Frozen Sun

Frozen Sun.


Оленька, посвящается Вам.

На улице темно. Свет уличных фонарей отражается в высоких окнах. Я сижу напротив самого близкого мне человека и безуспешно пытаюсь поймать его взгляд.
Людей в ресторане немного. Тихие, расслабленные голоса сливаются с джазом, льющимся из многочисленных миниатюрных колонок, скрытых цветочными горшками и шторами. Огонь свечей и приглушенное сияние красных абажуров скрадывают ненужные подробности обстановки, превращая обычное помещение с сероватыми стенами в сказочный мир теней и полутонов.
Арсений мрачно молчит. Он великолепен, как, впрочем, и всегда. Будто ангел, спустившийся с небес, дабы научить людей добродетели. МОЙ личный ангел. Разве может быть на свете что-то более прекрасное, чем эта мимолетная мысль? Губы произвольно растягиваются в глуповатой улыбке.
Арсений, наконец, отвечает на мой призывный взгляд. Он, кажется, нервничает. Сердце вдруг испуганно пропускает пару ударов.
— Ты ничего не ешь, — замечаю я его полную тарелку. — Что-то случилось?
Сказала, чтобы разрядить атмосферу тяжелого молчания, царящего за нашим столиком, но тут же пожалела.
— Да, случилось, — мой любимый залпом осушает бокал с красным вином и, вдохнув побольше воздуха, решается. — Нам нужно расстаться.
Будто мир рухнул в одну секунду, но этого почему-то никто не заметил. Джаз продолжает лениво сочиться из колонок, а официанты – неторопливо сновать между праздными клиентами. Не сводя с Арсения глаз, я наощупь ищу свой бокал, чтобы хорошей дозой алкоголя милосердно добить умирающую внезапно и в диких мучениях душу. Как такое могло случиться? Я думала, что он будет извиняться, а не рубить с плеча. Или он испугался того, что сможет мне поверить?
Мозг услужливо и без намека на жалость тут же выдает череду воспоминаний о тех моментах, когда мы были счастливы. На секунду я позволяю унести свои мысли прочь от этого столика и от страшных, ранящих, бескомпромиссных слов.

***

Все началось месяц назад. В тот день я жутко опаздывала. Отец, как всегда, закатил скандал на тему: «Три бабы живут, а в доме вечный бардак!», переросший в истеричный монолог по поводу грязной чашки, оставленной моей пятилетней сестрой на диване перед тем, как мама увела ее в детский сад. Я бы и убрала ту несчастную посудину, но не успела бы на автобус. Шел самый разгар моего испытательного срока, а начальница невзлюбила меня с первого дня, поэтому и забытая чашка, и беснующийся отец стояли не на первом месте в списке немедленных дел.
Не обращая внимания на свирепые крики, я быстро подкрасила ресницы, привычно провела рукой по шраму, прикрытому светлой бровью (напоминанию о том, что с отцом лучше не ссориться и ни в коем случае ему не отвечать, когда он достиг пика своей ненависти к окружающему миру), надела свои любимые очки в черной роговой оправе и бросилась на улицу за заветным автобусом.
Очки удачно скрывали круги под глазами. Ночью мне снова снился кошмар. За эти страшные сны можно сказать отдельное спасибо папе: они начались после того, как год назад он приложил меня головой о дубовый кухонный стол. Зря я тогда не сдала его полиции. Мама с бабушкой по очереди и взахлеб уговаривали простить побои всю ту неделю, что я лежала в больнице. В итоге пришлось придерживаться официальной версии: мол я такая неуклюжая, что поскользнулась и упала сама. Мне кажется, что врач так в это и не поверил, но равнодушно промолчал.
Пока я ехала в автобусе, то мысленно поздравляла себя с тем, что не ввязалась в перепалку с взбешенным родителем: папа только этого и ждал, чтобы распалиться еще больше. Мама на это часто покупалась, а я научилась не отвечать, даже если его слова задевали за живое. Пока он ругался, часто прокручивала в голове приставучую песенку. В то утро, например, мозг занимала Lady GaGa и ее «911».
Я выскочила из автобуса, и мои любимые ботильоны сразу же утонули в белом порошке. Декабрь выдался богатым на осадки: Москва была похожа на стеклянный шар, который кто-то вечно встряхивал, дабы продлить волшебное мгновение закрученной в спираль метели.
На работе меня встретили прохладно.
— Оленька, опять чуть не опоздала. Может, уже научишься вовремя вставать? — пробурчала Людмила Васильевна.
У нее были короткие темные волосы и жаждущие справедливости голубые глаза. Я вначале подумала, что начальница – прекрасная и отзывчивая женщина. В мой первый день Людмила Васильевна смахнула несуществующую слезинку и прошептала: «Ой, девочка, не приживешься ты у нас…». И вроде как в ее голосе сквозило искреннее сожаление. Однако затем главбух дала понять, что не прижиться я могу как раз из-за ее отчаянного желания от меня избавиться.
— Ну, не опоздала же, — кинула я многозначительный взгляд на старые часы над шкафом. Они безразлично показывали 7.55.
Людмила Васильевна открыла было рот, чтобы мне ответить, но ее перебили.
— Эй, нимфеточка, — Елена Александровна, мерзкая пятидесятилетняя тетка, похожая на мою учительницу математики (такая же приземистая, грушеобразная и криво покрашенная в шатенку) небрежно махнула рукой. — Картридж мне заправь, принтер платежку не печатает.
Я давно искала работу, перебиваясь случайными заработками. И теперь не собиралась так просто отсюда уходить, даже если эти гадюки и решили все силы приложить, чтобы выжить меня из их змеиного логова. Мне нужна была эта должность: очень уж хотелось с постоянным заработком снять, наконец, квартиру и сбежать от буйств отца.
«Все относительно», — вспомнилась любимая моя фразочка.
Лучше уж терпеть унижения на работе, дозированно и за зарплату, чем дома, постоянно и за просто так.
Поэтому я мило улыбнулась, заправила машинку чернилами, затем сделала кофе Евгении Степановне, налила чаю начальнице и Елене Александровне. Помимо всех поручений: «принеси, подай и сделай» у меня было полно и нормальной работы. Им в отдел требовалась не бухгалтер, а рабыня Изаура какая-то.
Но жизнь с отцом меня научила не поддаваться на провокации. Не думать. Проигрывать в голове любимые песни вместо того, чтобы давать чужеродным словам больно ранить и без того побитую душу.
«Alright
I got something to say
Yeah, it's better to burn out
Yeah, than fade away», — хриплым внутренним голосом пела я в свое утешение, пока выслушивала бесконечные придирки.
Когда я поливала кипятком очередную порцию растворимой гадости для одной из коллег, к нам забежал Валерий Игнатьевич, начальник отдела кадров.
— Вы в курсе, что едет новый владелец компании? — с порога заявил он. — Надеюсь, отчетность в порядке, а то, говорят, что Арсений Владимирович – человек серьезный: проверяет все до рублика. Питерский филиал взвыл после его визита.
— Да слышала я, что в январе дирекция нарисуется, — лениво отозвалась Людмила Владимировна.
— Не в январе, а сегодня уже летит! — Валерий Игнатьевич нервно усмехнулся и побежал дальше, оставив весь наш отдел медленно, молча и без соли переваривать услышанную новость.
Повисла такая плотная тишина, что положи на тарелку, да порежь ножом, и можно было бы подать на ужин моему папаше. Даже муха, пережившая морозы в шкафу с архивами и периодически совершавшая ленивые летательные променады до окна и обратно, затаила дыхание.
— Леночка, Женечка, — после долгой паузы выдала главбух. — Проверьте отчетность, но я думаю там в порядке… А ты (изящно повернулась она в мою сторону) бегом в подсобку возле туалета на втором этаже. Тащи тряпку, ведро и прочее для уборки. Чтобы через час кабинет блестел.
— Но…
Я грустно посмотрела на свой стол, заваленный платежками, папками и ворохом документов.
— Чего непонятного, нимфеточка? — потеряла остатки терпения начальница. — Ты сюда работать пришла или за компьютером прятаться? Бухгалтер – профессия мультифункциональная, как кухонный комбайн! Либо ты делаешь все, что попросят, либо заменяем тебя на более совершенную модель! Так что чеши за тряпкой и шевелись!
— Но отчет…
Я в ужасе посмотрела на подоконник, пыль на котором не вытирали, наверное, со времен второй мировой войны.
— Что прости? Ты? Восемнадцатилетняя малолетка, которая будет делать мне серьезный отчет?! Да я тебе даже два на два не доверю в уме посчитать! — Людмила Васильевна вскипятилась, словно чайник, который я включала за то утро раз десять подряд.
— Мне девятнадцать, — зачем-то ответила я.
— Очень рада слышать! Надеюсь, за девятнадцать лет ты научилась вытирать пыль и мыть полы! Давай уже поторопись, иначе полетишь с этой работы быстрее чем Боинг X43 пролетает километр!
Зачем она привела в пример самолет? Я вздрогнула и замолчала.
— Ой, девочки, — потянулась Елена Александровна да так, что компьютерный стул жалобно крякнул (он был в шаге от того, чтобы рассыпаться в пыль под ее грушеобразной пятой точкой). — Кстати, о птичках. Вы слышали, что этой ночью Боинг в Америке упал?
— Ни черта делать в этой Америке не умеют, — сквозь зубы процедила Евгения Степановна.
Мои ладошки вмиг вспотели, сердце забилось в тахикардийном танце, а во рту внезапно высохла вся влага, оставив искореженную жаждой, непригодную для разговоров или возражений поверхность.
Я специально не слушала новости с утра. Я знала, что так будет.
— Да, у него двигатель вроде загорелся и…
«… и что-то взорвалось с правой стороны. Стекла треснули, людей завертело по салону, а тележка с едой на огромной скорости прокатилась через весь проход и врезалась в смазливую стюардессу...»
Я помнила каждую деталь этой аварии.
Ничего не соображая, дав волю своему автопилоту, я бросилась к дверям.
«Не думать», — напомнил внутренний голос.
Сколько раз мы с Ваней, моим другом и по совместительству психотерапевтом, это обсуждали?
«Когда ты видишь такой сон, то пытайся быстрее его забыть, — посоветовал он мне. — Не смотри новости. Не узнавай имена жертв. Как врач я бы упек тебя в психушку, но как твой верный товарищ даю ценный совет. Кошмар должен остаться в твоей постели».
Лихорадочно собрав в подсобке полный арсенал уборщицы, я, совершенно обессиленная, рухнула на пол, рассыпав все захваченное добро. Паническая атака дала о себе знать с лихвой. Руки дрожали, как у заядлой алкоголички без очередного приема спирта внутрь. Уши заложило, будто кто-то прикрепил мне подушку на голову, а вокруг для верности обмотал нехилым слоем скотча. Воздух в легких закончился, а новый не поступал. На меня навалилась тяжким весом беспробудная, щемящая тоска, граничащая с крайней стадией уныния.
Папа со своими скандалами, коллеги с холодной войной, сны, мучащие меня, когда им заблагорассудится, — все казалось беспросветным и необратимым.
— Эй, у Вас все в порядке?
Я подняла заплаканные глаза и увидела в конце коридора размытый из-за пелены слез силуэт, бегущий в мою сторону.
«И почему ему не сиделось в его кабинете?» — злобно выдал внутренний голос.
— Да, я… просто… хм… упала…
Он помог мне встать. Тело не слушалось, и я слегка завалилась на своего внезапного спасителя. Уткнулась носом в сильное плечо. Отметила про себя, что он очень высокий: даже на своих самых длинных шпильках я макушкой достала бы максимум до его ноздрей.
— Вам нехорошо? — незнакомец слегка поддерживал меня за спину, и от его ладони по телу шло успокаивающее тепло.
Я малодушно кивнула. Тушь наверняка потекла куда-то в район мешков под глазами. Видок у меня, скорее всего, был, по меньшей мере, дикий.
— Мне в туалет нужно, — обреченно выдавила я из пустой грудной клетки первое, что пришло на ум. — Чтобы умыться.
В дамской комнате несмело приблизилась к зеркалу. Со стеклянной поверхности, украшенной парой непромытых разводов, на меня смотрела жуткая зеленоглазая панда: тушь потекла уж очень неудачно. Я смыла безобразные следы истерики, распустила длинные светлые волосы и побрызгала щеки и лоб холодной водой.
Мой спаситель ждал у дверей. Я впервые обратила внимание на его глаза: красивые, добрые и голубые-голубые. На фоне темных, слегка вьющихся волос они казались излишне невинными. Парень оценивающе пробежал взглядом по моим жалким попыткам привести себя в порядок, заметил, наверное, круги под глазами и бледные, бескровные щеки.
— Вы сегодня что-нибудь ели? — вежливо поинтересовался он.
— Нет, — честно призналась я и принялась собирать по полу тряпки, что упали, когда я в частичном беспамятстве рухнула на жесткий пол. — Это неважно… Я должна идти… Меня начальница убьет…
— Я настаиваю на том, чтобы пригласить Вас на ланч, — самоуверенно парировал незнакомец, и в его светлых глазах зажглись золотистые искорки. — Вашу начальницу я беру на себя. Как Вас зовут? Какой отдел?
— Ольга Николаевна, — неловко ответила я. — Из бухгалтерии.
— Очень приятно, а я Арсений Владимирович, хозяин этой фирмы.

***

Я почему-то совсем не хотела есть, поэтому мы приземлились в соседней кофейне. Заказала свое любимое карамельное мороженое, а мой собеседник – смородиновый чизкейк.
Мы вежливо поговорили о погоде, туристических прогулках и интересных для посещения местах. Затем Арсений рассказал пару офисных анекдотов, а я в свою очередь искренне посмеялась. Его чуткость, доброта и чувство юмора вызывали удивительное очарование, а замороженные реалиями этого мира чувства внезапно начали оттаивать под загадочным взглядом колдовских глаз цвета точь-в-точь, как небо с картины Пикассо «Трагедия».
Если бы он был простым коллегой, то я бы получала настоящее удовольствие от этого незапланированного ланча-полдника. Но мозг упрямо напоминал, что это тот самый директор, от одной мысли о котором у Людмилы Васильевны побелели губы. Наверное, это было неспроста.
— И почему Вы сказали, что начальница Вас убьет? — невинно спросил мой собеседник, когда я отогрелась в лучах его аутентичной мягкости. — Что это за новые правила в моей фирме?
Я могла бы рассказать ему, что даже в туалет и то не всегда отпускали, но тут же прикусила язык. Ябедой становиться не хотелось. Поэтому неловко отшутилась, смутилась еще больше и, раскрасневшись от собственной растерянности, уткнулась в остатки мороженого, пообещав себе, что больше никогда не открою рот в присутствии незнакомцев.
Его голубые глаза понимающе вспыхнули мистическим огнем. Честное слово! Мужчинам нужно запретить иметь такой цвет глаз. Особенно жгучим брюнетам.
— Мне кажется, что Вам лучше поехать домой, Оля, — тихо, но безапелляционно отрезал он. — Отдохните сегодня. Я даю Вам отгул.
Попыталась возражать, но новый знакомый одним взмахом руки перерезал на корню все мои жалкие потуги. Лишь предложил подвезти. Сердце от этого блаженно забилось, тело прокричало триумфальное «ДА!», но в моей голове была такая каша из замешательства, очарования и грусти, что я предпочла переварить ее в гордом одиночестве и благоразумно отказалась.

***

Автобус летел по пустынной дороге, мороз на окнах тщательно маскировал любой намек на вид из окна. Я кемарила на заднем сиденье, рядом со мной сидел мальчишка лет двенадцати и увлеченно отстреливал монстров в своем смартфоне. Из наушников лилась старая песня Аллы Пугачевой, и я поймала себя на том, что совершенно не помнила, как сие произведение попало в мой плэйлист.
Мы подпрыгивали на снежных ухабах, какая-то бабулька громко ругалась с водителем, большинство пассажиров гипнотизировали себя экранами мобильных. Я устроилась поудобней, закрыла глаза и отдала себя музыке. Одна песня сменяла другую, голова устало упала на замерзшее окно, а мозг почему-то выдал серию картинок с улыбкой Арсения. От этого стало по-настоящему тепло.
Сосед по автобусу вдруг резко потянул меня за руку.
— Что? Кто? — встрепенувшись, выронила я один из наушников.
Мальчик продолжал тормошить рукав пальто.
«А разве у меня было когда-то такое сиреневое пальто?» — раздраженно подумала я, но ребенок перебил мои мысли:
— Мама, мы выходим на следующей остановке!
Мама?

Часть вторая.

Упавший наушник вяло болтался на тонкой красной ниточке. А с каких пор она, собственно, красная, а не серая?
И я поняла. Это случилось. Опять.
Нет! Нет! НЕТ!!!
Я соскочила с места.
— Остановитесь! — закричала я водителю. — СТОП! Там опасность!
Но было поздно. Время остановилось, когда, нарушая все правила дорожного движения, из-за поворота вылетела нехилая фура. Столкновение было масштабным: я полетела через весь салон вместе с осколками, чьей-то сумкой и зажатыми в руке ненужными наушниками. Мой крик слился в единое целое с криками других пассажиров, а тело взорвалось слепящей, адской болью, когда я в ужасе открыла глаза.
***
Красные светящиеся цифры будильника показывали 2.07, за стеной ворочался в кровати папа. Юли с мамой дома не было: они переехали на пару дней к приболевшей бабушке, и я, горько порадовавшись тому, что никого не разбудила, с душой разревелась.
Я дождалась шести утра и позвонила Ване. Я всегда ему звонила после этих кошмаров. Дружеская поддержка и холодный рассудок были мне физически необходимы после того, как я разбивалась в падающем самолете или перевернутом поезде, горела в грандиозных пожарах или погибала в жутких авариях.
— Выживших нет, — грустно констатировал мобильник. — Смотрю сейчас в новостной ленте.
После первых снов я запоем читала информационные сводки о случившихся трагедиях. Рассматривала фотографии пострадавших. И каждый раз впадала в такое уныние, что Ване удавалось вытащить меня из депрессивной комы только таблетками. На десятом кошмаре мы с Ваней решили, что новости мне лучше не смотреть.
— Ты мне веришь? Я же… не сумасшедшая… я действительно там была, — в который раз умоляла я трубку.
— Верю, конечно, — сочувственно ответил мой друг и глубокомысленно замолчал.
В его учебниках по психологии навряд ли сказано, что делать, если пациент, принимающий себя за Наполеона, вдруг оказывается, на самом деле, французским императором. С научной точки зрения я не могла во время сна находиться в треклятом автобусе. И точка. Большая, жирная, грустная точка.
— На этот раз я поняла, что сплю, — рассуждала я. — Мальчик рядом со мной назвал меня мамой, и абсурдность произошедшего включила в мозгу этакий поиск несоответствий. Не мои наушники. Не мое пальто. Сын.
— А что я тебе говорил? — согласился Ваня. — Каждый раз, когда что-то тебя смущает, постарайся вспомнить, как ты попала в это место. Чем занималась до этого. Задавай себе вопросы! Возможно, ты сможешь просыпаться до катастроф и контролировать хоть так свои кошмары.
— А еще ты говорил, что однажды тебе приснилось, что ты белый кролик, убегающий от огромного удава с фиолетовыми глазами, — ехидно заметила я. — Ты же не понял, что это сон несмотря на то, что мог бы задать себе вопрос: и как это меня угораздило попасть в такое положение?
Он засмеялся, я жалко вздохнула. Почти никогда не могла отличить от реальности скверные кошмары. Мозг упрямо принимал за чистую монету странные события. В упавшем самолете я вообще была вроде как мужчиной, но меня в тот момент это ничуть не смутило.
— Ты не одна, — подбодрил меня Ваня в ответ на мои невысказанные мысли. — И уж точно не сумасшедшая.

***

В то утро папа был в ужасном настроении, поэтому я удирала на работу со всех ног. Наш кабинет встретил меня абсолютной чистотой неизвестного происхождения. Даже на подоконнике больше не было пыльных углов. Людмила Васильевна суетилась вокруг чайника, а ее две подельницы сидели за компьютерами с самыми невинными лицами во Вселенной.
— Оленька! Николаевна! — с фальшивым энтузиазмом воскликнула начальница. — Хочешь…-тите… кофейку? Или чаю?
Как там говорил Ваня? «Каждый раз, когда что-то тебя смущает, постарайся вспомнить, как ты попала в это место». И меня смущало практически все. Пару раз себя хорошенько ущипнув и осознав, что нахожусь-таки в реальности, а не в очередном дурном сне, я вежливо отказалась от напитков и накинулась на оставленные на моем столе платежки.
Людмила Васильевна пару раз заискивающе предлагала помощь, а Елена Александровна сама заправила свой картридж. Я уже решила, что каким-то наиневероятнейшим способом попала в параллельную Вселенную, но потом вспомнила про мистера главного начальника с самыми красивыми голубыми глазами на планете, и таинственное происхождение наигранной вежливости обрело вдруг простое объяснение.
Я почувствовала себя по-настоящему неловко. Хуже, чем когда напилась и меня вырвало прямо под ноги бывшему парню. А это, товарищи, можно с лихвой считать настоящим рекордом.
День обещал быть очень долгим.

***

Вечером я опоздала на автобус, пришлось куковать на остановке, отчего ноги в капронках тут же начали нещадно подмерзать. Я уже даже пообещала себе ходить на работу только в штанах с утепленными рейтузами, когда черная иномарка резко затормозила рядом, из окна выглянул довольный Арсений.
— Подвезти? — улыбнулся он голливудской улыбкой, отчего я тут же покрылась багровым румянцем, причем не только на лице. Отмораживать несчастные конечности не хотелось, выбора у меня, как такового, не было.
— Здравствуйте, — аккуратно присела я на краешек сиденья. — Мне в Донской. А Вам разве по пути?
Первая искренняя улыбка за весь день согрела меня лучше, чем весь климат-контроль его автомобиля.
— Я снял машину на время пребывания в Москве, — зачем-то начал оправдываться он. — Так лучше уж ей пользоваться для… помощи моим сотрудникам…
Он как будто тоже покраснел в тот момент.
— Что Вы сказали моим коллегам? — решила я озвучить терзавший меня с утра вопрос под аккомпанемент танцующего в мистическом ритме сердца.
Почему, скажите мне, пожалуйста, я так реагировала на его присутствие? Может, у него одеколон какой-то специальный?
— А что? Что-то изменилось с тех пор, как я с ними поговорил? — Арсений хитро прищурился и включил поворотник.
Я подумала, что у него слишком чарующий голос. Вкупе с голубыми глазами — невыносимое сочетание. Ловушка для любой особы женского пола от 14-ти и до 80-ти лет включительно.
— Изменилось – мягко сказано. Я как будто попала в другой мир. Мир неловкости. Мир вежливости по принуждению.
Арсений хихикнул и плавно притормозил на перекрестке. Я стыдливо пыталась прикрыть ладошками горящие, как и красный огонек светофора, щеки. Но, думаю, он все равно заметил.
— Ну, вот и славно, — хозяин фирмы мне подмигнул (сердце с громким стуком упало в обморок от счастья). — Рад был помочь.
Меня слегка раздражала его манера поведения. Мол: я супермен, прошу любить и жаловать, и где вообще мое «спасибо»? Но в глубине души я понимала, что данный образ мышления ему крайне идет.
— И что же мне теперь до скончания века терпеть их неестественное «Оленька Николаевна»? — притворно ужаснулась я и скрестила руки на груди. Бордовые ногти резко контрастировали с побелевшей кожей.
Арсений душевно засмеялся, включил поворотник и резко перешел на «ты». Он, видимо, не любил тратить время впустую.
— Моя первая начальница дала мне кличку «косолапый», — посерьезнев, пояснил брюнет. — И поверь мне, я знаю, что такое мерзкая директриса, которая самоутверждается за твой счет.
— Косолапый? — я так удивилась, что на секунду позабыла о смущении. — Ты?
Арсений кивнул и поймал мой взгляд, которым я изучала его идеальное тело. Неловкость тут же вернулась с утроенной силой.
— Ну, мол высокий и крепкий, как медведь, — брюнет вдруг растерял свою напыщенную самоуверенность и грустно качнул головой. — Образовательная программа и учебники не готовят нас к гнусным патронам. Как говорил Гете: «Жизни верь…»
— «…она ведь учит лучше всяких книг», — на автомате подхватила я свою любимую цитату.
На секунду повисло молчание.
— Ты любишь Гете? — в голос спросили мы друг у друга и тут же расхохотались.
Вопрос с неловкостью решился сам собой.
Несмотря на мои протесты, Арсений вызвался проводить до квартиры: в подъезде не горел свет. Я от всей души надеялась, что отец был еще на работе, но, когда мы поднялись на третий этаж, то услышали знакомый мне с детства ор из-за закрытой двери. Мой спутник удивленно выдохнул, а я подумала о том, что если сейчас умру со стыда за такого шумного родственника, то пусть мой пепел развеют где-нибудь над Ниццей.
— Не пригласишь меня в гости? — в голосе начальника появились грозные нотки.
Из-за закрытой двери слышно было, как отец в гордом одиночестве нещадно орал из-за отсутствия ужина. Я вспомнила, что мама с Юлей и сегодня остались у бабушки, и мысленно за них порадовалась.
— Все в порядке, — повернулась я к Арсению и в темноте подъезда засмотрелась на сильный, высокий силуэт. — Папа часто так себя ведет. Не надо тебе туда заходить.
— Открывай, — спокойно ответил брюнет. — Поговорю с ним по-мужски. Всего пару минут.
Я готова была хоть всю ночь напролет с ним препираться, лишь бы не пускать Арсения к взбесившемуся отцу, но судьба распорядилась иначе: дверь резко распахнулась.
Увидев на пороге свою нерадивую дочь, папа живо и без всякого стеснения загнул трехэтажный мат, но вдруг осекся. Арсений решительно подвинул меня в сторону, по-хозяйски зашел в мое жилище, влегкую по дороге впихнув туда и папу, и захлопнул за собой дверь. Я, совершенно потерянная и перепуганная, стояла на лестничной площадке и отчаянно молилась всем Богам. Из квартиры не доносилось ни звука.
По моим ощущениям это длилось часов пять, хотя не прошло, наверное, и десяти минут. Дверь вдруг распахнулась, и Арсений так же непринужденно вышел на площадку. Папы не было видно, и стояла мирная, легкая тишина, нарушаемая лишь лаем собаки с верхнего этажа.
— Поедем поужинаем где-нибудь, — как ни в чем ни бывало произнес мой босс. Я открыла рот, чтобы спросить, что случилось, но вдруг передумала.
— Давай, — голос дрожал, как и замерзшие ладошки.
И мы пошли к машине.
Арсений мне никогда не признался в том, что произошло в те минуты, что я мучительно ждала в подъезде. Но отец изменился: стал молчаливым и задумчивым. На меня он смотрел с недоверием, хотя и появлялась порой в его взгляде загнанная отеческая тоска.
В тот вечер мы с Арсением поужинали в Amarena Albero, моем любимом ресторане. Я напилась красного вина, раскраснелась и, наконец-то, почувствовала себя по-настоящему живой. Мы непринужденно болтали, жадно ловили каждое слово друг друга и говорили так много и так открыто, будто до этого оба хранили обет молчания по десять лет, как минимум.
— Ты женат? — набравшись смелости спросила я у него, когда подали десерт: восхитительное мороженое с кусочками карамели.
Он на секунду замялся, потом показал мне правую руку.
— Кольца нет, я думал ты уже заметила, — поддразнил меня Арсений. — А ты? Есть парень?
— Нет, — искренне призналась я.
Когда мы вышли на улицу, то я остановилась и завороженно засмотрелась на снежинки. Никогда раньше не замечала их красоты. Как мало человеку нужно, чтобы увидеть вдруг чудо. Всего-то один волшебный вечер.
Арсений мягко притянул меня к себе и в первый раз поцеловал. От его губ исходило нежное тепло. Голова закружилась от близости. Он прижал меня сильнее, тогда тепло и переросло в губительный и необузданный пожар. Я забыла, как дышать, как чувствовать, как существовать на этом свете. Вся моя никчемная жизнь вдруг обрела сакральный смысл. Будто сквозь тернии быта, скандалов и одиночества я шла к этому моменту: к его жадным губам, снежинкам и сказочному вечеру.
В ту ночь я отдалась ему вся, целиком и без остатка и, как ни странно, наконец, обрела подлинную часть самой себя.

Часть третья.

Месяц пролетел незаметно. Месяц, который полностью изменил и меня, и всю мою жизнь.
Я влюбилась, наверное, впервые по-настоящему. Каждый день мы украдкой целовались на работе по углам и подсобкам, каждую ночь я познавала безграничное наслаждение в номере гостиницы, ставшем нам идеальным гнездышком.
Сеня, как я теперь иногда его ласково называла, ухаживал красиво. Водил в театры и кино, клубы и рестораны. Завалил цветами и подарками и даже провел несколько выходных с моей семьей. Юля его обожала, мама ценила, а папа побаивался и, как будто, уважал.
Мы вроде бы скрывали наши отношения, но на работе все всё равно были в курсе. Людмила Васильевна со своими приспешницами осуждающе кривили губы. А мне было все равно. Впервые за всю мою жизнь я научилась не оглядываться на других и на их мнения. Даже если бы вредная главбух позволила себе наорать на меня и заставила бы мыть полы нечистой тряпкой, я бы плевала на это с самой высокой колокольни в мире. Что могли мне сделать сварливый отец или неприятные коллеги, когда каждая ночь начисто стирала проблемы прошедшего дня, а с каждым поцелуем в невидимых крыльях вырастало новое перо?
«Все относительно» работало на сто процентов. Даже если бы на завтра объявили конец света, я бы радовалась, что проведу с ним еще один день.
Арсений должен был уехать в Санкт-Петербург, и мы торопили отношения. Он уже намекнул на то, что хотел бы забрать меня с собой, но мы пока ни до чего не договорились.
За пару дней до надвигающейся разлуки, мы ночевали у него, когда мне снова приснился треклятый сон. Кошмары в тот волшебный месяц отступили, и тут вдруг я оказалась погребенной под несущей стеной дома. Боль ломающихся, словно щепки, костей была настолько реальной, что я орала, как резаная, когда открыла глаза. Сеня прижал меня к себе и впервые за этот месяц я дрожала не от его желанных прикосновений, а от пережитого ужаса.
— Все хорошо, милая, просто плохой сон, — успокаивал он, пока я рыдала на его плече.
И затем Арсений, конечно же, спросил. Не мог не спросить. Он включил ночник, укутал трясущуюся меня в гостиничный махровый халат, дал в руки остатки шампанского, которым мы баловались накануне вечером и, глядя мне в глаза, задал вопрос:
— Что тебе снилось?
Я уже открыла рот, чтобы привычно с размахом солгать и… не смогла. Его присутствие в моей жизни стало чем-то святым и непогрешимым. Чувства, которые я испытывала, не должна была запачкать неправда. Я икнула. Осушила залпом бокал.
Любимый ждал.
Я впервые подумала о будущем. Если я перееду к нему. Если мы будем жить вместе. Что будет, когда я начну кричать так каждую ночь? Как объясню ему свои кошмары? Вдруг оттолкну его? Или разочарую? Сможет ли он поверить?
— Чего ты боишься? — серьезно спросил мой возлюбленный, и его непревзойденный взгляд за одну микросекунду в который раз уничтожил мои защитные барьеры.
— Мне иногда снятся кошмары о смертях, — призналась я, слегка подавившись словами, которые давались ой как нелегко. — Будто я лечу в самолете, и он падает… или пожар… или автомобильная авария…
В принципе звучало не так уж и страшно.
— А когда просыпаюсь, то узнаю, что это, на самом деле, произошло… И я как будто там присутствовала… астрально… в теле одной из жертв…
«Вот и все», — поздравила я себя с правдой. Но тут же нарвалась на пронизывающий, недоверчивый взгляд Сени и поняла, что поспешила радоваться.
— Объясни, что значит «это, на самом деле, произошло», — тихо попросил он.
И я рассказала. Обнажила ему свой самый страшный секрет о том, что случилось после того, как папа однажды с силой ударил меня головой об угол стола. Сны, которые казались реальными кошмарами, были, на самом деле, кошмарной реальностью. Будто я присутствовала в том месте и в то время в теле человека, который должен был умереть.
— А сегодня я видела землетрясение, — убито закончила я свое повествование. — Все тряслось, стены ходили ходуном, и меня придавило одной из них.
— Оленька, а ты обращалась уже с этой проблему к врачу? — вкрадчиво спросил Арсений, опустив глаза и прервав тем самым наш зрительный контакт. — У меня есть приятель в Питере, который мог бы помочь…
Лучше бы он меня ударил. Но нет. Он сделал в миллионы раз хуже. Он не поверил. И продолжал что-то говорить про возможное лечение.
— Проверь Интернет, — сухо перебила я и встала с кровати. — Там будут наверняка новости об этом.
— Новости о том, что ты увидела во сне? — Арсений протянул ко мне руку, в его взгляде плескалось синее море жалости, и мне стало еще гаже. — Солнышко, но ты же понимаешь, что это… что это… нереально?
Я ничего не ответила, быстро оделась и уехала домой. Мне было больно, по-настоящему больно. Все относительно. Я бы предпочла, чтобы меня еще раз придавила несущая стена. Раз десять подряд.
Я не пошла на работу: Ваня без вопросов похлопотал о больничном. Уткнувшись носом в подушку, я выплакивала свою обиду постельному белью, безразлично пахнувшему в ответ розами и одиночеством. Арсений звонил несколько раз, но я совершенно не была готова к разговору и его приятелях, способных вылечить сумасшествие, поэтому, выключив звук, швырнула телефон в ящик стола.
Я спрашивала себя: если бы он мне признался в подобном, то поверила бы я? И как бы себя повела?
А внутренний голос с излишней честностью признавался, что даже если бы Сеня сказал, что он инопланетянин, прибывший из галактики Боде с целью исследования дождевых червей на поверхности нашей планеты, то я бы сразу же взяла в руки лопату и пошла бы вместе с ним искать изучаемый биоматериал. Я верила ему больше, чем самой себе, поэтому его «а ты обращалась уже с этой проблему к врачу?» и делало так больно.
Осушив все резервные запасы слез, я безжизненно рассматривала свой любимый светильник в виде кошки, когда в мое несчастье решили вмешаться родные.
Мама с чутким пониманием, блестевшим в зеленых глазах, сказала: «Перестань ты убиваться. Все пары ссорятся. Помиритесь еще сто раз».
Папа, скривившись, проворчал: «Надо было его все-таки с лестницы спустить».
Юля умоляюще сложила аккуратные губки: «А Сеня к нам больше не придет что ли?»
Они по очереди пытались вытащить меня из постели, затем, отчаявшись, ушли готовить ужин. Мое горе как будто сплотило всю семью, а Арсений за один день превратился из идеального будущего тестя в персону нон-грата.
Я бросила очередной взгляд на ящик стола, в котором с этого утра покоился мобильный и крепко задумалась.
Он не поверил в мой самый страшный секрет. И, возможно, в этом раскаивался. А я в итоге не простила ему этой слабости. И не знала, где взять силы, чтобы простить. Все относительно. Возможно, в моих слезах была виновата я сама. Ведь он и правда хороший. Наверное, даже самый лучший.
Какой нормальный, здравомыслящий человек принял бы за чистую монету историю с астральными перемещениями в тела умирающих людей? Возможно, я, и правда, слишком драматизировала нашу первую ссору.

***

Воспоминания все еще кружат в своем вальсе, я неохотно возвращаюсь в реальность. Туда, где он только что сказал: «Нам нужно расстаться».
— Еще вина? — вежливо интересуется официант с легким удивлением рассматривая нашу странную парочку. Я киваю.
Сеня сидит напротив и ждет, пока наполнят мой бокал.
Не знаю, что сказать. Я столько сценариев этой встречи пережила в своей голове. Я так и не решила доказывать ли мне свою правоту или ждать от него вопросов? Быть понимающей и доброй или гордой и обиженной? Простить по умолчанию или выслушивать извинения?
Но это…
— Почему? — сипло шепчу я.
Как могло случится то, что мои кошмары стали непреодолимой преградой? Он испугался? Обиделся? Решил бежать, пока не поздно?
— Ты действительно хочешь это знать? — в синеватую голубизну его глаз прокралась серая сталь. Цвет бессердечного равнодушия.
Сжимаю руки в ледяной комочек из дрожащих пальцев и нерешительно киваю.
— Я встретил другую, — Арсений безжалостно улыбается, пожимает плечами. — И я ее люблю.
Каждое слово, будто топор в ловких руках мясника, кромсает меня на мелкие, кровавые кусочки. Когда он успел? Или встречался с ней в то же время, что и со мной? О нет! Вспоминаю, как он иногда прикрывал рукой свой телефон, когда читал сообщения. Конечно! Вот я идиотка… Он только и ждал повода, чтобы уйти, а мой кошмарный сон стал прекрасной причиной для неминуемого разрыва.
— И чем она лучше меня? — некрасиво шмыгаю носом и понимаю, что зародившаяся на грани подсознания истерика стремительно рвется наружу. По-детски прикрываю глаза ладошками и пытаюсь вспомнить, как дышать, дабы не умереть прямо сейчас от кислородного голодания.
Его взгляд остается жестким. Глаза, как стальные задвижки на замках всех дверей, тех, что он с силой закрывает сейчас передо мной и моими чувствами.
— Только давай без сцен, — строго выдает Арсений, отодвигая от себя тарелку с антрекотом, к которому он так и не притронулся. — Все к этому шло. Я знаю, что и у тебя уже давно отношения на стороне.
Удивление такое сильное, что моя истерика нервно отступает.
— Как?
— Не строй из себя невинность, — с чувством продолжает любимый.
— С чего ты решил, что я могла…? почему ты мог усомниться…? по-твоему, я …?
Возмущение льется через край, и я, захлебнувшись, умолкаю, так и не сказав ни одной целой фразы. Если он решил меня бросить из-за другой, то зачем намеревается еще и переложить вину за это на мои хрупкие плечи?
— Из тебя бы вышла отличная актриса, — усмехается Арсений, чем вызывает во мне новую волну протеста. — Но я не совсем понимаю, чего ты хочешь добиться своей комедией.
— Но я же… люблю тебя…
Слова даются тяжело, но и молчать невыносимо. Может быть, ему что-то наплели на работе? В любом случае, я должна все сделать, чтобы его удержать или, по крайней мере, объясниться.
— Перестань, Оскара тебе все равно не дадут, — начинает злиться Сеня. — Я вообще не понимаю, какого черта весь этот балаган? То тебе дела не было до меня в течение полгода, то вдруг, когда я уехал в Москву, начинаешь строчить любовные письма и требовать встречи. Рассталась с любовником что ли? Решила хотя бы синицу в небе словить? Мало того, что у меня давно к тебе нет никаких чувств, но я еще и встретил в Москве девушку своей жизни. Поэтому давай расстанемся мирно, без пафоса, ложных признаний и истерик! Идет, Галя?
Весь его монолог показался мне по меньшей мере странным, но… Галя?
Вот оно. Нестыковка. То, что меня слегка смущало, вдруг обрело имя.
Не. Мое. Имя.
В ужасе смотрю на свои ногти и впервые вижу то, что до этого не замечала. Грязно-оливковый лак. Цвет, который я ненавижу. Как там советовал Ваня? Задать себе вопрос: «Что я тут делаю?» Вспоминаю про телефон, который за два дня так и не вынула из ящика стола.
— Сеня, — голос хриплый. Тоже не мой.
И это очередной кошмар, который в любую секунду может оборваться. Как и жизнь самого любимого мне человека.
— Это я, — умоляюще шепчу. — Оля! Твоя Оля!
Арсений пораженно замирает, оценивающе смотрит мне в глаза.
— Это очередной кошмар! Тут сейчас что-то случится! Беги! Беги немедленно!
Он не верит, но у нас нет ни секунды на размышления. Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоить сердце, которое, кажется, прямо сейчас выпрыгнет из груди и в ужасе удерет в неизвестном направлении. Доказательства. Нужны любые доказательства того, что перед ним я в теле какой-то Гали.
— Ты сказал, а я продолжила, — на выдохе тараторю я. — «Жизни верь, она ведь учит лучше всяких книг» Гете. А еще у меня есть шрам на животе, тот который ты любил целовать, когда мы валялись на кровати у тебя в номере. Ты не поверил мне, когда я рассказала про кошмары, но умоляю, заклинаю, прошу тебя, поверь сейчас!
Арсений ловит на секунду мой затравленный взгляд, и понимание изменяет черты его лица.
Как сделать, чтобы люди убежали отсюда немедленно? Нужно заставить их испугаться.
— ПОЖАР!!! — ору я во все легкие и тыкаю рукой в дальнюю дверь, откуда официанты таскают периодически подносы с едой. — ДЫМ! БЕГИТЕ!!!
Люди невольно оборачиваются, некоторые даже поднимаются со своих мест. В какофонии голосов между своими дикими криками я слышу голос Сени.
— Оля, это, правда, ты?
— БЕГИ!! — изо всей силы кричу я в родное лицо. — УМОЛЯЮ! СПАСАЙСЯ!!!
Вдох. Выдох.
Резко открываю глаза. Сбоку на тумбочке горят кроваво-красным цифры будильника. 22.05. Светильник в виде кошки подмигивает белым светом. Боже! Нет! Я проснулась! И так не вовремя! Закрываю глаза – верните меня назад! Но кошмар уже улетел, оставив место смертоносному приступу паники.
Слышу, как работает телевизор в соседней комнате. Юля что-то спрашивает, а мама отвечает. А я, видимо, нарыдавшись вдоволь, задремала прямо в одежде на не застеленной кровати.
— Сеня! — кидаюсь к ящику стола. Почти разряженный мобильный укоризненно светит экраном. Я набираю заветный номер, слышу в ответ длинные гудки.
Он не успел. Не выбежал из ресторана, где должна вот-вот произойти или уже произошла катастрофа. Если бы я поняла, что сплю чуть пораньше. Если бы думала чуть быстрее.
Задыхаюсь. И снова пытаюсь дозвониться.
Снова.
И снова.
Мобильник обиженно пикает и вырубается. Кидаюсь к заряднику, но никак не могу попасть в разъем. Руки трясутся, будто я снова оказалась в доме с землетрясением. Из горла рвется затравленный вопль.
Есть! Включаю телефон. Давлю на зеленый значок вызова с такой силой, что сейчас треснет экран.
Гудки.
Повторить набор.
Я столько смертей пережила в своих кошмарах.
Гудки.
Но я не переживу его смерти.
Гудки.
— Черт тебя дери, Сеня! Ответь!
Гудки.
Затаив дыхание, слушаю безжалостные звуки и вновь, и вновь жму на кнопку. Если он не ответит, я не вынесу этого. И никакие антидепрессанты не помогут.
Чертовы гудки!
— Оля?
Волна облегчения окатывает мое изможденное тело мягким теплом.
— Сеня! Ты жив!
И мы кричим что-то одновременно, слова не складываются в полноценные фразы, но это и неважно. Все и так понятно. Перебиваем друг друга признаниями, смеемся, вопим, а я еще и реву. В данную секунду уж точно выгляжу, как сумасшедшая, но совершенно не стесняюсь. Он говорит, что большинство людей вроде как успело выбежать из питерского ресторана перед тем, как тот взлетел на воздух от утечки газа. Он говорит: «Ты спасла мне жизнь». Он говорит: «Я так тебя люблю!»
Я бухаюсь на кровать и пытаюсь унять беснующееся сердце, которое, как будто бьется не в груди, а повсюду вокруг. Медленно дышу, слушаю его извинения за то, что сразу не поверил. И, внезапно ослепленная неприятной мыслью, перебиваю:
— А кто такая Галя?

Екатерина ПЕРОНН
Ницца, 10/01/2021