В 1885 году следователь городского суда г. Харькова привлёк к расследованию дела о смерти пяти человек 33-летнего экстраординарного профессора судебной медицины Харьковского университета Василия фон Анрепа. Отчего умерли люди, обладавшие отменным здоровьем? Почему столь внезапно? И практически одновременно?
У следствия было четыре версии: предумышленное убийство, непредумышленное отравление, несчастный случай и, пусть и маловероятная, но всё же возможная смерть от «естественных причин».
Все умершие скончались в один день, в течение первых суток после поступления в больницу. У них наблюдались нерегулярный, с перебоями пульс около 120 ударов в минуту; равномерно расширенные зрачки, не реагировавшие на свет; сухая (до «кожистого состояния») слизистая рта и языка; слабость, тошнота, рвота, боль в животе, головокружение, одышка. До поступления в больницу некоторые из них жаловались на двоение в глазах и странное сочетание сильной жажды и невозможности пить. В больнице они уже ни на что не жаловались — из-за слабости и «апатии».
На вскрытии ничего, в общем-то, обнаружить не удалось. Сосуды желудка, кишечника, печени, лёгких, сердца, почек были переполнены кровью (для знатоков — «венозная гиперемия»), но это и всё. Микроскопического исследования органов не проводили.
Следствие быстро установило, что все пострадавшие накануне поступления в больницу ели копчёную осетрину, причём купленную в одной и той же лавке местной коптильной артели. Более того, у некоторых других покупателей этой же артели тоже были схожие симптомы, хотя и менее выраженные. Некоторые из этих людей оказались в больнице, но, правда, уже шли на поправку.
Артельщики всякую свою вину отрицали. Во-первых, у большинства евших осетрину «из того же ящика» никаких симптомов не было. Во-вторых, и на вид, и на вкус осетрина была «отменного качества», в чём следователи убедились лично.
Тем не менее, иной связи между умершими выявить не удалось. Лавку на всякий случай закрыли. Артельщиков долго допрашивали, но всё же вынуждены были отпустить, строго приказав оставаться в городе.
Вот в этот момент к следствию и был привлечён Анреп.
Версию о смерти по естественным причинам Анреп отмёл сразу. Все симптомы соответствовали так называемой Wurstvergiftung («отравление колбасой» или «колбасная болезнь»). Конечно, «колбасная болезнь» после потребления в пищу именно осетрины никем ранее не описывалась, но это Анрепа не смутило. «Колбасная болезнь» была мало изучена, осетрина вполне могла оказаться одним из продуктов, её вызывающих. «Отравление рыбным ядом», описанное для сельди, большинством учёных признавалось разновидностью «колбасной болезни». А где сельдь, там и осетрина.
По описаниям того, что делали в подобных случаях исследователи приблизительно в те же годы, мы можем представить, что делал Анреп. Сравнение внешнего вида, вкуса и запаха «подозреваемой» и «здоровой» осетрины — обычно не даёт ничего. Микроскопия мяса – тоже. Попытка бактериологического посева (уже прошло 9 лет с открытия Коха) — не даёт ничего подозрительного. Лабораторные животные, которым скормили «подозреваемую» рыбу или которым закапали в глаза вытяжку из этой рыбы, погибали при симптомах «колбасной болезни», что, помимо симптоматики у умерших больных, несомненно подтверждало диагноз.
Вот Анреп и подтвердил диагноз.
Никаких «естественных причин» — это была «колбасная болезнь»! Но и предумышленным убийством происшедшее назвать было сложно — никто не знал, чем вызывается «колбасная болезнь», а следовательно, специально подстроить её было невозможно.
Оставались «непредумышленное» и «несчастный случай». Если отравление вызвало нарушение артельщиками какого-либо предписания, касавшегося копчения или хранения осетрины, то это «непредумышленное». Если ничего нарушено не было, «несчастный случай».
Впрочем, такого заключения от Анрепа не требовалось. Он сделал то, что от него ожидали, — установил, что речь идёт именно о «колбасной болезни», на этом его участие в расследовании заканчивалось. О причинах «колбасной болезни» или факторах, к ней приводящих, всё равно никто ничего не знал. Сказать, что именно привело к её нынешнему появлению в Харькове, было невозможно. Даже если следователи и найдут какие-либо нарушения в работе артели, заключить, имели ли эти нарушения отношение к заболеванию, будет невозможно.
В общем, требовалось поставить подпись под заключением, приложить рисунки погибших лабораторных животных и идти домой.
Мы уже понимаем, что Анреп этого не сделал.
Впервые симптомы «колбасной болезни» как нечто отличное от обычного пищевого отравления заметили лет за сто до описываемых событий. В 1793 году в Вюртемберге была вспышка, в которой отравилось 13 человек, 6 из которых умерло. Все пострадавшие ели нечто, напоминавшее нашу кровянку. Тогда вспомнили, что о чём-то подобном уже сообщалось, причём в тех же землях, — в 1735 году (первое известное сообщение), 1755 и 1789. Те публикации прошли незамеченными, но теперь, в 1793 году, после смерти сразу шестерых, не заметить «новую» болезнь стало невозможно.
Научившись диагностировать «колбасную болезнь», её стали замечать повсюду. Количество сообщений росло лавинообразно, и в 1802 году Jaeger издал в Штутгарте официальное предостережение против «подозрительно выглядящих» колбас.
Это не помогло, и в 1820 г. главный специалист по новому заболеванию Кернер (Kerner) опубликовал целую монографию о 76 отравлениях, 37 из которых закончились смертью. Уже в 1822 он вынужден был опубликовать новый труд — о 84 случаях (47 смертельных). Dann в 1828 г. насчитал 110 смертей от «колбасной болезни» за 1793-1827 гг. в южно-германских странах, а Schlossberger (1852) — 150 смертей в одном только Вюртемберге в течение 1800-1850 гг.
По мере распространения знаний о заболевании его стали регистрировать и в других немецких землях, а потом и в не-немецкоговорящих странах (Российская империя, Дания, Англия, Франция, Голландия, Бельгия). В 1887 г. Senckpiehl писал о 165 фатальных случаях, произошедших за 1789-1886 гг. в странах вне Германии.
Расширился и «ассортимент» продуктов, которые могут вызвать «колбасную болезнь». К кровянке добавились ливерная колбаса (1815), копчёная ветчина (1822), козья колбаса (1827), копчёная свинина (1829), свиная колбаса (1830).
И всё же, кровянка вызывала заболевание гораздо чаще, чем остальные мясные продукты. Потому ли, что кровянку меньше подвергали термической обработке, или потому что кровянка была дешевле и готовилась менее «ответственными» мясниками, или потому что кровянка обычно готовилась и хранилась в таре гораздо большего размера? На всякий случай Кернер протащил в Вюртемберге закон, запрещающий упаковки большого размера (1824).
В 1833 году Autenrieth впервые написал о том, что симптомы отравлений копчёной рыбой (сельдью) в Российской империи фактически совпадают с «колбасной болезнью». В 1850 году Jaechnichen на материале из Российской империи дал подробное описание «колбасной болезни», вызванной рыбой (опять же, копчёной сельдью или сельдью, хранившейся в уксусе). Не все соглашались, что «колбасная болезнь» и отравление «рыбным ядом» — это одно и то же заболевание (Schlossberger, 1852; Bohm, 1876), но и скептики соглашались, что эти две патологии «очень схожи».
Главным оставался вопрос о причинах.
В мире, где царила теория миазмов, было очень соблазнительным объяснять «колбасную болезнь» именно миазмами. Мол, продукты гниют, источают миазмы, а эти миазмы убивают людей. Это, вроде бы, подтверждалось практикой — колбаса, вызвавшая смерть, зачастую оказывалась несвежей или произведённой из несвежего сырья.
Но часто, однако, всё обстояло как раз наоборот — и мясо, из которого производилась колбаса, было свежайшим, и колбаса не вызывала никаких нареканий.
В пользу невиновности миазмов говорило и доказательство «от противного». Повсеместная бедность в те времена не позволяла выбрасывать начавшие портиться продукты. Их ели. Причём все. Больше того, единственная колбаса, которую могло себе позволить большинство семей, была как раз колбаса «с душком» — она стоила дешевле. Европейцы в своей массе в первой половине-середине XIX века свежих мясных изделий вообще никогда на столе не видели, только подгнившие. Но «колбасной болезни» у них не случалось.
Если не миазмы, то что тогда?
Wunderlich (1824) вполне серьёзно предполагал, что всё дело в ужасе, который испытывает свинья на бойне.
Согласно мифам, ходившим в те времена, в Древнем Риме у рабов, замученных на арене, слюна становилась ядовитой. В ней появлялось особое вещество, продуцируемое организмом под воздействием предсмертного ужаса. В XVII веке некая госпожа Тофана якобы научилась воспроизводить это вещество. На самом деле, то, что она продавала, было, скорее, водным раствором солей свинца, возможно, с примесями мышьяка и белладонны. Продукция сеньоры Тофаны называлась «водой Тофаны», т.е. «аква-тофана». Это была жидкость без цвета, вкуса и запаха, способная убить здорового взрослого мужчину. При этом отравленный долго не чувствовал никакого недомогания, потом начинал медленно, неделями слабеть, худеть, у него начинались сильная жажда и отвращение к еде, он впадал в мрачное состояние духа и умирал. Госпожа Тофана утверждала, что только лично она так убила 600 человек. Считается, что в какой-то момент в Неаполе не было ни одной женщины, у которой где-нибудь не хранилась бы бутылочка аква-тофаны. Самое знаменитое отравление «аква-тофаной» — это якобы отравление Моцарта его конкурентом Сальери.
И вот Wunderlich снова вспомнил об аква-тофане. Он предположил, что во время забоя свиней (а в Вюртемберге использовался особо «жестокий и медленный способ») у них в слюне появляется аква-тофана, а значит, если слюна сглатывается животным, то мясо насыщается ядом.
Конечно, искали и более традиционные яды, но безуспешно. Jaeger в 1802 году признал, что ни в одном исследовании не удалось найти минерального яда. Но тут же добавил, что, возможно, всё дело в растительном яде, ведь в колбасу в качестве приправы может попасть какая угодно «травка».
Врачи видели значительную схожесть «колбасной болезни» с отравлением белладонной.
И беленой — в 1799 году сын погибшей четы даже предстал перед судом по обвинению в умышленном отравлении колбасы семенами как раз белены.
Впрочем, главный специалист по «колбасной болезни» того времени Кернер к 1822 году установил, что в значительном количестве случаев попадание в колбасу яда извне исключалось. Получалось, что яд как-то сам возникал внутри колбасы — причём иногда, далеко не всегда.
Сам же Кернер предположил, что всё дело в «сырой» уксусной кислоте, в которой иногда замачивали мясо перед копчением. Кошка, съевшая такое мясо, умерла в течение нескольких часов. Кролик выжил, «но страдал». Дальнейшие исследования, однако, заставили Кернера отозвать свою теорию — симптомы отравления уксусной кислотой и симптомы «колбасной болезни» не совпадали.
Затем Кернер заметил, что «колбасная болезнь» чаще возникала в апреле. Заболевшие при этом употребляли колбасу, произведённую осенью. Может, всё дело в многократном замерзании и оттаивании колбасы из-за перемен погоды? Кернер специально исследовал такую колбасу и сумел выделить из неё некую ядовитую «жирную кислоту». Её же он получил из прогоркшего жира и трупной крови. Но выяснилось, это было не токсичное вещество «колбасной болезни», а побочный продукт применённого им химического метода (пикриновая кислота). Попытки других учёных повторить опыты Кернера и найти то же вещество не увенчались успехом.
Emmert (1805) выдвинул теорию о формировании в результате гниения содержащейся в колбасе крови синильной кислоты. Кернер специально поискал эту кислоту в продуктах, вызвавших заболевание, и не нашёл. Плюс симптомы вновь не совпадали.
Cormack и Corneliani (1852) в отравлении колбасы обвинили дерево, которое горит в коптильных печах. Они утверждали, что всё дело в «древесном уксусе» (т.е. смеси уксуса и метанола), образующемся при сухой возгонке древесины. И вновь подтвердить эту теорию не удалось.
Liebig (1843) искал причину заболевания в неких ферментах, но не нашёл. Schlossberger (1852) думал об алкалоидах, но, опять же, не смог их выделить.
К середине XIX века настроения в медицинской науке, однако, сильно изменились. Теория миазмов оставалась доминирующей, но лишь постольку, поскольку пока не удалось доказать её ставшую более популярной альтернативу — что массовые заболевания вызываются микроорганизмами.
Это нашло отражение и в исследованиях «колбасной болезни». Heller в 1853 году впервые предположил, что она вызывается какой-то бактерией. Van den Corput (1855) грешил на микроскопические водоросли. Wittig (1856) – на плесень.
После открытия трихинеллёза стали думать на паразитов, а конкретно — на ту самую трихинеллу. Вмешался лично Вирхов (1864), доказавший, что трихинеллы конкретно в «колбасной болезни» неповинны. И симптомы к тому же вновь не совпадают!
В это же самое время, кстати, устав от немецкоязычного словосочетания «колбасная болезнь», M;ller придумал для заболевания более универсальное название — «колбасизм» или на латыни «ботулизм» (1870).
Прошло ещё 15 лет, и теперь случай этого самого ботулизма лежал на столе Анрепа. И всё, что Анреп мог с ним сделать, он уже сделал.
Всё происходившее дальше — это то сочетание любопытства, настойчивости и трудолюбия, которое заставляло исследователей 150 лет назад тратить время и силы там, где, этого, вроде, совсем не было нужно, не требовалось и не ожидалось.
Анреп решил доказать, что не просто рыба испорчена, а что конкретно эти больные умерли от конкретно этой испорченной рыбы. Если выделить яд (мы бы сказали «токсин») из трупов и яд из рыбы и эти яды совпадут, это и будет доказательством. И это во времена, когда в течение почти ста лет над задачей выделения токсина безуспешно билось несколько десятков учёных!
Вряд ли Анреп был особенно выдающимся химиком. Прошло лишь 15 лет, как он закончил гимназию Екатеринослава (ныне г. Днепр), и 9 лет, как он закончил Медико-хирургическую академию. Два года из этих 9 лет он был военным врачом на очередной русско-турецкой войне (кстати, той же, что и Эраст Фандорин в «Турецком гамбите»). Потом он 3 года, да, изучал фармакологию, но, во-первых, лишь три года, во-вторых, на позиции последипломного студента, и в-третьих, занятия фармакологией были для него в те три года побочными, главным в обучении была физиология. Диссертация, которую он защитил за 4 года до описываемых событий, тоже была по физиологии. Его самое выдающееся до того момента достижение — он первым в мире применил местную анестезию, введя себе под кожу кокаин, а потом изучил режим дозирования и метод введения — это достижение врача, физиолога, но никак не химика. Следующие два года после защиты диссертации он служил приват-доцентом фармакологии, но ни о каких химических исследованиях Анрепа в то время мы не знаем. И всё. Дальше вплоть до того случая отравления копчёной осетриной — только судебная медицина.
Не был Анреп и знатоком «колбасной болезни». Мы знаем о его интересе к влиянию нейротоксина аконитин на животных и об интересе к местному введения кокаина. Нигде ни разу в биографии Анрепа не всплывает даже упоминание о ботулизме.
И всё же, именно Анреп выделил токсин.
Наверное, чистое везение. Хотя, как говорят, везёт достойным.
Анреп выделил токсин и из «подозреваемой» рыбы, и из органов и жидкостей умерших. «Яд» из обоих источников обладал одинаковыми химическими характеристиками и одинаково убивал лабораторных животных в тех же дозировках и с теми же симптомами.
В общем, Анреп доказал, что именно та конкретная рыба отравила тех конкретных людей.
И попутно всего-навсего выделил столь долго ускользавший от исследователей всего мира токсин «колбасной болезни»…
Как Анреп интерпретировал свою находку, видно из названия, которое он дал этому веществу, — птомаин-атропин (ptomaine). Другими словами, Анреп считал, что это вещество образуется в результате разложения тканей («птома» — «труп» по-гречески). Возможно, однако, что Анреп просто поддался обаянию нового тогда ещё слова (термин «птомаин» был введён в научный обиход в 1878 году).
Птомаинами обозначают продукты гнилостных процессов (разложения белка, декарбоксилирования аминокислот). Именно птомаины придают полежавшему трупу ужасный «сладковатый», «трупный» запах. В XIX веке птомаины считались страшно ядовитыми, хотя на самом деле, чтобы отравить человека, например, путресцином или кадаверином их нужно ни много ни мало 150 граммов (для сравнения - поваренная соль убивает в дозе 250 граммов). О заблуждениях того времени красноречиво говорит книжный эпизод, когда Базаров умирает от «трупного яда», заразившись при вскрытии умершего крестьянина. Все случаи отравления «трупным ядом», описанные в научной литературе, объясняются заражением от трупа болезнетворными микроорганизмами.
Ну а слово «атропин» в названии открытого вещества отображает тот факт, что токсин вызывал стойкое расширение зрачка.
Далее цитата по Брокгаузу и Ефрону:
«Фон-Анрепу удалось выделить из испорченного мяса осетрины, вызвавшего сильные отравления, основание "Ptomato-Atropin", солянокислая соль которого оказалась в высшей степени ядовитой: 0,2 мг. убивали кролика. Симптомы, наблюдаемые при отравлении Ptomato-Atropin'ом, почти одинаковы с вышеописанными явлениями, имеющими место при паралитической форме Ichthyismus'a [это ещё одно название ботулизма — от греческого «рыба»]. Кроме того, тот же автор выделил Ptomato-Atropin из печени, крови, мозга, селезенки, мочи и содержимого желудка таких лиц, которые умерли от отравления Ptomato-Atropin'ом. Наряду с Ptomato-Atropin'ом, фон-Анрепом из гнилого мяса осетрины выделено еще одно основание, обладающее мускариноподобным действием (по всей вероятности, Neurin или Cholin)».
Если и есть здесь что добавить, то только то, что в статье на эту тему Анреп написал, что считает птомаин-атропин результатом деятельности неизвестного пока микроорганизма.
Этот микроорганизм был выделен спустя ровно 10 лет ван Эрменгемом (Van Ermengem) — при очень похожем расследовании случая массового ботулизма в Бельгии, когда от заражённой ветчины умерло трое. Эрменгем не мудрствуя назвал бактерию «колбасной палочкой» (Bacillus botulinus). Эрменгем также обнаружил синтезируемый этой палочкой яд, который он назвал «ботулотоксином». Ботулотоксин Эрменгема оказался в 400 раз сильнее птомато-атропина фон Анрепа — скорее всего, в силу разной чистоты полученного вещества, всё-таки Анреп не был химиком.
Интересные факты:
• Род фон Анрепов известен по крайней мере с 1313 года (происходит из местности Анрепп в нынешней Северной Рейн-Вестфалии). В 1470 году Госвин Анреп получил в Ливонии под управление провинцию. Герман спустя сто лет был фельдмаршалом шведских войск.
• Василий фон Анреп был членом III Государственной думы от партии «Союз 17 октября», а также председателем совета Русско-Французского коммерческого банка и Петербургского городского кредитного общества
• В 1973 г. офтальмолог Алан Скотт (Alan B. Scott) ввёл ботулотоксин в мышцы глаза лабораторной обезьяне, а в 1977 г. — первому пациенту с косоглазием. В 1991 г Скотт продал свою фирму компании «Аллерган» за 4,5 млн долл. «Аллерган» переименовал препарат Скотта в «Ботокс» и стал продавать его для лечения косоглазия и опущения века. В 2002 г. «Аллерган» получил одобрение для применения «Ботокса» в косметических целях. За один только 2020 г. инъекции ботокса в косметических целях были сделаны 4.4 млн американцам. В 2010 г. «Ботокс» был также одобрен для лечения мигрени.
• Бацилла ботулизма (или как теперь её называют Клостридия ботулизма, Clostridium botulinum) — анаэробный микроорганизм. Бацилла прекрасно живёт, когда в окружающей среде нет кислорода. Когда же кислород появляется, она гибнет. Это объясняет, почему интуитивное распоряжение Кернера об уменьшении размеров (самих колбас, ящиков и бочек для хранения, приготавливаемых партий, кусочков, на которые нарезается мясо при приготовлении) оказался эффективен — маленькие размеры оставляют меньше мест, куда не поступает воздух. Это же объясняет, почему бывали случаи, когда съедали почти всю палку колбасы и не болели, а поедание одного конкретного кусочка из той же палки вызывало ботулизм — именно этот участок колбасы при хранении оказывался в условиях, где не было кислорода.
• Токсическое действие оказывает не сама бацилла ботулизма, а вырабатываемый ею токсин. Другими словами, возможны ситуации, когда самой бациллы в продукте нет (она уже погибла), а пищевой продукт всё равно опасен — бацилла до своей гибели успела выработать токсин. Это объясняет, почему для обезвреживания ботулизма недостаточно просто тонко порезать колбасу — микроорганизм-то, конечно, погибнет, но яд никуда не денется. Это же объясняет, почему при микроскопировании опасного мяса часто никаких опасных микробов не видят — сам процесс приготовления тонких срезов для микроскопирования убивает бациллу.
• Токсин ботулизма — самый сильный из известных на сегодня науке органических ядов.
• У Василия фон Анрепа было два родных сына — Борис и Глеб (были ещё двое приёмных). Брис стал художником и литератором серебряного века. Ахматова, с которой он часто встречался, посвятила ему более 30 стихотворений. Глеб был учеником академика Павлова. Открыл «эффект Анрепа» — механизм саморегуляции сокращений сердца при изменении давления в аорте.
____________________________________
Использованные источники: Dickson E. Botulism: a clinical and experimental…, 1918; van Ermengem E. A new Anaerobic Bacillus…, 1897; von Anrep, V. L'intoxication par les ptomaines, 1886; Википедия; Косметология как наука, Разработчик ботокса жалеет…, 2012; Столяренко П. Василий Константинович Анреп…, 2002; Шифрин М. 100 рассказов из истории…, 2019; Шмидт Н. Некоторые токсикологические и бактериологические…, 1890; Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона.