Взросление

 
(Фрагмент из повести "Ангел-хранитель")
 
Накануне дня, с которого началось многое, отец принёс два билета в Цирк на звериный аттракцион для меня и подруги Марины. Зверей уже привезли в
Смоленск в специальных машинах, клетки поставили около Цирка, и этих
цирковых актёров можно было посмотреть и даже покормить. Особенно мне понравился блестящий морской лев. Оказалось, что это... «Любочка». С
нетерпением ждали воскресного представления.

Воскресное утро. Цирк. Мы прошли на свои места. На арену вышел знаменитый дрессировщик Юрий Дуров, продолжатель традиции славной династии
Дуровых... Но что с ним? Почему этот весёлый артист не весел?
Осторожно, ведь в зале собрались дети, он объявляет, что сегодня, 22 июня 1941 года началась война. Представление отменяется. В нашу детскую жизнь вошло непонятное слово «война». Как-то сразу исчезло то праздничное
настроение, которым начиналось утро, хотя след его не стёрся. Нас встретила мама Марины и сказала: «Война... Бедные мои девочки».

Родителей срочно мобилизовали по закону военного времени и направили в разные госпитали. С фронта пошли эшелоны с ранеными. Началась
круглосуточная борьба за спасение людей. Вырваться из госпиталя домой не было возможности. Я в двенадцать лет осталась дома одна. Родители звонили, давали указания, просили немного подождать. Враг должен быть остановлен! Звонили соседям, просили присмотреть за мной. В то время двери в квартирах на замки не запирали, с соседями жили дружно, почти как одна семья.

В городе появились беженцы. Люди, спасаясь от бомбёжек, двигались на
восток. Мужчины уходили на фронт. Женщин отправляли рыть щели для укрытия от осколков снарядов, бомб. Немецкие самолёты-разведчики
разбрасывали над городом листовки со стихами: «Дорогие дамочки, не копайте ямочки...». Далее расхваливали «новую жизнь» и предлагали сохранить эти
листовки, как пропуск в эту «новую жизнь». Спустя два дня начались бомбёжки Смоленска. Деревянные дома вспыхивали. Возникали пожары.

Сёстры матери решили, что надо переждать это тревожное время где-нибудь подальше от железной дороги и увезти меня в селение Духовщина, севернее Смоленска, полагая, что там бомбить не будут. Я забежала на минутку к
Марине предупредить, что уезжаю. Всё это казалось временным. Лето, жарко, даже тёплых вещей с собой не взяли. В Духовщине расположились под липами на берегу сажалки (искусственного пруда, куда высаживали мальков рыб для разведения). На третий день и здесь с вражеского самолёта были сброшены разведчики. Местный отряд самообороны захватил десантников в плен, но обстановка осложнялась. Линия фронта приближалась. Немцы уже взяли Минск. Что будет?
 
С оказией прибыл в Духовщину на служебной машине отец. Велел срочно собраться и уезжать к родственникам в Москву. Он спешил вернуться в госпиталь. Отвёз нас до железнодорожной станции Ярцево. Расстались на вокзале.
— Береги себя, а если сможешь, то сохрани это,— сказал он на прощание и передал мне саквояж с семейными ценностями: отпечатанным на машинке
текстом подготовленной к защите диссертации да серебряными ложками —
наследством от бабушки.

Прибыл состав следующий в Вязьму, что в сторону Москвы. Оказалось, что это открытые платформы с разбитыми танками, которые привезли на ремонт в Ярцево. Танки сгрузили. Людей разместили на освободившихся платформах. Ждали отправления, но поступил приказ — отправиться в Смоленск для погрузки разбитой электростанции. Тётушки посчитали, что лучше сойти с платформы и подождать возвращения состава в Ярцеве. Они убедительно просили остаться и меня, но я действовала по-своему и отправилась с составом в Смоленск. То, что состав вместо Вязьмы пошёл в Смоленск, оказалось для нас спасением, будто ангел-хранитель отвёл беду. Транспорт, отправленный в тот день на Вязьму, попал под сильную бомбёжку на переправе через Днепр. Жертв было очень много.

В Смоленск прибыли в шесть утра. Обратное отправление объявили на
восемь утра. В запасе два часа!
— А ты местная? — поинтересовались девушки, с которыми я ехала на платформе. — Можно сходить к тебе домой! Успеем?
— Пошли! Наш дом недалеко.

Всюду следы бомбёжек, пожаров. Остался всего один поворот и за ним
родной дом. Но что это? Развернувшееся зрелище потрясло. Всегда шумный, многолюдный дом тих и безлюден. Мёртвый дом. И впервые за все эти военные дни меня обуял ужас. Вмиг повзрослев, будто кто-то навсегда отмахнул детство, кинулась прочь от своего дома. Скорей! Скорей! Подальше отсюда!

Состав стоял на сортировочной станции и уже был готов к отправлению. Вскочили на платформу, поехали!

До Ярцева добрались благополучно. Тётушки обрадовались моему
возвращению. Ждали отправления на Вязьму. В небе показался немецкий самолёт. Его атаковали наши и вынудили сделать посадку. Лётчик приземлился невдалеке и вылез из кабины.
— Немец! Живой немец!
Побежали смотреть на живого немца. Тот молчал, но проклятия, которые он сдерживал, отпечатались на его лице. Смотрел он злобно. Остановились. Враг. Вот он какой, враг!

Уже подъезжали к Вязьме, как вдруг налетели вражеские самолёты и
спикировали на железную дорогу. Состав остановился, пассажиры рассыпались по кустам. Запомнилось брюхо самолёта над головой, от него отделяются
бомбы, а рядом со мной в кустах пищит маленький мышонок, не понимает, что же творится в этом мире.
 
Осколками разбиты платформы. Есть убитые, раненые. Война. Ещё более страшная картина предстала на привокзальной площади в Вязьме. Рядами
лежали сотни убитых, а трупы всё подносили и подносили. Толпа людей,
охваченная сочувствием, окаменела от ужаса.
Часа через четыре нашли эшелон, который должен следовать в Москву.
Расположились, но эшелон отправили не в Москву, как ожидали, а в Калугу.
— Остаюсь в Калуге, — заявила я своим тётушкам по прибытии в город. — Буду искать здесь дядю Васю.
— Как это ты остаёшься? — заволновались тётушки. — Одна? Где ты
будешь искать дядю Васю? Ты же и адреса его не знаешь.
— Он железнодорожник. Я найду его! – и решительно спрыгнула с платформы.

Состав тронулся, увозя тётушек в неизвестность, я осталась на перроне,
стояла, прижимая к груди саквояж с данными отцом на хранение семейными ценностями, провожая взглядом удаляющийся состав.

Дядю Васю я нашла. Он жил один и очень удивился появлению племянницы. Вопросов много. Поохал, поохал, да и заявил:
— Ну, принимай хозяйство!
Июль, август я жила у дяди Васи. Помогала по хозяйству. Вместе с
взрослыми ходила рыть траншеи. Регулярно посещала военкомат, пытаясь узнать, где искать родителей. Справок не давали. Калугу часто бомбили.

За лето я вытянулась, а как уехала в сарафанчике с оборочками, так и
оставалась в нём. Уже тесном и коротком. Переодеться не во что. Вспомнили, что в Калуге живёт друг отца по Первой мировой войне, тоже хирург. Сходили. В его семье и приодели меня с учётом надвигающейся осени.
Наступил сентябрь. О школе не могло быть и речи. Воют сирены, висят лампионы. Взрывы. Пожары. Картины ужасные. Война. Однажды мне встретилась женщина, которая в Смоленске работала врачом вместе с отцом. От неё узнала, что именно в тот день, когда я покинула Смоленск, немцы высадили в город десант. Было много жертв. Госпитали бомбили. Из остатков двух госпиталей сформировали один и срочно отправили в эвакуацию на Урал. Эту женщину, как тяжело раненую, оставили в Калуге. Она поправилась и стремилась вернуться в свой госпиталь.
Я решила, что надо держаться этой женщины и с ней вместе двигаться на Урал. В течение нескольких месяцев попутными товарными поездами мы добираются до Свердловска. Спали на полу. Мёрзли, голодали. Люди делились с нами хлебом. Иногда удавалось поесть и горячего супа. На четыре дня задержались в Казани. Проходили санпропускник. Проверяли всех эвакуированных, чтобы предупредить эпидемии. Появилась возможность вымыться. Жаль, переодеться не во что.

Свердловск встретил нас сильным снегопадом. В военкомате узнали, что нужный нам госпиталь находится в Серове — городе металлургов, севернее Свердловска. Там, в Серове, спустя четыре месяца после разлуки, и состоялась моя встреча с родителями. Узнать меня было трудно. Вытянулась, похудела, в чужой одежде. Вот только саквояж в моих руках тот же, с семейными ценностями. Встреча была радостная. Отец впервые в жизни обнял и горячо расцеловал меня. Впервые! Раньше такие нежности он себе не позволял.

Отец тоже изменился. Сказывались и тревожные бессонные ночи, и усталость, да и возраст давал о себе знать. В его жизни это была уже вторая война.

А дальше пошла уральская жизнь. Военная, но и по-своему интересная. Я училась в школе. Избиралась председателем Совета школьной пионерской дружины, затем секретарём комсомольской организации. С лета 1943 года установилась переписка со школьной подругой Мариной. Война раскидала нас по разным городам, но дружба осталась такой же крепкой. Письма сохранила.
«Здравствуй, дорогая Лёлечка! 26 июня, прощаясь с тобой, я и не
предполагала, что спустя несколько часов тоже покину Смоленск. Мы были на рытье траншеи, как вдруг прибежала взволнованная мама. Говорит, что
немедленно надо уходить из города, так как ожидается сильная бомбёжка. Ушли в
деревню Кощено. 14 июля решили эвакуироваться.
В вагонах было ужасно тесно: мы, дети, спали по очереди, а мама и тётя Нюра за четверо суток не прилегли ни на минуту. Прибыли в Тамбовскую область, где и прожили более десяти месяцев. В мае 1942 года уехали в
Бурятию. Привезли нас в колхоз. Мама устроилась работать счетоводом. Я
работала на полях, а зимой уехала учиться в интернат в Улан-Удэ».
«Лёлечка, как твои дела? У меня по всем предметам «отлично». У нас на столике стоит маленькая ёлочка в память о прошлом и в надежде на будущее».
«Дорогая Лёлечка! Поздравляю тебя с Днём рождения! Желаю тебе долгой, весёлой и счастливой жизни! Жаль, что этот день мы не можем встретить
вместе в Смоленске. Вот мы с тобой и стали взрослыми! А давно ли слушали сказки о волшебных замках и прекрасных принцах? Скоро уже и школу
кончим. А я ещё даже не выбрала себе профессию».
«Лёлечка! Наконец-то и наш родной город Смоленск освободили! Так хочу с тобой встретиться!»
В 1944 году мы вернулся в Смоленск, разрушенный до основания.