставил вопрос о «кабарожках» на твердую материалистическую основу: кому выгодно, чтобы помимо сложившейся в обществе классовой структуры существовали ещё и некие «кабарожки»? И к какому классу следует их отнести, если в материалах классиков марксизма о них не сказано ни слова?
«Мы не можем себе позволить рассуждать о них как о неком новом угнетаемом классе, даже с учётом того, что они невольно вызывают в людях сочувствие и желание им чем-то помочь!» - решительно заявил председатель ВЦИК.
«Да и соответствует ли эта идеология абстрактного гуманизма очередному обострению классовой борьбы? Не станет ли она препятствием к проявлению непримиримости по отношению к нашим врагам, что неизбежно ослабит решимость рабочего класса покончить с пережитками дворянской психологии слюнтяйства и отвлечет незрелые молодые умы в область формального любопытства!»
Одним словом, ученому дали десять лет лагерей, на доклад наложили гриф «секретно» и убрали в архив.
И все же, наука тем и хороша, что у нее есть своя логика и свои законы развития.
Когда началась война, появилось множество свидельств участия «кабарожек», игнорировать которые было невозможно. Так многие указывали на то, что «кабарожки» выносили раненых с поля боя и даже подносили снаряды батареям, чей личный состав был практически уничтожен противником.
Когда встал вопрос на закрытом заседании пленума ЦК, и о признании вклада «кабарожек» в разгром фашистской Германии, дело приняло политический оборот, и было на законодательном уровне запрещено упоминание «кабарожек», так как это дискредитировало вклад советского народа и оскорбляло память ветеранов.
Чтобы не повторить судьбу несчастного академика, я ограничусь лишь упоминанием этого исторического факта, избегая каких-либо оценок. Хорошо это или плохо, предоставим на суд потомкам. Моё мнение заключается в том, что окончательное слово должно быть за наукой и лишь ей дано право решить, что нам делать с теми, кто судит о явлениях исходя из опыта противостояния идей, без учёта того, какую пользу может принести человечеству простое чувство жалости, сочувствия и умиления.