ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ПАТРИОТИЗМА
«У Николая Туроверова, боровшегося против большевиков с конца 1917 года до эвакуации из Крыма, есть стихотворение "Товарищ", созданное в 1944 году:
Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат —
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, с тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?»
Из читательского отзыва на статью «Национальное примирение. Двадцать лет спустя».
* * *
Пожалуй, всё наиболее талантливое о революции и гражданской войне уже написано как с одной, так и с другой стороны. Все мы, старшее поколение, вышедшее из СССР, прекрасно знакомы с «красной» классикой, которая вливалась нам в течении многих десятилетий всей мощью государственной пропагандистской машины. Думаю, каждый из нас мгновенно узнает, а многие ещё и подпоют ностальгически, услышав с детства знакомые строфы:
«Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца и степи с высот огляди…», «Там вдали за рекой Зажигались огни…». «Дан приказ – ему на запад, ей в другую сторону…». «Льют свинцовые ливни, Нам пророчат беду…». «Ночь стоит у взорванного моста, Конница запуталась во мгле. Парень, презирающий удобства Умирает на сырой земле…». «И с налёта, с поворота, По цепи врагов густой Застрочил из пулемёта Пулемётчик молодой…».
Думаю, детально и всесторонне рассматривать здесь весь массив красной классики совершенно излишне - мы выросли окружённые всем этим, для нас это было естественной средой, повседневным фоном всей нашей жизни. Казалось бы, сейчас вряд ли можно ещё что-нибудь добавить и кого-то чем-то удивить. Но всё-таки есть и в этом секторе целый пласт творчества, ознакомившись с которым многие правоверные выходцы из Советского Союза придут в негодование – «Клевета! Грязные инсинуации!» – хотя довольно долго творения эти считались классикой советской литературы и печатались чаще, чем любые другие сочинения революционной направленности, скажем, «Кому на Руси жить хорошо». Что же касается «белого» направления, то оно у нас много десятилетий откровенно замалчивалось. Потом стали появляться какие-то претенциозные малограмотные новоделы, и лишь сравнительно недавно общедоступны стали лучшие произведения современных авторов и белая классика. Воспринимаются они не всегда адекватно – мешает нехватка времени, а, главное, идеологические клише прежних лет, глубоко въевшиеся даже не просто в мировоззрение – в подсознание. Семь десятилетий экспансивного воспитания «классового чутья масс» не могли пройти бесследно. На основании политических и экономических воззрений, многие из которых опровергнуты самой жизнью сразу же, а другие в течении десятилетий их практического применения, сформирована идеология с отработанной системой самозащиты. Сейчас достаточно мимоходом обвинить оппонента в «покушении на завоевания трудового народа», в «высокомерном отношении к простому человеку», чтобы из подсознания всплыли привычные ярлыки – «контра», «недобитые золотопогонники». А уж утверждения о постперестроечной реальности, как о «торжестве победивших на данном историческом этапе беляков» стали общим местом. Казалось бы, очевидно - при чём здесь «беляки»? Это Чубайс, что ли, «беляк»? Яковлев, заведующий отделом пропаганды ЦК? Или Ельцин? Или, извините, Горбачёв, Генеральный секретарь ЦК КПСС? Не влияет! Слово сказано, логика отключена, аргументы не действуют, «ваше слово, товарищ маузер!». Хотя, казалось бы, сегодня, имея перед глазами пример множества государственных переворотов и цветных революций, произошедших за последние десятилетия в разных концах мира, мы располагаем серьёзными объективными основаниями для того, чтобы по-новому оценить ряд ключевых исторических событий собственного прошлого.
Настоящая статья представляет собой попытку рассмотреть принципиальные расхождения в оценке одного из поворотных моментов нашей истории через призму литературы, главным образом поэзии, противоборствующих сторон.
Побудил написать её помещённый выше отклик одного из читателей на мою статью «Национальное примирение. Двадцать лет спустя».
***
Я тоже люблю стихи Николая Николаевича Туроверова, который, на мой взгляд, является одной из знаковых фигур гражданской войны в России. Войны, которую, как мы уже видим, заинтересованные силы затянули на целый век и по сей день упорно противодействуют подведению итогов и объективной оценке её, уже очевидных сегодня, результатов.
Ещё одна фигура того же исключительного масштаба – Иван Иванович Савин (Саволайнен, 1899 – 1927). Доброволец, студент в 19 лет оставивший университет, воин, потерявший всё – два брата погибли в боях, две сестры умерли от голода, ещё два брата были расстреляны в Крыму в числе офицеров, не пожелавших оставить Родину и сдавшихся на милость победителей…
Стихи Ивана Савина – это нередко просто публицистика, или дневниковые наброски гениального юноши, который прошёл через ад и спешит поведать, предупредить живущих, как будто предчувствуя, что сам он уже обречён, выжжен дотла и не имеет ни сил для дальнейшей жизни, ни времени на дозревание и шлифовку своих творений.
«…душа, седая в двадцать три…» - написал он в 1922-м году.
А в 1927-м уже Иван Бунин писал в некрологе о смерти поэта: - «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе…
Н.Н.Туроверов, в отличие от Ивана Савина и от абсолютного большинства своих соратников, прожил достаточно долгую жизнь, чтобы отразить основные этапы трагедии русского патриотизма в двадцатом столетии.
Александр Блок, Сергей Есенин, Марина Цветаева, прославленный генерал А.А. Брусилов, ушедшие с армией за море боевые офицеры Пушкины, Толстые, Суворовы…
Иван Диомидович Павличенко, за четыре года, с 1915 по 1919, прошедший путь от урядника до генерала. Казак, который, по определению одного из своих биографов, пролил за Россию больше крови, чем течёт в любом из нас.
Прототип генерала Хлудова в булгаковском «Беге» - Я.А. Слащов-Крымский, А.В. Туркул, в двадцать семь лет ставший генералом, командиром Дроздовской дивизии или генерал П.Н. Краснов - совершенно закономерно и справедливо казнённый за сотрудничество со смертельным врагом России - но, парадоксальным образом, до последнего своего вздоха субъективно остававшийся русским патриотом…
Такие разные патриоты… Израненные тела и души, оборванные жизни, поломанные судьбы…
Первая фаза этой трагедии - гражданская война, в которой русская национальная элита, пытаясь преградить - хотя бы собственными телами завалить - путь к пропасти, к национальной катастрофе, в которую сползала Россия, вынужденно подняла оружие против части своего народа. Народа, служение которому было глубинным смыслом, непременным условием всего её, элиты, существования.
Скорбная эпитафия всему этому этапу звучит в стихах И.Савина:
Не будь тебя, прочли бы внуки
В истории: когда зажег
Над Русью бунт костры из муки,
Народ, как раб, на плаху лег.
И только ты, бездомный воин,
Причастник русского стыда,
Был мертвой родины достоин
В те недостойные года.
И только ты, подняв на битву
Изнемогавших, претворил
Упрек истории – в молитву
У героических могил
Вот почему с такой любовью,
С благоговением таким,
Клоню я голову сыновью
Перед бессмертием твоим.
О том же самом, о последней битве в многовековой истории Русской армии - и у Туроверова, в стихотворении, посвящённом «Родному Атаманскому полку»:
...Нас было мало, слишком мало
От вражьих толп темнела даль;
Но твердым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов
Была исполнена душа,
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша
И ждали все, внимая знаку,
И подан был знакомый знак...
Полк шёл в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак.
***
Потом начался самый тягостный этап этой трагедии. Для тех, кто остался и выжил - длительный период оплёвывания и запрета всего русского, когда непозволительным было уважительное отношение к русской истории, а само понятие «патриотизм» стало предосудительным и даже наказуемым. Когда вычищено было из обихода даже название великорусского этноса*4/7. Когда были заклеймены разнообразными позорными ярлыками все более-менее заметные исторические персонажи, которых невозможно было «записать в революционеры» - в том числе Суворов, Кутузов, «наше всё» Пушкин… Когда опасно стало даже произнесение слов «русские», «Россия» в положительном контексте, без присовокупления какого-нибудь ругательства. Как радостным хором звонко пели у нас на разнообразных юбилеях до самой «перестройки»,
«В каком году мы с вами ни родились,
родились мы в семнадцатом году»
Для других же этот этап - исход, эмиграция, ностальгия, оторванность от своего народа, от Отечества, растерянность и непонимание происходящего…
Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Уходила в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, —
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.
А с Родины приходили тревожные известия - попробуйте внимательно и беспристрастно перечитать произведения классиков ранней советской литературы, печатавшиеся в те годы. Например, многократно переизданный сборник «Конармия» Бабеля, рассказ «Отваги зарево» из сборника «Россия, кровью умытая» пролетарского писателя Артёма Весёлого или повесть Зубцова-Зазубрина «Щепка» - романтизировавшие самое откровенное зверство и даже братоубийство, как в «Балладе о четырёх братьях» Джека Алтаузена. В региональной и центральной прессе, в том числе в «Правде», «Известиях», в «Бедноте» и «Комсомольской правде», регулярно печатались стихи революционных поэтов, заменивших «сброшенного с парохода современности» Пушкина - Демьяна Бедного, Джека Алтаузена («я предлагаю Минина расплавить, Пожарского - зачем им пьедестал/Довольно нам двух лавочников славить – их за прилавками Октябрь застал…», революционного трубадура Багрицкого (поэма «Февраль»), Безыменского («Рассеюшка-Русь, повторяю я снова /Чтоб слова такого не вымолвить век /Рассеюшка-Русь распроклятое слово /Трехполья, болот и мертвеющих рек»…) или другого пламенного русофоба, рифмоплёта Александровского:
«Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе.
Не жила ты, а только охала
В полутёмной и тесной избе…
Бешено, неуёмно бешено,
Колоколом сердце кричит:
Старая Русь повешена
И мы - её палачи».
Сейчас, когда в качестве целей революции нам десятилетиями представляли благо народа и прогресс «отсталой, лапотной России», большинству трудно поверить, но всё это не пропаганда, не антисоветские агитки Освага - это они сами. О себе, о своём восприятии жизни, Отечества, долга. О своём понимании нравственности, в котором допустимо всё, что на пользу революции. Как наставлял бредящего героя одного из стихотворений упомянутого уже Багрицкого лично товарищ Дзержинский:
«…Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей…»
Вот так. Революционная цель оправдывает любые средства. Какого ещё отношения к такой революции были они вправе ждать от патриотов России, кроме высказанного И.И. Савиным в одном из стихотворений, где он, человек религиозный, решается спорить даже с Нагорной проповедью, выражающей всю суть Нового Завета:
"Любите врагов своих... Боже,
Но если любовь не жива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если, тишайшие были
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее.
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запёкшейся твердью
Ударить в набаты крови;.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги — недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей.
Ну а что, по-вашему, должны были думать патриоты, выросшие в благоговении перед историей России, в семьях, на протяжении веков Россию строивших, многие из которых сами за проклинаемую большевиками Русь, Россию воевали и умирали? Что всё это эмоциональные перехлёсты победителей от затянувшегося опьянения своей победой? Но реальность не оставляла места такой самоуспокоительной надежде – постоянно поступали доказательства твёрдого намерения новой власти полностью переписать русскую историю, искоренить даже память о великой России, сделать страну в восприятии её собственных граждан «империей зла» - тогда в ходу было другое клише - «тюрьма народов». Становились известны и всё новые факты практической реализации этой политики – уничтожение храмов и памятников, аресты и ссылки за неправильное социальное происхождение, репрессии против «бывших», против лиц, участвовавших в гражданской войне «не на той стороне» и их семей, потом и против участвовавших «на той», но служивших когда-то в Императорской армии…
Может быть, всё это эксцесс исполнителя? Не сходится! Если вы внимательно проштудируете - в первоисточниках, а не в изложении учебных программ советского периода *4/10, и сами беспристрастно проанализируете работы Основоположников, то обязательно придёте к выводу – русофобия пронизывает основы их мировоззрения ещё со времён Энгельса и Маркса. Видный деятель ленинской гвардии Карл Радек - член ЦК РКП(б), секретарь и член исполкома Коминтерна, член главной редакции Большой Советской энциклопедии, на основании которой потом формировалось мировоззрение нескольких поколений советских граждан - открыто ликовал по поводу того, что в названии страны – СССР - не осталось даже слова Россия. Что могли думать по этому поводу, как относиться к новой власти оставшиеся на Родине и выброшенные в эмиграцию русские патриоты?
В те годы, по ряду объективных обстоятельств, русское патриотическое мироощущение, более чем кому бы то ни было в мире, свойственно большинству представителей русской эмиграции и Николай Николаевич Туроверов выразил его как, пожалуй, никто другой.
Тоскую, горю и сгораю
В чужой непривольной дали,
Как будто не знал и не знаю
Родной и любимой земли.
Но нужно ль кого ненавидеть
За то, что досталося мне
Лишь в юности родину видеть,
Скача на горячем коне,
Запомнить простор да туманы,
Пожары, разбои и кровь,
И видя ненужные страны,
Хранить неземную любовь…
Он, воин Первой мировой и гражданской войн, оторванный от Родины, тосковал по тому времени, когда мог служить России и тревожился за её судьбу.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.
* * *
Эти дни не могут повторяться, -
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену
И растет, и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.
Мы, выросшие в России советской, помним, как чаще всего изображали белоэмигрантов программные произведения – возьмите хотя бы известный у нас в стране каждому фильм «Корона Российской империи». Грызущиеся между собой мелкие людишки, мечтающие вернуть власть, богатства и какие-то привилегии, звериной ненавистью ненавидят трудящийся народ молодой советской республики, который отобрал у них веками награбленное…
А Туроверов, выражая чувства большей и лучшей части русской эмиграции, просто завидовал. Он видел в тех, кто на Родине, не врагов, а счастливцев, имеющих, в отличие от него, возможность любить Россию не издалека…
Больше ждать, и верить, и томиться,
Притворяться больше не могу.
Древняя Черкасская станица,
Город мой на низком берегу
С каждым годом дальше и дороже…
Время примириться мне с судьбой.
Для тебя случайный я прохожий,
Для меня, наверно, ты чужой.
Ничего не помню и не знаю!
Фея положила в колыбель
Мне свирель прадедовского края
Да насущный хлеб чужих земель.
Пусть другие более счастливы,
И далекий, неизвестный брат
Видит эти степи и разливы
И поет про ветер и закат.
Будем незнакомы с ним до гроба,
И, в родном не встретившись краю,
Мы друг друга опознаем оба,
Все равно, в аду или в раю.
***
Старательно раскручены, и потому общеизвестны у нас, репрессии 1937 года, в результате которых, как принято считать, Красная армия оказалась обезглавленной перед самой войной. Не мне судить, какими стратегами, теоретиками, столпами военной науки были все эти маршалы, командармы и комкоры - Блюхер, Тухачевский, Уборевич, Гамарник, Алкснис, Путна, Фельдман, Эйдеман и иже с ними. Пусть в этом вопросе разбираются военные историки. Несомненно только, что на патриотические фракции народа – в стране и за границей – хапун 37-го года, расцененный, в значительной степени, как заслуженное возмездие и внутренние разборки давних друзей-подельников, не произвёл столь тягостного впечатления, как более ранние и более кровопролитные посадочные кампании, вершившиеся под руководством тех, кто потом сам пострадал в 37-м. Например, несравнимо менее известное у нас дело «Весна» (1930 – 31гг.), по которому были репрессированы - расстреляны, посажены или сосланы - тысячи бывших офицеров и генералов русской императорской армии. Одни из них, будучи аполитичными профессионалами, с самого начала революции несли по инерции свою незаметную службу «военспецов» в штабах, эффективно работая на победу большевиков и создавая авторитет «народных самородков» многим видным красным командирам. Другие воевали против красных, остались на Родине после поражения Белой армии и уцелели после последовавших за этим массовых зачисток, наиболее известна из которых крымская. Кто-то добровольно вернулся из эмиграции позже, как генералы Секретев и Гравицкий, последовавшие примеру генерал-лейтенанта Слащова-Крымского, амнистированные, принятые на службу, а в 31-м расстрелянные. Сам Я.А. Слащов по делу не проходил - был заранее застрелен по довольно логично скроенной легенде об уголовщине и личной мести. В которую мало кто поверил тогда, несмотря на официальные заявления, и не появилось веских оснований верить позже, после того, как были на короткое время приоткрыты архивы. Слишком вовремя, слишком продуманно и рационально всё произошло, если учитывать, что откровенные репрессии против этого прославленного русского генерала, дискредитировали бы едва ли не эффективнейшую операцию чекистов по разложению военных союзов белой эмиграции, в которой принимал личное участие Дзержинский.
Эта послереволюционная, откровенно русофобская, вакханалия затянулась надолго. Только в конце тридцатых годов смогли сказать своё слово реалисты-прагматики, понимающие, что не время для авантюр в духе мировой революции – война на носу, встаёт острая необходимость связать, наконец, искусственно разорванную на «до» и «после» историю Отечества.
Одна из главных ролей в этом выпала на долю Кирилла Михайловича Симонова – сына генерал-майора генштаба Русской Императорской армии и женщины из рода князей Оболенских, кровно связанного с русской историей со времён Рюрика. С огромной долей вероятности, юноша, чуть повзрослев, должен был погибнуть или сесть при какой-нибудь очередной чистке, в самом лучшем случае, не высовываясь прожить незаметную жизнь «маленького человека» - но по стечению обстоятельств получил от Судьбы и блестяще использовал уникальный шанс. Семейное воспитание, талант и благоприятно сложившаяся историческая ситуация позволили ему ещё до своего тридцатилетия стать советским классиком, «сталинским Киплингом» Константином Симоновым, недосягаемым для хулы и мелочной мести ненавистников-бездарей. Им оставалось помалкивать или самим спешно перекрашиваться в патриотические колера. Мы с вами могли видеть точно то же самое совсем недавно, в двухтысячные, на примере ряда наших демократических аналитиков и телекомментаторов, словно по сигналу «все вдруг» настолько внезапно изменивших ориентацию, что первое время они и сами морщились от отвращения к собственным патриотическим пассажам. Теперь ничего, пообвыклись, уже не кривясь учат нас правильно Родину любить…
Тогда, в конце тридцатых, стремясь использовать любые ресурсы, укрепляющие страну перед неминуемой смертельной схваткой, Сталин принципиально поменял политический вектор, переориентировав державу с утопической (см., например, историю 2-го интернационала) классовой линии на общенациональные интересы. Он радикально подчистил Коминтерн, прибрал бухариных, зиновьеых, радеков, дотянулся даже до самого Троцкого. Неожиданно для большинства партийного и государственного руководства, он вдруг реабилитирует, возвращает из забвения имена национальных героев - Суворова, Кутузова, Багратиона, снимает табу с самих понятий Россия, русские. Трезво оценивая реальность, он осознавал, что новые лозунги про мировую революцию, классовое братство пролетариев всех стран и про нерушимость советской власти не способны сплотить народ так, как сплачивает патриотизм и общенациональные интересы. Вождь решительно поворачивает от непонятного народу абстрактного “советского патриотизма”*4/16 - в сторону патриотизма реального - в здоровом, изначальном, понимании слова. Был сделан гениальный идеологический ход – исчезли все многочисленные ранее заявления в духе «старая Русь повешена и мы её палачи». Зачистка была настолько радикальной, что от многих бывших советских классиков не осталось ни следа, ни праха, и нынешней молодёжи проще поверить, будто всё это фальшивки, распространяемые через интернет злопыхателями-антисоветчиками. С конца тридцатых революцию официально трактовали уже не как победу над отсталой, прогнившей исторической Россией, а исключительно как естественный этап всей русской истории, органически вытекающий из многовекового развития страны, долгожданное освобождение трудового народа от гнёта помещиков и капиталистов.
Дальнейший ход событий подтвердил исключительную эффективность здорового патриотизма в деле сплочения всего народа. Естественно, власти надолго взяли на вооружение этот, как сейчас принято выражаться, брэнд - прямые нападки на патриотизм и русские культурные коды, в менее откровенной форме продолжающиеся и сегодня, возобновились у нас только в «перестройку». Более того, политиканы, готовые в борьбе за власть на союз хоть с Клинтоном, хоть с Навальным, пытаются монополизировать само понятие «патриотизм» и наклеить ярлыки прислужников мирового империализма на тех, кого все прочие издавна обозначают как патриотическую эмиграцию.
А тогда, неожиданно для многих, стали вдруг появляться произведения, в которых авторы ни разу не плюнули в историческое прошлое и никак не противопоставили Россию дореволюционную новой, советской, реальности. Ярким примером такого рода творчества может служить стихотворение К. Симонова «Родина»:
Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину — такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть… Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
В конце тридцатых годов появляется серия таких талантливых патриотических произведений Симонова, как «Суворов» и «Ледовое побоище», где уже фигурируют, несмотря на предосудительное социальное происхождение, и граф А.В. Суворов, и народный заступник князь Александр Невский, и даже служитель культа, архиепископ Спиридон.
Время мчалось, стремительно менялась международная ситуация и в этих условиях хлёсткая, мобилизующая поэзия Симонова оказалась как нельзя более востребована:
«…Слышишь, как порохом пахнуть стали
Передовые статьи и стихи?
Перья штампуют из той же стали,
Которая завтра пойдет на штыки».
***
Перед Второй мировой войной начинается период крайней неопределённости, массовое попадание в собственную мясорубку самых заметных деятелей революции и «красных героев борьбы с гидрой мирового империализма». После двух десятилетий оголтелой русофобии на самом высоком государственном уровне - крутой поворот с курса на мировую революцию к истории России и к национальным ценностям, несколько лет ремиссии… Всё это настолько запутало ситуацию, что стали вдруг возможны самые причудливые эксцессы и комбинации, чем охотно и умело пользовались самые разные конторы. Думаю, категорично судить сейчас о действующих лицах того времени и об их мотивах просто безответственно - как правило, даже добросовестные профессионалы спецслужб говорят о таких вещах осторожно и предположительно.
К началу войны чётко определилось расслоение русской патриотической эмиграции по её отношению к Советскому Союзу. Одни уже отождествляли его с Россией, считали продолжателем русской истории - как боевой генерал А.И. Деникин, один из организаторов Белого движения, который командовал сражавшимися против красных Вооружёнными Силами Юга России – а потом отказался принять от Гитлера ту роль, что позднее принял заслуженный советский генерал Власов. И, более того, призвал всех эмигрантов к поддержке Советского Союза.
Другие по-прежнему видели в Советском Союзе антиРоссию, болезненное образование, поработившее и уничтожающее Россию истинную, её народ и её историю. Эти, считая большевиков большей опасностью, чем любые внешние враги, допускали ради низвержения советской власти даже собственное участие в гитлеровской оккупации, как П.Н.Краснов, который уже после Победы, на вопрос советского прокурора Ульриха – «Что же в вас осталось русского?» ответит: - «Больше, чем в вас». И последнее слово генерала немало озадачило судей – «…Я осужден русским народом… Но я бесконечно люблю Россию…». При том, что ни у кого не возникло даже подозрения, что обвиняемый юлит, пытается выторговать себе какие-то послабления.
Сейчас не стоит вопрос о реабилитации – Краснов сам, выслушав свой смертный приговор, спокойно сказал – «Ну что же, всё правильно, заслужил». И всё-таки слишком много необъяснимого - почему, например, процесс по делу Краснова был закрытым? А не показательным, чтобы наглядно продемонстрировать всему миру антинародную сущность столь непримиримого врага истинно народной советской власти? Каких таких откровений этого русского генерала опасались советские правители? Выдумывать сейчас можно что угодно, только истину услышать уже не от кого – работавший с Красновым нарком госбезопасности Меркулов расстрелян в декабре 1953 г. – по одним источникам как враг народа, по другим – как человек Берии. Который, кстати, ушёл ещё более загадочно – то ли тоже в декабре того же года, то ли ещё в июне. Прокурору Ульриху «повезло» – он закончил жизнь естественным образом, но очень вовремя – в 1951-м…
Антон Иванович Деникин и Пётр Николаевич Краснов – это только реперные точки, знаковые фигуры, знаменующие огромный массив русской послереволюционной эмиграции. Неоднородный, можно даже было бы сказать «антагонистичный» - если бы абсолютное большинство этих людей субъективно не оставались русскими патриотами.
Пожалуй, наиболее показательна в этом ряду фигура Антона Васильевича Туркула, участника Первой мировой и гражданской войн, подлинного народного самородка, до конца оставшегося непримиримым противником советской власти. Нам, с рождения формировавшимся в условиях жёсткой советской пропаганды, трудно воспринимать антисоветскую публицистику белого генерала – другой подход, другие образы, другие, непривычные, штампы наконец… Но когда вчитываешься в бесхитростные строки его лирических воспоминаний, начинаешь ощущать тоску по Родине и неразрывную связь с Россией этого безусловно честного, талантливого и, вне сомнений, патриотичного человека.
В начале Великой войны, после ускоренного курса юнкерского училища, он был произведён в прапорщики. К 1917-му году – штабс-капитан, трижды ранен, награждён Орденом Святого Георгия 4-й степени, золотым оружием.
В Белом движении с самого его начала, участник похода дроздовцев Яссы – Дон и Второго Кубанского похода. Командир пехотной роты офицерского полка, командир батальона. В двадцать шесть лет, в чине полковника, принял командование офицерским полком Дроздовской дивизии. Через год, в двадцать семь, получил чин генерал-майора за умелые и решительные действия во время рискованной десантной операции на Хорлы. Командир Дроздовцев, одной из четырёх элитных, «цветных», дивизий, которые составляли основу ударной мощи Добровольческой армии…
Вполне естественно, такой человек не мог примириться с открыто русофобской молодой советской властью. В сложившихся обстоятельствах он выбрал путь «хоть с дьяволом, лишь бы против большевиков» - известный тезис, сыгравший плохую шутку и с более искушёнными в политике персонажами.
Насколько я разобрался, Туркул сотрудничал с фашистами, исключительно номинально, периодически использовался в представительских целях. В самом конце войны его удалось пристегнуть к Власову, сделать командиром одного из корпусов власовской РОА, так и не сформированной до самого конца войны, однако бесповоротно скомпрометированной у нас самим фактом сотрудничества с гитлеровцами. Якобы, после разгрома «тысячелетнего рейха», имел какие-то контакты с американцами - что тоже вполне в рамках той, антибольшевицкой, концепции… Лет тридцать назад, прочитав воспоминания генерала «Дроздовцы в огне», я заинтересовался личностью этого незаурядного и противоречивого человека - и перечитал всё, что смог найти. Доступных материалов в то время было очень мало, среди них попалась фотография, на которой, если верить надписи, был изображён А.В.Туркул в форме немецкого офицера. Сухое, породистое лицо, надменность, жёсткий взгляд профессионального военного - не штабного, боевика. Особо анализировать оснований не было, я только отметил тогда для себя - как, однако, время и обстоятельства могут изменить человека! - и отодвинул материал в запасники памяти.
Работая над этой статьёй, полистал интернет - и на биографической странице А.В. Туркула обратил внимание на титульное фото. Офицер в форме зелёных СС - сухопарый, моложавый, никак не выглядящий на генеральские пятьдесят, горделивое, даже напыщенное лицо… Теперь, при повторении ситуации, я присмотрелся более внимательно. Не уверен, что это был тот же человек, что и на ранее виденной фотографии, но это явно был не Туркул, фотографии которого теперь уже свободно висят в сети. Общий облик, пропорции, выражение лица - прямо образец «белокурой бестии».
Покопался в интернете - и без особого труда нашел.
Константин Фёдорович Шальбург – сын выросшего в России датчанина и русской аристократки, воспитанник кадетского корпуса в Петербурге. После революции семья понесла тяжёлые потери в результате красного террора и участия её представителей в боях гражданской войны. Двенадцатилетним мальчишкой Шальбург оказался в Дании, на родине предков отца и мировоззрение его продолжило формироваться уже там – как мировоззрение европейского аристократа, замешанное на детских романтических воспоминаниях о жизни в России, грубо оборванной революцией. После школы он пошёл добровольцем в королевскую гвардию, окончил военную академию и стал кадровым офицером. «Я считал своим долгом отомстить за свою семью и страну, которую любил. По этой причине я стремился получить полное военное образование, чтобы потом быть способным сражаться против большевиков в рядах Белой армии или вместе с любой другой страной, желающей сражаться с большевизмом. Каждый из нас должен был умереть за Царя, и то, что мы этого не сделали, покрыло нас величайшим позором. Смыть этот позор может только разгром его убийц или наша собственная смерть».
В начале июня 1942-го года штурмбанфюрер СС граф Христиан Фредерик фон Шальбург, командир добровольческого корпуса СС «Дания», погиб на русском фронте в бою под Демянском.
Он остался последовательно верен своим юношеским клятвам. Он мстил «за свою семью и страну, которую любил». Кому мстил? Народу той самой, любимой им, страны.
Далеко же занесло патриотичного петербургского кадета беспощадными и слепыми бурями гражданской войны…
Каждый выбирает судьбу сам и каждый сам отвечает за свой выбор. Как же можем мы относиться к выбору и судьбе этого, лично симпатичного, мужественного, субъективно патриотичного офицера?
Передо мной вопрос такого выбора не стоял никогда - я однозначно на стороне тех артиллеристов, которые 2 июня 1942 года удачно накрыли огнём целого командира вражеского корпуса.
«Да нет, не жалость - суждено
Ему в могиле тлеть:
Он враг, и, значит, всё равно.
И нечего жалеть…»
И, тем не менее, уверен, что для меня, как для всякого русского человека, уместна – более того, совершенно естественна - скорбь, что люди, которые веками отбора, поколениями воспитания формировались Россией как её будущие защитники, люди, готовые стать её новыми Кутузовыми, Багратионами, Скобелевыми, её хранителями и её славой, однажды оказались вдруг под знамёнами смертельных врагов России. Что на противоположной стороне Земли, в Парагвае, где русская военная школа в тридцатые годы схлестнулась с германской, именами наших офицеров названы улицы, а на родине много десятилетий пели бравурные песни и снимали героические фильмы про то, как их сбросили в Чёрное море.
Но каким же образом фото постороннего эсэсовца уже не первое десятилетие подаётся в качестве иллюстрации к биографии русского генерала Антона Васильевича Туркула? Рискну предположить, что это образец изощрённой диффамации. Кому-то очень хочется даже сейчас, через столетие, исключить автора книги «Дроздовцы в огне» из участия в общем диалоге патриотов России. Трудно представить себе более отвечающий такой цели ход - слишком, казалось бы, убедительно подтверждает эта фотография в эсэсовской форме предательство генерала, его измену своему народу.
А Туркул не изменял. Он просто никогда не отождествлял Россию и русский народ с советской властью - как, впрочем, и с любой другой формой правления и политической организации общества. Что, само по себе, было, с позиций господствующей советской идеологии, самым опасным и непростительным преступлением. Он же видел в той революции антинациональный, антирусский переворот, видел в большевиках большее зло для России, чем даже временная немецкая оккупация, считая, что немцы, в отличие от большевиков, надолго поработить Россию не способны.
Чем же настолько немил кому-то этот русский человек, что для его дискредитации не останавливаются даже перед прямым подлогом, тянущимся вот уже несколько десятилетий? (В 2020 году титульное фото на странице было, наконец, заменено изображением подлинного генерала Туркула в 1920-м году).
Основной вывод генерала, противоречащий главному постулату советской пропаганды, непрощаемый грех в канонической системе советской идеологии - «НАМ ВСЁ РАВНО ПРИДЁТСЯ ВЫБИРАТЬ – РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ РОССИЯ».
У нас же в стране до самой перестройки на торжествах и юбилеях в Большом кремлёвском дворце то Муслим Магомаев, то Большой детский хор Центрального телевидения и Всесоюзного радио СССР исполняли песню композитора А. Пахмутовой на слова Н. Добронравова где ликующе звучал зажигательный припев:
«…наша родина – революция,
ей единственной мы верны!..»
Узнаёте? Слегка облагороженный внешне тезис менестреля революции Багрицкого – «…Если он скажет «Солги» - солги. Если он скажет «Убей» - убей!»
А генерал Туркул был однозначно, бескомпромиссно, за Россию.
В каждой строке его воспоминаний – ностальгия, пронзительная тоска и щемящая, буквально на физиологическом уровне, любовь к своему народу и своим солдатам - «…ни один солдат в мире не пахнет так хорошо, как русский солдат…»
Он, Антон Васильевич Туркул, русский боевой генерал, до конца жизни оставался своей обожжённой душой в Крыму двадцатого года, где безраздельно властвовали Землячка и Бела Кун, да зверствовали латышские стрелки, после «революционных подвигов» которых Крым стали называть всероссийским кладбищем - и потому никогда не отождествлял большевицкую политическую верхушку с народом. В том числе с большинством «красных», к которым не таил никакой вражды.
«Советская власть сама позаботилась засыпать ров между «нами» и «ими»; многие из наших бывших противников, участников борьбы на красной стороне, уничтожены красной же рукой; многие, как и мы, тоже очутились в изгнании. И не старый ров между «нами» и «ими» хотел я углублять своими воспоминаниями; нам, бывшим белым и бывшим красным, ныне просто русским, нужно единство для еще предстоящей нам общей борьбы…
Под «ними» я разумею тех, кто одурманенный и обманутый этой властью пошел за нею в годы борьбы и дал ей победу той стойкостью и той жертвенностью, что всегда были свойственны русскому солдату».
***
Именно в период Великой Отечественной войны сложилась ситуация, дающая реальную возможность окончательно подвести черту под нашей гражданской войной, что нашло отражение и в приведённом читателем стихотворении Н.Н. Туроверова, предваряющем эту статью. Советское правительство тогда, независимо от побудительных причин, объективно работало на суверенитет и величие России, сохраняя тем саму возможность существования русского народа - патриотическая эмиграция это в полной мере оценила. В советских бойцах и командирах патриоты увидели солдат России, в очередной раз загоняющих в логово очередного зверя, претендовавшего на мировое господство. Они, в абсолютном большинстве своём, уже готовы были признать в Советском Союзе не принципиального, бескомпромиссного и беспощадного противника всего русского уклада, а наследника исторической России, который принял на себя и в самых страшных условиях сумел обеспечить суверенитет России и выживание Русского мира.
… Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?
Последовавшие события показали, что для советской верхушки, для тех, кто реально определял курс страны и принимал политические решения, в словосочетании «русский советский» по-прежнему «советский» оставалось существительным, а «русский»- несущественным. После того, как в решающий исторический момент русский патриотизм помог сплотить народ и переломил ход войны, интерес к нему стал слабеть. Руководству Советского Союза классово чуждые предтечи уже становились ни к чему - и оно сочло возможным трактовать эту победу исключительно как «Победу рабоче-крестьянской Красной армии и советского народа, вооружённого всепобеждающей марксистско-ленинской теорией». Ещё до окончания войны в идеологии началось возвращение на позиции «советского патриотизма». Прямые упоминания России, обращения к русским культурным кодам становились всё реже, а после Победы, знаменитого сталинского тоста «за русский народ, народ-победитель» и переименования Красной армии в Советскую армию, имевшего целью убрать опасные элементы внутренней конфронтации, практически сошли на нет.
Такой оборот дела самым негативным образом отразился на судьбе тех эмигрантов, которые, под влиянием ностальгии, патриотизма и гордости за Россию опять оказались на Родине – вернувшись, они массово оказались в лагерях.
Таким образом, власти Советского Союза пресекли наметившиеся возможности национального примирения, целостного восприятия русской истории и вернули страну на изначально нежизнеспособные позиции исключительно классового понимания любых общественных явлений.
«В каком году мы с вами ни родились, родились мы в семнадцатом году!»…
Этим были заложены предпосылки для ряда последовавших процессов, которые, в конце концов, увенчались «перестройкой» и развалом Советского Союза.
***
А тогда, в послевоенное время, все эти политические изменения, наряду с естественным вымиранием участников и очевидцев революционных событий, отразились и на литературном творчестве патриотической эмиграции. В нём с новой силой зазвучали мотивы личной тоски и пессимизма – сквозь которые проблёскивали всё-таки изредка ноты веры в будущее России и надежды на её величие.
Я знаю, не будет иначе.
Всему свой черед и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать…
В свете динамики процессов внутри страны и за рубежом всё чаще и явственней звучал пророческий вывод генерала Туркула – «НАМ ВСЁ РАВНО ПРИДЁТСЯ ВЫБИРАТЬ – РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ РОССИЯ, хоть, казалось бы, всё возвратилось к прежнему классовому восприятию под ликующее пение «есть у революции начало, нет у революции конца» - на всех годовщинах, на всех торжественных мероприятиях – вплоть до самосокрушительной «перестройки».
Туроверов же, не связанный догматами верности «святым идеалам революции», не усвоивший вбитую за семьдесят лет в каждого «советского человека» привычку делать КУ при всяком упоминании «Великого Октября», смотрел в будущее, переживал за реальную Россию и перспективы её народа.
Мне стыдно поднимать глаза
На самохвальные писанья.
Была гроза, прошла гроза, —
Остались лишь воспоминанья…
И вот, во имя новых гроз,
В молниеносной передышке,
Пиши о том, что перенес
В крови, в слезах, — не понаслышке.
***
Сегодня над Россией гремит эта самая «новая гроза».
Нас клеймят и прессуют по всем направлениям и под любым предлогом. Голословные обвинения, клевета, старательно поджигаемый периметр, санкции по самому надуманному поводу и вообще без всякого повода…
И опять только реальный патриотизм, национальное самосознание исторически сформировавшихся народов, способен спасти человечество от сползания к состоянию безнациональной бесправной массы, покорной манипуляциям горстки паразитов, возомнивших себя хозяевами мира.
В этих условиях по-новому звучит творчество Белой, патриотической, эмиграции, несущее заряд русского национального сопротивления одному из вариантов глобализма – утопической идее земшарной республики пролетариев всех стран. Думаю, уместно будет привести в этом ряду и стихотворение нашего современника, обобщающее позицию различных периодов красно-белого противостояния:
Мне от мыслей-видений не уснуть до утра:
Снова цепи-мишени, громовое «ура».
Умирали, как жили — кто во рву, кто в бою,
Мы — за нашу Россию, а они — за свою.
Шашки вон, эскадроны! И аллюр три креста!
Жизнь — дешевле патрона… Кто патроны считал
В те года моровые, в перехлёсте судеб?
Когда мы — за Россию, а они — за совдеп!
Мы родные гнездовья покидали с сумой,
Погасив нашей кровью их «пожар мировой».
Не считай чаевые и судьбу не кляни:
Мы дрались за Россию, за коммуну — они.
Нам покоиться рядом, жаль — в землице чужой,
Под терновой наградой за поход Ледяной…
Мы уходим, как жили. — Рысью, марш! Шашки вон!
Только мы — за Россию, а они за кого?
Вот так. МЫ ВСЕГДА ЗА РОССИЮ. А ОНИ ЗА КОГО?
Примечания
*4 - Патриотизм - от греческого и латинского «отечество» – сложное гражданское чувство, глубинная связь гражданина со своим отечеством и соотечественниками, несчастье которых исключает для патриота возможность полноценного личного счастья.
*4/7 - Сейчас эту роль выполняет термин «русские», не имевший в начале двадцатого века этнической окраски, объединявший тогда весь народ Российской империи в единую социально-политическую нацию по ряду ключевых признаков менталитета. То, что сейчас маркируют термином «россияне», который традиционно воспринимается нами формально, в смысле «население России», «носители российского гражданства», без какой-либо общей идейной составляющей.
4/10 – Желательно чтобы те, кто искренне считает себя «советскими людьми», задумались над реальностью.
Советские люди – это не новый народ, хотя бы потому, что народы не создаются за несколько десятилетий. Такие процессы требуют значительно более протяжённых отрезков времени. Это новое обозначение того же самого русского народа, только очищенное от понимания ключевой роли великороссов – само упоминание о которых было стёрто из языка ради утверждения новых, классовых, концепций. Утвердили. На 70 лет. А потом всё рухнуло. Теперь, в борьбе за легкоуправляемый, безнациональный, мир, стирают уже понятие «РУССКИЕ», заменяя его идеологически и политически нейтральным «россияне» - меняя классификацию по идеологическим признакам обезличивающим определением по месту проживания и регистрации. Заменяют «народ» «населением». И серьёзные «достижения» на этой стезе уже имеются.
Совсем недавно эфир взорвался истерикой по поводу тридцатилетия со дня гибели в автокатастрофе Виктора Цоя – «великий», «шагнувший в бессмертие», «легенда русского рока»…
Что это за явление такое? Какое отношение к русской песне имеет эта «легенда русского рока?»
У песни много составляющих. Слова. Мелодия. Манера исполнения… В русской песне главное – осмысленный текст, всё прочее имеет вспомогательное назначение. Это в нашей национальной традиции. Да, у нас есть и свои традиции иного рода – например, алтайское горловое пение – но проходят они всё-таки по графе этнической экзотики и являются только малой, нехарактерной, составной частью русской песни.
Так что же такое творчество Виктора Цоя?
Кто-то из античных титанов рекомендовал учиться рисованию, рассматривая пятна плесени на стене. Вот это и есть та самая плесень. Комплекс компонентов, способных разбудить эмоциональные ассоциации самых разных, нередко взаимоисключающих, направлений. Рассмотреть в них можно всё что угодно – от гениального прозрения до психического заболевания. Да, харизма. Да, воздействие. Но в нашей, русской, традиции песня словом жива – у Цоя есть СЛОВО? Как носитель смысла, а не как набор звуков, мантра? Вы пробовали вдуматься в его тексты? Своей головой, без глубокомысленных рассуждений разного рода гуру, знатоков, толкователей? Попробуйте. Только не чокнитесь, не зависните ненароком, как зависали компьютеры первых поколений при последовательном нажатии клавиш «/», «0» и «=». В понятиях математики делить на ноль бессмысленно, что легко доказать простейшими алгебраическими приёмами – и компьютер зависал. Он, глупенький, исходил из того, что человек – венец творения, что всякая поставленная человеком задача имеет смысл и может быть решена – и зависал.
Бедные компьютеры! Потом жалостливые программисты предусмотрели для них защиту от дурака - программы, позволяющие без вреда для себя игнорировать бессмысленные команды.
Видимо, у части людей система защиты устроена менее совершенно – толпой, да под достаточно зажигательный ритм, они готовы принять любую бессмыслицу, выстраивать под неё любые легенды и потом, в едином порыве, агрессивно навязывать всю эту галиматью другим. Попробуйте сегодня, скажем, заикнуться в среде таких фанатов, что гибель их кумира была случайностью, результатом его собственной самонадеянности и легкомыслия, а не происков коварных партократов и кровавой гебни – и вы уже идейный враг или заблуждающийся глупец, в общем, «не наш» и «чужой». Раньше для русских такая упрощённая форма эмоциональной связи была нехарактерна.
Теперь, похоже, значительную часть молодого поколения удалось сильно упростить и увлечь туда, где ритмичные ритуальные танцы Африки, рэп, хип-хоп и прочее. Казалось бы, обычная картина – молодо-зелено. Дозреют, образумятся… Однако, постоянные столкновения с признаками изменений в нашем, «самом читающем», обществе мешают такому оптимизму.
Недавно, в разгар истерии по Цою, я не выдержал и спросил вполне возрастного человека, интеллигента по всем нынешним показателям, имеющего высшее образование и опыт десятилетий перестройки, кто такой Шафаревич. – «Не помню – отмахнулся он. – Еврей какой-то…» - и опять погрузился в увлекательную дискуссию о гениальности своего голосистого кумира.
Шёл не тридцатый, а ТРЕТИЙ год со дня смерти Игоря Ростиславовича Шафаревича –в 15 лет студента, в 17 лет выпускника мех-мата МГУ, одного из выдающихся математиков двадцатого века, общественного деятеля, мыслителя, писателя, публициста…
«Он сформулировал концепцию «русофобии» как настроения, господствующего в России, начиная с конца XIX столетия. Он обвинил в русофобии целые пласты современного и минувших дней либерализма, говоря, что через неприятие всего русского – истории, литературы, менталитета – осуществляется подавление и уничтожение громадного народа…» - в феврале 2017-го писал Александр Проханов в статье «Судьба и крест Игоря Шафаревича» - некрологе на смерть этого «неудобного гения».
После того разговора я попытался найти в сети какой-то отклик на эту третью годовщину – но не смог. Натолкнувшись на несколько тошнотворных, едва подгримированных, пасквилей, я свои поиски прекратил, но отсутствие всякой реакции на первых страницах новостей, отметил.
А где и когда вы в последний раз встречали упоминание других русских мыслителей, идеологов, писателей – Ивана Лукьяновича Солоневича, Льва Николаевича Гумилёва, Владимира Алексеевича Солоухина?..
Создаётся впечатление, что в современном мире всякая попытка поставить русский вопрос, чтобы объективно разобраться в нём, равносильна заявке на забвение.
*4/16 - «Советский патриотизм», который нам прививали в Советском Союзе, не имеет никакого отношения к реальному патриотизму в его изначальном понимании – советы и в Африке советы, коммуна и в Америке коммуна. «Советский патриотизм» - это любовь к советскому государству, к строго определённому устройству общества, априори считавшемуся самым лучшим для всех народов и стран, самым справедливым на текущем историческом этапе, когда, по экономическим причинам, ещё невозможно построение абсолютно справедливого и абсолютно счастливого общества – коммунизма. Таким образом, «советский патриотизм» патриотизмом, в изначальном смысле слова, не является – скорее это одна из разновидностей этатизма (от фр. etat— «государство»). В этой системе мировоззрения для установления и сохранения советской власти совершенно естественно работать против своего государства во время кровопролитной войны с внешним агрессором и заключать любые союзы с врагами своего народа. Народ же допустимо расстреливать из пулемётов, грабить и угнетать ради несущей всеобщее счастье мировой революции. Можно жёстко подавлять сопротивление всех несогласных с таким подходом – будь то представители имущих классов, или даже объявленные солью земли пролетарии, как это случилось в «кровавую пятницу – 5 января, в Петрограде, или 9 (22) января 1918-го года в Москве при расстреле демонстраций в поддержку Учредительного собрания, где большевики шансов на победу не имели (говорилось же открытым текстом –«Большевики должны взять власть» и «Взяв власть, большевики её не отдадут»).
Тактика подлая, но весьма эффективная накоротке и потому постоянно применяемая теми, кто не обременён совестью, - помните, как уже недавно один наш современник, отношения к компартиям не имеющий, бросил тот же самый призыв – «Сейчас им надо обещать что угодно, вешать их мы будем потом!»
Отсюда понятен и ответ на любимый вопрос защитников Октября: «Почему же тогда народ пошёл за большевиками? Он что, такой глупый? Ню-ню…»
Ответ содержится в словах Роберта Шекли - «Самое обидное, что в информационной войне всегда проигрывает тот, кто говорит правду. Он связан правдой, а лжец может обещать что угодно».
Отметим здесь, что обещанный «Мир народам» обернулся гражданской войной, в которой Россия понесла значительно большие потери, чем вся Антанта в Первой мировой. Выходит, на гражданскую сил хватило с избытком. Осталось ещё, если хорошенько отжать, на серьёзный рывок, на «построение молодого советского государства» - а довести до конца отечественную войну, практически выигранную нами к тому моменту, было ну никак невозможно.
«Заводы рабочим», вкупе с пламенными речами о свободе трудового народа, на десятилетия обернулись разрухой и демидовщиной, закрепощением «освобождённого пролетариата» за предприятиями и невозможностью сменить место работы без разрешения дирекции. А «Земля крестьянам» - новым крепостным правом, при котором Юрьев день наступал не раз в году, а раз в жизни, когда отслужившему воину выдавали на руки его паспорт, который всё остальное время хранился в канцелярии колхоза.
Попробуйте сами трезво проанализировать, что из своих обещаний реально выполнили большевики, достигнув вожделенной монопольной власти.
Я обращаюсь к тем, кто искренне считает себя «советскими людьми» -
Братья, определитесь, откуда вы, где истоки вашего мировоззрения. Если в русской истории, в глубинах народного понимания справедливости, правды, патриотизма - давайте действовать вместе. Если вы видите такие истоки в учении Маркса-Энгельса-Ленина – почитайте, пожалуйста, первоисточники. Пока с ними ещё можно ознакомиться. Именно первоисточники, потому что всех нас много лет воспитывали на перепевах и пересказах – с детства на книжках из серии «воспоминания о Ленине», потом на поэме «Ленин и печник», фильмах «Рассказы о Ленине», «Ленин в Польше», «Ленин в Октябре», на истории Покровского, на «Кратком курсе истории ВКП(б) под редакцией товарища Сталина, потом на школьных программах и учебнике для ВУЗов «История Коммунистической партии Советского Союза»… Сейчас фабрикуются и идут в оборот очередные такие источники, своего рода новейшие евангелия, уже в свете современного этапа истории трактующие учение Основоположников марксизма-ленинизма – евангелие от Зюганова, евангелие от Быкова, евангелие от Прилепина… А вы всё-таки почитайте первоисточники, обратите внимание на чёткую первичность в них революционных факторов и на подчинённость, служебную роль любых интересов России и русского народа, вплоть до нашего права на существование. Сейчас, оценив главенствующее, ключевое, место патриотизма в русских ментальных кодах, защитники марксизма-ленинизма пытаются патриотизм монополизировать, подобрать к этим кодам отмычки, позволяющие и дальше использовать Россию и русских в своих интересах. Они утверждают, что большевики изначально патриоты, а все выпады их Основоположников были направлены не против России, а против контрреволюционного и захватнического русского царизма. Посмотрите историю – в середине 19-го века Россия, и правда, подавила революцию в Венгрии, изрядно напугав тогда одного из Основоположников - Ф. Энгельса. Восстановив эволюционно сложившийся порядок в Европе, Россия не предъявила Европе никаких счетов и спокойно вернулась к своим делам, не оставив там своих военных баз и не внедрив никакого аналога «плана Маршалла», превратившего, как мы видим, уже более чем на семь десятилетий страны «освобождённой» Европы в вассалов «освободителей»-американцев. В благодарность мы тогда получили только прозвище «жандарм Европы» и Крымскую войну – фактически, «нулевую мировую». Какие же основания обвинять нас в захватнических намерениях? И кто обвиняет – те, кто всегда считал Россию естественной подчинённой запада и уверял, что русская революция должна иметь в основе их европейские, буржуазно-демократические, глобалистические, по сути своей, взгляды и ценности («Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма». -Ленин, ПСС том 49 стр.14).
Возможно, почитав работы ваших Основоположников, вы поймёте, почему Черчилль прямо противопоставлял большевиков и русских, перестанете вестись на лозунги типа «никакой русофобии нет, а есть антисоветизм» и хорошо подумаете, прежде чем разворачивать транспаранты, на которых революции 1917 года объявляются историческим выбором русского народа.
Если же и после вдумчивой самостоятельной проработки трудов ваших Основоположников вы, уже сознательно, будете настаивать на утилизации в своих – классовых, этнических, глобалистических или каких-то ещё - интересах недоутилизированных за прошлый век остатков наследства русской цивилизации, то нам с вами говорить не о чем. Езжайте в Америку, там вас поймут и поддержат.