Взаимоотношения с музыкой
Основы моих взаимоотношений с музыкой были заложены еще до моего рождения. Дело в том, что в далеком 1937 году по всей стране прокатилась волна политических репрессий. Она, к сожалению, затронула и нашу семью, которая проживала тогда в Чите, сибирском городе недалеко от озера Байкал, где мой папа служил в штабе Забайкальского военного округа. На его петлицах в то время было по одному ромбу, что впоследствии, после введения генеральских званий, соответствовало званию генерал-майора. Но наступил момент, когда мой папа был уволен из армии в запас по обвинению в том, что он, якобы, «проморгал врагов народа» среди своих подчиненных.
После этого мои родители решили уехать в Ташкент, где жила старшая сестра моей мамы с мужем. Бросив все нажитое имущество, папа с мамой и с двумя сыновьями (меня тогда еще не было даже в проекте), с одним чемоданом, патефоном (он тогда считался очень ценным имуществом) и коробкой с пластинками сели в поезд и двинулись в Ташкент.
Жизнь моих родителей в этом городе была трудной, и она стала еще труднее, когда в 1938 году выяснилось, что у них будет еще один ребенок. Я появился на свет в конце того года. Многие уверяют, что грудные дети не помнят себя в этом возрасте. Но это не так. Дело в том, что в связи с большими финансовыми трудностями, мои родители были вынуждены продать патефон и пластинки сразу после того, как мне исполнился один год.
Но патефон сыграл очень большую роль в моей жизни, так как я хорошо помню и его (мне очень нравилось дергать на нем за рычажок, останавливающий вращение диска), и ту музыку, которую он воспроизводил в течение года после моего рождения. Именно этот упомянутый мной патефон и явился фундаментом моих чрезвычайно добрых взаимоотношений с музыкой.
А музыка, записанная некогда на тех грампластинках была великолепной. По прошествии весьма большого периода времени, я выяснил, что это были танцевальные мелодии 30-х годов, которые исполняли знаменитые немецкие и английские эстрадные коллективы, такие как оркестры Марека Вебера, Харри Роя, Берта Эмброуза, Джека Хилтона, Рея Ноубла и др.
Когда началась Великая Отечественная война, источником хорошей музыки в весьма приличном звучании стал показ художественных фильмов в кинотеатрах, так как звуковая аппаратура советских заводов «КИНАП» оказалась очень качественной. В то время осуществлялся показ не только советских музыкальных фильмов, но иногда и зарубежных, а вскоре после окончания войны на экранах кинотеатров демонстировалось уже довольно много зарубежных фильмов, таких как «Серенада Солнечной долины», «Судьба солдата в Америке», «Джордж из Динки-джаза», а также фильмов, захваченных в качестве трофеев, с очень хорошей музыкой.
Во время войны все радиоприемники были изъяты и помещены на склады временного хранения, а звучание «радиоточек», установленных во всех квартирах, было настолько некачественным, что практически не позволяло слушать музыку.
Большое влияние на мою увлеченность музыкой в первый послевоенный период оказала дружба с соседом по двору Рубиком Таняевым. Родители его папы жили на улице Папанина, у них был патефон с огромной коллекцией грампластинок с записями самых лучших исполнителей советской песни: Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Марка Бернеса, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Владимира Канделаки, Рашида Бейбутова, Михаила Михайлова, Георгия Виноградова, Владимира Бунчикова, Владимира Нечаева, Михаила Александровича и других. Мы с Рубиком с огромным удовольствием слушали их буквально часами, и такие прослушивания привели к тому, что я полюбил советскую песню на всю жизнь.
В 1945 году, после окончания войны, я поступил учиться в ташкентскую школу №50. Я постоянно напевал песни и насвистывал их мелодии, поэтому мои родители решили, что мне необходимо посещать и музыкальную школу. Недалеко от нашего дома находилась известная музыкальная школа имени знаменитого музыковеда и композитора Узбекистана Виктора Александровича Успенского. Она размещалась в здании Ташгосконсерватории по адресу Пушкинская, 31, на первом этаже левого крыла данного здания. Но самое главное заключалось в том, что она была при Ташгосконсерватории, и в этой школе работало много педагогов данного прославленного музыкального ВУЗ’а.
Для поступления в эту школу нужно было сдать только один вступительный экзамен: проверку на наличие музыкального слуха. Данный экзамен у меня тогда принимал знаменитейший на весь Советский Союз скрипач — профессор Ташгосконсерватории Михаил Борисович Рейсон. Он долго терзал меня такого рода проверкой, нажимая клавиши рояля в самых различных сочетаниях, а я должен был воспроизводить своим голосом очередное звучание этого инструмента. В конечном итоге, он возвестил, что у меня абсолютный музыкальный слух, и что он был бы очень рад, если бы я, после успешного окончания музыкальной школы, попал бы в число студентов его класса в Ташгосконсерватории.
Меня приняли в «Успенку», я год в ней проучился, занимаясь изучением теоретических предметов, а когда пришла пора выбрать для учебы какой-либо музыкальный инструмент (а мечтал я учиться только игре на фортепиано), выяснилось, что финансовые возможности моих родителей абсолютно не позволяют мне надеяться на покупку этого инструмента, поэтому мне было предложено учиться игре на скрипке.
Я с детства был не только упорным в достижении поставленных перед собой целей и задач, но и очень упрямым в противодействии другим людям, имевшим свои цели и намерения в отношении моей персоны, если их цели и намерения совершенно не совпадали с моими. Я сказал своим родителям: «Скрипеть не буду!», и они поняли, что мое решение является окончательным и бесповоротным.
Такое решение предоставило мне возможность шутить в течение всей моей последующей жизни о том, что у меня неоконченное консерваторское образование. По большому счету, я этими словами никого не обманывал, так как я действительно учился в стенах Ташгосконсерватории, тем более, что «Успенка» тогда была «при Ташгосконсерватории». Должен обязательно упомянуть и о том, что я надолго сохранил теплые отношения со многими учениками «Успенки», с которыми мне довелось тогда познакомиться. Я потом был в приятельских отношениях с целым рядом студентов (и студенток!) этого славного ВУЗ’а. Мало того, я даже впоследствии женился на выпускнице консерватории и ее аспирантуры Ане Культаковой. Так что музыка — это очень серьезная штука!
Я весьма часто бывал на концертах студентов и педагогов этой прекрасной музыкальной alma mater. Должен сказать, что репертуар данных концертов состоял исключительно из классических музыкальных произведений. Не допускалось к исполнению абсолютно ничего, не имевшего отношения к музыкальной классике. В связи с этим мне особенно запомнился концерт выпускников консерватории, по-моему, 1954 года. На сцене появилась очень хорошая певица (и, на мой взгляд, абсолютная красавица!) Тамара Козырева. Когда она исполнила одну из оперных арий, зал разразился аплодисментами и криками «бис!». И тогда случилось, хотя и небольшое, но, все-таки, чудо. Она вдруг запела замечательную песню композитора Бориса Мокроусова на стихи поэта Алексея Фатьянова «По мосткам тесовым вдоль деревни». Я, большой любитель советской песни, не поверил своим ушам. В зале воцарилось абсолютное молчание. И когда Тамара Козырева допела эту песню до конца, весь зал вдруг встал и устроил овацию. После такой абсолютно непредвиденной реакции зала, в консерватории сделали некоторые послабления, и в репертуаре концертов стали иногда появляться произведения, не имевшие отношения к музыкальной классике.
Конечно, это совсем не означало, что все работавшие в консерватории педагоги были консерваторами. Это было такое время, период «всенародной борьбы с тлетворным влиянием Запада», и великолепный директор (позднее — ректор) Ташгосконсерватории Мухтар Ашрафович Ашрафи, интеллигент, интеллектуал и умнейший человек, просто не хотел и не мог вести этот корабль против течения. В консерватории работали очень яркие личности, такие как, например, профессор Александр Семенович Лисовский. Он был другом моего папы, часто бывал в нашем доме, поэтому я хорошо знал о его влюбленности в джаз. Он прекрасно исполнял джазовые пьесы на фортепиано, но такая «деятельность» могла осуществляться только подпольно.
Однажды он во время отпуска отдыхал в Прибалтике, и как-то пришел с друзьями в ресторан, в зале которого играл джазовый ансамбль. Александру Семеновичу не понравилась манера игры пианиста этого ансамбля, он подошел к роялю, попросил пианиста дать ему возможность заменить его на небольшой промежуток времени, сел за рояль, сыграл парочку «evergreens» (джазовых стандартов из числа популярных «вечнозеленых» мелодий), и после этого джазмены и посетители ресторана, рукоплескавшие ему от восторга, не позволили Лисовскому покинуть место за клавишами рояля, и заставили его играть в течение длительного времени.
После того как я узнал о данной истории, я стал относиться к этому замечательному человеку с еще большим восхищением. Дело в том, что я тоже был буквально «по уши» влюблен в джаз, а точнее, в его классическую разновидность — в свинг (а позднее, еще и в босса-нову). А все началось с того момента, когда я, увлеченно занимавшийся радиолюбительством, собрал в начале 50-х годов свой первый супергетеродин с короткими волнами, благодаря которому без конца наслаждался джазовой музыкой, постоянно звучавшей тогда в радиоэфире.
В Ташкенте мы могли слушать музыку только на коротких волнах, так как передачи европейских радиостанций на средних и длинных волнах не доходили до нашего города в связи с большим расстоянием. Но радиослушатели, жившие в регионах вблизи западных границ, могли наслаждаться изумительной музыкой, которую в течение 24-х часов в сутки передавали радиостанции, осуществлявшие вещание на средних волнах. Когда я бывал в более поздние годы в командировках или на отдыхе в этих регионах, я всегда брал с собой карманный транзисторный радиоприемник. Однажды мне довелось поехать в командировку в Ростов-на-Дону. Дело происходило зимой, на дворе стояла температура минус 33 градуса по Цельсию, дули свирепые ветры, так что передвижение по городу особого наслаждения не доставляло. Зато, когда я возвращался вечером в гостиницу с грузом, состоявшим из бутылок с пивом и копченой морской рыбы «кабан», я забывал напрочь о морозе и ветрах после того как включал свой транзисторный приемник и начинал наслаждаться прекрасной музыкой, передаваемой на средних волнах зарубежными радиостанциями. Этому, конечно, в немалой степени способствовали отменное пиво и вкуснейшая копченая рыба.
Во второй половине 50-х годов в московских магазинах появились в продаже 78-оборотные диски чехословацкой фирмв «Supraphon». В основном, это были граммофонные пластинки с записями джаз-оркестров Карела Влаха и Густава Брома с их солистами. Каждый раз, когда я приезжал в Москву, я покупал много таких дисков. Они, увы, не сохранились (слишком хрупкие изделия!), но я до сих пор с восхищением вспоминаю звук этих оркестров и пение Рудольфа Кортеза, Яна Вериха, Милана Хладила. Именно эти диски впоследствии подвигли меня на изучение чешского и словацкого языков, которые я освоил довольно успешно: свободно читал без помощи словарей книги, газеты и журналы, но не говорил на них, так как среди моих друзей и знакомых не было людей, говоривших на этих языках.
Примерно в тот же самый период времени произошло еще одно знаменательное для меня событие. Один из советских дипломатов проработал длительное время в Бразилии, где собрал большую коллекцию грампластинок с бразильской эстрадой. Всесоюзное радио обратилось к нему с просьбой рассказать радиослушателям о бразильской легкой музыке. В результате, по первой программе Всесоюзного радио прозвучала его передача «Король самбы Витор Симон». Она имела большой успех. На меня эта передача произела огромное впечатление: я был буквально очарован бразильской самбой. И я был далеко не единственным в стране, кому очень понравилась бразильская музыка. Одну из песен Витора Симона, а именно «Светлячок», исполнил известный тогда певец Николай Никитский.
Бразильская тематика оказалась поддержанной и Министерством культуры, в результате чего в СССР на гастроли приехал бразильский ансамбль «Фарроупилья». То время оказалось очень щедрым на гастроли в СССР зарубежных джазовых и эстрадных коллективов. Все началось с приезда в 1956 году в нашу страну известного польского джазового оркестра «Blekitny Jazz» («Голубой джаз») Рышарда Дамроша. Затем в СССР с ошеломительным успехом прошли выступления всемирно известного французского певца и киноактера Ива Монтана, который пел в сопровождении джазового ансамбля, возглавляемого пианистом Бобом Кастелла и гитаристом Анри Кролла. Они произвели на меня огромное впечатление. Побывать на этих концертах мне не удалось, но случилось нечто необыкновенное. В 1957 году Центральная студия документальных фильмов выпустила полнометражный фильм-концерт «Поет Ив Монтан». Осенью этого же года, во время хлопкоуборочной кампании, меня назначили вторым киномехаником институтской кинопередвижки для обслуживания студентов, отправленных в колхозы и совхозы нашей Республики на сбор урожая хлопка-сырца. В «меню» данной передвижки был и этот фильм. Его я запомнил буквально наизусть, так как видел не один десяток раз.
После этого по СССР прошел шквал гастролей оркестров из многих стран мира. Это были музыкальные коллективы Ладислава Безубки, Карела Дубы и Карела Краутгартнера из ЧССР, Мишеля Леграна и Рамона Леграна из Франции, Кароля Чеппи и Имре Жолдоша из Венгрии, румынского эстрадного оркестра «Бухарест» под управлением Серджиу Малагамбы, и другие. На многих концертах мне, к счастью, удалось побывать. Но самой большой удачей на этом пути считаю посещение мной концерта американского биг-бенда под руководством выдающегося кларнетиста Бенни Гудмена, который приехал в 1962 году в Ташкент в рамках гастрольной поездки по Советскому Союзу. Естественно, я с огромным удовольствием посещал и концерты с участием великолепных советских эстрадных оркестров и джазовых коллективов, как только у меня появлялась такая возможность.
Обилие хорошей музыки, шедшей потоком из громкоговорителей радиоприемных устройств во второй половине 50-х годов, поставило передо мной задачу — начать ее записывать на магнитную ленту с помощью какого-либо из звукозаписывающих аппаратов, которые начали появляться на полках магазинов. В связи с тем, что для покупки стационарного магнитофона у «нищего студента» не хватало денежных средств, я остановил свой выбор на магнитофонной приставке «МП-1М». Как выяснилось позднее, мой выбор оказался безупречным: приставку изготавливал какой-то «почтовый ящик»
(производственное предприятие оборонпрома), она была идеально сконструирована и очень хорошо сделана. Качество производимой ею записи, по тем временам, было, по сути дела, идеальным. Я пользовался этой приставкой в течение нескольких лет, неустанно повторяя мысленно слова благодарности ее конструкторам и изготовителям. От работы с ней я получал удовольствие, сопоставимое, пожалуй, только с той радостью, которую я ощущал позднее от вождения превосходного чехословацкого мотоцикла-одиночки (без бокового прицепа) «Ява-350». А ведь время тогда для осуществления необходимых музыкальных записей было очень непростое. Например. случались периоды времени , когда было практически невозможно найти в продаже магнитофонную ленту.
Записи с помощью данной приставки я производил, вплоть до начала 60-х годов, только с радиоэфира, причем объем записанных программ эстрадной, танцевальной и джазовой музыки довел чуть ли не до 50-ти часов. Тогда мало кто мог похвастаться такой фонотекой. И это привело меня к тому, что я стал популярной личностью в студенческой среде. Ко мне домой стали приходить толпы моих знакомых, как в концертный зал, а затем стали звать на многие вечеринки, а так как меня обычно приглашали вместе с моим магнитофоном и моими записями, то это заставило меня задуматься над тем, а кого, собственно, приглашают: меня или мой магнитофон?
Со временем я пришел к выводу, что приглашения были типа «fifty-fifty»: 50% можно было отнести на долю моего магнитофона, а остальные 50% приходились, все-таки, на мою долю, так как я, судя по всему, тоже представлял для участников (и участниц) упомянутых мной вечеринок какой-то интерес.
После долгих раздумий я принял решение давать согласие на свое присутствие в такого типа компаниях только в тех случаях, когда состав их участников являлся для меня интересным. И не прогадал: я тогда познакомился со студентами (и студентками), с которыми поддерживал потом теплые товарищеские отношения в течение многих лет.
А затем в Ташкенте появились люди, занявшиеся коллекционированием зарубежных виниловых долгоиграющих дисков с записями джазовой и эстрадной музыки. Так как это было чрезвычайно дорогостоящим делом, они, в качестве компенсации своих немалых расходов, стали давать эти пластинки для записи на магнитофонную ленту со взиманием весьма высокой «арендной платы». Для меня это было невообразимо дорого, но иногда я позволял себе кое-что записать у этих пластиночных «магнатов» в тех случаях, когда появившийся у них диск входил в категорию «пластинки моей мечты».
Я давно уже перестал заниматься радиолюбительством, прежде всего, в связи с отсутвием свободного времени, да и по той причине, что в продаже стали появляться фабричные новинки высококлассной звуковоспроизводящей радиоаппаратуры: магнитофоны, проигрыватели, мощные усилители и звуковые колонки, вполне приемлемые по цене и уровню получаемой мной заработной платы. Я обзавелся такой аппаратурой, и стал получать еще большее удовольствие от прослушивания имевшихся у меня грампластинок и магнитных лент. Мало того, как оказалось, такое прослушивание оказывало на меня и своего рода терапевтическое воздействие. Я стал значительно старше, поэтому нередко приходил с работы совершенно уставшим.
И тут мне на помощь вновь приходила музыка. Я включал на приличной громкости воспроизведение какой-либо из моих наиболее любимых магнитофонных кассет, ложился на диван, и закрывал глаза. Ровно через двадцать минут у меня не оставалось абсолютно никаких признаков усталости, и я вновь был готов к «работе и сраженьям».
А время все ускоряло и ускоряло свой бег, внося в нашу жизнь совершенно непредвиденные изменения. Развалился Советский Союз, а затем рухнула прекрасно зарекомендовавшая себя система проектных институтов. Пришлось искать новую работу. И тут внезапно оказалось, что я совсем не зря всю свою жизнь увлекался изучением иностранных языков. Мое знание английского языка, в дополнение к инженерной специальности, оказалось востребованным в новой системе жизненных координат. Я стал неплохо зарабатывать, поэтому уже в 1993 году сумел купить «desk-top» — настольный компьютер с мультимедийной системой, позволявший, помимо выполнения своих основных обязанностей, осуществлять проигрывание CD — лазерных музыкальных компакт-дисков, и даже производить запись музыки на пустые болванки таких дисков.
Работа по новой специальности оказалась весьма нелегкой, «пахать» приходилось вовсе не по восемь часов в день. Поэтому и музыки мне требовалось больше, чем раньше, чтобы снимать усталость. Мне удавалось покупать и записывать много новинок. Особенно хорошо пошли дела с записями любимой музыки, когда в мою жизнь вошел Интернет, и появился неограниченный выбор объектов для записи.
Я уже давно, в связи с возрастом, не работаю, являюсь стопроцентным пенсионером. Но музыку слушаю довольно часто, она и сейчас поднимает тонус. Тем не менее, к сожалению, выяснилось, что в нашем подлунном мире нет ничего вечного: казалось, что компакт-диски переживут меня на десятки лет, однако, многие записанные мной болванки и даже имеющиеся у меня «фирменные» CD начинают портиться и перестают выполнять свои обязанности в связи с тем, что «поплыла» пластмасса, из которой они были изготовлены. Теперь, всякий раз, когда я собираюсь начать прослушивание очередного компакт-диска, у меня замирает сердце: порадует ли меня этот экземпляр своим звучанием, или его тоже придется выкинуть в мусорное ведро?
В такие моменты вспоминаю своего любимого Владимира Маяковского, его знменитую сатирическую пьесу «Клоп», написанную им в 1928 году, в которой одна из героинь произносит совершенно феноменальную фразу: «Кушайте, гости дорогие, ветчину! Я купила этот окорок три года назад на случай войны с Грецией или с Польшей, но войны еще нет, а ветчина уже портится!».
Борис Пономарев