На остановке автобуса бодро сидела женщина, которую я описал бы так: блузка с орнаментом по индийским мотивам, серые брюки и такого же цвета сумка, красный полиэтиленовый пакет и такого же цвета помада, шнурок на запястье тоже красный. Аккуратная седая стрижка и такого же цвета босоножки, руки в серебряных браслетах и пальцы в серебряных кольцах, впрочем, численностью небольшой. В ушах серьги из серебряной проволоки с бирюзой, на шее такая же подвеска, а на лице солнцезащитные очки в форме крыльев бабочки. Лет женщине примерно восемьдесят пять.
Мимо нее уныло проходила такого же возраста, но мешковато одетая женщина с тележкой и пакетами.
– О, привет подруга, – сказала бодрая. – Домой?
– Нет, в магазин.
– Давно не виделись, приходи к нам.
– Э... Ладно, приду.
– Только мы сейчас не там.
– А где?
– Ну... – замешкалась бодрая. – Там, где трава. В карты играем. Знаешь, где трава?
– Знаю, – не очень уверенно ответила унылая.
– Так мы ждем! – подвела черту бодрая.
И вскоре мы с ней дождались своего автобуса миспар штайм.*
––––––––––––––
* номер два (иврит)
Когда я еду по улице Дерех Харим в утреннюю сторону, горы у меня справа. А когда возвращаюсь в дневную – слева. Сегодня ехал, слушая уютное поскрипывание, пощёлкивание и временами даже повизгивание велосипеда. И думал, что надо его смазать, что ли. Но больше думал о том, что к горам по ту сторону улицы я уже привык. И вдруг сам себе возразил: а вот и нет! Не привык. С той стороны улицы могли быть многоэтажные дома, подумал я. Представил, и сразу сделалось скучно. С той стороны могли быть заборы и одноэтажные хаты с трубами на крышах, собаками во дворах, котами и мальвами. Нет, уже было, этот этап сам захотел быть пройденным. А вот ежедневных гор у меня ещё не было. Пусть даже вот таких, каменных и лысых, слегка марсианских, но притягательных. Они уже не чужие, вот оно что. А главное – там, внизу, в двух с половиной километрах и пяти минутах спуска со свистом в ушах – море.
Я это знаю, горы знают. Жить можно.
Сегодня утром. Кручу педали вверх по улице не помню какой, меня обгоняет мальчик на электробайке с толстенными покрышками, в шлеме. Останавливается и что-то мне сквозь шлем (с подбородком такой) говорит. Я ему: слиха, ло мэвин иврит; англит? Но, отвечает он, и продолжает говорить с вопросительной интонацией. Я туплю. Тогда он берется рукой за мой руль и слегка тянет на себя. Только тут до меня дошло, что он хочет помочь мне подняться вверх. Но, сэнк ю вэри мач, улыбаюсь я. Он кивает и уезжает удовлетворённый. И вот как мне это понимать? Мальчик хотел что-то типа старушку через дорогу перевести, или что? Увидел, что у меня байк не электрический, и удивился, как на таком можно на гору взбираться?
Короче, друзья, вывод такой: увидите старушку – не спешите переводить её через дорогу, вдруг ей самой переходить туда-сюда нравится.
Сегодня утром я посмотрел на линию гор и удивился: она изменилась. Странно. Горы, они ведь как буквы в бумажной книге – куда поставили, там и стоят спокон веков в одном и том же виде. А тут...
Я пригляделся. Обычно утренние горы в нежной сиренево-голубой дымке прячутся одна за другую: «Я ещё сплю, не смотри на меня! Смотри вот на неё, она ближе!. И так каждая. Но сегодня одна гора как будто выросла, и теперь возвышалась над всеми.
– Может, облако? – усомнился я. – Бывают облака, похожие на горы.
Облака надменно фыркнули, отвернулись и разошлись.
Нет, не облако.
Огромная гора нагло вытарчивала из остального коллектива. Это было очень странно. Впрочем, я странности люблю, однако в данном случае кроме странности имелась ещё и непонятность. А вдруг произошёл сдвиг земной коры, геологических пластов? А я тут еду спокойно в автобусе и ничего не знаю?
– Тебе всё равно никто не поверит, – шепнула выросшая гора.
И тут же сделала вид, что это не она сказала.
Ну, я тогда тоже сделал вид, что не слышал этого. Ехал себе в автобусе, смотрел на горы, на море. И думал. Вспоминал один давний разговор. Один пожилой человек рассказал вот что. По утрам, когда самолёты еще не садятся в эйлатский аэропорт и не взлетают с него, когда тихо и сонно кругом, над заливом Акаба иногда летает небольшой самолет. Между Иорданскими горами и Эйлатом негромко летает он кругами, то повторяя линию гор, то сближаясь с линией моря. Это летает король Иордании. Потому что он бывший военный пилот.
– Ясное дело, – подумал я тогда. – Если ты бывший пилот, то почему не полетать над заливом. Тем более если ты король, а значит, у тебя есть свой самолёт. Летаешь и смотришь сверху на всю эту красоту.
Я тогда ещё подумал, что рассказанная про пилота-короля Иордании история мне так нравится, что я категорически не хочу заглядывать в интернет. И искать там подтверждение или опровержение. Информация всё испортит. Исчезнет очарование, пропадёт правильное настроение. Он будет летать не над заливом, не по утрам или вообще не король. Так неинтересно. А в моём воображении он, король Иордании то есть, уже летает! И изменить этот факт никакой интернет не в состоянии.
Вот так и с горой. Оказывается, горы могут вырастать по утрам, а потом потихоньку возвращаться к прежним размерам. Я это видел.
– Я же сказала, тебе не поверят, – повторила присевшая уже на своё место гора.
– Это тебе не поверят, что ты не умеешь расти, – ответил я.
Эйлатский автобус № 2 на определённых отрезках маршрута становится клубом встреч тех, кому за восемьдесят. А частенько и за девяносто. Вот зашёл моложавый мужчина лет примерно 85-ти, улыбчивый, с аккуратно стриженой седой головой и бородкой. Расплатился с водителем, прикоснулся к плечу сидящей на переднем сиденье дамы его возраста, чтобы повернулась к нему от окна. Оказывается, она его знакомая. Поздоровались, обсудили новости, и он прошёл в салон, присел рядом со спутницей, с которой заходил.
– Тебя могут обвинить в сексуальных домогательствах, – сказала она, тоже женщина далеко за восемьдесят. – Ты ее за плечико потрогал без разрешения.
– Могут, – легко согласился он. – Но не сразу, лет через пятнадцать. Кажется, сейчас так принято, чтобы не сразу.
Они сидели сзади меня и в подробностях, на хорошем русском языке обсуждали тему его сексуальных домогательств, то есть когда ждать обвинения. Сошлись на том, что через десять лет точно.
– Ладно, десять так десять, – сказал он. – Я тебе потом расскажу.
– Смотри не забудь! Мне же интересно.
Доброжелательность, улыбки и смех. Мгновенный юмор. Самостоятельность передвижений. Я хочу такую старость! Долго ждать, правда, лет двадцать. По местным меркам я вообще только-только из юности выполз. И это по мне ещё не видно, что я молодожён. Или видно? Кольцо всё-таки.
Приходит такой час среди дня, ближе к вечеру, когда нужно всё бросить и хотя бы пять минут полюбоваться. Линия гор ждёт этого часа, море ждёт, и небо тоже. Тебе кажется, что ты рождён для счастья, как птица сам знаешь для чего, но это не так. Ты рождён наблюдать и описывать красоту. Возможно, ради этого и стоит рождаться. Нить твоих наблюдений сплетается с другими, сотнями и тысячами нитей, и вот так выходит, что мир соткан из красоты, где есть и твоя нить. А красота отвечает добром, она делает тебя человеком. Если ты умеешь наблюдать и описывать, но не делаешь этого, то красота увянет, останутся только звериные дела человеческие.
На остановке автобуса на меня закричали. Мимо проходил молодой человек, он вёз коляску с ребёнком, вот он-то и кричал на меня, причём довольно громко. Я не понимал слов и гадал, чего он хочет. Может, городской сумасшедший? Но молодой человек всё же решился отвлечь одну руку от управления коляской и протянул её назад. Там лежала моя кепка, которую я в рассеянности обронил. Приложив руки к груди, я слегка поклонился и направился к кепке. Только тогда он успокоился и увёз своего ребёнка в, наверное, детский сад.
Старый знакомый, фонарь у автобусной остановки, ведёт себя всё так же. Светится, потом медленно гаснет, долго и демонстративно тускнеет, из жёлтого становится еле оранжевым, наконец выключается. Три короткие вспышки неяркого белого, и вдруг – рраз! – снова ослепительный жёлтый, как у всех нормальных фонарей. Через несколько минут этот цикл повторяется.
Эйлатская улица освежает. Сидят три девчонки на бордюре, громко щебечут на непонятном языке. Четвертая проносится по мостовой на электровелосипеде, они перекрикиваются, через пару минут велосипедистка проносится снова. Потом снова. На небе луна то выглянет из-за туч, то спрячется. То выглянет, то спрячется. А ведь тут всё циклично, доходит вдруг до наблюдателя. Каждое явление этой действительности как детская игрушка – ключик вставили, завели. Оно работает, движется якобы осмысленно. Завод кончается, игрушки заводят вновь. И так по кругу.
В этой вечерней действительности человек, медленно бредущий по тротуару, работает наблюдателем. Он должен замечать всё и как следует чувствовать ритм жизни. А вместо этого он чувствует себя, и никак, ну никак не может от себя отвязаться. Человеку тоскливо, причём он сердится на себя за то, что ему тоскливо. Ведь он знает, что играет сейчас не по правилам. Бедная действительность, кто же тебя будет наблюдать, когда человеку нужна только та женщина, которой он хочет готовить завтрак. И больше совсем ничего не нужно. Однако потерпи, человек. Действительность покроет все фонари и небесные светила, все печали и правила ровным слоем покоя. И то, что сейчас бередит, жмёт и не отпускает – назавтра забудется. А может, и нет, если записать.
Ваш выход
В просвете между домами показался обычный для этих мест пейзаж. Человек остановился, чтобы полюбоваться. Горы возвышались одна над другой. На переднем плане они проступали чётче, и каждая по мере перехода к заднему плану окутывалась всё более светлой сиреневой дымкой. До середины неба поднимались горы, а на их фоне кружили чёрные птицы. Медленно и бесшумно кружили они, стараясь подняться в небо, вырваться из дымчатого рисунка гор – но выше было невозможно. Внизу картину подчёркивала тяжелая плоскость моря с неподвижным кораблём, наверное баржей. Эта баржа уже несколько месяцев работала тут неподвижным подчёркивателем. Человек смотрел на открывшуюся между домами картину так долго, что почти поверил: жизнь прекрасна. Пусть хорошее длится недолго, нужное чаще всего находится далеко, и надо всё время барахтаться, чтобы не утонуть в песке. Но пока можно смотреть на эти горы, это море и этих птиц – веришь. Не может же быть, чтобы такое величественное, огромное и вечное было просто так, случайно.
– Я уже больше не могу кружить, – хрипло выкрикнула одна птица.
– Терпи, – ответило ей море. – А то свалишься в меня.
– Ну что он там, отвернулся наконец? Ушёл? Крылья устали!
– Сейчас, ещё минутку, – сказали горы.
Через минуту человек скрылся за углом, и птицы разлетелись по своим делам. Море успокоилось, горы задремали.
До следующего выхода на сцену.