В конце 15 и начале 16 века, на пороге новой истории, можно встретиться с первыми зародышами народного сказания о докторе Фаусте. В течение 16 века это предание имело развитие и обрастает разнообразными мотивами, обставляется поэтическими подробностями и к концу столетия в первые получает стилистическую литературную обработку. Повесть жадно читается современниками и быстро продвигается в другие страны. Её поэтические темы всё больше обретают форму рифмованных рассказов и баллад, становятся материалом для странствующих актёров и сюжетом искусственной драмы. Мотивы повести в 17 и 18 веках давно живут в народе, а во второй половине 18 столетия начинают привлекать внимание литературных и образованных кружков. За художественную обработку сказаний о Фаусте принимаются ведущие литераторы того времени. Гёте своим созданием Фауста, затмевает все остальные произведения, в котором народная легенда отлилась в философскую поэму и в новом своём образе получила универсальное, общечеловеческое значение.
Сага о докторе Фаусте как бы открывает и закрывает тот период человеческого развития, который простирается приблизительно с конца 15 до начала 19 века. Фауст - герой всей новой истории того времени, этих столетий усиленного умственного труда человечества и его тяжких душевных мучений. Эта эпоха начинается с исполненные сил пробуждения человечества от средневековой дремоты. Критические мысли пробиваются сначала робко сквозь старые предания и несмело пытаются пошатнуть ветшающие жизненные основы. Медленно, с трудом производится расчистка залежавшегося средневекового мусора. Невозможно было сразу разорвать все связи с прошедшим, с наивными идеалами католического-феодального мира. Без оглядки удалиться от знакомых образов, покинуть отчий кров, домашний алтарь, свои пенаты. Между старой и новой жизнью начинаются торги и сделки. Пользоваться плодами зарождающейся науки и в то же время удержать за собой привычные призраки старых суеверий. Вся эта эпоха новой истории проникнута этим мучительным принципом компромисса, сделки торгашества как в науке, так и в общественной жизни.
Эту стоячую воду средневековой силоамской купели словно возмутил своей рукой ангел - новый ангел критической мысли...Купель Силоам, та самая, в которой Христос исцелил слепо рождённого, считалась священной. Длинна бассейна около 68 метров.
Начинается брожение, которое продлится в течение всей новой истории. В 18 веке борьба старого и нового мира становится ожесточённой не на жизнь ,а на смерть, вскрывая непримиримый разлад обеих противоположностей. Идти назад - нельзя, пойти на соглашение старого с новым - тоже нельзя, сосредоточить все свои желания на зарождающемся новом мировоззрении, на это не у каждого хватает знаний и сил.
И вот, на рубеже 18 и 19 столетий, разлад достигает своего кульминационного момента, наступает предсмертная агония отживающего периода. Именно в это время появляется сказание о докторе Фаусте - как наилучшую обработку формы общенародного языка в литературное выражение в великой поэме Гёте.
С именем Фауста можно встретить в исторических источниках относящихся к концу 15 и началу 16 столетия. Фауст был родом из Книтлингена в Вюртемберге, жил в начале 15 века, прославился в Германии своими фокусами и чёрной магией. Умер незадолго до 1540 года. Народные фантазии передававшие от поколения к поколению овладели этим историческим персонажем, и создали из него тип вольнодумца-колдуна, на которого перенесли легенды о других средневековых волшебниках. Саги о Фаусте, получившие в 15 веке большую популярность, исходили из разных исторических местностей Германии, преимущественно швабских и саксонских земель. Город Виттенберг, позднее Лютерштадт-Виттенберг, знаменит в 15 столетии как главное место религиозного брожения, являлся крупным центром культурной, научной и политической жизни Германии, стал главным сосредоточием этих преданий. С этим городом была связана народная память легенды о Фаусте. Здесь профессорствовал Мартин Лютер, здесь в 1517 году он обнародовал свои знаменитые 95 тезисов, в которых обвинил корыстного Папу в ереси и возложил надежду на реформу церкви. Известность Виттенберга, как города учёного, преимущественно гремела не в одной Германии, а так же и за её пределами. Шекспировский Гамлет был бывшим студентом Виттенбергского университета. В течение двух лет читал здесь лекции итальянский философ Джордано Бруно и называл этот город немецкими Афинами.
Эти народные повествования о Фаусте в первые получили литературную обработку в "Повести о докторе Иоганне Фаусте", изданная в 1587 году во Франкфурте-на-Майне продавцом книг Шписом. Повесть становится главным источником для всех последующих литературных редакций фаустовской саги, которая представляет собой характерный памятник быта и мировоззрения 16 столетия. Автор, по всем признакам является протестантский теолог, который ставит перед собой цель предостеречь своим рассказом христиан от дьявольских наваждений и соблазнов. В повести подвергается брани и насмешкам католичество со своими обрядами, папа обзывается антихристом и одержимый злыми духами, монахи - слугами дьявола. Дух - искуситель предстаёт Фаусту в образе монаха. Но как бы то ни было в этой первой литературной редакции Шписа сохранилось много эпических, первобытных, лишённый искусственности, нарочитости мотивов.
Фауст, рассказывает повесть, был крестьянским сыном и получил воспитание у одного родственника в Виттенберге. Своей отличительной особенностью он имел талант быстро усваивать научный материал того времени и получил степень доктора богословия. От богословия Фауст перешёл к медицине, потом к астрологии и математике. "На орлиных крыльях хотел он воспарить в своих познаниях, разведать сущность неба и земли, и стал искать в магии удовлетворение своих пытливых стремлений". Фауст стал изучать предвидящие будущее, пророческие книги о волшебстве и чародействе, заклинания, магические формулы.
Эта гордость учёного доктора, его высокомерные требования и самомнение привели его к гибели. Заклинаниями своими Фауст вызывает чёрта и заключает с ним договор, по которому он продаёт ему свою душу и требует за это от чёрта исполнения своих желаний. Дух, который появляется перед Фаустом с тем, чтобы служить ему называется Мефистофелем. Заключая союз с чёртом, Фауст отдаётся во власть самым необузданным выходкам, веселью и кутежу. Вино и еду дух доставляет ему из погребов и столовых герцогов и епископов. Он же приносит ему ворованную одежду и обувь. Назначает жалование доктору 1300 крон. Фауст, однако не удовлетворён одними сладострастными наслаждениями, он расспрашивает Мефистофеля о природе духов, о падших ангелах, о геенне - символе Судного дня. Беседы эти наводят Фауста на тяжёлые мысли, на мысли о раскаянии. Однажды после такого разговора, он ложится на постель и горько плачет, но отчаяние уже настолько овладело Фаустом, что он не верит в милость Божию. При этом, когда на него находят подобные размышления, бес является ему в образе прекрасных женщин и заставляет его таким образом покинуть мысли о божественном.
Фауст задаёт Мефистофелю интересный вопрос, что сделал бы он на его месте, если бы он - Мефистофель был человеком. И вот какой ответ даёт ему злой дух, ответ характерный для Мефистофеля 16 века:" Господин мой Фауст, если бы я был создан человеком, как ты, я склонился бы перед Богом, стремился бы не прогневать его и соблюдал бы слова его, заповеди и веления, в полной уверенности получить за это вечное блаженство и славу после смерти. А ты этого не сделал, напротив, ты отрёкся от Бога, злоупотребил силою своего рассудка. В этом - виною твоё самовольство". - "Да, это правда", сказал Фауст. "... а желал бы ты, Мефистофель быть человеком на моём месте?" - "Да", сказал со вздохом дух, "хотя я и согрешил перед Богом, но желал бы снова получить от него милость. Но для тебя теперь уже поздно, гнев Божий над тобою"... Важно обратить внимание на этот смиренный, подавленный тон Мефистофеля в 16 веке и на робость самого Фауста. Это полностью соответствует с мировоззрением того времени. Совершенно не так будут говорить Мефистофель Гёте и в особенности Байроновский Люцифер...
Слава Фауста растёт, как известного астролога, предсказателя и гадателя. Он многому учится у Мефистофеля, задаёт ему вопросы по части астрологии, космологии и посещает преисподнюю. Затем, на крылатом коне, в которого обернулся дух, он посещает различные части мира. В Риме Фауст забавляется над папой, он невидимо присутствует за папской трапезой и похищает у него из-под носа еду. В Константинополе Фауст принимает образ Магомета и проводит несколько дней в серале султана - женской половине дворца. С горных высот Кавказа, он разглядывает рай, топографию которую описывал ему Мефистофель.
Третья часть повести рассказывает, как в Инсбруке Фауст для императора Карла V вызывает из подземного царства Александра Македонского и его жену, и затем рассказывает о разных проделках, которые он совершает своею чудесной силою. У одного мужика съедает целый воз сена вместе с лошадью, надувает иудея, пьянствует со студентами в погребах зальцбургского епископа и так далее. Наконец, по его приказу, Мефистофель вызывает для него прекраснейшую женщину - это греческая Елена, которая является образом очаровательной представительницей замечательного античного мира. Когда приближается срок окончания договора заключённый на 24 года, выторгованные Фаустом у Мефистофеля для земных благ, герой повести назначает наследником своего имущества ученика своего Вагнера. Сам он постепенно переходит в мрачное, отчаянное состояние. Повесть доносит плачи и рыдания доктора, а так же злые насмешки над ним Мефистофеля. В роковую ночь поднимается страшный ветер, студенты слышат шипение в комнате Фауста и свист злых духов и крики самого доктора. Фауст растерзан чертями... Автор повести предостерегает от гордости, вольномыслия и безбожия, в котором содержится дидактическое обращение к читателю.
В первой литературной редакции, в общих чертах имели такое содержание народные сказания о Фаусте. Главной её темой было - отречение от божества и договор с чёртом. К этому отречению Фауста ведёт с одной стороны его свободомыслие, с другой - стремление удовлетворить свои прихоти и сладострастные наслаждения. В понимании автора Фауст является великим грешником, в итоге пожинающий заслуженные плоды своего высокомерия и распутства.
Фауст в повести 16 века - человек развращённый, безнравственный, безнадёжный и неисправимый в глазах общих масс образованного меньшинства людей. Автору повести нравиться останавливаться на приключениях Фауста, привлекать внимание к его шалостям, выдумкам и затеям, любит описывать его бессмысленные проделки и надувательства. Он не вникает в подробности мыслительной борьбы Фауста, его жажды к знаниям, его пытливости и стремлениям к научным исследованиям. Каждый раз автор клеймит эти стремления как греховные. Такая была эпоха того времени, которая удостаивала смелых мыслью на костры инквизиции и видела в пробивающихся стремлениях любознательности преступные желания души, отвернувшее своё лицо от Бога и попавшее во вражьи сети злого духа.
В последующие годы повесть о докторе Фаусте была переиздана несколько раз.
В 1588 году появилась рифмованная обработка легенды, а в 17 веке сага появилась на сцене народных кукольных театров Германии и не сходит с этих сцен до настоящего времени. В 1598 году повесть была переведена на французский профессором, историком и богословом Пьером Виктором Пальме Кайе. В своё время подвергался нападкам со стороны протестантских единоверцев, его обвиняли в апологии публичных домов, в продаже души дьяволу в связи с этим переводом и публикацией этой книги. Ещё раньше эта "Народная книга о Фаусте" была перенесена в Англию и этим самым дала хороший материал для драмы одному из самых крупных драматургов, поэтов времён Елизаветы, основоположнику жанра высокой трагедии Марло Кристоферу. Драма Марло "Доктор Фауст" была написана приблизительно в 1588 году. В сравнении с немецкой повестью, у Марло можно найти попытку объяснить характер героя, он подвергает его личность психологическому анализу. Сам Марло, лично не разделял правящих взглядов своего века, то как драматург, он подчинялся пожеланиям публики и преобладающим тенденциям времени. Поэтому и в его драме Фауст является осуждённым грешником, развратником и фантазёром, который забавляется исполнением замысловатых своих проектов. В произведении Марло, автор относится мягче к герою, чем сама повесть. Речи Фауста иногда возбуждают в зрителе даже глубокое сочувствие к его личности, к его страданиям. Но как бы то ни было, надо иметь ввиду и повесть, и драма - продукты 16 века. Личность смелого исследователя и критика является в произведении грехом и нет тому оправдания у Шейлока. Различие авторов в том, что Шейлок - писатель средней руки, богослов, проникнутый духом протестантской нетерпимости, а Марло - человек светский, для своего времени веротерпимый, пуритане даже упрекали его в неверии, хотя он имел большой талант и был одарённым литературным деятелем.
Марло развивает те соображения о присущих Фаусту стремлениях к знаниям, которые только вскользь касается первоначальной повести. Философия и логика служат для Фауста лишь орудиями диалектики и бессодержательной полемики. Медицина ему хорошо известна, но он отчаивается в возможности когда-либо сделать с её помощью людей бессмертными или оживить мёртвых. Перед ним библия и он обращается к богословию. "Смерть есть искупление за грехи",- читает он в ней,"отрицая наши провинности, мы обманываем самих себя, и нет истины в нас. Как же это", спрашивает Фауст, "мы должны грешить и, несмотря на это, всё-таки осуждены на смерть, вечную смерть?" Он оставляет богословие и обращается к магии, но этот монолог стоит особняком. Драма наполнена беззаботными, бессмысленными выходками, в которых Фауст забавляется. Автор охотно описывает разнообразные приключения своего героя при дворе папы, императора и высокопоставленных лиц, приводит разговоры и остроты клоунов. В герое Марло много детского, наивного. Его приводит в восторг возможность осуществить задуманные им небылицы, влечёт благополучие жизни, за эти блага он отдаётся чёрту:
"Мне эта мысль покоя не даёт,
Она меня приводит в упоенье,
Что мог бы я духами управлять.
Их заставляя делать беспрестанно,
Всё, всё, что только пожелаю я.
Загадки все мне будут разрешимы,
И нет таких безумных предприятий,
Которые, при помощи духов,
Мне будут невозможными казаться.
Я захочу - и в Индию те духи
За золотом слетают за меня;
Я прикажу - переплывут моря,
Чтоб мне доставить редкости Востока,
Они проникнут смело в новый свет
И появятся с сладчайшими плодами
И с чудесами новых, чудных стран.
Раскрыть перед собой я их заставлю
Всю глубину неизвестных мудрых книг,
И тайны всех властителей узнаю.
По моему желанью сонм духов
Мгновенно стену медную воздвигнет
Вокруг родной Германии, и Рейном,
Как лентою блестящей, опоясывает
Мой милый Виттенберг"...
В последней сцене описывается гибель героя. Последний монолог Фауста показывает муки грешника перед казнью. В Марловском Фаусте не найти той большой гордости, ему далеко до байроновских героев, до какого-нибудь Манфреда, который умирает с иронией на устах, до тех натур, которые до конца остаются верны самим себе, своим убеждениям, до конца пребывают непреклонными в своём отрицании.
В последней сцене, Фауст появляется каким-то слабым, жалким существом, молящим о пощаде, взывающим то к Богу, от которого он некогда отрёкся, то к Люциферу, перед которым он трепещет.
"Срезана ветвь, которая могла бы зацвести полным цветом, сожжён лавровый венок Аполлона, некогда украшавший этого учёного. Фауст погиб. Смотрите на его падение, и пусть его участь внушит мудрецу не проникать в запрещённые сферы, изучение которых пагубно для души и не нам с выше.". В итоге Фауст представлен как несчастный, заблуждающаяся личность, обречённый на вечные мучения. Марло обработал свой сюжет так, как понимали бы и воспринимали его в то время. Если бы поэт, драматург Марло в заключение спас бы своего героя, то это было бы не только ошибкой против народной саги, но и противоречило бы нравственным понятиям зрителей и читателей. Поэтому в драме Марло невозможно отыскать философской идеи о внутренней борьбе человека. Это просто художественная и осмысленная обработка народной повести.
Предания, легенды о докторе Фаусте привлекали внимание литераторов 18 века в разных странах Европы. Это время самой упорной борьбы мыслителей с наследием прошлого. Самые яростные критики должны были заинтересоваться легендами, в которых отражались первые ростки критического направления, находились ещё в зачаточном движении. Литераторы 18 века осмыслили первоначальное наивное народное сказание и посчитали, что надо сделать из него предмет символического истолкования. Сага превратилась в философскую поэму. Из колдуна, занимавшегося чёрной магией, из грешника, отрёкшегося от богословия, Фауст в литературных образах 18-19 века стал философом, который не может удовлетвориться метафизическим мировоззрением своей эпохи. Его философские рассуждения уже не осуждаются категорически и безапелляционно, как это было в средние века. Наоборот - он приковывает к себе симпатии лучших умов, которые видят в нём борца человечества, героя мысли. Эпоха конца 18 и начала 19 века взглянула на Фауста по-своему, как на мыслителя и критика, человека протестующего, противопоставляя себя окружающим.
Из немецких литераторов 18 века, Лессинг первый обратился к обработке фаустовской саги. Со свойственной его натуре чуткостью, он заметил в этих сказаниях любопытные моменты, которые должны были придать особенный интерес для того времени. Немецкий критик несколько раз брался за драму о докторе Фаусте, но ему так и не суждено было осуществить свою идею. Имеются только фрагменты и небольшие сцены, дошедшие до нас от немецкого литератора. Из борьбы со злом Фауст Лессинга выходит победителем.
Затем за Фауста взялся Фридрих Мюллер - немецкий поэт, драматург, художник. Он был один из мятежных гениев периода "бурных стремлений". Родился в семье пекаря, пивовара и трактирщика. И Мюллер, и Гёте работали над материалами о Фаусте. Мюллер интересовался историей Фауста с юных лет:"Уже с детства Фауст был одним из любимых моих героев, потому что он казался мне сильным человеком, который чувствовал свои силы, видел узду, которая держала его судьбу, и всячески старался перегрызть эту узду. Этот человек, который имеет достаточно мужества для того, чтоб сломать всё, что попадётся ему на пути и мешает ему. В его груди столько непосредственного чувства, что он привязывается к чёрту, видя в нём прямоту и искренность." Такова направленность Мюллеровского Фауста, созданного теми порывистыми стремлениями той мятежной эпохи, которая увлекла за собой молодёжь семидесятых годов 18 века. Считается, что Фауст некоторое время учительствовал в Кройцнахе. В 1776 году Фридрих Мюллер написал «Сцены из жизни Фауста», а спустя два года — первый акт драмы «Жизнь и смерть доктора Фауста» , описывающий встречу Фауста с незнакомцем. Фауст Мюллера предстаёт истинным «бурным гением», вступившим в конфликт с филистерской ограниченностью, завистью и клеветой соперников в провинциальном университетском городке. Он признаётся незнакомцу, что желает стать «Колумбом ада»: «Зачем я мучаюсь и не решаюсь отважиться на деяние, дерзостно свершить которое я предназначен со времён сотворения мира?» Фауст дерзает, заклинает силы ада на перекрёстке дорог и общается с семью духами. Мюллеровская пьеса открывается изображением собрания чертей под председательством сатаны. Люцифер жалуется на посредственность, слабосилие эпохи. Ремесло чёрта потеряло всю прелесть с этим жалким сбродом людишек, которые лишены всякой самобытности, которые ничтожны и в добродетелях, и в пороках. "Нет героев, нет таких сильных, забористых малых, с которыми стоило бы повозиться. Нет ни доблестных людей, которых было бы интересно совращать, ни законченных злодеев, мерзавцев с головы до пят, в роде какого-нибудь Руджиери или Нрона."- говорит Люцифер. Жалобы Люцифера поддерживаются демоном золота, духом
прелюбодеяния, разврата и чёртом литературы. При таком положении вещей, при таком ничтожестве рода человеческого в аду грозит полное банкротство. Один Мефистофель указывает на Фауста, как на исключительно сильную личность, над которой можно похлопотать.
Мюллеровский Фауст является выразителем крайних необузданных стремлений мятежной молодёжи, которая в своей безграничном отрицании ударилась в абсурд.
В 1778 году Мюллер отправился в Рим, где небогато проживал на стипендию, которую ему выхлопотал Гёте у веймарского герцога. В вечном городе Мюллер играл видную роль в римском кружке немецких художников, хотя сам успеха в живописи не имел. Картины, которые Мюллер отсылал в Веймар, не нравились ни Гёте, ни его друзьям, что привело к разрыву между Мюллером и Гёте. В 1781 году Мюллер перешёл в католичество. С 1789 года финансовая поддержка прекратилась, и Мюллер занялся в Риме журналистской деятельностью для разных немецких газет, искусствоведением и подрабатывал экскурсоводом. В 1805 году он провёл экскурсию по Риму для баварского кронпринца и будущего короля Людвига I. Тот присвоил Мюллеру титул придворного художника и назначил пенсию. Мюллер встречался со многими знаменитыми путешественниками, например с Людвигом Тиком.
Глубже отнёсся к фаустовской легенде другой "бурный гений", приятель Гёте - поэт и драматург Фридрих Максимилиан фон Клингер. В 1776—1778 годах Ф. М. Клингер пробует себя не только в качестве театрального драматурга, но и актёра труппы А. Зейлера. В 1776 г. покидает Веймар и несколько лет скитается с труппой странствующих актёров, пишет для них пьесы. С лета 1778 по весну 1779 года Ф. Клингер — солдат австрийской армии в войне за баварское наследство. По окончании войны возвращается в театр.
В 1780 году принц Вюртембергский Фридрих Евгений пожелал видеть его в свите своей старшей дочери принцессы Софии-Доротеи, которая в 1776 году вступила в брак с великим князем Павлом Петровичем, будущим российским императором Павлом I. По другим источникам это предложение Клингеру сделал принц Александр Фридрих Вюртембергский, брат Софии-Доротеи. Судьба занесла его в восьмидесятых годах 18 века в Россию, где он был наставником великого князя Павла Петровича, потом директором кадетского корпуса и затем попечителем Дерптского университете, ныне Тартуский университет.
С 1780 года находился на русской службе. Он был зачислен лейтенантом в морской батальон и принят к «малому двору» в Павловске и Гатчине, наследника русского престола, где быстро заслужил расположение Софии-Доротеи, ставшей Марией Фёдоровной, а также самого Павла, выполняя должность чтеца и библиотекаря будущего императора.
Будучи офицером, Ф. М. Клингер практически не участвовал в военных действиях, лишь в 1783 году он находился в войсках на Западном Буге в Молдавии в ожидании войны с Турцией. Здесь, в свободное время от военных манёвров, Ф. М. Клингер написал роман «История о золотом Петухе». Это произведение имело подзаголовок «Добавление к истории церкви» и была ярким антицерковным и атеистическим памфлетом. Роман увидел свет в 1785 году без указания автора и места издания. «Золотой петух» интересен тем, что некоторым образом связан с «Золотым петушком», а возможно и с «Гавриилиадой» А. С. Пушкина (рассказ принца рогоносцев). Дослужился Ф. М. Клингер до генерал-лейтенанта российской армии, был видным деятелем российского военного и гражданского образования. В российском подданстве его звали Фёдор Иванович Клингер, он похоронен в Петербурге на Смоленском лютеранском кладбище.
Во Франкфурте Ф. М. Клингер познакомился с представителями молодого поколения писателей, объединившимися вокруг Гёте: Якобом Михаэлем Рейнхольдом Ленцем, Генрихом Леопольдом Вагнером и др. Между тем Ф. М. Клингер покрутился в высших правительственных и административных кругах, присмотрелся к государственной деятельности, столкнулся с некоторыми политическими и общественными вопросами. В его романах постоянно можно встретить доказательства на разлад в социальной жизни и несправедливости того времени. Они проникнуты мрачным, пессимистическим мировоззрением, которое имеет негативное отношение не только к главнейшим философским, литературным и религиозным представлениям, но и к жизни публичной, политической. Его драма «Буря и натиск» дала название целой литературной эпохе.
Припевы разочарования и мировой скорби в сочинениях Ф. М. Клингера иногда приближаются к сумрачному мировоззрению Байрона.
После Фауста Гёте, Фауст Клингера - едва ли не самое крупное произведение написанное на эту тему.
Роман Ф. Клингера "Жизнь Фауста, его деятельность и гибель" вышел в Петербурге в 1791 году. Этот роман принадлежит целому циклу романов, которые сам Клингер называет философскими. Одно уже название указывает на то, что дело не в сказке, не в фабуле, не в замысловатой интриге, не в занятных историях о каких-нибудь приключениях и похождениях, а в философских идеях, которые автор стремится воплотить в художественные образы...
Своего Фауста Ф. М. Клингер отождествляет с майнцским работником типографии Фаустом, одним из первых мастеров печатного дела в 15 веке. Это противоречит народной саге, но даёт Клингеру случай для развития интересных моментов. Фауст - изобретатель книгопечатания. Он человек семейный. Благодаря окружающим реакционерам, он не может извлечь выгоду из своего изобретения и едва избегает голодной смерти. Поставленный в удручающие обстоятельства, Фауст решается вызвать чёрта. Сначала им овладевают сомнения, с одной стороны - боязнь будущих мучений, религиозные традиции, с другой - жажда независимости и знания, гордость, злоба на людей. Ему является вымышленное существо - гений человечества и предостерегает его от решительного шага. Но люди "затоптали Фауста в грязь". Он отворачивается от гения, который указывает ему смирение, терпение в страданиях, умеренность, и заклинает дьявола. Описывает пиршество в аду. Изображение адских развлечений наводит Ф. М. Клингера на сатирические поступки. В преисподней даётся представление. Медицина и шарлатанство пляшут менуэт, под музыку смерти, которая бряцает кошельком, наполненным золотом, юриспруденция, жирная особа, набитая взятками, обвешанная статьями законов, сопит соло, и ей вторит ябеда. На колеснице, запряжённой слабостью и обманом, въезжают политика и теология, с мечом в одной руке, с горящим факелом в другой. Политика выходит из колесницы и пляшет с своей путницей под тихие и мягкие звуки, которые наигрывают хитрость, властолюбие и тиранию. В компании чертей заходит речь о Германии, и когда один из духов, Левиафан с пренебрежением отзывается о народе, от которого никто не прибыл в ад с достоинством и почётом, поднимается тощая тень одного немецкого доктора прав, который униженно просит позволить ему заступиться за отечество. Речь защиты доктор прав начинает с восхваления мудрого государственного устройства Германии. "Скажите мне, где в мире доселе блистает феодальная система, это образцовое создание силы и рассудка, как не в Германии? Поэтому, ни одно государство не может быть названо счастливее моего отечества."- говорит он. "Наши князья", говорит доктор, "лучшие владыки в мире, пока они действуют по собственной воле, то есть пока они могу делать то, что им заблагорассудится. И к чему нации нашей возмущаться против них? Разве мы не одеты, разве мы не имеем права есть и пить то, что можем покупать". Доктор защищает немецких властителей. Фауст заключает договор с Левиафаном. В отчаянии он спрашивает у духа о причине господства в мире неправоты и порока. "Ты должен разъяснить мне основы вещей",- говорит он, -"тайные пружины явлений физического и нравственного мира." Фауст хочет постичь причины моральной порчи, отношения человека к вечному и очевидному. Левиафан обязуется показать ему весь мир в его зле и бесполезности. В путешествиях своих по белому свету они везде встречаются с самыми мрачными видами общественного быта. Самыми тёмными красками изображается Германия, она не нравится даже чёрту, который видит в ней всюду "умствование", драки между дворянами, торговлю правителей подданными и разорение крестьян. По роману Ф. М. Клингера, в мире господствует полное бесправие, полное тожество зла. Во зло обращаются даже некоторые благие начинания. Все попытки улучшения общественных и частных отношений приводят к злу. Человек испорчен до мозга костей цивилизацией и исторической жизнью...
По приказанию Фауста, чёрт спасает утопающего, спасённый соблазняет жену Фауста и обкрадывает её. Умными действиями своими Фауст наказывает одного влиятельного архиепископа и исправляет его. Архиепископ становится мягким и добрым владыкой, благодаря своей нетребовательности и благосклонности расшатывается общественный порядок, и его подданные становятся негодяями, пьяницами и ворами.
Тирады Клингера, несмотря на их очевидные натяжки, проникнуты искренностью и глубоко сочувствует социальным бедствиям людей. Ф. М. Клингер указывает на простоту и природу жизненных противоречий, житейскую несправедливость нанесённой цивилизацией. Пессимизм подобный клингеровскому, является следствием ложных представлений о жизни. В основе мировоззрения Клингера лежали радужные взгляды на первозданное природное качество человека и придавал ему какое-то особенно высокое значение.
Гёте с сказаниями о докторе Фаусте познакомился ещё в детстве из народных писаний и кукольных представлений. Мысль воспользоваться этими темами, как художественным материалом, овладела им во время пребывания его в Страсбурге, едва ли не в одно и то же время с проектом драмы Гёц. Его захватывала немецкая старина и эти две импозантные фигуры 15 века из сказания о докторе Фаусте. С этих пор, с страсбургского периода решение воспроизвести легенду о Фаусте не покидает Гёте.
Сначала эта задача отступает на второй план, он занят более лёгкими, так сказать, более юношескими мотивами - это отважным, беспардонным рыцарем Гёцем и пылким, мечтательным фантазёром Вертером, в котором уже можно усмотреть первоначальные будущие черты облика Фауста. За три, четыре года Гёте много прочитывает литературы, много передумывает, анализирует, переживает и несколько по остепенился. Время "бурь и стремлений",
которые кипели в его душе и в обществе в 18 веке, объединились в его сознании, и ещё с большей полнотой наполнились. Опять забродили в нём мотивы фаустовских саг, которые он набросил в своих эпизодах. Свои первые сцены, Гёте читает в сентябре 1774 году Клопштоку, Фридриху Котлибу - немецкий поэт, он занимался филологией и теологией в Йенском и Лейпцигском университетах, но не желал сосредоточиться на какой-нибудь специальности, так как собирался быть только поэтом. Весною в 1775 году, немного позднее, в более полном виде своей поэмой делиться с Фридрихом Якоби.
Сцены, написанные в первоначальном виде, содержали едва ли не всю сущность произведения, где по крайней мере были намечены все главные темы, так сказать был задан тон всей пьесе. Эти сцены относятся к самым ярким и живым местам произведения. В такой первозданной форме Фауст был известен друзьям Гёте, который любил читать своё произведение в приятельских кругах, на вечеринке у герцога Саксен-Веймарского. Друзья Гёте считали Фауста самым крупным творением молодого поэта. Уже в то время на Фауста зарились предприимчивые книготорговцы, но Гёте не печатал своей рукописи. Он ещё долго холил и лелеял излюбленное дитя своей фантазии, постоянно возвращался к нему в минуты наплыва творческих сил и мыслей, находя в нём утешение от случайных невзгод и житейских неудач. Старую пожелтевшую, обветшавшую рукопись Фауста Гёте взял с собой в Италию. Там весной в парке виллы Боргэзе - в 18 веке кардинал Шипионе Боргезе, племянник папы Павла V из рода Боргезе, разбил на месте бывших виноградников парк, который повелел украсить античными статуями, в 1788 году он перечитал её, и остался совершенно доволен общим тоном всего произведения, и остался верен своему первоначальному варианту. Здесь в укромном месте парка, написал новую сцену "кухни ведьм".
В 1790 году в седьмой книге своих сочинений он напечатал фрагмент Фауста. Не всё написанное из Фауста было напечатано Гёте. В изданный фрагмент вошёл первый монолог беседы с Вагнером, окончание договора Фауста с Мефистофелем, разговор Мефистофеля со школьником, сцены Гретхен до сцены в соборе, монолог Фауста в пещере.
Начиная с 1795 года, Гёте опять начинает возиться с Фаустом, беседует о нём с Иоганном К. Ф. фон Шиллером. В 1797 году пишет посвящение, оба пролога, золотую свадьбу Оберона и Титании и первую беседу с Мефистофелем. В 1800 году он присоединяет к уже написанному сцену на Брокене и эпизод смерти Валентина. После окончательной обработки, наконец в 1808 году появляется в печати первая часть Фауста.
В истории этой первой части следует три различных даты : первое - это время создания первой редакции 1774 и 1775 годы, второе - это время напечатания фрагмента в 1790 году и третье - это полное издание первой части поэмы в 1808 году.
Когда после небольшого перерыва Гёте в 1797 году снова принялся за Фауста, Иоганн К. Ф. фон Шиллер на его запросы высказал между прочим следующее замечание :"Пьеса о Фаусте, при всей своей художественной самобытности, не может отстранить от себя требования символического смысла; таков вероятно и Ваш собственный план. Двуличие человеческой природы и неудавшиеся стремления примирить в человеке божественное и материальное - это не теряется из вида; нельзя остановиться на фабуле, от неё хочешь перейти к идеям. Одним словом, Фауст должен удовлетворить в одно и тоже время требованиям философским и поэтическим; уже сама тема требует философского отношения к предмету; творческая сила воображения должна подчиниться идее. Вряд ли мои слова представляют для Вас что-либо новое, так как то, что написано уже, в высокой степени удовлетворяет такой задаче". Такое было мнение в отношении к сюжету Шиллера. Сам Гёте в 1827 высказывается следующим образом о Фаусте: "Характер Фауста, на той ступени, на которую подняло его из грубой народной сказки современное мировоззрение, - это характер человека, который нетерпеливо бьётся в рамках земного бытия и считает высшее знание, земные блага и наслаждения недостаточными для удовлетворения своих стремлений, человека, который , мечась из стороны в сторону, нигде не может найти желанного счастья."...
Основная идея в поэме Гёте показать этот глубоко задуманный характер идеалиста, до глубины тронутого, тяжело раненный критикой, разъедаемого скептицизмом, образ публичного человека находившегося в завершающем ряду новой истории. Хотя монологи написаны поэтом в разное время и первая сцена в драме в той форме , как она читается теперь, издана была в 1808 году, тем не менее оба они проникнуты единым духом и взглядом.
Продолжительные старательные занятия наукой, изучение философии, права, медицины и богословия привели Фауста к горькому сознанию того, что он по прежнему невежда, если бы даже не учился! Он пришёл к убеждению, что люди ничего не могут познать, эта мысль приносит ему тяжёлые муки.
" И вижу всё же, что не дано нам знания.
Из ныла грудь от жгучего страданья! *
( Пер. Холодковского )
* "Und sehe, dass wir nichts wissen konnen!
Das will mir schier das Herz verbrennen"...
Прочитав только несколько первых строк известного монолога, как сталкиваемся со всеми мотивами страданий Фауста. Он печалится о глупости науки. Чего искал он в науке и не нашёл, каких результатов ожидал он своих занятий, к чему стремился он в своих постижениях.
..."чтоб силу понять,
Какой движется мир и живёт все живое...
...Как обниму я тебя, необъятная?
Тайный родник бытия
Где я найду? Он могучей струёй
Небо и землю поит"... *
(Пер. Павлова)
* "Dass ich erkenne, was die Welt
Im Innersten zusammenhalt?
Schau` alle Wirkenskraft und Samen..."
"...Wo fass` ich dich, unendliche Natur?
Euch Bruste, wo? Ihr, Quellen alles Lebens,
An denen Himmel und Erde hangt..." *
Эти строки указывают как он пытался проникнуть в таинство мироздания, в неизвестную сущность мировых исследований, понять деятельность сил мира, познать источники жизни, корни бытия, рычаги вселенной, небо и землю. На эти поиски абсолютного, безграничного видения, наука не может дать ответа. Таким образом, Фауст указывает науке неправильные призывы.
Откуда появились в нём эти необузданные, неудержимые желания забраться с наукой туда, где для неё нет места? На вопросы которые ставит Фауст, ответ может дать только вера для верующего. Верой решается всё, для неё нет границ и преград. Поэтому так гармонично, цельно и невозмутимо самодостаточное мировоззрение простого человека. Но Фауст уже давно утратил настоящую, непосредственную веру в религию:
"Не страдаю от робких сомнений,
Не боюсь я чёрта и адских мучений"...
"....Невозвратима вера мне живая." *
(Пер. Павлова)
* "Mich plagen keine Scrupel noch Zweifel,
Furchte mich weder vor Holle noch Teufel"...
...."allein mir fehlt der Glaube" *
Решением религиозного кодекса он удовлетвориться не может. Фауст ещё не обладает такими высокими, точны научными знаниями. Он находится так сказать на среднем уровне, то есть метафизической. Исидор Мари Огюст Франсуа Ксавье Конт — французский философ, родоначальник позитивизма и основоположник социологии как самостоятельной науки, его схема, которая разделяет эволюционный процесс знания на три ступени: первая - первобытное, так сказать религиозно-наивное, которое опирается исключительно на веру и отрицает науку; второе, серединное, метафизическое, которое старается мирить веру с знаниями, путает темы научные с религиозными, к науке относится с точки зрения религии, а к самой религии предлагает научные вопросы и наконец третье научное мировоззрение опирается на исследования, резко отделяет научную область от сферы религиозной. Фауст Гёте - метафизик, но это не метафизик конца 16 века, не наивный философ - идеалист, который черпая поочерёдно из канонических книг Бэкона Веруламского, Фомы Кемпийского и гуманистов, ещё не видит, что такие разнообразные элементы, химически не соединяемые, но пытается соединить. Его забавляет заниматься научными процессами, это для него такое новое развлечение, непривычное дело, в которое погружается с невинным незнанием юного школьника, не закалённого в научных спорах и неудачах.
Фауст Гёте - философский образ метафизика - идеалиста конца 18 века. Он сам видит несостоятельность своего мировоззрения, он чувствует постоянные противоречия знания и традиций. Ему известно и о том, что наша познавательная способность ограничена, субъективна. Когда Фаусту приходится разговаривать с человеком грубым, тупицей, с учёным неучем, как Вагнер, в нём особенно резко выступает критика, глубокая ирония и насмешки над представлениями метафизического идеализма. Но когда он наедине сам с собой, когда он сидит углубившись в свои мысли, - тут выходят все его сомнения и колебания. Метафизическое мировоззрение, двойственность и противоречия, которые ощущает Фауст, от которого он ещё не может отказаться, так всасываются в его кровь веками и выработанная временем священные традиции - это и есть причина его скорби и печали. Не личное несчастье корень пессимизма Фауста, не результат его неудач или ударов судьбы, не продукт какой-нибудь несчастной страсти, не находящий удовлетворения, не следствие житейских невзгод и промахов, а скорбит как бы за всё человечество, за своё поколение.
Характерное отличие Фауста от других скорбных типов именно во внутренней борьбе его ума, глубокого разлада в мировоззрении, в его образе без посторонних наслоений в раздвоении ума.
Разочаровавшись в науке, Фауст обращается к магии. В 18 веке довольно легко совершался переход от скептицизма к фантастике, не находя успокоения в знании погружались в фиктивный мир мечтаний и грёз.
Земной дух, вызванный заклинаниями Фауста, является символическим образом природы. Теми многозначительными словами, которые дух произносит при своём исчезновении, он напоминает Фаусту о том, что для человека невозможно непосредственное созерцание деятельности природы, её полное изучение, что он связан от своих способностей, заключён в пределах своей субъективности:
"Дух: "Ты близок лишь тому, кого ты понимаешь.
Не мне!"..."
Исполненный отчаяния, Фауст произносит слова:
"Фауст:" Как? Образ и подобие божества,
Тебе-ль не близок я? Кому же?""
(Пер. Павлова)
Сцена написана с такой искренностью и так ярко, проникнута глубокой правдой, что становится ясно, что это является результатом пережитого самим поэтом. Гёте писал о себе в своей книге, когда жил в Страсбурге: " и я, подобно Фаусту, бросался в разные области знаний и быстро пришёл к заключению об его суетности, а с другой стороны - практические жизненные отношения вселяли в меня всё большее недовольство и усиливали мои муки".
Мысли, которые овладевают Фаустом после исчезновения земного духа и после беседы с Вагнером, прервавший его размышления о своей личности, её назначении и задачи, находятся во втором монологе. Крайнее раздвоение, которое стало разладом во всём мировоззрении Фауста, проникнуто мыслью о непримиримых противоречиях в природе человеческой личности.
Традиция твердила о каком-то особенном, предопределённом назначении человека, о какой-то сверхъестественной его миссии. Она проводила черту между человеком и прочими созданиями, ставила его особняком от других явлений, называла его венцом творения, наделяла его способностью независимо, самостоятельно совершать поступки. Так же, традиция делила человеческое существо на два враждебных, противоположных друг другу начала, она отличала в нём вечный божественный дух, заключённый, как в темницу. Человек являлся как бы таким образом каким-то непонятным объектом, агрегатом бесконечного и законченного, безусловного и относительного, высокого и ничтожного. Эти противоречия разрешались просто - живой верой, в ней находили примирение.
Но дуализм духа и материи не мог быть выяснен метафизическим учением, которое обращалось уже к разуму. Теперь, неудачной диалектикой насильственно найти согласие и закрепить то, что так легко, так просто и наивно решалось религиозным верой становилось всё сложнее. Метафизика искала логического подтверждения тех положений, которые были созданы религией, которые были продуктами первоначального патриархального мировоззрения и это было невозможно. Фауст страдает от этой невозможности уяснить себе свою природу, примирить двойственность своих стремлений. Он стремится к неисполнимым задачам, считая такие задачи общечеловеческими и из-за этого впадает в отчаяние, постоянно натыкаясь на противоречия и несостоятельность своих стремлений. Он не может отнестись к человеческой личности просто, без предвзятых идеальных взглядов.
Как в бреду , он мечется в своих мучительных колебаниях с тревогой.
" Подобие Божие, как близко пред собой
Уж вечной истины я видел обладанье,
Как жадно я впивал небесное сиянье
И прочь отбросил тлен земной!
Свободной силою честнее херувим,
Уж с силами природы я сливался
И творческим блаженством наслаждался,
Увы! во прах мой чудный мир распался,
Сражён я словом громовым!..
...Сознание великого, святого
Туманится житейской суетой...
...Нет, чувствую, не мне равнять себя богам!
Подобен слабым я и жалким червякам.
Как я, в пыли живут и роются они
И в прах без следа свои кончают дни"...*
( Пер. Павлова)
*" Ich, Ebenbild der Gottheit, das sich schon
Ganz nah` gedunk dem Spiegel ew;ger Wahrheit,
Sein selbst genoss in Himmelsglanz und Klarheit
Und abgestreift den Erdensohn;
Ich, mehr als Cherub, dessen freie Kraft
Schon durch die Adern der Natur zu fliessen
Und, schaffend, Gotterleben zu geniessen
Sich ahnungsvoll vermas: wie muss ich`s bussen!...
...Dem Herrlichsten, was auch der Geist empfangen,
Drangt immer fremd und fremder Stoff sich an...
...Den Gottern gleich` ich nicht! Zu tief ist es gefuhlt,
Dem Wurme gleich` ich, der den Staub durchwuhlt,
Den, wie er sich im Staube nahrend lebt,
Des Wandrers Tritt vernichtet und begrabt." *
Фауст от своего состояния, точно висит над бездною. С одной стороны ему мерещатся идеалы, его мучают стремления к абсолютному. На минуту вроде бы он увлекается возвышенным, божественностью своей природы, силой своей личности, потом вдруг он обнаруживает всю призрачность идеалов, всю его человеческую слабость и нереальность этих желаний. Такова двойственность мировоззрения Фауста, таков разлад в его натуре, что подчас он и сам высказывает подобные мысли, долго не задерживаясь на них, не давая им развития.
Фауст Гёте - человек 18-19 века. Мало ли о что он уже слышал в своё время, мало ли до чего додумался. Люди на рубеже этих веков, знакомы уже с носителями энциклопедических знаний, читают "Критику "Э. Канта, статьи Лессинга. Эти научные понятия, идеи не сразу могли найти своего практического применения к жизни. Они развивались медленно и постепенно появлялся фундамент нового мировоззрения. Фауст - это тип рубежа 18-19 века, воспитанный на старине, двух миров, отчасти уже избавился от этой старины, подвергнул её анализу, но и сохранил ещё старые привычки. Когда новые идеи осеняют его, то они борются в нём и полной победы ещё не могут достигнуть. Пробиваются изредка, но резко в отпор старине, как например в той красноречивой тираде Фауста, которую он произносит в сцене договора с Мефистофелем:
" Не страшны мне условия все эти:
Мне опостыло всё на этом жалком свете -
Пускай себе возникнет новый свет!
Здесь, на земле, живут мои стремления,
Здесь солнце светит на мои мучения,
Когда ж придёт последнее мгновение,
Мне до того, что будет - дела нет.
Зачем мне знать о тех, кто там, в эфире.
Такая ли любовь и ненависть у них,
И есть ли там, в мирах чужих,
И низ и верх, как в этом мире?" *
( Пер. Холодковского )
* " Das Druben kann mich wenig kummern;
Schlagst du erst diese Welt zu Trummern,
Die andre mag darnach entstehn.
Aus dieser Erde quillen meine Leiden;
Kann ich mich erst von ihnen scheiden,
Dann mag, was will und kann, geschehn.
Davon will ich nichts weiter horen,
Ob man aush kunftig hasst und liebt,
Und ob es auch in jenen Spharen
Ein Oben oder Unten giebt." *
В глубоком отчаянии Фауст останавливает свой взгляд на старой заповедной фляжке с ядом. Из ада тяжёлых внутренних мучений, он хочет избавиться этой тёмной убивающей жидкостью, которая может наконец положить его страданиям. Решение его окончательное и его не останавливает даже опасность обратиться в ничто. Вдруг в эту минуту его останавливает долетающий до него колокольный звон и церковное пение, возвещающий праздник наступающей Пасхи. Эти звуки завораживают его и изменяют настроение. Ощущение веры в нём они не могут добавить, но зато вызывают возбуждённые воспоминания о проведённых годах детства, о былых радостях жизни и этим самым, в эту же минуту примиряют его с жизнью. Эти доносящие приятные звуки убаюкивают сомнения и накатывавшуюся грусть, но только на мгновение.
" Знакомый с юных лет и милый сердцу звон,
Опять меня ты к жизни призываешь!
...О нет! Не сделаю я рокового шага:
Смягчает душу мне воспоминаний рой." *
( Пер. Холодковского)
* " ...an diesen Klang von Jugend auf gewohnt,
Ruft er auch jetzt zuruck mich in das Leben.
...Erinnrung halt mich nun, mit kindlichem Gefuhle,
Vom letzten, ernsten Schritt zuruck." *
Сомнения, вновь нахлынувшим колебания и муки просыпаются опять с новой силой и сближают Фауста с Мефистофелем.
В этих двух монологах, из которых первый, как было отмечено ранее, написан приблизительно в 1774 году, а второй в 90 - х годах 18 века, то есть на рубеже веков 18 - 19. Здесь показаны главные мотивы его характера и обозначена главная пружина мировой скорби и печали, отчаянное столкновение той критики со старыми традициями, подрывание целостности предания веры. Возможности найти согласие в этих началах нет.
Натура Фауста - натура творческая, стремящаяся к гармонии и сочетающаяся со взглядами своего мировоззрения, к их различным комбинациям и их ассимиляции. Обветшавшее придание требует основательной реконструкции и не может больше идти рука об руку с надвигающимися и развивающимися знаниями, наукой и они становятся несовместимы. Фауст не в силах создать такие новые системы из тех взаимно враждебных начал, в этом заключается его источник скорби. Его потребность к созиданию, к организации присуща его натуре. Скрепить всё в единое, разнообразные познания связать одной идеей, для этого надо уметь конструктивно систематизировать, обладать искусством построения такой структуры. Если бы не был он до глубины души тронут критическими идеалами нового времени, он согласился бы со старыми устоями предков, на полном и гармоничном построенном мировоззрении средних веков. Сколотил бы кое-как старину с новыми веяниями, не мудрствуя лукаво насильно соединил бы складывающиеся противоречия, но этого не позволяет Фаусту его глубокая натура. Он страдает и мучается из-за нехватки положительных основополагающих принципов, на которых можно было бы установить новую систему взглядов и убеждений. Он обречён колебаниям и непримиримым противоречиям, бросается от одного к другому, не находя себе нигде прибежища.
Мефистофель - личность другого характера, другой закалки. По самой своей природе он без системный, не строит, не сооружает, не комбинирует. Он только разрушает, разобщает, разлагает готовое. Он "всё отрицающий" дух, а не творец. Наивная героиня Гретхен поражена тем, что он ничему не сочувствует, а поглядывает себе как-то злобно и насмешливо. Фауст стремится к обобщению, как-то с группировать свои впечатления, а Мефистофель всюду ищет различия, несходства, противоречия. Первый бьётся, мучится, страдает, не будучи в состоянии прийти к каким бы то ни было вариантам, второй не ищет их вообще. Мефистофель живёт в отрицаниях, тешится ими, играет софизмами, наслаждается от этого, он только исключительно критик. Противостоят две разные натуры, два разных темперамента.
В своих отрицательных взглядах Мефистофеля много реального, много нового, и с этой стороны он относительно Фауста далеко ушёл вперёд. Для него не существуют метафизические предрассудки, постоянный предмет его насмешек это предвзятые идеи, схоластическая наука, куда направлены его меткие удары.
В образцовом диалоге переодетого в платье Фауста Мефистофель со школьником, который пришёл к учёному доктору поучиться и ему хочется стать очень умным учёным, знать всё, что делается на земле и на небе, дух - критик произносит осуждение всему метафизическому знанию. Предаются злой насмешке те развратные, пагубные для правильного познания диалектические приёмы, к которым приучала метафизика своих учеников. Мысль изощрялась в праздной игре словами, особо не заботясь о самих понятиях. Она силилась сгладить противоречия под причудливыми комбинациями выражений, покидала сущность вопросов и останавливалась на голом формализме.
Гёте помнил те лекции, которые он слушал в лейпцигском университете во время безграничного господства вольфовой метафизики, и вложил в уста Мефистофеля резкий приговор философскому догматизму.
Ученик должен стараться рассуждать глубокомысленно о том, чего он не может понять, что ему не может влезть в голову. Всё дело в слове. С его помощью он научится рассуждать обо всём, что угодно, о понятном и непонятном. Когда даже сам наивный школьник озадачен ироническим замечанием Мефистофеля об этом всеобъемлющем значении слова и спрашивает у него, не должно ли слово быть тесно связано с определённым понятием, которое оно выражает, Мефистофель продолжает развивать свою насмешку:
" Об этом очень нечего тужить;
И там как раз, где смысл искать напрасно,
Там слово может горю пособить.
Словами спорится прекрасно,
Словами строятся системы,
Словам легко так верим все мы,
От слова буквы не отнять." *
( Пер. Цертелёва )
* " Schon gud; nur muss man sich nicht allzu angstlich qualen.
Denn eben wo Begriffe fehlen,
Da stellt ein Wort zur rechten Zeit sich ein.
Mit Worten lasst sich trefflich streiten,
Mit Worten ein System bereiten,
An Worte lasst sich trefflich glauben,
Von einem Wort lasst sich kein Jota rauben." *
Получается так, что словом, фразой хотят усмирить всякое противоречие и заткнуть рот разному протесту. Где не хватает смысла, там тогда вовремя помогает удачно подвёрнутое словечко. На словах, не прибегая к понятиям, можно диспутировать о каком угодно метафизическом предмете, на словах можно выстраивать различные системы, в слово легко верится, оно может стать святым и неприкосновенным. Главное убрать мысль, сущность дела, закрыть глаза перед его внутренним значением, и тогда можно легко и удобно справиться с внешним остовом:
" Кто хочет жизнь понять и описать,
Старается сначала дух изгнать,
Потом он по частям всё разберёт,-
И лишь духовной связи не найдёт." *
( Пер. Цертелёва )
* " Wer will was Lebendigs erkennen und beschreiben,
Sucht erst den Geist herauszutreiben;
Dann hat er die Theile in seiner Hand;
Fehlt leider nur das geistige Band." *
Метафизическая нелепость забавляют Мефистофеля. Он разоблачает безграмотную изворотливость догматиков и это доставляет ему великое наслаждение. Ему, духу противоречия, нравятся сами противоречия с формальной, с эстетической стороны, как курьёз.
Он отрицает всякие метафизические образы, Мефистофель представитель новых начал псевдореализма. Ему всё вздор, всё трын-трава, у него отсутствуют серьёзные, положительные убеждения и относится совершенно равнодушно ко всякой умственной деятельности. Так же он безответственно относится к вопросам нравственным, никакого серьёзного отношения к кому бы то ни было вообще. Ловко пользуется хитростью, всякими ухищрениями, свободно играет мыслями, пользуется диалектикой, легко попирает любые правила и выворачивает всё наизнанку.
Характерная черта Мефистофеля Гёте - это его необыкновенное остроумие. В прологе, при первом своём появлении, Мефистофель является шутником, который развлекает Бога и сам над ним посмеивается.
Бог говорит, что из всех духов отрицания, он предпочитает Мефистофеля, такого шутника и плута. В отрицании Мефистофеля нет места ничего святого и неприкосновенного. Для своей деятельности он использует полный простор, очищает поле для насмешек, которым нечего стесняться в выборе способов.
Сам Гёте замечает, что характер Мефистофеля, вследствие той иронической направленности, которой он проникнут, понимается довольно трудно. Мефистофель гораздо сложнее Фауста, гораздо творческий. Если в отдельных чертах и выходках всё отрицающего духа поражает обилие жизни и естественности, то в общем итоге характер его не совсем ясен. Создавая личность Мефистофеля, Гёте находился под влиянием различных мотиваций.
В первую очередь, перед Гёте вертелся образ друга его юности - Мерк, человека остроумного, иронического, подчас раздражительного и желчного. Мерк имел немалое влияние на Гёте, который дорожил его советами, хотя нередко сердился на резкие, сатирические выходки своего друга. Гёте говорил: "Мерк и я, мы были как Мефистофель и Фауст... Насмешки Мерка бесспорно были результатом высокого интеллектуального ума.
Он в ход пускал все средства, чтобы удовлетвориться этой страсти, чтоб доставить себе это приятное щекотание.". Так же Гёте отзывался о Мерке, что он не был достаточно благороден и позитивен.
Во вторых, преобразовывая в новую форму старинное сказание и подыскивая новые черты для сказочного чёрта, Гёте невольно должен был воспользоваться характерными чертами французских отрицателей 18 века. С французской просветительной литературой 18 столетия, Гёте был коротко знаком с самого детства. Он прилежно читал и изучал таких носителей энциклопедических знаний как Вольтера и Дидро, которых сильно уважал, и постиг всю сущность французского склада ума. Франция на тот момент была носителем всё отрицающим в обществе, находилась на пике популярности этих брожений и нигде в Европе, как там, для образа всё отрицающего духа не было лучшего материала. Поэтому в Мефистофеле столько французского, он является выразителем французского остроумия и логичности.
В третьих, Гёте имел перед глазами сверх того сказки Мефистофеля. Фабула даёт ему чёрта. Этот чёрт принимает у Гёте другие, так сказать, прогрессивные формы. Усваивает себе культуру нового времени, насмешливо говорит ведьме, что он хочет, чтоб его называли сатаной:
" Теперь прогресс с собой и чёрта двинул.
Старинный мой наряд людей уж не страшит -
И, видишь, я рога и хвост, и когти кинул...
...Попало в басни это слово! (слово "Сатана")
...Теперь мой титул - "господин барон" :
Других не хуже, рыцарь я свободный"...*
( Пер. Холодковского)
* " Auch die Cultur, die alle Welt beleckt,
Hat auf den Teufel sich erstreckt.
Das nordische Phantom ist nun nich mehr zu schauen;
Wo siehst du Horner, Scheif und Klauen?...
...Er ist schon lang ins Fabelbuch geschrieben (Der Name Satan)...
...Du nennst mich Herr Baron, so ist die Sache gut;
Ich bin ein Cavalier wie andere Cavaliere"... *
Но как бы то ни было, Гёте не может бросить вовсе сказочную почву. Его Мефистофель всё-таки дух, а не человек, и нельзя его назвать типом в более широком смысле. Фауст живой человек, знаем его страдания, его муки, сомнения, убеждения, проникли вместе с поэтом во все тайны его жизни. В Мефистофеле поэт пытается представить аллегорический образ идеи отрицания, в который обратился у него сказочный чёрт. Несмотря на прекрасные отдельные черты его характера, в целом Мефистофель не понятен, потому что он не является как бы человеком, а несёт в себе олицетворение абстрактной идеи отрицания. Гёте преднамеренно избегает всяких намёков и указаний на положительные качества личности Мефистофеля. С этой стороны он является литературным образом уже нового времени, представителем новых взглядов, где Гёте удалось схватить только отрицательные тенденции нового реального типа людей.
Человечество обязано Франции лучшими своими идеями - свобода, равенство и братство. Она первая поднимает на авансцену истории новые вопросы, вынашивает их и рожает. В ней находим зарождение движущихся сил и стремлений новой истории в Европе. Инициатива их принадлежит Франции, а на долю Германии выпала почтенная роль выяснить эти стремления, осмыслить и обставить научно. До становления женского вопроса в новой истории, поставленного резко и категорично в новой форме ещё довольно далеко.
Личность Гретхен совсем другого мира, других понятий, она смотрит на жизнь наивным взглядом первозданной натуры, не смущённой критической мыслью. Её образ не возвещает ничего нового, она представительница старины и эпоса. В ней нет отражения новых прогрессивных женских типов, поэтому в истории идей 18-19 века её личность не может иметь того культурного значения, которыми обладают Фауст и Мефистофель. Правда, в этой старине много поэтического. Её цельность и наивность привлекают к себе героев с раздвоенной личностью, они ищут в ней отдых, они думают забыться на ней хоть на минуту, но удовлетворить она их уже не может. По отношению к Фаусту она любопытна. Их отношения напоминают отношения Вертера и Лотты. В том и другом случае, они болезненные мыслители, мученики сомнений, являются простыми патриархальными натурами. Фауст глубже Вертера, он настоящий страдалец мысли. Гретхен в свою очередь, ещё наивнее и проще Лотты. Она полнейший контраст самому Фаусту и этим привлекает его. Простота и старина Гретхен поражает даже Мефистофеля, у которого на наивные слова её прорывается: "О доброе, наивное дитя!"
Эта противоположность двух совершенно разных, чуждых мировоззрений бросается в глаза в красивом, живописном диалоге между Гретхен и Фаустом в саду Марты... Фауст ослепил Маргариту своим умственным превосходством. Она отдалась ему всецело со всей силой простого, наивного чувства, но она не в состоянии понять его, ответить на его мысли и сомнения. Она не может себе даже представить, как это Фауст обо всём думает и передумывает:
" Ах, Боже мой, как он учён!
Чего, чего не знает он.
А я пред ним должна стоять,
Краснеть, да слушать и молчать.
Ребёнок я - он так умён:
И что во мне находит он?" *
( Пер. Холодковского)
* "Du lieber Gott! Was so ein Mann
Nicht alles, alles denken kann!
Beschamt nur steh` ich vor ihm da
Und sag` zu allen Sachen ja.
Bin doch ein arm unwissend Kind;
Begreife nicht, was er an mir find`t!" *
Гретхен глубоко верующий человек и её это беспокоит. Она не может осмыслить свои религиозные убеждения, даже их не обдумывает. Как истинная представительница эпоса, Гретхен прямо необъяснимое берёт верой, непосредственно, точно с внутренним инстинктом. К культам религиозных форм и догм, она прикрепляет свои убеждения, которые не хочет, да и не может их проверить, отдать себе в них отчёт. Она верит слепо и покорно внемлет религиозному авторитету, чтит догму не мудрствуя. Ей сдаётся, что у Фауста, у её любимого человека что-то неладно с религией задавая ему вопрос. Фауст старается не отвечать прямо на этот вопрос, но Маргарита становится всё настойчивее. Она говорит своему любимому, что он не почитает cвятых тайн, что он не ходит к обедне, к исповеди. Наконец, на её вопрос, верит ли он в Бога, Фауст ей красноречиво излагает своё видение на эту тему.
Для Фауста дело не в имени, не в названии, не в определённой догме. В его понимании божество сливается со всем миром, это всё объемлющая, всё сохраняющая движущая сила, она присуще всей природе, всему бытию. Это влияние философского учения пантеизма Спинозы на веру Гёте, который не мог выделить божество из природы.
Сознание единства Бога и природы, тождества духа и материи, чувство этого единства в мироустройстве - это религиозно-философское мировоззрение самого Гёте. Подобные взгляды Гёте позднее вкладывает в уста Фауста, монологи которого по духу своему отличаются от мыслей, высказанных им в начальных монологах.
Под влиянием сильного чувства, Фауст как бы забывает свои сомнения и колебания в признании единых начал единства в мироздании. Это восторженное признание вызвано в нём любовью к Гретхен, которая на мгновение мирит его с жизнью, находит подходящие слова для успокоения его мучений.
Был бы Фауст последовательным, держался бы он крепко за целостность мировоззрения, которое уничтожает разрыв между миром идеальных представлений и действительностью, то нашёл бы в нём решение своих сомнений. Но Фауст не останавливается, его раздвоение так глубоко закралось в голове, что для него утрачивается любая возможность от него освободиться .
Гретхен только не много поняла из красноречивой тирады Фауста. Всё, что он сказал, кажется ей прекрасно и хорошо. По её мнению, то же самое, только несколько по другому, говорит пастор, но Фауст не объявил себя христианином, и это её мучает:
" Да как послушаешь, сначала
Всё будто так, но горе в том,
Что не проникнут ты Христом." *
( Пер. Холодковского)
* " Wenn man;s so hort, mocht;s leidlich scheinen;
Steht aber doch immer schief darum,
Denn du hast kein Christenthum." *
Эпизод с Гретхен в пьесе Гёте получает полную развязку и гармоничное заключение. Бессознательно вовлечённая своей страстью в различные преступления, Гретхен остаётся чиста душой и непоколебимой в своей вере. Для верующей эпической Гретхен прозвучит в последней сцене искупительное слово с неба: "Спасена!" * (* "Sie ist gerettet!" ) Задача её жизни разрешена, ясен смысл её существования, цельны её идеалы. Верующая натура, эпическая, цельная, она спасается верой, которая решала для неё всё при жизни, в которой она находит прибежище при смерти... Такие идеалы не могут удовлетворить Фауста, сомневающийся критик, отрицатель, человек с раздвоенным взглядом исчезает куда-то с Мефистофелем, в погоне за абсолютным.
Нет ничего несноснее учёного дурака. Таков ученик Фауста - Вагнер, имя которого получилось нарицательным и стало синонимом тупого, бездарного книголюба. Вагнер - один из трёх главных личностей литературного произведения, которые являются людьми трёх эпох, трёх мировоззрений.
Общие интересы знания и науки, из-за которых страдает Фауст, недоступны для Вагнера. Ему дорого не знание, а книга, не мысль, а учёный термин, не обобщение, а мелочный факт, считанный с пожелтевшей страницы. Ему чужда природа, его не притягивает жизнь, ему не набиваются, не навязываются её вопросы и задачи. Он её не знает и не видит.
" Полей, лесов скучна мне красота,
Крыло же птицы людям не годится;
Не лучше ли умом переноситься
Из тома в том, к листу с листа?
Исполнится отрады вечер длинный,
Живая теплота по членам протечёт.
А если разогнёшь пергамент ты старинный,
То небо целое к тебе сойдёт!" *
( Пер. Павлова)
* " Man sieht sich leicht an Wald und Feldern satt,
Des Vogels Fittich werd` ich nie beneiden.
Wie anders tragen uns die Geistesfreuden
Von Buch zu Buch, von Blatt zu Blatt!
Da werden Winternachte hold und schon,
Ein selig Leben warmet alle Glieder,
Und ach! entrollst du gar ein wurdig Pergamen,
So steigt der ganze Himmel zu dir nieder." *
Вагнер переходит от книги к книге, от страницы к странице - вот в чём заключается для него наслаждение. Погрузившись в ветхую рукопись, он увлечён процессом занятия. Он не беспокоится о выводах, да они ему и не даются, терпеливо собирает всякие мелочи из книг и наслаждается прелестью своей работы. О том, что много знает, он самодовольно в этом признаётся, и очень высокого мнения о своих способностях. Ему хотелось бы всё знать, то есть вложить себе в голову весь учёный хлам, весь мусор науки в купе с архивной пылью рукописной лаборатории. Вагнеру доставляет великое удовольствие читать о старых сведениях прошлого и сравнивать, насколько люди с тех пор поумнели, насколько он превосходит учёностью и умом древних мудрецов. У Вагнера одна учёность, учёность словаря и справочной книги. Нет не критической мысли, не свежей фантазии, умозаключающих выводов.
Фауст наоборот, задаётся такими общими вопросами, на которые наука не может дать ответа. Он стремиться всё выше и выше, всё дальше и дальше и наконец покидает научную, земную, фактическую почву, что бы летать в областях абсолютного. Вагнер напротив прикован к книге, тетрадке, пергаменту, запискам и не может продвигаться вперёд, дальше буквы не видит.
Беглая характеристика действующих лиц пьесы Гёте Фауст, служит для самостоятельного изучения этого великого литературного произведения в немецкой новой истории. По художественному исполнению, величественнее и яснее других является личность героя Фауста, представителя разлагающегося метафизического воззрения. Фауст родственный самому Гёте, в нём он воплотил своё личное пережитое и передуманное, герой - современный самому произведению. Фауст стоит между Гретхен и Мефистофелем, между цельным образом мира эпического и туманными, неясными очертаниями образа реального.
Пьеса Гёте не рассматривается как драматическое произведение и попытки поставить Фауста на сцене не имели успеха. Творение Гёте создавалось постепенно, по мере того, как переживался им художественный материал, оно было спутником его жизни, поэтическим дневником. Критики высказывают, что оно не может удовлетворить требованиям не только со стороны драматической техники, но и со стороны строгой художественной формы.
В переписке Гёте с Шиллером, он как-то назвал своё произведение "варварским", видимо имел в том смысле, что оно не подходит ни под одно определение.
В Фаусте воплощаются унаследованные от прошлого стремление к абсолютному в борьбе с критической мыслью. Эти процессы освобождения личности и связанные с этим мучения в конце 18 и начале 19 века составляют в литературе того времени главное содержание. Эту литературу называли ещё - литературой мировой скорби.