Спрятавшись на балках недостроенной половины избы или за столбушками-подпорками, подглядываем за соседями.
В единственной готовой комнате, без дверей, развалился на кровати он, в чёрном костюме, в ботинках:
- Я - фотограф. Я - большой человек! Ты должна меня уважать!
Она мечется между комнатой и печкой во дворе, где в казанке кипит баранина.
В остальной части дома, которую дедушка не успел достроить и намеревался это сделать, вернувшись с фронта, нет ни пола, ни потолка, ни стенных перегородок.
- Дай мой портфель, я ухожу!
Оставшись одна, она всхлипывает, вытирая нечистым фартуком слёзы. Мы выбираемся из укрытия:
- А где же спите Вы?
- Здесь и сплю,- не удивляется нашему появлению она. - Раньше - в юрте. Теперь начальнику стыдно юрта. Зимой, сам обещал, топить будем.
Когда "самого" нет, мы прибегаем к Маше, так мы зовём молодую тувинку, смешим её. Она рада поболтать и говорит, что "сам" - хороший, не бьёт. Как только он появляется, напыжившийся, с портфелем, она бросается выполнять его прихоти: разувает, чистит ботинки, садится рядом за стол и, подперев руками голову, смотрит, как он лезет в казанок за куском варёной баранины и ест, жадно и неряшливо: подбородок блестит от жира.
- Я б ему в морду дала! А ты?
- Я тоже,- неуверенно мямлит Алёша.
- Придумала! Подсыпать ему мака, пусть проспит на работу. Только проверим маковую силу.
Оборвали сухие коробочки-погремушки, натрясли семян и всыпали в Алёшу, как в кулёк. Алёша послушно лёг на скамейку, стиснул веки так, что стал похож на старого тувинца.
- Спишь?
- Неа.
- А теперь уже спишь?
- Неа.
- Почему-то, на тебя не действует. На него тоже не подействует... Тогда схватить его и привязать к журавельному камню, а ведро опустить в колодец - пусть дрыгается наверху, пока не попросит у неё прощения.
Алёша с сомнением пожимает плечами:
- А если он нас узнает?
- А мы переоденемся!
- Но мы ведь не справимся с ним!
С Алёшей каши не сваришь. Даже не пофантазируешь с удовольствием. С ним только морковку дёргать.