Видишь суслика?

«Видишь суслика? — Нет. — А он там есть!» Эти слова стали настолько популярны, что недавно были сказаны даже и Президенту РФ (1). Как я предполагаю, они ему понравились. Мне тоже. И поэтому не случайно они оказались у меня в голове при допросе (мысленном, конечно!) пушкиниста Леонида Аринштейна.
Итак, начнём.
Следователь: Скажите, Леонид Матвеевич, вы видите сусли.., ой, извините, Пушкина, в образах «Медного всадника»?
Аринштейн: Нет.
Следователь: А он там есть!
Аринштейн: Не может быть!
Следователь: А вы видите сусли…, ой, извините, Николая I там же, т.е. в образах «Медного всадника»?
Аринштейн: Нет.
Следователь: А он там есть!
Аринштейн: Не верю! Да и вообще: какой может быть Николай I, если во время наводнения 1824-го года Николай Павлович был всего лишь великим князем, а Николаем I стал именоваться в декабре 1825-го года, когда вступил на престол?!
Следователь: А вы не задумывались над возможностью автора «Медного всадника» прятать в подтексте поэмы 14-е декабря 1825-го года, т.е. тот день, когда Николай Павлович уже стал императором?
Аринштейн: Нет, не думал.
Следователь: И вас не смущало, что Пушкин в своих примечаниях упомянул активных участников событий 14-го декабря 1825-го года Милорадовича и Бенкендорфа, а также снег, которого не было при наводнении 1824-го года, но который, как известно, был на Сенатской площади во время восстания декабристов. А ведь отрицая снег в поэме Мицкевича, Пушкин заставлял думать о причинах ошибки польского поэта, подталкивая учёных к дополнительным исследованиям поэмы «Олешкевич», поскольку данная ошибка могла быть намеренной.
Аринштейн: Да ну, его, Мицкевича, пусть с ним поляки разбираются.
Следователь: А разве само по себе изображение наводнения не могло быть привычным для пушкинского времени намёком на бунт?
Аринштейн: Над этим я не думал.
Следователь: А вы видите в «Медном всаднике» восхваление Александра I?
Аринштейн: Да, вижу.
Следователь: А его там нет.
Аринштейн: Да как же нет, если есть слова: «Покойный царь ещё Россией Со славой правил». Повторю: «со славой»!
Следователь: А вы хорошо видите сусли…, ой, извините, Александра I в поэме «Медный всадник»?
Аринштейн: Да, хорошо.
Следователь: А его там нет! Поэтому и слова «со славой» к нему относиться не могут.
Аринштейн: Как это не могут! Вот более полная цитата про Александра I: «В тот грозный год Покойный царь ещё Россией Со славой правил. На балкон Печален, смутен, вышел он». Да и само имя императора прозвучало в черновике поэмы: «Царь Александр ещё со славой…», да и весь сюжет поэмы основан на происшествии 1824-го года, когда правил Александр I.
Следователь: Вы так уверенно повторяете «Александр I», хотя так царя в «Медном всаднике» никто и не называл. Да, в черновике есть имя Александр, но оно без всякой нумерации, присущей для обозначения царей.
Аринштейн: Ну, ладно я. Но ведь не зря же, говоря о наводнении 1777-го года, Пушкин в том же черновике пишет: «И Павлу сына В тот год Всевышний даровал», а, как помню, известный пушкинист Измайлов, по поводу этих слов заметил об Александре I, у которого «рождение (12 декабря 1777г.) почти совпало с этим наводнением» (2).
Следователь: И вы так сразу и поверили Измайлову?
Аринштейн: Да.
Следователь: И при этом не заметили, как тот же Измайлов в той же большой статье про «Медного всадника» сам и указал, что в 1777-м году наводнение в Петербурге было 10-го сентября?
Аринштейн: И что?
Следователь: Ну, а разве 10-е сентября близко к 12-му декабря, дню рождения Александра I? Нет, между ними более трёх месяцев! И выходит-то, что 12-е декабря «почти совпадает» с 14-м декабря, а вовсе не с 10-м сентября! И это всего лишь «странное сближение» Пушкина, которое не понял Измайлов, наивно веривший, что время действия «Медного всадника» и в контексте, и в подтексте, совпадает с 1824-м годом.
Аринштейн: Да, я соглашусь, что некоторая странность тут есть.
Следователь: Скажите, а на балкон какого дворца вышел «покойный царь»?
Аринштейн: Ну, конечно, речь идёт о Зимнем дворце, являющимся постоянной царской резиденцией в Петербурге.
Следователь: Т.е. вы чётко видите Зимний дворец?
Аринштейн: Да, вижу.
Следователь: А его там нет!
Аринштейн: Не может быть!
Следователь: Ну, а в целом вы хорошо разобрались в царях пушкинского времени?
Аринштейн: Конечно. И даже написал три книги: «Пушкин. И про царей и про цариц», «Пушкин. «Видел я трёх царей» и «Пушкин. Непричёсанная биография». Причём последняя книга стала настолько популярной, что была издана пять раз.
Следователь: Да-да, помню. В ней вы, кажется, сделали «сенсационное открытие» о дружбе Пушкина с Николаем I и составили из пушкинских стихотворений «Николаевский цикл»?
Аринштейн: Да.
Следователь: а вас не смутило, что такое «открытие» противоречит выводам предыдущих исследователей?
Аринштейн: Ничего меня не смутило.
Следователь: А вы не думали над вопросом: не быстро ли Пушкин, бывший с юных лет противником монархии, после встречи с Николаем I стал убеждённым монархистом?
Аринштейн: Нет, не думал.
Следователь: А разве, толкуя некоторые стихи Пушкина как похвалу царю и формируя из них «Николаевский цикл», вы не воскресили старую песенку, берущую начало от тех, кто ещё при жизни Пушкина распространял слух, что он якобы изменил идеалам юности, а, говоря проще, - «продался»?
Аринштейн: Это были современники Пушкина, которых он мог обидеть, а я человек, не зависимый от обид XIX-го века и никак с ними не связанный! Однако версию о том, что Пушкин после первой встречи с Николаем I мог, как сегодня говорят, «переобуться», т.е. перейти к монархическому предпочтению, не исключаю. Тем более что пушкинисты советского времени старались это не замечать, а в «Медном всаднике» усматривали «иронию» по отношению к Александру I. Возьмите, например, слова Измайлова, который заметил, что «внешне почтительное “со славой” в сопоставлении с “печален, смутен”», с признанием царём своего бессилия перед стихией звучит скрыто иронически» (3). Ну, а какая тут «скрытая ирония»? Нет её! А есть со стороны Измайлова то, что обычно называют «натяжкой». Ну, а мои исследования основаны на точных свидетельствах и на письмах самого Пушкина.
Следователь: Да-да, я помню, что даже и название вашей книги «Пушкин. Видел я трёх царей» опирается на слова из пушкинского письма, написанного поэтом своей жене в апреле 1834-го года. Но почему вы так безоглядно верите словам из этого письма?
Аринштейн: А как же не верить такому честному и порядочному человеку как Пушкин? Нет, он не лжёт! А отрывок из его письма я помню наизусть. Вот он:  «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим теской; с моим теской я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт».
Следователь: А дальше?
Аринштейн: Что дальше? А дальше обычная бытовая болтовня с женой.
Следователь: Неправда! Дальше у Пушкина идут очень важные слова: «Теперь полно врать; поговорим о деле» (4). Вы же цитируете отрывок без последнего предложения и тем самым вырываете его из контекста, что является большой ошибкой, поскольку упускается самое главное, т.е. слова «полно врать». А именно они и перекликаются с недавно написанной, но ещё не присоединённой к «Золотому петушку» концовкой: «Сказка ложь, да в ней намёк», и при этом дают понять, что верить «врущему» Пушкину нельзя! А вот поискать намёки следует.
Аринштейн: Т.е. нельзя верить даже и тому, что Павел I якобы видел Пушкина младенцем и велел снять с него картуз?
Следователь: А вы по действию приветствия (или почитания?) царя путём снятия картуза не замечаете перекличку c «Медным Всадником», который на момент написания Пушкиным апрельского письма лежал в его столе, как не пропущенный «цензором» Николаем I?
Аринштейн: Нет, никакого младенца я в поэме не вижу.
Следователь: А он есть! Правда, повзрослевший и с любимым для автора именем Евгений, который, естественно, и картуз носит не такой новый, как в детстве.
Тут допрос я закончу и перейду к общению с читателями, которым сразу же и поясню, что для исследователей важным является не столько сам картуз, сколько его применение. Тем более что в черновике «Медного всадника» Пушкин вспоминает Павла и его сына по схеме «отец и его новорождённый сын», а потом эту же схему применяет к себе, выдумав, что император Павел I якобы видел его младенцем и велел снять с него картуз.
Но для чего потребовался этот картуз? А для очередного намёка на то, что под образом Медного всадника в пушкинской поэме прячется вполне живой царь. Ну, а поскольку все подданные (и даже младенцы, как выдумал Пушкин в письме!) обязаны снимать перед живым царём картуз, то и Евгений, «когда случалось Идти той площадью ему, …КАРТУЗ ИЗНОШЕННЫЙ СЫМАЛ, Смущённых глаз не подымал и шёл сторонкой» (Выделено мной. С.Ш.). И, конечно, про такое поведение проходящего мимо памятника Евгения можно сказать словами Высоцкого: «Ну, сумасшедший, что возьмёшь?»
Можно, но не нужно! Т.к. под образом этого сумасшедшего прячется вполне здравомыслящий автор «Медного всадника». А вот с него-то и есть что взять! Ну, хотя бы представить его живым и спросить: «Александр Сергеевич, а ваш герой, снимая картуз перед Медным всадником, как перед живым царём, уж не одушевляет ли этого всадника в своём воображении?» Ответ понятен: конечно, одушевляет. И причём точно так же, как и Германн, который тоже сошёл с ума и тоже стал одушевлять карту с изображённой на ней пиковой дамой. Ну, а поскольку под этими образами сумасшедших прячется «Сам Александр Сергеич Пушкин», то мы и не удивляемся тому, что позже он напишет как бы о себе самом стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума».
Тянем ниточку дальше и обращаем внимание на то, что и в более раннем (всего на два года!) пушкинском «Салтане» уже была тема «отец и новорождённый сын». Этим сыном был Гвидон, который быстро подрос и обосновался на острове, став там князем. Немедленно проверяем связь царя, вышедшего в «Медном всаднике» на дворцовый балкон, со словом «остров». И вот она: «Дворец казался островом печальным» (МВ I 117). Повторю: «островом»! Но почему «печальным»? Смотрим слово «печальный», изобильно присутствующее в пушкинском «Салтане»:
1. Гости в путь, а князь Гвидон С берега душой печальной Провожает бег их дальный (ЦС 255)
2. Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывёт. …. «Опечалилися чему?» - говорит она ему.
3. Князь печально отвечает: "Грусть-тоска меня съедает" (ЦС 263). Ну, а потом слова «опечалился» и «грусть-тоска» повторяются в пушкинском «Салтане» целых три раза! (ЦС 360, 546, 742).
А вот и прямая перекличка со словом «печальный», имеющаяся в черновике «Медного всадника»: «Вышел он Печальный сердцем на балкон» (МВ 455 сн. 8г.)!
По словам «грусть-тоска» смотрим пушкинские переклички, связанные с грустью или тоской в Петербурге:
1. В Петербурге тоска, тоска...(Пс 421.4 bis. от 15 ноября 1829г. из СПб. С.Д.Киселёву).
2. Столичный шум меня тревожит; Всегда в нем грустно я живу (С3 203.6. от 27 окт.1832г.)
3. В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений (ЕО VIII 41.5).
4. Мечтой то грустной, то прелестной Его встревожен поздний сон (ЕО VIII 21.3).
5. Что было для него измлада И труд и мука и отрада, Что занимало целый день Его тоскующую лень (ЕО I 8.8).
6. грустно было Ему в ту ночь, и он желал, Чтоб ветер выл не так уныло И чтобы дождь в окно стучал Не так сердито... (МВ I 63).
7. Была ужасная пора, Об ней свежо воспоминанье... Об ней, друзья мои, для вас Начну свое повествованье. Печален будет мой рассказ (МВ Вст. 96). |И т.д.
Итак, посмотрев глазами следователя на царя, вышедшего в «Медном всаднике» на балкон, я Александра I не увидел! А кого увидел? А тоже Александра, но не Романова, а …Пушкина! Т.е. Александра Сергеевича, который с целью сдвига в подтексте времени на один год и подгонки его к 14 декабря 1825-го года надел на себя маску царя и стал своего рода самозванцем, как бы заполнившим собой затянувшееся междуцарствие. Тем более что воображать себя самозванцем для него было привычным делом, т.к. ранее он уже прятался и под образом Димитрия-самозванца, и под маской самозванца Степана Разина. Ну, а позже, в «Капитанской дочке», укрыл себя под маской такого же, как и Разин, «царя» Пугачёва. В то же время кроме умерших исторических личностей у Пушкина для формирования новых образов были и созданные им на базе фольклора цари типа Салтана или безымянного царя из «Мёртвой царевны», под масками которых он тоже прятал себя. Своего рода царём-самозванцем у него стал и крестьянский парень Иван из «Конька-горбунка», написанного синхронно с «Медным всадником».
Но самое удивительное, что намёки на возможность казаться не просто царём, а даже и императором, Пушкин оставил в образах сразу двух главных героев из таких известных и синхронно написанных произведений 1833-го года, как «Пиковая дама» и всё тот же «Медный всадник». Смотрим слова Томского: «Этот Германн … - лицо истинно романтическое: у него профиль Наполеона». А теперь смотрим на любимую позу того же Наполеона со скрещёнными на груди руками у главного героя «Медного всадника»: «Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений». Ну, а общее между Германном и Евгением, конечно, то, что оба они имеют под собой один и тот же основной прототип в лице выдумавшего их автора, который, придав им некоторые черты Наполеона, намекнул тем самым на свою возможность тоже быть в роли императора. Правда, не французского, а русского.
Но почему это не заметил Аринштейн? Да мало этого он своим «Николаевским циклом» ещё и поставил Пушкина в неудобное положение человека, который после встречи с Николаем I быстренько «переобулся» и стал чуть ли не монархистом? Да потому, что он проглядел в Пушкине Великого мистификатора, который ничему и никому не изменял (даже и жене!), а в отношении современных ему царей был сатириком, негласно высмеивавшим их для потомков. В том числе, дорогие читатели, и для нас с вами. Однако цензоры, жандармы и все учёные (за исключением, пожалуй, Лациса с его догадкой о ките!) ничего негласно-сатирического в отношении Николая I у Пушкина не нашли, что в советское время объяснили «самоцензурой», связанной с обещанием не писать против власти. Тем более что слово, данное царю 8-го сентября 1826-го года, Пушкин официально держал. В то же время, столкнувшись с нарушениями «царского слова» со стороны Николая I и желая рассказать потомкам «о времени и о себе», он, как и прежде, стал шифровать свои произведения, наполняя подтекст сатирой на него, на Александра I и на всех своих врагов.
Для успеха же такого замысла Пушкин вынужден был заняться и необычными литературными мистификациями, отдавая своё авторство подставным лицам. И это, конечно, создавало исследователям дополнительные проблемы, хотя одновременно и позволяло нынешним «переобувшимся» оправдаться перед Пушкиным: «Так вы же сами, Александр Сергеевич, всем заморочили голову и довели до того, что мы вынуждены вспоминать песенные слова: “В чём дело сразу не поймёшь”! Ну, а Пушкин, наверно, ответил бы: «А если не сразу?! Да и вообще, почему бы не припевать: “Если долго мучиться, что-нибудь получится”?»
Примечание.
1. Lenta. Ru от 26 марта 2021г. «Путину пересказали цитату про суслика из фильма «ДМБ».
2. А.С.Пушкин «Медный всадник», ЛП, «Наука», Л., 1978, с.204.
3. Там же.
4. Пс 919.10 от 20 и 22 апреля 1834г. СПб жене.