Глава III
Весь следующий день Егор словно летал, парил от той радости, от той новости, что он узнал от Наташи. Таких чувств наслаждения, мыслей и силы истины он не испытывал уже давно, вероятно, потому, что они были значительно важнее и сильнее
прежних, тех, что мучили его, рождая в нём всякие сомнения относительно той жизни, что он проживает, особенно в последние годы, когда он находился на службе, если можно так выразиться, у порока, когда на его глазах за какие-то четыре
года изменилось всё общество и начала рушиться страна, забыв не только о духовной составляющей, но и о всяком благоразумии. Чтобы при этих обстоятельствах не сломаться и не пасть духом, от человека требовались не только сила, но и разум.
Необходимо было отбросить всё ненужное и неблаговидное, что становились частью повседневной жизни, разъедая, как серной кислотой, сознание людей. Обидно было то, что бороться нужно было не с установленной природой необходимостью - её катаклизмами: бурями, штормами, цунами, - а с самой обычной человеческой глупостью, которую невозможно было не то что принять, но и понять, понять её природу. Всё это так или иначе беспокоило Сомова. «Но, как известно, - думал он,
- нельзя обобщать разочарование и окрашивать им всё остальное. Сопротивляясь злу, можно заметить и оценить много чего хорошего и полезного». Новость о том, что в их семье будет второй ребёнок, приблизила Егора к той высокой любви, что он испытывал раньше. Чувство радости буквально с первых минут вошло в плоть и кровь, даруя ему то, о чём он не думал и не гадал в силу определённых обстоятельств, особенно в последние годы.
«Но вот как в это можно не поверить, - думал он, - когда наряду с отчаянием и огорчениями, которым нет конца и края, - такое счастье! Причём очень чистое и благородное. Почувствовав его, сразу видишь, как всё уходит куда-то прочь, растворяясь в многообразии жизненных обстоятельств: хочется жить, применяя весь свой жизненный опыт, чувствовать, страдать и блаженствовать, считаясь (конечно!) с установленным положением вещей. Нет, я всё же счастливый человек!», - заключил он, думая о тех счастливых минутах, что затронули его душу.
Эту новость он сравнивал разве что с неким чудом, что свершилось в его жизни, причём без всякого напряжения и страстей. Слышать и понимать которое сразу-то и нельзя, поскольку вся его суть - в продолжении. Поэтому главную роль в этой радости, в этом событии он отводил надежде - надежде на то, что желаемое сбудется, украсив тем самым дни его жизни. И других мыслей на этот счёт у него не было, да и не могло быть. «Все эти годы, - с радостью думал он, - Наташа была для меня тем венцом, что не только дарил счастье, но и создавал, если можно так выразиться, тот мир беспечалия, в котором я не только нуждался, но и жил, благодаря её любви и той победоносной страсти, что возвышала меня. Я благодарен ей за безграничное великодушие, за сверхчувственное бескорыстие, да что там - благодарен! Нет, это не те слова, что я должен говорить. Наверное, в этом должно быть что-то большее, что могло бы по-настоящему выразить мои чувства. Да, да, это должно быть что-то “большее”, но что - я не знаю. От этого “незнания” я ощущаю себя каким-то беспомощным… Хотя, кто знает, может быть, именно эта беспомощность и рождает во мне те ощущения, которыми я горжусь.В этом мире всё так относительно и непонятно, что трудно во всём разобраться. Так же как трудно разобраться в пользе бытия и небытия. Впрочем, что бы я ни думал по этому поводу, ни философствовал, всё это - обычная отговорка, не более. Главное, что я люблю её и буду любить всегда, а с любовью будет у нас всё только хорошее, ибо любовь не мыслит зла, не раздражается, не завидует, не бесчинствует, не гордится, не превозносится, а только всё переносит. Я в этом уверен», - заключил он, мысленно проживая те мысли и эмоции, которые буквально рвались наружу из его сердца.
Возможно, от этих мыслей, от этих признательных слов (а может, и от других) в какой-то момент ему стало очень стыдно, стыдно за то, что он не говорил Наташе - особенно в последнее время - о своей любви, находя разные на то причины. А их
накапливалось каждый день, как говорится, воз и маленькая тележка. Но после того, что он узнал, в нём произошло что-то такое, что он и сам понять не мог. Во всяком случае он почувствовал (причём, как никогда), что это необходимо было делать
несмотря ни на что, и от этого ему было стыдно. Но внутренний голос говорил ему тихо, почти без звука: «Это хорошо, что твоя совесть чиста и трогает твою душу, приводя её в чувство. Значит, не всё так плохо. Помни: для привязанности нет срока, находи удовольствие не только в благе, но и в общении с женой, ибо через общение происходит соединение душ, так же как соединение чувств - через желание;
люби её, пока сердце живо». Слыша такую речь «из ниоткуда», Егор не стал спорить или, хуже того, заниматься опровержением слов внутреннего голоса, с которым он всегда, или почти всегда, соглашался, поскольку он прекрасно знал, что подобное
общение указывает в первую очередь на собственное состояние как на инструмент, который нужно постоянно совершенствовать. Значит, он должен совершенствовать себя!
Будучи под сильным впечатлением, он не уставал мысленно размышлять ещё долго, при этом каждая его мысль, каждая фраза подчёркивали и выражали полные грации его настроения (складывалось такое ощущение, что мысли и фразы сами выстраивались
в известном только им порядке).
«Интересно всё же, кем бы мы были, если бы не было в жизни таких вот радостных мгновений? - подумал он, и тут же, не раздумывая, сам себе мысленно ответил: - Думаю, в нас бы мало было что человеческого, во всяком случае ничего хорошего бы не было ; это точно! Без любви, без добра, без внимания друг к другу нас одолела бы дурная жизнь, ломая всё на своём пути, и никакого бы нашего ума не хватило, чтобы присоединить к душе прочные качества, качества, которые делают нас людьми. Что говорить: человек - существо слабое, всё ему хочется попробовать, всё ему хочется сверх меры. Ни в какую пору, ни при каком возрасте он не может остановиться, успокоиться, задуматься над обычными жизненными правилами: позволить ушам слушать то, что они хотят слышать; позволить глазам смотреть то, что они хотят видеть; позволить сердцу мыслить так, как ему хочется, а главное - побеспокоиться о душе. Нет, что не говори, а женщины лучше нас, мужчин, знают и понимают, что нужно больше этому миру. Они, в отличие от нас, мужчин, не живут для того, чтобы испытывать эмоции, а живут и испытывают эмоции», - заключил он, будучи уверенным в своих словах.
В течение всего дня, несмотря на занятость, Егор ещё не раз возвращался к этим мыслям, что никак не давали ему покоя. Возможно, это происходило оттого, что, думая о чём-то хорошем, ему легче было переносить жизненные обстоятельства, где было место и собственному страданию, и собственной радости. От наплыва чувств и эмоций он вспомнил даже тот день и тот час, когда родилась Лиза!
«Как же это было давно, а? - вопросительно, с некоей ностальгией, думал он. - И вот вновь это счастье, счастье в квадрате». Когда он подумал об этом, у него не возникло на этот счёт никаких сомнений, он был рад по-настоящему этому важному
событию. Хотя (как человек ответственный во всех отношениях) он прекрасно понимал, что его ждёт впереди; а ждало его, надо сказать, не самое лучшее время, ибо «перестройка» перевернула всё общество, всю страну вверх ногами. И от всех этих дум его сразу охватил озноб, да такой, что голова пошла кругом, поскольку за этим событием следовала целая череда забот и дел, ответственность за которые необходимо будет нести ему, а не кому-нибудь.
«А чему тут удивляться? - твёрдо подумал он, ту же взяв себя в руки. - Новое всегда представляется исключительно в новом свете - это же истина. Да, сейчас сложно жить, более того - страшно, но ничто не страшно, кроме самого страха. Преодолевая страх и прочие сложности, мы получаем не только удовлетворение, но и массу эмоций, одним словом, много чего полезного, а это, как мне кажется, и
есть счастье. А настоящее счастье никогда не бывает лёгким. Его смысл, как, впрочем, и смысл человеческой жизни, - в беспокойстве и тревоге. Так было,
так есть и так будет всегда. Конечно, одно дело - когда мы жили в Припяти, где всё было разложено по полочкам, а другое дело - сейчас, когда кругом одни сложности. Но не это главное, - без всякого на то желания, определил он для себя, - а главное - то, что не знаешь, что будет завтра, на что надеяться и чего ждать, вот в чём проблема. Поэтому не всё так просто».
Все перечисленные вопросы (и не только эти) его сильно обеспокоили. Однако, вопреки очевидным фактам, ему совершенно не хотелось об этом думать. «Главное, не нужно торопить события, - будучи уверенным в себе человеком, подумал он, - от
радости кудри вьются, а от печали - секутся. Люди живут - и мы проживём. Нужда - она всегда была, есть и будет, от неё никуда не денешься и не спрячешься. Она, как говорится, и пляшет, и песенки поёт. Не нужно ничего принимать в расчёт и мерить общими мерками», - мысленно заключил он, предпочитая немного успокоиться от всех этих рассуждений и предположений.
Если говорить по справедливости, то в мыслях Егора действительно было много того, о чём следовало бы задуматься в отношении своих желаний и потребностей, настолько острой была для него эта тема. Но он прекрасно понимал и тот факт, что мы не хозяева своей судьбы. (Кто-то может сказать обратное: каждый человек - кузнец своей судьбы, и только от его трудолюбия, поведения и ума зависит его счастье.) Во всяком случае, что бы и как бы мы ни думали по этому поводу, нам всем приходится быть хозяевами своей жизни. И от этой истины человеку никуда не уйти. Будучи человеком увлечённым, он думал в этот день ещё о многом, пока не пришёл к странной мысли.
«Интересно, в каком возрасте организм мужчины “успокаивается” и не думает о продолжении рода?» - при этой странной мысли глаза его загорелись, широкие скулы вздрогнули, да так, что желваки заходили, но ненадолго, поскольку эта мысль показалась ему не столько шутливой, сколько глупой, а значит, не вызывала дальнейшего интереса, чтобы её развивать и даже думать о ней. И даже не с точки зрения кругозора, а с точки зрения перспективы. В этом деле (во всяком случае, пока) его всё устраивало, более того, он на многое ещё был способен.
Думая о предстоящем пополнении семьи, Егор периодически возвращался и к тому сну, что приснился ему в эту ночь. Сны ему, как правило, снились часто, но он их мало помнил, в основном, отрывочно. Вот и в этом сне всех тонкостей он не помнил, хотя сон его очень заинтересовал. Возможно, поэтому в его памяти всплыли отдельные детали этого сна; упражняя свои мыслительные органы, он вспоминал:
В один из тёплых летних дней он и Наташа стояли на балконе какого-то большого многоэтажного дома (что это был за дом и где находился, он не совсем понимал) и спокойно смотрели на широкую улицу, что проходила мимо их дома. В это время по
ней шло праздничное шествие, в котором участвовала большая масса народа. С какой датой или событием оно было связано, Егор не знал, более того, ему не хотелось вдаваться в подробности этого дела. Шествие и шествие. Причём всё было видно,
как на ладони: дома, улицы, люди, множество зелени, уходящий вдаль горизонт. Короче, они стояли и смотрели на это шествие с высоты своего этажа, на котором проживали. Вдруг Егор увидел, что на противоположной стороне дороги над окнами многоэтажных домов медленно, заглядывая в окна, передвигается силуэт человека. Когда он присмотрелся, то увидел девушку. Да-да, девушку! Причём в свете
солнечного дня она вся светилась, будто какая-то фея. Уже с первых минут (как только Егор её увидел) она так его увлекла и заинтересовала, что он забыл обо всём. Его интересовала не столько эта девушка, сколько природа этого явления. Первый вопрос, который он задал себе, конечно, был такой: что это за девушка? Что она здесь делает? И почему её никто не замечает, кроме него? (Наташа в этот момент действительно не видела её, поскольку увлечённо смотрела на шествие.) Ещё больше его заинтересовало то обстоятельство, как она перемещалась, а перемещалась она, надо сказать, то быстро, то очень тихо, словно пёрышко, которого касается в нужный момент лёгкий порыв ветра. Не в силах разобраться в том, что он видит, Егор сказал об этом Наташе, показывая своим взором в ту сторону, где остановилась девушка, с замиранием глядя в очередное окно. Наташе не потребовалось много времени, чтобы разобраться в этом явлении. Глядя вдаль, она тут же сказала: «Это Ангел». Причём сказала спокойно, без всякого напряжения и удивления, как будто говорила о чём-то повседневном и обыденном, привычном для неё. Услышав такой ответ, Егор подумал: «Не понимаю, зачем она меня разыгрывает? Ну какой тут может быть Ангел? Нет, определённо это шутка, и не более», - заключил он. Но в какой-то момент он всё же поверил её словам, поскольку мнение Наташи (как человека с более острым умом) было для него неоспоримо. Пока Егор думал и размышлял, Наташа, будто заворожённая, смотрела на Ангела и на его действия. В какой-то момент Егора тоже
увлекло это зрелище, поскольку оно стало для него ещё более интересным и завораживающим. Он обратил внимание на тот факт, что Ангел ничем не отличался от обычных людей: ни нимба, ни крыльев, ни жезла, ни прочих символов у него не было. Одетый, как показалось Егору, в парадное облачение, представляющее собой прозрачную полосу белой ткани, замысловато задрапированную на фигуре, Ангел спокойно двигался от окна к окну, при этом что-то очень внимательно высматривая. Он подлетал к окну, причём, иногда так близко, что касался стёкол, высматривая что-то или кого-то. Можно было подумать, что он кого-то искал, причём делал
он это очень искусно, как бы между прочим, не нарушая ничей мир и спокойствие.
Егор ощущал силуэт Ангела настолько хорошо, что в какой-то момент всё же засомневался в этом «зрелище», принимая его за некую иллюзию, понимая, что не дано человеку увидеть те силы, которые позволено только ощущать. «Видимо, всё это оттого, - ясно подумал он, - что в жизни мы часто соприкасаемся с этим феноменом, особенно в детстве, когда через сказки и другие литературные произведения
подразумеваем некие надежды и мечты о чуде. - Он даже вспомнил выражение, которое часто употребляют люди: - “Чудо свершилось!” - Вспомнив это выражение, он стал размышлять о том, что у людей и в мыслях не возникает думать о чём-то другом или
сомневаться. - Да и не надо им думать о каких-то силах. Они принимают это “чудо” в таком виде, в каком оно явилось, и всё. Почему же я не могу видеть это чудо в облике Ангела! Почему я не могу в это поверить? Хотя, кто знает, - засомневался он, - а может, это сатана? Ведь он на всё способен, даже на то, чтобы принимать вид Ангела света», - но эту мысль он отбросил, зная исключительную способность жены разбираться в сложных ситуациях. Но в этот самый момент, когда Егор размышлял, Ангел повернулся (словно прочитав его мысли, а может, и Наташины) и вмиг оказался рядом с ними. В это трудно было поверить, но Егор понял, что это действительно настоящий Ангел, а никакая не иллюзия. Да и у Наташи были мысли точно такие же, потому что она буквально не сводила с его глаз. И это ещё
больше увлекло Егора в восприятие того, что происходило, а происходило оно, можно сказать, на грани возможного.
Оказавшись рядом с Егором и Наташей, Ангел смотрел на них обоих молча, словно изучая. Лицо Ангела Егор не видел, так как оно было закрыто какой-то пеленой, а вот образ его он запомнил хорошо. В какой-то момент он почувствовал, что от
Ангела исходит не просто энергия, а что-то особое, можно сказать - божественное, что невозможно было передать словами и даже чувствами. Наташа, увидев близко Ангела, буквально замерла и долго не сводила с него глаз, словно подверглась какому то гипнозу. Ангел смотрел то на Егора, то на Наташу, при этом не говоря ни слова. Егор не мог сказать, сколько это продолжалось по времени, но, как ему показалось, оно затянулось. В какой-то момент Ангел протянул руку Наташе, словно хотел что-то ей сказать, а может, и передать… хотя, по предчувствию, именно Егор ждал этого действия, и не просто ждал, а желал всем своим существом, он даже потянулся к нему, так захватил его Ангел своим присутствием. И вовсе не потому, что Ангел понравился ему, а по каким-то другим, совершенно непонятным для него причинам. Но Ангел повёл себя так, словно не видел Егора, обратив всё своё
внимание на Наташу. Наташа, конечно, не ждала такого события, но что-то заставило её протянуть свою руку навстречу Ангелу, при этом глаза её загорелись каким-то необыкновенным счастьем, словно у неё никогда его не было. Глядя на неё, можно было подумать, что она была несчастлива всю свою жизнь. Егор хотел сказать ей, чтобы она этого не делала, но он не смог произнести даже одного слова, более того - двинуться с места, словно его приковали цепями. Наташа, продолжая держаться за руку Ангела, потянулась к нему… и в этот самый момент он проснулся. Проснулся от
того, что ему не хватало воздуха. «Ну надо же такому присниться, - поднимая голову с подушки и глубоко вздыхая, подумал он. Он сел на край кровати и, посмотрев на Наташу (она крепко спала), покачал головой, чтобы хоть как-то прийти в себя. - Нет, ну, надо же такому присниться, а!» - подумал он снова, делая очередной глубокий вздох.
От сна мысли то и дело путались в его голове.
«Ангел во сне - это, кажется, к счастью, радости, душевному равновесию, - напрягая все мысли, вспоминал он сонник. - А бывает и так, что к печали», - тревожно заключил он для себя.
Вспоминая сон, Егор попытался воспроизвести дальнейшие события - хотя бы то, что помнил. Сидя на кровати, он хотел было встать, но, поскольку было ещё рано, решил ещё полежать: «Надо ещё полежать, - подумал он, глядя по сторонам, - ещё рано. Причем надо лечь на левую сторону, - про это он где-то читал, - потому что за правым плечом человека всегда стоит Ангел, а за левым - сатана, потому и плевать следует через левое плечо, так же, как и спать ложиться - на левый бок, “чтобы придавить сатану”».
Не вдаваясь в подробности и не придавая сну особого значения, он всё же лёг на левый бок, пытаясь, как принято говорить, не только «задавить сатану», но и забыть сон и больше его не вспоминать, тем более что такие сны не были у него редкостью, наводя, что называется, тень на плетень. Но он не всегда поддавался слабостям снов, зная их истинную природу, тем более что ему было чему радоваться в этой жизни - счастье буквально, переполняло его, и это было для него самым главным признаком предстоящего дня. Уже засыпая, он заинтересовался одним
обстоятельством, которое не давало ему возможности заснуть. Он мысленно спрашивал у себя: «Почему женщины так легко могут менять не только свои взгляды, но и привязанности? Отчего и по какой такой причине Наташа протянула руку Ангелу, ведь
я же был рядом? Неужели мужчины всё-таки правы, говоря о том, что настроение у женщин зависит от того, кто рядом: неважно, Ангел это будет или кто-то там ещё? И что их женским миром правит не что иное, как разнообразие?»
Конечно, эти мысли Егор посчитал совершенно глупыми, недостойными и оскорбительными по отношению к Наташе, поскольку только с ней он был по-настоящему счастлив, и это счастье давало ему спокойствие, причём без присутствия всяких опасностей.Он понимал, что, когда он узнал о ребёнке, в его душе появилось что-то новое, очень простое, но очень важное, и вот это «важное» делало его другим человеком.
Размеренно дыша, он медленно проваливался в сон, и в этой сонной глубине что-то говорило ему о том, чтобы он никому не говорил об этом сне, помня золотое правило: никогда не спешить и не говорить ничего лишнего. Да он и сам знал, что не нужно говорить об этом никому, дабы избежать всяческих пересудов в отношении Наташи, переносившей своё положение, понимая, что это не только сохранит в их семье покой, но и охранит от всех бед.
Глава IV
На фоне многочисленных событий дни летели незаметно, впрочем, как и месяцы. В конце октября в Красноярске-26 установилась не только морозная, но и снежная погода, накрыв, как периной, опавшую осеннюю листву, что ещё напоминала о том прекрасном времени, когда всё радовало палитрой осенних красок. Правда, в течение дня снежный покров немного подтаивал от пробившихся сквозь тучи солнечных лучей, проседая кое-где от тяжести набравшейся влаги. К вечеру влажный снег снова подмерзал, превращаясь за ночь в колдобины и гололёд - одни словом, в опасные для пешеходов места.
Продолжая работать на ГХК, Егор прекрасно понимал (особенно в последнее время), что в атомной отрасли происходит что-то непоправимое, выходящее за рамки здравого смысла. Впрочем то же самое происходило и в других отраслях - по всей стране.
И происходило это в первую очередь из-за преступной халатности руководителей государства. И это не было уже каким-то ошибочным заблуждением или какой-то тайной. Было очевидно, что все реформы провалились и что хорошего ждать нет смысла. Нужно выживать каждому самостоятельно. «А всё потому, - думал Сомов, - что Горбачёв решил исправить ошибки прошлого, сделать, что называется, всё по-своему. Ему, видите ли, показалось, будто население СССР “голосом пляшет, а ногами поёт”. Эту историческую “несправедливость” он решил исправить, но, как гласит украинская поговорка, “сталося не так, як гадалося”. От этого или от другого, кто теперь знает, но всё пошло наперекосяк, отмеряя жизнь уже не временем, а надеждами и ожиданиями. Конечно, ошибаться - свойство человека, - размышлял он, - но беда в том, что непризнание своих ошибок повлекло за собой ещё большие ошибки, исправлять которые становилось всё сложнее и сложнее, ибо они получили центробежную силу - и пошло и поехало. К тому же в ожидании свободы
и демократии людям вдруг расхотелось работать, так как всем захотелось вволю наговориться. Дожили до того, что двое пашут, а семеро руками машут, причём во главе с Горбачёвым. Да ладно бы ещё“семеро”… В результате получилось так, что видимое оказалось обманчивым: за хорошими словами мы увидели дурные дела, за представительным видом - ничтожные души. А ведь таким людям, как Горбачёв, мы отдаём себя на послушание, становясь рабами. Нет, кто бы что ни говорил, мне про него, про этого Сальери от политики, но по мне - он сегодня хуже, чем дьявол, хуже, чем самый заклятый убийца, хуже, чем развратник душ человеческих», -
проговорил мысленно Сомов.
И это были не просто мысли, а крик души, поскольку он никак не мог понять: как такое вообще могло случиться, что один человек подверг нацию всякого рода развращению, бесчеловечным унижениям и страданиям. Он никак не мог понять народ
своей страны, что допустил так себя одурачить… Эти его мысли не просто удивляли его, а делали каким-то непосвящённым, ущербным что ли. Словно люди знали об этой жизни больше него. И это «незнание» граничило в нём с неким сумасшествием. Но признать себя таковым он не мог по ряду причин, главная из которых заключалась в том, что он делал полезное для страны дело, оспорить которое было невозможно ни в какой инстанции.
И, тем не менее, как бы Сомов ни относился к Горбачёву, он прекрасно понимал, что винить его одного во всех бедах не совсем правильно, поскольку этот человек не мог один конструировать страну на свой лад, делая из чёрного белое, а из белого -
чёрное, не оставляя при этом камня на камне. Для этого нужны были мощные силы, которые бы поддерживали его, соглашались с его «резолюциями», с его образцово-показательной ложью и картинно-театральным разрушением. И такие силы были не только внутри страны, но и далеко за её пределами.Справиться с такой «командой»… было непросто, если вообще возможно.
Сомов многое не понимал во всей этой неразберихе, и ему хотелось глубже разобраться (в первую очередь для себя) в этой непростой ситуации. Понять, насколько это возможно, в чём заключался и заключается смысл всех перестроечных преобразований, в чём состояли и состоят истинные цели и задачи этой зондеркоманды… и многие другие вопросы. Он никак не мог понять, почему в руках
этих горе-руководителей почтительность превратилась в самоистязание, осторожность превратилась в трусость, храбрость превратилась в безрассудство, прямодушие - в грубость, желание отличиться - в предательство.
Но, как бы он ни хотел во всём этом разобраться, он чувствовал, что при каждом обращении к этой теме ему не хватает знаний. Тех практических знаний, которые подсказывали бы ему, какой страна должна быть, какая она есть на самом деле и что
нужно сделать, чтобы изменить положение к лучшему. Одним словом, чтобы он мог говорить и рассуждать на эту тему не просто абы как, а «метко».
Однажды он даже подумал о том, почему эту «команду» не арестуют, почему их всех не предадут суду за тот вред, что они нанесли стране и государству. Ведь в стране есть соответствующие органы, отвечающие за государственную безопасность. Куда они смотрят? Чем занимаются? За что получают зарплаты? «Почему, - мысленно задавал он себе вопрос, - если человек украдёт булку хлеба в магазине, чтобы сделаться сытым, то его сразу осудят и посадят в тюрьму года на три-четыре, а то и больше? А эти чиновники развалили сознательно государство, страну, которую создавали веками многие поколения разных народов, - и ничего? Как будто так и надо. Как же так? Ведь судить человека нужно не по его порывам, а по будничным делам».
На этот счёт у него была даже греховная мысль: почему Горбачёва не уберут?.. Неужели в стране не осталось ни одного патриота, который бы мог отомстить за страну? Но эту мысль он выкинул из головы, назвав её греховной, подумав: «Нет, нет, что я говорю… этот человек должен жить, обязательно жить, и как можно дольше, чтобы видеть всё то, что он натворил. Хватит с нас и того грехопадения, что мы совершили за все эти и другие годы, того грехопадения, что будет преследовать нас ещё очень и очень долго».
Одним словом, чтобы не быть враждебно настроенным к власти и хоть что-то понимать в этой жизни, Егор решил, что необходимы знания, и в первую очередь - те, что могли бы помочь ему отличить истинные знания от ложных, причём всё это нужно
было ему не для того, чтобы понять, какими вещи должны быть, не для того, каковы они на самом деле, а для того, чтобы знать, как себя вести и что вообще делать в этой ситуации, поскольку всё то непонимание, что происходило вокруг, его огорчало и даже злило. «Всё летит куда-то в тартарары, - думал он, пессимистично характеризуя общую ситуацию в стране». Размышляя и думая над этим вопросом,
Егор непроизвольно вспомнил о том (где-то он читал), что наступит время, когда в нашей стране ученики и студенты как таковые исчезнут, ибо здравое учение приниматься властями не будет, поскольку у общества не будет в этом нужды, будут только учителя, причём из одних чиновников. Каждый человек будет обязан избрать себе «учителя», чтобы льстить его слуху. Отвратив свой слух от истины, люди будут слушать только басни. Но во все эти разговоры писателей-фантастов он мало верил.
Больше всего Сомова задевал тот факт, что шла огульная критика социализма и травля коммунистов. Вернее, одни коммунисты критиковали других коммунистов, а «другие» критиковали «первых», и кто был прав в этой ситуации, понять было невозможно. А между тем, как говорят в народе, «охал день до вечера, а поужинать нечего». Крайним, как всегда, был народ. Руководители партийных органов на местах мало на что уже реагировали, зная, что их время заканчивается и что всякая монополия на власть - не их рук дело. Для них самым важным было только одно: найти себе достойное место в жизни, делая то, что каждый умел делать, к чему
привык будучи во власти. Такой расклад, конечно, особо никого не радовал, но и огорчаться было преждевременно, поскольку была ещё надежда. Надежда на лучшее. Поэтому выводы никто никакие не делал, все взгляды были устремлены на Москву,
на кремль, на Горбачёва.
Чтобы не ломать, что называется, дров, Егор твёрдо усвоил для себя одно положение, можно сказать - правило, которое носило (образно выражаясь) ключевой характер для открывания двери в «новый» раздел общества, заключавшееся в том,
что нужно не дёргаться и метаться из стороны в сторону, а терпеливо ждать. «Пусть идёт, как идёт, - думал он, всячески успокаивая себя, - зачем махать руками и доказывать кому-то, что это - белое, а это - чёрное? Всё равно моя правильность не совпадёт с их правильностью. По мне, лучше слушать, чем задавать лишние вопросы. Во всяком случае от этого я буду меньше страдать от своих мыслей, сохраняя спокойствие и безмятежность. Если суждено чему-то произойти, то это произойдёт и без моего ведома; никто меня ни о чём не спросит. Самое лучшее, что может сейчас быть, это жить спокойно и ладить с самим собой через познание и учение».
Одним словом, чтобы обезопасить себя от многих неприятностей, а главное - не остаться без работы, Сомов всячески избегал любых разговоров на тему, что есть хорошо, а что есть плохо, помня пословицу: «Кто служит, тот тужит, а кто орёт, тот песенки поёт». Работая, он старался всем быть доволен. И вовсе не потому, что всё ему нравилось, как раз, нет. В этой части он твёрдо усвоил: если всё общество ; за реформы, за перестройку, значит, он отстаёт от каких-то пониманий, значит, он не может отличить хорошее от плохого. А как человек может судить, если он не разбирается в этом и других вопросах? Поэтому он и решил, что называется, «свернуться в самого себя» до тех пор, пока не разберётся, не поймёт, как казалось ему, простые вещи. Тем более, сейчас, когда в его семье намечалось пополнение.
«Конечно, - думал он, - работы без заботы не бывает, шероховатости всегда были, есть и будут - это истина. Зная это, не нужно горячиться, а нужно быть, что называется, тише воды, ниже травы, прогибаясь, как тростиночка, в ожидании, когда
исчезнет «ветер» или прольёт ливень, чтобы затем снова выпрямиться, глядя на белый свет и на солнышко, что лечит от всяких обид и огорчений». Он прекрасно знал (ещё со школьной скамьи), что без этих природных истин невозможно существование. Даже дерево нуждается в частом освежении ветров, дождей, холодов, иначе оно ослабеет и завянет. Точно так же и человеку нужна некая встряска, чтобы
его деятельность не увядала, а давала силу и выносливость, одним словом - иммунитет. Во всяком случае, что бы ни происходило вокруг, он старался жить в полной гармонии с природой, не принося никому никакого вреда. Для него важнее было проявить себя в природной сущности, изменить самого себя, свои желания, чем порядок на ГХК или в стране, который, как ему казалось, наведут без него другие, более образованные, умные и красивые люди. «Во всяком случае, - думал Егор, - работа над собой даёт мне два преимущества. Во-первых, не дождавшись желаемого от умных и вежливых людей, у меня всегда есть возможность сделать вид, что
желаемое достигнуто. Такая “картина” мало успокаивает, конечно, - мысленно рассуждал он, - но всё же. Во-вторых, работа над собой поможет мне определить мои естественные границы, вникнуть, так сказать, в своё существо, понять, на что я способен, а на что не способен. Зачем занимать чей-то “престол”, если он не твой, если ты не имеешь к нему никакого отношения? Лучше будет, если от него отказаться самому, понимая всё своё несоответствие, чем если тебя возьмут за шиворот другие и выкинут, как щенка, как человека случайного и не компетентного, как человека, не имеющего никакого отношения к исполняемому делу».
Эти мысли его очень интересовали - возможно, поэтому он часто к ним возвращался. Были ли эти мысли его, или кто-то ему их говорил, было не важно. Главное, что он старался подняться до их глубины, как до маленького зёрнышка (как в той же в земле), что со временем вырастает в большое дерево.
Конечно, во всей этой его искренности не было убеждающей чистоты, но зато была чистота убеждения, а это было для него важнее всего.
Одним словом, о чём бы он ни думал, ни размышлял, сложная путаница жизни не давала ему покоя, более того - она захватывала его всё сильней и сильней, увлекая во что-то неведомое и опасное.
Известие о ребёнке было тем радостным событием, что уводило его от жизненной тревоги. Оно служило ему своего рода убежищем от всех сомнений и переживаний. Вопросов, конечно, было много (как без них), но они все решались. В этом плане
грех было обижаться. Правда, беременность Наташи проходила сложно - беспокоили почки, боли в плечах и в нижней части спины. Чтобы не копить отрицательные эмоции, Егор советовал ей чаще консультироваться с докторами: «Мало ли что, - заботливо говорил он, - любой совет пойдёт только на пользу. Во всяком случае будет больше ясности, что лечить и как». Одним словом, все его слова выражали не только беспокойство, но и некую осторожность, которые нельзя было игнорировать. Во всяком случае он так считал - хотя бы для порядка, понимая, что человек, соблюдающий осторожность, готов всегда ко всему.
Нельзя сказать, что Наталья не прислушивалась к словам мужа, - прислушивалась, но она имела и своё собственное мнение, ибо её чистосердечие и принципиальность говорили о другом - о том, что без надобности в больнице делать нечего. «В больницу я хожу не одна, - эмоционально отвечала она Егору, - а с ребёнком, а это лишняя тяжесть. Всякая инфекция, к тому же нечищеные тротуары… ты посмотри, что делается: складывается такое ощущение, что в один миг всех дворников уволили. Хоть бери лопату и разгребай снег сама. Глаза бы мои не смотрели на всё это», - рассудительно говорила она.
Слушая жену, Егор не пытался настаивать на своих просьбах и советах, а уж тем более перечить ей в чём-то, зная, что ничего женщины не принимают с таким отвращением, как именно советы. Он всё больше молчал, зная, что из-за гормонов, переполняющих эмоций и воображения (что очень свойственно беременным женщинам) Наталье сейчас тяжело. Но, как бы он ни вёл себя, что бы ни думал, страха у него было больше, чем у жены. Поэтому он волновался, и ничего с этим поделать не мог. Других причин для этого просто не было. Всё, что зависело от него, - помощь по дому, походы по магазинам и прочие мелочи, - он делал без всяких напоминаний. Лиза также была активной участницей всего домашнего процесса и ни от чего не отказывалась - делала, как могла. Хотя, по правде, она любила воспользоваться свободной минутой, но не для того, чтобы что-то помочь по дому, а чтобы уединиться и почитать книжку. Хотя сам факт, что у неё скоро будет сестрёнка (или братик?), скорее, радовал её, чем огорчал. На эту тему она задавала много вопросов родителям. Особенно нелегко приходилось Егору, чтобы всё правильно разъяснить.
Последнее время Егор не так часто, как бы ему хотелось, гулял с Лизой. Рабочие дни не давали на то позволения. Зато в выходной он старался посвятить ей как можно больше времени, пребывая на природе и дома, так как смотреть в маленьком городе особо было нечего - всё было уже рассмотрено и изучено. Поэтому они старались быть всё больше на природе, освобождаясь от разных тяготивших мыслей и отрицательных эмоций. К тому же с Лизой Егор чувствовал себя нужным.
В город Красноярск Егор старался дочку не возить, так как экологическая ситуация в городе была просто бедственной.Загазованность была выше всяких норм и пределов. Уже при подъезде к городу Лиза начинала плохо себя чувствовать: забивал кашель, начинала болеть голова, появлялась слабость.
Надо сказать, что смог часто появлялся и над их городом, всё зависело от розы ветров. В целом же в Красноярске-26 воздух был чистым. И это их радовало в полной мере, так как они понимали, что чистый сосновый воздух способствует Лизиному
выздоровлению.
Находясь один или с семьёй, Егор часто мысленно возвращался к разговору с Коноваленко, что было вызвано, видимо, какими-то особыми эмоциями и впечатлениями по поводу выхода его из партии. Возможно, он видел в этом не только некий поступок, но и какую-то его правоту. Однако сдавать свой партийный билет Егору почему-то не хотелось. Конечно, мысли были всякие, что говорить, но доводить до крайности это дело ему всё же не хотелось. Во сяком случае для себя он твёрдо
определил: карман билет не тянет, лежит - и пусть лежит. Время само подскажет, как ему поступить: сдать билет в партком или порвать и выкинуть, как делают это многие коммунисты. Возможно, что, рассуждая так, Егор на что-то рассчитывал в
будущем, а возможно, что в этом состоял какой-то его принцип, а может - и смысл! Впрочем, он и сам толком ничего не знал.
Наталья, видя, как муж отвлекается на какие- то мысли, всегда находила, что сказать, типа: хватит летать в небесах, пора возвращаться на землю. Лиза при этом всегда была неумолима: она тут же подбегала к отцу и спрашивала: «Папа, папа, а где ты “летал”?» - Егору приходилось всегда находить нужные слова, чтобы не обидеть ни жену, ни дочку. Во всяком случае ему всегда удавалось это сделать,
отчего Лиза была всегда довольна.
Наталья по-прежнему продолжала работать в школе, в начальных классах. Эта занятость давала ей возможность немного отойти от семейных забот, подавляя не только эмоциональное состояние, но и тоску по Киеву (надо сказать, что после отпуска она с наибольшей силой тосковала по Украине). У Егора, как ни странно, тоже не проходило это чувство: ему всё сильнее и сильнее хотелось быть в Киеве,
но этой своей слабости он старался не показывать.
Думая об этом, Егор полагал, что вернуться назад уже невозможно.А с другой стороны, он всё больше убеждался в том, что там им было бы лучше. Он прекрасно понимал, что пребывание в Красноярске-26 было временным, и вызвано оно было слабым здоровьем Лизы. Нельзя сказать, что она полностью выздоровела, но то, что ей стало значительно лучше, было это фактом. Большинство проблем остались позади. Во всяком случае она радовала родителей своей активностью и жизнерадостностью. То, что Наталья и Егор не нашли себя в этом городе, вовсе не означало, что он им ничего не дал, - совсем нет, просто жизнь требовала новых подходов и решений. Ведь рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.
«К сожалению, в атомной сфере происходит сейчас что-то непонятное, страшное, - размышляя, анализировал он ситуацию, сложившуюся в атомной отрасли, - хотя и говорят, что всё хорошо.Но где хорошо,если оказались технически невостребованными и неподготовленными программы амбициозного развития этой отрасли в стране!
А постоянные аварии в США и СССР указали на неприемлемый уровень безопасности АЭС. Где же хорошо, а? Оказывается, проблемы есть, причём очень большие. Впрочем, сейчас это наблюдается не только в атомной отрасли, но и в любой другой, какую ни возьми, - везде один хаос и разруха, и края этому не видно. В конце концов, - не упуская мысли, продолжал он, - а какое мне дело до каких-то там других отраслей, если я испытываю боль за свою отрасль - атомную? Время идёт, а серьёзных
выводов после чернобыльской аварии не сделано. Конечно, некоторые продвижения есть: сняты все ограничения с публикаций по чернобыльским материалам, многие журналы начали поднимать в прессе острые вопросы, касающиеся многих технических материалов атомной отрасли, более строго стали подходить к безопасности… но этого всего недостаточно.
Нет главного: советские учёные так и не нашли приемлемого решения проблемы обращения с отдельными видами облучённого ядерного топлива и с радиоактивными отходами, как и проблемы нераспространения ядерного оружия. Базовая стратегия развития атомной энергетики - стратегия интенсивного внедрения в энергетику ядерных реакторов на быстрых нейтронах - не была осуществлена, причём не только в нашей стране: это означало, что учёные столкнулись с рядом(а может, и множеством) неразрешённых задач и так далее.
Конечно, ядерная энергия вносит существенный вклад в производство и использование энергии в стране, но она, однако, не смогла полностью удовлетворить ожидания, которые были запланированы изначально с момента развития этой отрасли, широко распространённые несколько десятилетий назад. К тому же уже много лет наблюдается существенное превышение начальных смет расходов на строительство АЭС, что является следствием чрезмерного государственного регулирования в
электроэнергетической отрасли и низкого качества управления в этом секторе. Одним словом, нужно по-новому смотреть в будущее». И, хотя эти мысли Егор всячески сдерживал, они нет-нет, да и присутствовали в его голове, навеянные впечатлениями и той болью, что он испытывал за отрасль.
Глава V
(Продолжение следует)