Произведения Николая Гоголя, отражающие историю и быт Украины, по праву вошли в сокровищницу мировой литературы. Уже первые осетиноведы обратились к ним в поисках параллелей к нартовскому быту. Васо Абаев пришёл к выводу, что на территории Украины вплоть до XVIII века можно было наблюдать картины военно-дружинного быта, во многом напоминающего нартовский. Именно такой воинской организацией была знаменитая Запорожская Сечь. Осетинский учёный отмечал «какое-то внутреннее родство» между нартовской вольницей мифических времен и казачьей вольницей XV-XVIII веков. По его мнению, через ряд столетий Запорожская Сечь, это «военное братство», как его определяли историки, воскрешало во многом дух и нравы другого военного братства, поэтический образ которого донесли до нас нартовские сказания [1, с. 220-221].
Абаев отмечал, что запорожцы, подобно нартам, ведут кое-какое хозяйство, но настоящими занятиями считают только два: войну и гульбу. Те и другие любят предпринимать далекие походы военно-предпринимательского характера в поисках «нетронутых земель». По его наблюдению, вдохновенное описание Сечи в «Тарасе Бульбе» Гоголя (1834-1842) целыми кусками воспринимается как живая картина нартовского быта. Когда Тарас уговаривает кошевого двинуться в поход в Туреччину или на Татарву только потому, что его два сына ни разу не были на войне и им пора «погулять» [2, с. 247], тут узнаются нарты, которые первейшим признаком возмужалости считали участие в «балце», то есть в военном походе. Учёный напомнил, как сын Урызмага и Сатаны, погибший в детстве и отпущенный из загробного мира к родителям только на один день, не находит лучшего использования для этих драгоценных часов, как отправиться с отцом в «балц» к терк-туркам [1, с. 221].
Привлекла внимание Абаева и картина Сечи в промежутках между военными предприятиями: «Вся Сечь представляла необыкновенное явление: это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой... Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что дотоле его занимало» [2, с. 244]. Он вспомнил по этому поводу бурные и нескончаемые нартовские хороводы-симды и пиршества, продолжительность которых сказания определяли замечательной эпической формулой: «иу абон;й инн; абонм;», т. е. «от одного сегодня до другого сегодня», что можно понимать и как неделю, и как месяц, и как год пиршеств, втягивавших в свой бешеный водоворот всех, от небожителей до грудных младенцев [1, с. 221].
На удивление знакомым показалось Абаеву и описание казачьей пляски: «Земля глухо гудела на всю округу... Толпа росла; к танцующим приставали другие, и нельзя было видеть без внутреннего движения, как все отдирало танец, самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо свет... «Эх, если бы не конь – воскликнул Тарас, – пустился бы, право, пустился бы сам в танец» [2, с. 243]. Это тоже была чисто нартовская картина. В осетинских сказаниях ей, как точно подметил Абаев [1, с. 221-222], отвечал могучий, сотрясающий землю нартовский пляс (Н;ртон симд), перед заражающей силой которого не могли устоять даже такие почтенные старики, как Урызмаг: «Большую пляску завели раз нарты на поле Зилахар. Такой шёл пляс, что земля тряслась под ногами у нартов...», «И вот однажды возвращался Урызмаг с охоты, и вдруг видит он – все доблестные нарты собрались на вершине Чёрной горы и пляшут там симд, такой симд, что горы рассыпаются, вековые деревья в дремучих лесах содрогаются и трещины проходят по их могучим стволам. Земля колеблется под ногами пляшущих нартов» [3, с. 325, 341].
Но дальше Абаев, поставив правильный вопрос, не скрывается ли за этой близостью гоголевских запорожцев и эпических нартов какая-то историческая связь и преемственность, в духе сравнительно-исторических изысканий своего времени списал всё сходство на особый уклад жизни и особый тип человека, выработавшийся на необъятных просторах украинских и северокавказских степей вследствие непрерывных этнических миграций, столкновений и войн, на общность нравов и образа жизни. «Мудрено ли, что именно здесь могли зарождаться широкие эпические циклы типа нартовского, от которых до нас не дошло, возможно, и сотой доли». Важную роль, по мнению осетиноведа, сыграл также поэтический талант Гоголя [1, с. 222-223]. Тем не менее, возможно, следует пристальнее присмотреться к этим сближениям и продолжить поиски иранских черт в сюжете повести Гоголя. Тем более, что известно о следах украинской народной думы про Тараса Бульбу и его сыновей, младший из которых пошёл против отца с поляками [4, с. 507-510; 5, с. CXVII-CXIX]. Повесть сюжетно построена прежде всего на фольклорном материале. Сама отделённость «острова Сечи» от «основной» народной жизни степными и водными просторами сближает его с чудесным языческим городом в распространённой киеворусской «Притче о Вавилоне-граде», окружённым непроходимыми степными травами [6, с. 598-599]. Фольклорным является и неповторимый коллективный образ козачества [7, с. 119], столь похожего на нартов. Пётр Вайль и Александр Генис писали: «Герои эпоса Гоголя – язычники, каковым только и могут быть герои эпоса. Язычниками они остаются и в своей вере, которая на самом деле не христианство, не православие... Потому так достоверны Тарасовы козаки, словно случайно названные христианами» [8, с. 134].
Раз уж зашла речь о танцах нартов, то известно, что в Осетии симд танцевался под Новый год вокруг зажженных костров мужчинами в возрасте где-то от тридцати до сорока пяти лет которые отличались силой и ловкостью [9, с. 71]. Такой ритуальный круговой танец вокруг священного дерева или костра, по-видимому, исполняли и среднеазиатские сако-массагеты, ставшие предками аланов. О плясках массагетов писал Геродот (I, 202): «...Тем сильнее их охватывает опьянение; пока наконец они не вскакивают, пускаются в пляс и начинают петь песни. Так рассказывают об образе жизни этого племени» [10, с. 75]. Согласно Страбону (VIII, 5), саки, перебитые Киром, «плясали без оружия в вакхическом исступлении» [11, с. 484]. Причём следы этого древнеиранского обычая, наряду с другими культурными реликтами, сохранились в Хорезме. По мнению отдельных исследователей, популярный хорезмский танец лазги по своему темпераменту напоминает пляски сако-массагетских воинов, проводимые по вечерам вокруг зажжённых костров. Подобные торжества с музыкой, песнями и зажигательными хорезмскими «лазги» и «чагаллок» проводились до недавнего времени [12, с. 253]. О существовании подобных танцев в чуть более позднее время на западе скифо-сакского ареала можно судить по росписи склепов № 2 и 8 Неаполя Скифского [13, с. 173]. Таким образом, танец запорожцев, скорее, является фольклорным наследием древнеиранских кочевых этносов степей, чем результатом поэтической прозорливости Гоголя, как это представлялось Абаеву.
Есть в повести и другие моменты, находящие соответствие в осетинских сказаниях о нартах. Так, например, российским литературоведам [14, с. 544] казалось удивительным, неуклюже преувеличенным и из ряда вон выходящим следующее описание:
«Бульба вскочил на своего Чёрта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжёл и толст» [2, с. 234].
Но оно прямо перекликается с образом нартовского богатыря Батраза, которого едва выдерживает конь: «Затем он попросил их: «Коня моего отца, Хамыцева коня, приведите, чтоб я на нем прибыл домой». Вот они привели ему коня Хамыцева, Батраз сел на него и как сжал его коленями, так у коня бока проломились, и он умер. Батраз сказал: «Приведите мне Урызмагова коня!» И привели ему Урызмагова коня. Сел на него Батраз, и конь насилу его снёс» [15, с. 17, 19]. Дальнейшие параллели ведут к южным иранцам. В персидском эпосе «Шах-наме» Фирдоуси сообщается, что для Рустама долго искали подходящего коня:
Пригнав табуны, что в Забуле паслись,
А также и те, что в Кабуле паслись,
За лошадью лошадь пускали пред ним –
И каждой тавро выкликали пред ним.
Как только покажут коня храбрецу,
Как только он спину нажмёт жеребцу,
Осядет скакун, изогнувшись хребтом,
В бессильи коснувшись земли животом.
И только конь гигантского роста Рахш смог выдержать его тяжесть:
Тут в землю ногой упершись посильней,
Аркан на коне затянув потесней,
Ростем из всей силы своей колдовской
Налёг на гнедого могучей рукой.
Скакун и не дрогнул под бременем тем –
Как будто его не почуял совсем.
Подумал Ростем: «Вот сидеть мне на ком!
За дело, я взяться могу на таком».
Взвился, словно буря, отважен, удал,
И резво под ним огнецветный взыграл.
Потом Рахш служил иранскому богатырю верой и правдой до самой смерти [16, с. 323-325; 17, с. 20]. Этот мотив есть и у татов: «Кто знает, сколько времени провел Рустам в этой крепости?! Но известно, что каждый день он выводил своего жеребца на прогулку и тяжестью руки испытывал его выносливость. Шли дни, и Рустам уже мог осторожно садиться на жеребца, а жеребец выдерживал тяжесть своего хозяина. А спустя еще некоторое время Рустам мог выводить скакуна на скачки: теперь уже жеребец совсем перестал чувствовать тяжесть своего хозяина» [18, с. 15].
Довольно интересно, что коня Бульбы зовут Чёртом, а в осетинских сказаниях упоминаются кони, выращенные чертями (х;йр;джыты хаcт, д;лимонты хаст), на которых ездят витязи [1, с. 157; 19, с. 153]. Такие кони обладают сказочными свойствами. Черти боятся волков и даже волчьей шкуры, поэтому в сказании «Сослан и Тотраз» могучий Тотраз гибнет от рук солярного витязя Сослана (Созырыко) из-за того, что конь его, взращённый чертями, страшится волчьих шкур, в которые нарядился Сослан. Таков и конь Алибега, который пугается запаха Сослановой волчьей шубы, стремглав несётся и погибает. Черти же помогли Сослану выбраться из преисподней, в которой и был взращён его знаменитый конь Дзындз Аласа. В одном варианте нартовских сказаний на этом коне нарт Созырыко, гостивший в подземном мире, догнал угонщиков табуна чертей и вернул их повелителю подземных духов Елизбару. «А конь твой – племянник подземных духов», – говорят Сослану [20, с. 52, 160, 181, 546; 21, с. 269; 22, с. 13-14; 23, с. 48; 24, с. 467, 661; 19, с. 153]. В «Шахнаме» также упоминаются кони, ведущие свой род от нечистой силы (дивов) [25, с. 378].
Описанная Гоголем в повести казнь на Запорожской Сечи, когда убийцу живьём закапывали в землю вместе с убитым [2, с. 246-247], тоже восходит к обычаям, зафиксированным Порфирием и Евсевием Кесарийским у скифов и Сомадевой у индоскифов. Отголоски сохранились и в нартовском эпосе осетин, где у ног Сослана хоронят злокозненного Сырдона, ставшего причиной его смерти [26, с. 200].
Вопреки литературоведам, заявляющим, что мотив сыноубийства был заимствован Гоголем из современной ему западноевропейской романтической литературы [27, с. 90-91; 6, с. 594], основная сюжетная коллизия «Тараса Бульбы» восходит к древним степным мотивам. В частности, одним из наиболее важных мотивов персидского эпоса является борьба витязя Рустема с его сыном Сохрабом, где сын ведёт на Иран войска враждебного туранского правителя Афрасиаба. Подобно Андрию Бульбе, Сохраб – заносчивый, тщеславный властолюбец, готовый броситься в любую авантюру, чтобы прославиться. Сохраб дважды побеждает Рустама в единоборстве, причем Рустам спасается только хитростью, ссылаясь на древний закон, согласно которому убивать противника можно, якобы, только после второй победы над ним, самому Рустаму же удаётся повалить Сохраба лишь «во гневе, исполнясь невиданных сил», поэтому он, понимая, что «тот не сдастся, повергнет его в свой черёд», вонзает неузнанному сыну в бок кинжал. Трагедия отца, убившего своего сына, описана у Фирдоуси с большим мастерством и не может оставить читателя безразличным. Исследователи рассматривают Рустема как персонажа систанской эпической традиции, восходящей к богатырским сказаниям среднеазиатских скифов – саков. В Авесте он не упомянут. По мнению востоковедов, все сказания о Рустеме возникли среди аборигенов Систана и Забулистана иранского происхождения. Позднее, с приходом на эту территорию так же ираноязычных сакских племён, эти легенды сгруппировались вокруг систанских богатырей сакского происхождения [28, с. 77-78; 29, с. 36-37, 93-95, 97-102, 146-152, 158]. Поэтому очень похоже развиваются события в легендах о Рустаме таджиков Систана [30, с. 221-222]. Подобно Рустему, Бульба является не предводителем запорожцев, а только воином, которому «нет никого, равного ему в доблести» [2, с. 294]. Поражение козаков соответствует временному поражению иранцев от туранских воинов Сохраба. И даже знаменитая речь Тараса: «Ну, что ж теперь мы будем делать?.. Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? ...Так продать? Продать веру? Продать своих? Стой же, слезай с коня!.. Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью» [2, с. 309], очевидно, восходит к сцене перебранки, предваряющей поединок, которая составляет кульминацию повествования о единоборстве отца и сына [31, с. 13-15]. Точно так же Рустем обращается к Сохрабу:
Воскликнул: «Ушедший от львиных когтей!
Ты снова погибели ищешь своей!
Почто поединка со мной не избег?
Но знаю, ты правды не скажешь вовек» [28, с. 77].
Таким образом, в исторической повести Николая Гоголя «Тарас Бульба», как и во многих других его произведениях [32, с. 76; 33, с. 274; 34; 35; 36; 37, с. 677-682; 38, с. 111-115], отразились древние эпические мотивы причерноморской степи, несомненно, восходящие к ираноязычному неоседлому населению, которое позже было ассимилировано славянами. Примечательно, что они обнаруживают параллели как в нартовском эпосе осетин, имеющем скифские и сармато-аланские корни, так и в литературном эпосе персов, преданиях систанцев и сказках татов, то есть в южноиранской эпической традиции, которая тоже может иметь скифо-сакские истоки. Это ещё раз указывает на иранский этнический субстрат украинцев и сложные пути его формирования.
1. Абаев В.И. Избранные труды: Религия, фольклор, литература. Владикавказ, 1990.
2. Гоголь Н.В. Избранные произведения в 2-х томах. К., 1979. Том 1.
3. Сказания о нартах: осетинский эпос / Перевод с осетинского Ю. Либединского. М., 1978.
4. Горленко В. Бандурист Иван Крюковский: (Текст девяти дум, с биографической заметкой) // Киевская старина. К., 1882. Декабрь.
5. [Грушевська Катерина.] Українські народні думи. К., 1927. Том перший. Тексти №№ 1–13 і вступ Катерини Грушевської.
6. Вайскопф Михаил. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М., 2002.
7. Карпенко А. О народности Н.В. Гоголя. (Художественный историзм писателя и его народные истоки). К., 1973.
8. Вайль Петр, Генис Александр. Собрание сочинений: В 2 т. Екатеринбург, 2003. Том 1.
9. Туганов Махарбек. Литературное наследие. Орджоникидзе, 1977.
10. Геродот. История в девяти книгах / Перевод и примечания Г. А. Стратановского. Л., 1972.
11. Страбон. География в 17 книгах / Перевод, статья и комментарии Г.А.Стратановского. М., 1964.
12. Джаббаров Иса. Узбеки: Этнокультурные традиции, быт и образ жизни. Ташкент, 2007.
13. Высотская Т.Н. Неаполь – столица государства поздних скифов. К., 1979.
14. Вересаев В. Собрание сочинений в 4-х томах. М., 1990. Т.IV. Гоголь в жизни.
15. Миллер Всеволод. Осетинские этюды. Часть первая (Осетинские тексты) // Учёные записки императорского Московского университета. Отдел историко-филологический. М., 1881. Выпуск первый.
16. Фирдоуси. Шахнаме / Издание подготовили Ц.Б. Бану, А. Лахути, А.А. Стариков. М., 1957. Том первый. От начала поэмы до сказания о Сохрабе.
17. Сатцаев Э.Б. Нартовский эпос и иранская поэма Шахнаме (сходные сюжетные мотивы). Владикавказ, 2008.
18. Золотой сундук: Сказки татов Дагестана / Составление, перевод с татского Амалдана Кукуллу. М., 1974.
19. Дзиццойты Ю.А. Вопросы осетинской филологии. Цхинвал, 2017. Том I.
20. Чибиров Л.А. Традиционная духовная культура осетин. М., 2008.
21. Чибиров Л.А. Осетинская Нартиада: мифологические истоки и ареальные связи. Владикавказ, 2016.
22. Памятники народного творчества осетин. Владикавказ, 1927. Выпуск 2. Дигорское народное творчество в записи Михала Гарданти / Предисловие, перевод на русский язык и примечания Гр. А. Дзагурова (Губади Дзагурти).
23. Нарты кадджыт;: Ирон ад;мы эпос /Текстт; бац;тт; кодта, чиныг ;м; дзырдуат сар;зта Х;мыцаты Тамар;; зонадон редактор Джыккайты IIIамил. Дз;уджыхъ;у, 2004. Дыккаг чиныг.
24. Нарты кадджыт;: Ирон ад;мы эпос /Текстт; бац;тт; кодта, чиныг ;м; дзырдуат сар;зта Х;мыцаты Тамар;; зонадон редактор Джыккайты IIIамил. Дз;уджыхъ;у, 2010. Ф;ндз;м чиныг.
25. Фирдоуси. Шахнаме / Перевод Н.Б. Бану-Лахути, комментарии А. Aзера и Ц.Б. Бану-Лахути. М., 1965. Том третий. От сказания о битве Ростема с хаканом Чина до царствования Лохраспа.
26. Рахно К.Ю. Казнь убийцы на Запорожской Сечи: истоки обычая // Война и воинские традиции в культурах народов Юга России (VI Токаревские чтения): Материалы Всероссийской научно-практической конференции (г. Ростов-на-Дону, 4-5 мая 2017 г.). Ростов-на-Дону, 2017.
27. Чудаков Г.И. Отношение творчества Гоголя к западно-европейским литературам. К., 1908.
28. Фирдоуси. Шахнаме / Перевод Ц.Б. Бану-Лахути, комментарии A.A. Старикова. М., 1994. Том второй. От сказания о Ростеме и Сохрабе до сказания о Ростеме и хакане Чина.
29. Короглы X.Г. Взаимосвязи эпоса народов Средней Азии, Ирана и Азербайджана. М., 1983.
30. Сказки и легенды Систана / Пер. с перс, сост. и коммент. А. Л. Грюнберга и И. М. Стеблин-Каменского. М., 1981.
31. Матюшина И.Г. Перебранка в древнегерманской словесности. М., 2011.
32. Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2000. Том ІІ: Статьи о русской литературе.
33. Бубенок О. Аланы-асы в Золотой Орде (XIII–XV вв.). К., 2004.
34. Рахно К.Ю. Иранские мифологические мотивы в повести Николая Гоголя «Ночь перед Рождеством» // Актуальные проблемы гуманитарного знания в XXI веке: состояние и перспективы развития. К 90-летию академика Г.Г. Гамзатова: материалы Международной научной конференции (Махачкала, 5–6 мая 2016 г.). Махачкала, 2016.
35. Рахно К.Ю. Пузатый Пацюк и нартовский Сырдон: родство образов // Адыгский эпос «Нарты» и мировое эпическое наследие. К 95-летию со дня рождения выдающегося учёного-нартоведа, доктора филологических наук А.М. Гадагатля. 20-23 сентября 2017 г., Майкоп. Майкоп, 2017.
36. Рахно Константин. Танатологические мотивы «Страшной мести» Николая Гоголя в контексте этнокультурных связей украинцев // Studia mythologica slavica. Ljubljana, 2019. T. 22.
37. Абаев В. И. Избранные труды. Владикавказ, 1995. Том II. Общее и сравнительное языкознание.
38. Абаев В. И. Скифо-европейские изоглоссы. На стыке Востока и Запада. М., 1965.