Давным-давно это было, да и было ли вообще, мало кто теперь знает, только сказывали ту историю старики своим правнукам, а те – своим. И сотни лет передавалась она из поколения в поколение. Потому как должен знать каждый живущий здесь человек, с чего его родной городок такое название имеет – Петушки.
КАК ЛЮБОПЫТСТВО ДО БЕДЫ ДОВЕЛО
Жил когда-то в этих краях парнишка по имени Егорка. И шибко тот Егорка охоч был до разных приключений. Вечно в какие-нибудь передряги впутывался. И до всего ему было дело. Мать с отцом завсегда об нём в тревоге пребывали: не ровен час, убежит куда да не воротится. Как сердцем чуяли! Ушёл он однажды из дому с утра раннего да не возвернулся…
Поистёрли родители лаптей, сына искавши, погоревали да смирились. Решили, что убёг их Егорка в чужие края без отцовского дозволения ума-разуму набираться. Всё молились: лишь бы не сгинул в лесах от дикого зверя или, чего хуже, какому душегубу дорогу бы не перешёл. Вдоль ближнего тракта таких немало встречалось. А на деле-то вот что вышло...
Отправился Егорка лесом до постоялого двора, насчёт работы какой для себя поспрошать, да так, чтоб к вечеру домой возвернуться. И попадись ему дорогой вепрь клыкастый! В наших-то лесах раньше кого только не водилось. Испугался парень, припустился бежать да заблудился вконец. Набрёл в лесу на старую, замшелую строжку. Отсиделся в ней малость и решил с голодухи
там же себе еды сыскать. А вдруг охотники какие припасы оставили сушёными: хлеб, овощи, рыбу.
И до тех пор рылся Егорка среди старой кухонной утвари, коробов да вёдер, пока не нашёл под нижним венцом тайник, а в нём железный сундучок. Маленький, с яблоко, а по стенкам – письмена непонятные. «Дорогая вещица, – подумал парень, – бате снесу, авось сумеет продать». Крутил, крутил в руках находку, да, видать, нажал что-то невзначай – открылся сундучок, а в нём – на те – гребень петушиный. Блестит, что золото. Не успел Егорка диковинку ту рассмотреть, как послышался ему шорох за дверью. Залез парень под лавку. Притаился.
Солнце шло на закат. Маленькое окошко рыжим светом освещало лишь часть сторожки и аккурат так, что Егорку не видно. Дверь протяжно проскрипела, за ней раздался лязг цепей и шаги. Егорка весь сжался, дыхнуть страшно. Прислушался… Вошли двое. Один, осипший – постоянно дохал. А другой говорил в полголоса и следующее:
— Про этот схрон мне татарин сказывал. Здесь он свою штуковину запрятал. Признался перед смертью, что вещица та заговорённая ещё со времён Мамая в его роду имелась. Мол, хозяину своему она и свободу, и достаток приносит. Только письмена на ней мудрёные, по-вашему, писанные. Вот ты мне их и растолкуешь.
— Сперва-наперво железы бы снять, да спать завалиться. – перемежал речь с кашлем второй – А поутру – рассветёт, тогда и до дела дойдём.
Беглые, как определил путников Егорка, прошлись по сторожке и остановились в углу, аккурат, где инструмент лежал. Послышался стук металла. С лязгом на пол свалились кандалы. Следом ещё одни. Свободными от железных уз беглые завалились спать. Едва заслышав храп одного и сопение другого, вылез из укрытия Егорка. Хотел он было сбежать незамеченным, да приключилась оказия - споткнулся о кандальные браслеты да выронил из рук сундучок. Куда тот откатился – впотьмах не видать, а вот гребень выпавший так огнём заблистал, что того гляди спящих разбудит. Схватил его в руки Егорка и почуял неладное: вроде как сторожка в размерах расти стала, а он сам – уменьшаться. Хотел было рукой на косяк дверной опереться, глядь – а вместо рук-то крылья. Испугался Егорка, заметался по комнате. Никак ему теперь из сторожки не выбраться. А как первой зорьке взойти, заголосил он во весь голос: "Ку-ка-ре-ку!"
Очнулись беглые, сели, глаза выпучив. И Егорка петухом на них уставился – рассматривает. Один – вроде как православный, крестик на нём нательный, а другой, что дохает, – ну чистый басурманин. Оба обросшие, бородатые, лица от грязи черны, одежда потрёпанная, сами худющие. «Сожрут меня» – подумал петух-Егорка и запрыгал в страхе по сторожке. Тот, что поздоровее, с крестиком, ну петуха вылавливать, а басурманин ему:
— Погодь, Фома, глянь на гребень. Вишь, как сияет – не прост петушок-то. Да и откуда он взялся? Неужто с вечера тут околачивался?
Притихли оба, огляделись, задумались. Пошёл Фома по углам смотреть да возле самой двери раскрытый сундучок-то и обнаружил. Поняли беглые: опередил их кто-то в поисках заговорённой вещицы. Неужто петух? Крутит басурманин в руках сундучок, письмена на нём рассматривает, бубнит что-то под нос. А Фома насчёт съестного озадачился... Голод животы подтянул. Сосёт под ложечкой.
Не понял тут петух- Егорка, что взбрело ему в голову, а только начал он в окошко биться да кукарекать неистово, будто завидел чего. Фома дверь на улицу отворил, петух – туда. Взлетел на плечо Фоме, развернул голову на восток, орёт до хрипоты. Смекнул беглый, мол, не зря кочет раздухарился, прихватил дрын потяжелее и отправился разведать.
На подступах к дороге, что через лес шла, послышались цоканье копыт да скрип телеги. Притаился Фома за деревом. Ждёт. А как возница с ним поравнялся, так выскочил на дорогу, преградил путь. Высокий, обросший, глаза злющие. Замахнулся дрыном, а старикашка, что телегой управлял, съежился и говорит:
— Да у меня, милок, ничего и нет. Разве что провиант какой, гостинца вон своим домашним везу.
Зыркнул Фома на старикашку страшней сокола, накидал в его же мешок съестного, сколько смог унести, и дёру до сторожки. Петух за ним.
Закончив трапезу, утёрлись беглые, отряхнули от крошек свои бороды и давай о Егорке гутарить. А тот свою долю склевал – слушает. Им же невдомёк, что птица слово в слово человеческую речь понимает.
— Знать, такая нашему петуху задача – ведать, с какого боку прибыли ждать. И у нас в нём сильная надобность.
— Я по тем письменам вот что уразумел, – говорил басурманин, переводя взгляд то на сундучок, то на Егорку – Кто бы он ни был, а петухом стал, когда вещицу отсюда забрал. И пока с ней не расстанется, будет на чужое добро кукарекать. Глядишь, с его помощью мы добром и разживёмся...
Порешили они живого петуха в сторожке на привязи держать, чтобы, значит, никакой лесной зверь на него не позарился. И начались для Егорки нескончаемые серые дни. Вступит ему блажь в голову ни с того ни с сего кукарекать то на запад, то на восток. А эти двое, глядишь, с той стороны с добром возвращаются. Добра всякого натаскали: и обувки, и одёвки себе набрали, и провианта, и монет серебряных. А как увидал Егорка на их одеждах кровавые пятна - понял, как-то добро достаётся, испугался за своё участие в страшных разбоях. Да только не в его власти было от кукареканья отказаться - голова сама в нужную сторону разворачивалась.
ДУРНЫХ ДЕЛ ДУРНАЯ СЛАВА
Бегут день за днём, месяц за месяцем. Живёт Егорка петухом в разбойничьей сторожке, на чужое добро своим криком указывает и не знает, как от такой беды избавиться. А Фома с басурманином окрепли, добра набрали столь много, что тайный клад делать пришлось. Тайный, да не для Егорки. Промеж собой они всё чаще спорить начали, аж до кулаков доходило. Передерутся с вечера пьяными, поутру – ну брататься. Обнимутся, а в глазах злоба затаённая.
В этот день кукарекал Егорка сильней обычного. И кругом оборачивался, и прыгал, и крылами махал - того гляди улетит. Оборвалась пеньковая привязка, вылетел он из сторожки, уселся на крышу, ждёт – вот-вот вернутся с очередного разбоя его «хозяева».
За полдень перевалило, когда из-за деревьев показались две человеческие фигуры. Только первая не похожа ни на одного из Егоркиных беглых – больно худа. Пригляделся наш петух – а это девица, руки связаны, во рту кляп. Фома на плече мешок тащит, а её вперёд подталкивает да приговаривает:
— Шевелись живей до сторожки, там разберёмся, чья ты добыча.
Впихнул девицу в дверной проем, сбросил на пол мешок и растянулся на лавке – передохнуть. А чуть погодя, крадучись, перебежками подобрался к сторожке и басурманин. Взгляд волчий, голова кровью залита.
— Что? Думал, я сдохну, шайтан? – набросился он на Фому, и завязалась меж ними драка.
Девица в угол забилась, петух-Егорка по столу скачет, крыльями машет. Притих Фома бездыханный, а басурманин над телом поднялся лоб утереть – кровь из раны на глаза сочится.
Понял петух-Егорка – настал его час. Изловчился, подлетел к убивцу да как клюнет его в висок что есть мочи. Тот лишь отмахнуться успел и свалился замертво. Упал и петух…
Открыл Егорка глаза...
Лежит он, человеком на полу. В углу – девица с кляпом во рту, ни жива ни мертва, а промеж лавок – оба подельника, кто кого мертвее. Поискал Егорка глазами петушиный гребешок, видит – откатился тот к двум убиенным. Присмотрелся – а Фома вроде как жив ещё, пальцы на руке шевелятся. Хочет гребешок себе забрать. Смекнул Егорка, как от горя-вещицы избавиться, подцепил черпаком да в руку-то Фоме и вложил. Исчез Фома. А из-под мертвого басурманина петушиное крыло выглядывает.
— Ну и поделом душегубам, – молвил Егорка.
Потянулся, косточки размял да к девице – путы с неё снимать. Та от страха слезами умывается, от чудных превращений – глаза по блюдцу. Пригляделся Егорка – а девка-то с их деревни, соседка его, Дуняша. Выросла-то как! Помнится, она ему ещё тогда глянулась, а теперь, как заневестилась, совсем красавица стала. Это ж сколько времени он в петухах-то ходил?
Рассказала Дуняша, что местный народ уже три года в страхе живёт. Как услышат из лесу петушиный крик, так жди беды. И месту лихого промысла, и деревеньке, где они с Егором выросли, название дали Петушки. Мол, свирепствуют там петушки-разбойники, сторонись, люд честной. Так ведь и сторонятся! Заезжих не стало совсем. Не покупают ничего, на ночлег не остаются. Иные даже мимо проезжать боятся. Где уж там на ярмарку товары возить! Стали деревенские в город подаваться, на заработки. Вот и Егоров дом уж год пустым стоит. Защемило Егоркино сердце – вроде как в бедах деревенских и его вина имеется. Да с мамкой и папкой после стольких лет свидеться не придётся.
Погоревали оба, успокоились, схоронили басурманина, иначе не по-людски как-то, и петуха раздавленного с ним, и сундучок с письменами туда же. Всех в землю, от греха подальше.
Сговорились Егор с Дуняшей молчать об том, что в сторожке случилось, и про место, где они душегубцев закопали, начисто забыть. Неровен час, прознают люди правду – объясняй потом, по своей ли, по чужой воле Егор петухом кричал да к разбою призывал. Не поверят. И Дуняша, благодарная за своё спасение, побожилась век об том молчать. Ведь сама чудом жива осталась. Возвращалась она из соседней деревни от бабки -знахарки с целебными травами для матушки. Хворая та. И взялся подвезти её барин проезжий. Ничего, мол, с тебя не возьму, потому как на дочь мою похожа. А на дороге эти двое. Путь преградили, откуп требуют.
Барин им разъясняет, что денег у него с собой мало – один кошель серебра. А тот, что здоровее был, ему:
— Жизнь дороже стоит, – и нож к горлу. Барин в ответ:
— Ежели вам мало, и кошель, и девку в придачу берите.
«Здоровяк нож на меня направил. «Слезай» – говорит.
Я слезла. А второй отговаривать начал, мол, давай лучше барина потрясём. Завязался меж ними спор. Один другого по голове так саданул, что тот свалился. Думали, помер. А барин, не будь дурак, рванул вожжи и ну их». – плакала Дуняша.
Егорка слушал, а время шло. Начало смеркаться. Не рискнули они оба по-тёмному через лес в деревню идти. Решили в сторожке заночевать. Благо, и съестное найдётся, и одёжу какую-никакую подобрать можно из наворованного. Их-то вся – обтрёпана да испачкана. А поутру, умывшись да приодевшись, – в путь, до дому.
С ДОБРОМ К ЛЮДЯМ БУДЕШЬ И ПОЧЁТ ДОБУДЕШЬ
Вскочил Егорка с первой зорькой, по привычке, глянул в окно, и почудился ему блеск золотой в траве. Выбежал проверить. От вчерашнего захоронения, аккурат до места, где разбойничий клад зарыт, – дорожка из грибов. Всё стайками, стайками. Сами рыже-золотистые, а шляпки волнистые и вверх задраны, что гребни петушиные. Не видал Егорка таких ранее в их лесу. Подумал: это потому, что я гребешок в сундучок не вложил, а его сила аж через землю к чужому добру путь указывает. Собрал он те грибы, а про тайный клад решил никому не сказывать, дабы жадность и злость в людях не разжигать. К Дуняшиной матери – сватов заслать. Потому как нельзя им теперь поврозь быть. И Дуня согласна. И на первое время у них барский кошель серебра имеется. Не ворованный. Барин сами отдать изволили.
Встренули в деревне справно одетых Дуняшу и Егорку, что невидаль какую. Мигом ребятня по подворьям весть разнесла. Мол, явился пропавший Егор, сряда на нём, как у боярина, а за ним Дуня, вдовья дочь, тоже в барское разодета. Пришли пешком, вроде как из лесу. А с собой полный короб рыже-золотых грибов принесли да мешок с вещами. Обступили Дуняшкин дом соседи. Егорку вызывают. Вестимо дело - народ интересуется:
— Откуда он явился? Где столь долго пропадал? Где Дуняшу встренуть мог? Откуда сряда на них такая? Почему при таком параде, да пешком пришли? И
что это за грибы диковинные? Где взяли такие? Пока Егор в бане был – почитай, три года не мылся, – ответ за всех Дуняшина матушка держала:
— В чужих краях Егор уму-разуму набирался. Дуняша моя ему с детства глянулась. Доспелось им свидеться у постоялого двора. Моя-то к знахарке ходила, снадобье для меня спросить, да ненароком платье повредила. А у него с собой разной одёжки целый мешок. Вот и вышло ей в чужое срядиться. Не пешим шли, а на перекладных добирались, потому как лошадь евоную украли. Сами знаете, как нынче разбойничают. Живы, и слава богу! Про грибы ничего не знаю, купил, наверное. Сказывал: ценные очень.
Долго ещё ходили по деревне пересуды да кривотолки. А как без них. Чудно ведь. И впрямь чудно! Зато в лесах тихо стало. Не слыхать более оттуда петушиного крика. И рассказов о новых разбоях лесных душегубцев тоже не слышно. Успокоился народ.
Егорка своё намеченное выполнил: и сватов к Дуняше заслал, и дом родительский поправил, и свадебку сыграли. Тут и серебряные монеты из барского кошелька в ход пошли. Но всё это позже.
А сперва-наперво занялся Егор чудо-грибами. Он хоть и снял с себя петушиный гребень, а обретённая чуйка с ним осталась. Чудным образом знал Егор, какое дело к добру, какое к худу приведёт. Вот и грибы те - целебными оказались. Надавил он с них соку, на меду настоял да хворую Дуняшину мать на ноги поднял. Пуще того, прошла у ней и куриная слепота, которой та с детства страдала.
Прознали деревенские о целебной силе грибов-петушков, повалили на их поиски. Приносили похожие, да не те. А заветное место лишь Егорка с Дуняшей знали. Как ни пойдут они в лес - всё полна корзина.
Возами целебные грибы стали заготавливать да заготовки на ярмарку возить. И сами ели, и скоту в корм добавляли, и больных детей в отваре грибном купали. Много разного народу Егор теми грибами излечивал, даже чахоточных. И пошел слух о чудо-знахаре да целебных грибах по всей округе. Деревню нашу Петушками стали по-доброму называть. К Егорке с других деревень народ потянулся. И с Дуняшей у них в семье всё ладно да складно было. Жили не тужили, детишек рожали, людям добро несли. И всё бы хорошо, если бы не один случай...
КАК НЕ ТАИТЬСЯ, А ТАЙНЕ РАСКРЫТЬСЯ
Обзавидовался на Егорово счастье местный разгильдяй Митроха. Жил он за отцом да матерью. Работать страсть как не любил. Чего б ему ни поручали – на всё свои отговорки находились. А богатство иметь хотел пуще воли. Вот и решил Митроха разведать, где разом можно столько грибов целебных собрать. Лёгкая прибыль: собрал – продал. Через пару дней опять. Ни тебе пахать, ни сеять. Сами растут.
Проследил он, когда Егор с Дуней в лес пойдут, и ну за ними следом, крадучись. А как вышли те на заветное местечко да к грибным стайкам направились, Митроха – юрк в сторожку. Пока двое грибы собирали, этот лодырь в оконце подглядывал. Только наши грибники к сторожке повернули, он – шмыг под лавку. Схоронился, притих.
Села Дуняша к столу передохнуть, воды испить. Нахлынули на неё старые воспоминания. И как-то само собой вылетело:
— Это ж какая сила у того золотого гребешка имеется, коли он столько лет тропу до клада грибами помечает?
Сказала, а у Егора на душе почернело. То ли вспомнил он свою петушиную жизнь, то ли почуял неладное, только поторопил жену скорее до дому идти. Идёт и беду спиной чует.
А к вечеру всполошились Митрохины родители – пропал их сынок. Как с утра из дому вышел, так и нет его. А солнце уже на закат пошло. Понял Егор, что его так тревожило, когда из лесу выходили. Позвал трех мужиков понадёжнее: знаю, мол, где пропавшего сыскать можно – да к заветному месту повёл. И будь что будет!
Пока шли – слова не проронил. Чтоб, стало быть, голосом себя не выдать. Мужики предлагали покликать Митроху, а Егор молчит, лишь палец к губам прикладывает – тсс. Вышли они к сторожке ...
Огляделись мужики – понять не могут, что за чудо: могила в лесу раскопана, кости в ней и человеческие, и птичьи. Лопата рядом воткнута. Вокруг могилы петух мечется. Бегает взад-вперёд, чисто бешеный. А у петуха того гребень золотом блестит. Увидал петух Егора, развернулся в его сторону и ну напрыгивать, всё клюнуть норовит.
— Никак, греховодник вернулся к разбою призывать. Ах ты ж, зараза! – не выдержал один из мужиков, тот, что кузню держал. – Мало мы от тебя горюшка хлебнули?!
Схватил дрын, что ранее дверь сторожки подпирал, стукнул им кочета. Свалился тот на землю, и на тебе - лежит вместо птицы Митрофан, стонет, за головушку держится. А рядом, на примятой траве, гребень петушиный золотом блестит. Обалдели мужики от увиденного, стоят, рты поразевали.
— В руки эту штуковину не брать, – упредил их Егор, – иначе нового петуха получим.
Поведал он деревенским свою историю, но про клад опять умолчал. Потому как чуял, что навлечёт этим на них беду страшную. А в завершении сказанного добавил:
— Ежели можно было б с души как с тела грязь смыть, каждый день бы мылся.
Постояли мужики, почесали затылки и так порешили:
— Нет в Егоркиных действиях никакой вины, потому как был он тогда под колдовскими чарами. И знахарством своим перед честным народом давно за грех тот расплатился. А со штуковиной этой так поступить надобно: пусть кузнец и её, и сундучок, к ней прилагающийся, в нужную вещь переплавит. Приспособят они ту вещь всей деревне на благо, но, чтобы руками до неё никто дотянуться не мог. А про могилу душегубов навек забыть, не упоминать. И Митрохе строго-настрого пригрозили молчать. Не приведи случай настоящему хозяину гребешка объявиться - всей деревне беда. Подобрали лопатой с земли заговорённые вещицы, снесли их до кузни в деревянном ведре и сели ждать. Волнуются, как бы чего в работе с кузнецом не приключилось. Вдруг помощь какая нужна будет. Дело-то общее.
ЗЛО ИЗЖИТЬ ДА С ДОБРОМ ЗАЖИТЬ
Отношение к кузнецу в деревне было разное. Кто-то его к колдунам причислял, мол, с нечистой силой дружбу водит. Ну а кто-то, наоборот, верил, что изгоняет он нечисть всякую, калёным железом жжёт. И чурается его кузни та нечисть, как ладана. И подкова на дверях у него "клещами" вверх подвешена не просто так, а для того, чтоб силы добрые, с неба спустившись, ступили в ту подкову да в доме остались. А переверни её иначе - так в землю уйдут. Вообще, много тайного водилось за тем кузнецом и его кузней. Вот и в ту ночь без чуда не обошлось.
Не дозволил кузнец никому возле себя находиться, пока работа идёт. Вестимо дело – с колдовскими чарами бороться - не щи хлебать. А мужики всё одно по домам не разошлись, ни кузнеца, ни Егора не бросили. Уселись они втроём поодаль, ждут.
Ночь выпала тихая, звездная, ни ветерка, ни всполоха. Лишь в кузне работа кипит. Дымок из трубы то золотые, то красные искры выносит. Слышится звон - то молот по наковальне бьёт. А мужикам чудится, будто вместе с тем звоном вой раздаётся. И такой страшный вой, аж дух захватывает. А над трубой чёрный дым шапкой скопился и не рассеивается. Переглянулись они, перекрестились, сидят молчком. Так просидели, покуда не дос¬пе¬лось им петушиные крики услыхать. И вроде не от деревенских подворий те крики-то шли, не по первой зорьке весть, а прямо с кузни. Испужался Егор, вскочил, рванулся было к кузнецу на помощь. Глядь, а он и сам навстречу идёт, несёт на показ своё творение - флюгарку с петушком на толстой спице. И сияет тот петушок, что новая монета.
Покрутили мужики кузнецову поделку, полюбовались, но дотронуться до самого петуха так и не рискнули. С рассветом установили ту флюгарку на дымник Егорова дома - памяткой. И красиво, и для заезжих приметно – без расспросов дом знахаря сыскать можно. Вот уж и
не один месяц красуется петушок на крыше. И стали замечать деревенские, что, как выпадет проехать мимо их деревни богатому барину либо торговому человеку, петушок тот сиять начинает. Да так ярко, что глаза слепит. Проезжий невольно останавливается. А коль остановился, то, стало быть, и в деревню заглянет, чем в ней народ живёт поинтересуется, и в кузню зайдёт, и к Егорке-знахарю, и к умельцам местным. А умельцы деревенские к тому времени наловчились петушков из глины мастерить – свистульками, ребятам на забаву. Раскошелится ли на них заезжий гость, заказ ли кузнечный сделает, а деревню в разговоре с другими всё одно упомянет.
Но ежели кто в деревню со злыми умыслами прибыл - стоит петушок чернее чёрного. Случилось как-то в дом к одному из деревенских мужиков заплутавшим на ночлег напроситься. Приличными казались – и лошадь своя имеется, и телега. За постой заранее заплатили, с вечера. А под утро съехали да добро хозяйское с собой прихватили. Обобрали начисто! Так вот, в тот день не только Егорка заметил, что петух на флюгарке почернел, а и другие деревенские тоже. Смекнули соседи, что кованый петушок на дымнике добро в дом приманивает да от беды оберегает и потянулись к кузнецу с подобными заказами. Мол, чем мы хуже. Коль деревня наша Петушками зовётся, так пускай петухи на каждом доме стоят. А уж через год так и вышло – красовался у каждой избы на дымнике свой кованый петушок. Не чета Егорову, но красиво – не отнять.
Шли годы. Позабылись разбойные нападения да дурная слава, а по флюгаркам-петушкам ещё долго деревеньку узнавали.
Что касаемо клада, разбойниками в лесу закопанного, то
Митроха об нём не забыл. Сам слышал, как Дуня про то обмолвилась. И хоть он страх как кузнеца боялся, а всё одно, время от времени заводил о том кладе разговоры с деревенскими мужиками. Да только никто его слушать не хотел. Мол, парень шибанутый, плетёт чего ни попадя, и на место то заколдованное с ним ходить отказывались. А со временем и эта тайна быльём поросла. Спроси у старика Егора, где клад зарыт, и не вспомнил бы!
А грибы? Грибы остались. Они годами по всему лесу разрастались и по сей день в наших лесах растут. Тому и грибница, и зверь лесной помощники. Кто-то из заезжих грибников их лисичками называет, а наши, местные, только петушками. Потому как петушками они в нашу деревню попали да по-доброму её прославили! Петушками для нас и останутся!