Часть третья
Глава I
После отпуска жизнь Егора Сомова шла своим чередом, равномерно отстукивая, как стрелки часов, прожитые дни, устремлённые навстречу не только осенним дням, но и неизвестности, той неизвестности, которой он страшно боялся. На работе его по-прежнему ценили и уважали, и не только как хорошего инженера, но и как общественника. На территории ГХК всё ещё висел на доске почёта его портрет как победителя в социалистическом соревновании. Но это мало что значило для него, возможно, оттого, что вокруг создавалась какая-то новая жизнь, причём совершенно непонятная ему, и в первую очередь своей логикой. Да и молва кружила голову, выплёскивая наружу то,во что невозможно было поверить. Одним словом, каждый раз, когда он переступал порог машинного зала, у него всё чаще и чаще не возникало никакого желания работать. Были ли это причины какого-то внутреннего воздействия или внешнего - он не знал. Он знал лишь одно: при всей своей ответственности и организованности, он не чувствовал удовольствия от работы, а значит, не был свободен, и это чувство его угнетало. От этого, видимо, и мысли разные были в его голове. В один из таких тяжёлых дней, переступив порог машинного зала, он подумал: «Лучше бы не приезжал, зачем напрасно тратить силы… ведь этим своим нежеланием я обманываю не кого-нибудь, а себя». Но он прекрасно понимал, что это всего лишь эмоции, и ничего больше, вызванные так называемой отпускной адаптацией - короче, обычными заморочками из области психологии. Но в какой-то момент он всё же понял, что это не так, поскольку чувства подсказывали ему нечто другое. Впрочем, думать на эту тему ему долго не пришлось, всё было предельно ясно, поскольку все вопросы касались будущего ГХК. Он был уверен, что они-то и вселяли в него всякие мысли, расстраивая чувства. Глядя по сторонам на то уникальное оборудование, что его окружало, он не мог себе представить, что завтра этого может и не быть. Он не мог себе представить, что всё то, что создавалось талантливыми учёными, рабочими, пойдёт на слом, и что от этого не останется ничего, разве что голые стены. «От чего уехал, - подумал он в какой-то момент, думая о Чернобыльской АЭС, - к тому и приехал. Ничего, и это пройдет. Главное, нужно взять себя в руки и глубже дышать, не принимая ничего всерьёз». Но как бы ни успокаивал он себя, некая подавленность и душевное расстройство всё же в нём присутствовали.
В обеденный перерыв он встретил Александра Коноваленко.
- Ты что такой весёлый? - пытливо глядя на Александра, спросил Егор, пытаясь не выказывать своего пессимистического настроения, дабы избежать лишних вопросов от коллеги.
- Я всегда такой, - пожав плечами, проговорил Александр, - меланхолия мне неведома.
- Это уже хорошо! - улыбнувшись, с неким оптимизмом проговорил Егор.
После того как они обменялись друг с другом разными словечками, Александр сказал:
- Давай отойдём в сторонку… поговорим, время ещё есть, - сказав эти слова, он посмотрел на свои ручные часы.
Сначала говорили так, ни о чём, но слово за слово - и их разговор превратился, по сути, в высказывание мыслей вслух. Коноваленко начал говорить о том, что в отсутствие Егора (а это случилось через три дня после его отъезда) на одном из реакторов произошла авария: очередное зависание стержней в технологических каналах одного из плутониевых реакторов. Александр говорил об этом ЧП совершенно спокойно, словно о какой-то незначительной поломке, что происходят ежедневно на производстве. Слушая его, Сомов не повёл и бровью, чтобы чему-то удивиться, - всё это уже было, и не раз… «Плохо то, - с грустным лицом сказал Александр, - что в этот раз на отдельных участках Енисея, особенно на Атамановской косе, содержание плутония превышено в тысячи раз выше фоновых значений».Этот значительный факт, конечно, не мог остаться неуслышанным…
- Ого! И как такое могло случиться? - глядя на Александра большими удивлёнными глазами, спросил Сомов.
- Как видишь, случилось. Тонкостей, честно скажу, не знаю; сейчас работает комиссия из Москвы.
- И что теперь?
- А что теперь? Ничего! Что - первый раз, что ли… тут уж как вынесет...
- Ну, да, конечно, - согласился с мнением коллеги Сомов. - Ну а как узнали-то?
- Через экологов… думаю, кто-то им «слил» эту информацию. Сейчас, сам знаешь, время непростое. За деньги хоть что купишь.
- Ну да.
- А может, кто и по душевности своей сказал, - рассудительно проговорил Александр, - хотя кто их знает.
- Смелые ребята…
- Да, последнее время они крепко взялись за это дело, во всяком случае свою работу знают: Енисей мониторят с юга и до северов… вот и забили тревогу. Правда, время сейчас самое неподходящее… реакторы и без того хотят остановить, а тут ещё такие «новости».
- Ну да: лишние разговоры сейчас ни к чему, - согласился Сомов.
- Вот и я про то же. Прокуратура, правда, начала их, по привычке, прессовать, но не знаю, чем закончится эта очередная история.
- А что их прессовать - уже поздно. Слово не воробей…
- Да так-то оно так. Раньше они их быстро на место ставили: мол, пишите опровержение и так далее, а не то… ну, сам знаешь. Те быстренько писали, что
надо… и всё обходилось мирно.
- А учёные что говорят?
- А что они могут сказать… молчат, как всегда. Им это не впервой. Таких аварий знаешь, сколько было - о-го-го.
Глядя на Коноваленко, Егор не знал, что сказать. Ему было предельно ясно и понятно, что в атомной промышленности ничего не меняется и что она «живёт» сама по себе, представляя огромную бочку с порохом, которая, независимо от человека, взрывается сама по себе в любую минуту. И всё потому, что в погоне за сверхприбылями всё сделано наспех, без серьёзных многолетних исследований и опытов, но этих слов, по понятным причинам, говорить он вслух не стал.
Была и ещё одна интересная новость, которой поделился Александр, - это выход его из партии. Такой «новости» Егор никак не ожидал, поскольку считал этот поступок не совсем нормальным явлением с точки зрения элементарной этики. Поначалу он даже задумался, причём не только над тем, что услышал, а над самой проблемой, да так, что у него появились некоторые элементы расстройства общего характера, но это быстро прошло. «В конце концов, - подумал он критически, - это его право,
поскольку каждый человек вправе принимать те или иные решения. Тем более что мы не такие близкие друзья, чтобы можно было переживать или сочувствовать за него хотя бы ради приличия», - заключил он. И всё же, глядя на Коноваленко с неким
неверием, Егор проговорил:
- Да будет тебе?
- Нет, Егор, это правда!
- Зачем ты это сделал?
- Как зачем? - с удивлением спросил Александр, явно не ожидая такого вопроса. - Все сдают - и я сдал.
- А если завтра все бросятся в пропасть?
- Не бросятся.
- Спешка - она ведь, знаешь…
- Ой, да брось ты, Егор, - махнув рукой, проговорил Коноваленко. - Зачем мне такая партия, если она не способна оказывать дальнейшее влияние на жизнь страны, на общество. Я вступал в партию, которая болела за народ, а не за эту, которая… ты посмотри, что они сделали… страна на грани гражданской войны…
Увлёкшись, Александр всё говорил и говорил о наболевшем.
- Одним словом: «служить бы рад, прислуживаться тошно», - заключил он словами Чацкого. И тут же, в некотором раздумье, как бы оправдываясь, продолжил: - И потом, я начал совершать поступки, несовместимые с пребыванием в партии.
- Интересно, это какие же такие поступки ты начал совершать? - глядя на Коноваленко большими удивлёнными глазами, спросил Егор.
- Ну это я так, в общем.
- Понятно.
- Знаешь, Егор, если уж быть честным до конца, то я никогда не был коммунистом в общепринятом смысле слова. Я просто был воспитан… ну, как тебе сказать: как идеальный коммунист, понимаешь?
- Понимаю, как не понять.
Сказав эти слова, Егор задумался на какие-то доли секунды, но тут же поспешил внести для себя ясность, спросив:
- Ты хотел сказать, наверное, как настоящий коммунист?
- Ну да, да, так вроде нам говорили, мы ведь выросли на таких образцах, как Николай Островский, Павел Корчагин, Александр Матросов… Коноваленко продолжал говорить, приводя многочисленные примеры…
Слушая, товарища, Егор молчал, причём не столько выдерживая тон приличия, сколько погружённый в свои мысли, ведь этот поступок Александра был для него полной неожиданностью, хотя это и приобрело в обществе эпидемиологический характер. У него не нашлось ни одного подходящего аргумента, чтобы ему возразить, мол, так и так, Саша, ты ошибся, ты многое не понимаешь в этой жизни, ну и так далее, настолько у него было всё логично и правильно, каждое слово выверено, будто
по сценарию. «Мне всегда казалось, - разочарованно подумал он, - что выход из партии характерен только для несознательных граждан, подверженных западной пропаганде и идеологии, но оказалось, что это не так. Есть в этой жизни что-то ещё более опасное и коварное, что вводит людей в заблуждение».
Конечно, он прекрасно знал, что подобная «шумиха» по выходу коммунистов из партии идёт по всей стране, причём давно и целенаправленно, но чтобы это случилось в партийной организации на сверхсекретном объекте - нет, об этом он не мог и подумать. А оказалось, что всё не так: общий сценарий выхода коммунистов из партии коснулся и их. Значит, это всё очень серьёзно, а если так, то обратного пути уже не будет. Будучи «основой» государства, коммунистическая партия кому-то встала поперёк горла, а это значит, что дни её сочтены. «Прощай! И если навсегда, то навсегда прощай», - эти Байроновские строки не выходили из его головы. От этих мыслей его охватило не только беспокойство, но и страх, страх за себя, за семью, за того же Александра… ведь на смену нового всегда приходит неизвестное… и это страшило его больше всего. Он всегда думал, что всё наладится, всё образуется, ведь у руководства страной стоят очень умные люди! А оказывается, что это не так, никто и не думает изменить что-то в этом плане - всё катится по наклонной в какую-то пропасть. Но даже при таком осознании ситуации Сомов всячески отгонял нахлынувшие на него страшные мысли, всё ещё надеясь на что-то лучшее.
- Да, всё не есть хорошо, - несмело, но твёрдо проговорил Егор, глядя на Коноваленко, - но это не тот случай, чтобы думать о чём-то плохом. Жизнь, как ты знаешь, меняется…
- Ещё как «меняется»! - с некоторой иронией заметил Александр.
- Я хотел сказать, - начал говорить Егор, - что все страны мира переживают кризисы в наше время, это общая закономерность развития любого общества, их нельзя избежать. Да что мне говорить, ты всё знаешь лучше меня.
- У нас всё значительно сложнее, у нас… ну, как бы тебе сказать… идёт смена общества…
- В смысле?
- Капитализм на дворе - вот тебе и «в смысле». Всё кончено. У нас в стране появились «новые хозяева», которые определяют, что надо, а что - нет, жить нам или умереть.
- Не совсем тебя понимаю.
- А что тут понимать. Ты посмотри, сколько иностранных «специалистов» на ГХК: одни уезжают, другие приезжают, и все не простые… кто они и что? Одному богу известно. Про то даже во сне не могло присниться несколько лет назад, а ты: «страны мира»! Да на какой чёрт мне все эти страны мира?.. - Александр говорил эмоционально, но вдумчиво, трогая, что называется, за живое. - Я должен жить
в своей стране, понимаешь, стране, где жили все мои предки… работать по специальности, кормить семью, растить детей, а не думать о собственном спасении, о том, где и как мне жить.
Рассуждая, Коноваленко осуждал не только себя сегодняшнее положение дел в стране, но и саму власть, попирающую законы и права человека.
- Мы ведь до чего дошли? - эмоционально продолжал Александр, глядя на Сомова, словно ждал от него не только понимания, но и чего-то другого.
- До чего?
- До базарных отношений: «ты - мне, я -тебе». Причём нам говорят об этом, как о некой новой общей форме поведения… даже идеологию пытаются выстроить относительно этого «социального» капитала.
- Я, конечно, не экономист, но «новое» всегда воспринимается очень болезненно, - успокаивая собеседника, ответил односложно Егор. - Это же естественно, мы же не знаем, что из этого получится. Может, в этом будет больше правильного, что
сможет украсить путь людских страстей и желаний. Ты же сам говоришь, что на дворе капитализм. Хотя я, если честно, во всё это не верю.
- Егор, мы пять лет уже «украшаем путь людских страстей и желаний», вдумайся: пять лет! Украсили так, что хуже не бывает. А мы ведь живые люди, и совесть нам дана совсем не напрасно… Стыдно перед родителями, детьми… и этот стыд пронизывает до боли…
Коноваленко говорил так, словно хотел выговориться, и этот случай ему представился. Он продолжал:
- Все эти годы только и слышим: «перестройка, перестройка, перестройка». Может, кому-то она и на руку, только не простым людям - вот это я могу сказать точно. И вообще что-то там у них не так, - он показал рукой вверх, - что-то они задумали…
- Да я же не спорю, я всё понимаю… - оправдываясь, проговорил Сомов. - Я что - слепой или глухой что ли? Ты думаешь, меня не трогает всё то, что происходит в стране? Трогает, да ещё как!
- Вот мы уповаем сейчас на какого-то заграничного «дядю», - собравшись с мыслями, продолжил Коноваленко, - все думаем, что он нас облагоденствует - и заживём мы все припеваючи. Выходит, что он умнее нас? Ведь так! Если следовать логике…
Коноваленко говорил тихо, но вполне убедительно. В эти минуты лицо его было напряжено, хотя в глазах искрилось какая-то неуловимая улыбка, которая выражалась в его правоте. Делая секундные паузы, он периодически посматривал на часы, но этот факт его не останавливал, а напротив, ещё больше увлекал к разговору, словно он пытался выговориться. Он продолжал говорить: - А он не умнее вовсе, а хитрее нас: вместо обещанного бесплатного «мёда» мы получим уксус и хрен с гренками.
- Не знаю даже, о чём ты сейчас говоришь.
- Да всё ты знаешь, Егор. Я же тебя как облупленного знаю. Ты говоришь мне одно, а думаешь совершенно по-другому, но ведь так? Я уверен, что твой партбилет сейчас у тебя в кармане, - и это было действительно так, - и ты с удовольствием бы отдал
его, может даже - порвал, выбросил, но ты боишься это сделать, надеясь на благоразумие этих… как их там… партократов. И всё потому, что ты правильно воспитан, понимаешь! А я нет. Поэтому я не боюсь… и говорю тебе, что я не верю в этих людей, в их политические постулаты. - Переведя дыхание и глубоко вздохнув, Коноваленко продолжил: - Знаешь, Егор, возможно, в своё время я по ошибке вступил в партию, но я не могу по ошибке носить этот билет в кармане, моя совесть мне этого не позволяет. И всё потому, что сейчас он ничего не стоит - это обычная бумажка.
- Раньше стоил, а сейчас, значит, нет?
- Егор, я же сказал тебе, что это было ошибкой, а потом, ты же знаешь прекрасно, что это было необходимостью, нас же всех принуждали, мотивируя тем, что это сверхсекретный объект… и т. д., и т. п.
- Возможно, ты прав, - неожиданно проговорил Егор, давая понять, что не намерен вступать в спор, - но уподобляться большинству - извини, это не в моих принципах.
- А мой принцип - это не верить ни в какие иллюзии. Поэтому я принял для себя единственно правильное решение - как можно быстрее бежать из этой партии, и как можно дальше. Зная, что лучший способ предвидеть, что будет, - помнить о том,
что было.
Настроившись всем своим существом на дальнейший разговор, Александр продолжал говорить…
Егор слушал Коноваленко с большим интересом и любопытством, хотя время обеда заканчивалось. Все его доводы ложились на слух аккуратно, без всяких заминок, как ложится на пол персидский ковёр из рук хорошего хозяина. При этом на всё у него было оправдание. Слушая Александра, Егор подумал: «Мне кажется, что в своих рассуждениях Коноваленко не столько заблуждается, сколько глубоко несчастлив, а если это так, то, по возможности, нужно прийти ему на помощь: успокоить, поддержать его в чём-то. Да мало ли что можно сделать в такой ситуации, главное - помочь ему». Но эту мысль он сразу же отбросил, зная, что этот человек ни в чём и ни в ком не нуждается. «Нет, нет - о чём это, - критически подумал он, - мне даже смешно об этом думать, а говорить - и подавно. Он прекрасно знает, что делает, и всякие там мои “примочки” ему не нужны», - твёрдо заключил для себя Сомов.
После того как Александр закончил говорить, Сомов сказал:
- Понимаешь, - начал он, видя бодрящее лицо Александра, - люди не должны стремиться в одночасье к тому, чтобы на первое им подавали сладкое, а сейчас происходит именно это. Люди словно сошли с ума, кроме вреда, это ничего не принесёт ни здоровью, ни счастью. «Сладкое» должно подаваться в конце, а в начале должна быть… ну как тебе сказать…
- Овсяная каша, да! - жадно впиваясь взглядом в глаза Егора, неожиданно проговорил Александр. - И чем грубее помол, тем она полезнее для здоровья, ты это хотел сказать?
- Я хотел сказать, что…
- Знаешь, Егор, - с новой силой продолжал Александр, - скажу тебе честно, я не хочу терпеть явное зло, зло, которое исходит от этой партии. Иначе я просто становлюсь соучастником этого зла.
- Даже не знаю, что тебе сказать. Да, пятилетка «перестройки» привела к глубоким изменениям в стране, - проговорил Егор, - но надо работать, зачем разбегаться. Нужно наоборот сплотиться, чтобы разобраться… в этом, как мне кажется, и есть
действительный смысл, а так - что: «собрались», «разбежались», а кто о стране думать будет? Безвластием воспользуются преступники и мошенники разного толка.
- Да ну, какие преступники, какие мошенники, о чём ты говоришь? Наболтаешь сейчас на три короба. В стране достаточно правовых институтов, чтобы этого не допустить. Это же не какая-то там африканская страна… Всё будет в правовом поле, и мне кажется, что именно многопартийность, а не «воля» одной партии, решит многие вопросы в государстве, - заключил Александр.
- Ну да. Если бы природа имела столько «правовых институтов», - язвительно заметил Сомов, - то, уверяю тебя, сам бог бы не сумел ею управлять.
- Ой, да брось ты, Егор, причём тут природа?
- Ты думаешь, другие партии будут лучше? - перебив Коноваленко, с некой иронией спросил Сомов. И они будут подавать тебе на первое сладкое, да? Ошибаешься! Сейчас любителей половить рыбку в мутной воде, знаешь, сколько появится… о-го-го! Тут надо ждать всех: и коммунистов, и «вождей» разных мастей, и бандитов, и чёрт знает кого. И знаешь, почему?
- Почему? - с нескрываемым любопытством спросил Коноваленко.
- Потому что наша жизнь совершенно не зависит от законов, от конституции и прочих придуманных изложений. Это всё для проформы, для порядка, для власть предержащих. А мы зависим от инстинктов и нравов. Одним словом, какие нравы, такое будет
и общество.
- Лучше, не лучше, но между ними будет хоть какая-то борьба.
- Борьба будет, несомненно: фантазии у них хоть отбавляй. Только людям будут доставаться от этой борьбы одни кости, поскольку все эти партии будут рвать страну на части, чтобы получить свою выгоду, в первую очередь - в различных сферах экономики, а не в сфере улучшения жизни людей.
- Поживём - увидим! Опасения есть всегда и во всём. Главное, чтобы… - не договорив, Александр задумался.
- Ты что-то хотел сказать?
- Да нет. Просто подумал… - при этих словах Коноваленко нахмурил брови и проговорил: - Главное, чтобы, когда стадо овец повернётся, во главе не оказался хромой баран.
- Ну а что - народ наш любит юродивых, - нетипично улыбнувшись, проговорил Егор.
- Вот и я про то же, поэтому правители и изгаляются над народом, а народ терпит и молчит.
Слушая Коноваленко, Сомов думал в этот момент о чём-то своём, что принесло бы ему успокоение, поскольку думать о большем он был не способен. И всё оттого, что «тема» была слишком сложная, и раскрывать её нужно было не набором слов, не
эмоциональным рассуждением, а серьёзными аргументами, и уж тем более не на улице.
На вопрос Егора, как к этому отнёсся секретарь парткома Ивлев, Александр нехотя ответил:
- Ивлев сказал, что я заблуждаюсь, что у меня могут возникнуть проблемы с работой и прочее, что он может ещё мне сказать - карающая рука…
- Вот видишь, - с некоторой досадой проговорил Егор.
- Ну и пусть, - ничуть не расстраиваясь, злорадно проговорил Коноваленко, - меня это как-то не волнует. В конце концов без партии не останусь, а эта партия - знаешь, не про меня. И вообще надо отсюда бежать.
- И куда ты побежишь?
- В том-то и беда, что не знаешь, куда бежать, - хмурясь, проговорил Александр. - Кстати хотел тебя спросить: ты иконку купил?
- Какую иконку? - удивлённо спросил Егор.
- Здрасте вам! Что, забыл: Архангела Михаила… ну ты говорил, что тебя беспокоят духи и призраки…
- Я так говорил?
- Ещё как говорил!
- Хотя, да, да, вспоминаю, совсем забыл…
- Если забыл - значит, помог, - сказал Александр, сделав для себя вывод. - Он всем помогает, если попросить от чистого сердца.
- Ну да… - задумчиво проговорил Егор, вспоминая тот случай…
После этого разговора Егору не хотелось особо о чём-то ещё говорить, но об отдыхе в Киеве он всё же несколько слов сказал, поскольку это была просьба товарища, да и загладить острую тему хотелось чем-то положительным. Поговорив, они разошлись с миром, хотя и при своих интересах.
Глава II
Домой Егор вернулся поздно. По его лицу было заметно, что первый трудовой день забрал много сил и нервов. Такой «старт» не предвещал ничего хорошего. К тому же ему никак не давал покоя разговор с Коноваленко. Поужинав и поговорив немного с Натальей и Лизой (дочка ещё не спала), он взял дневник для записей и, усевшись на диван в зале, что-то быстро записал на первых страницах. Подумав, он записал ещё пару строчек и, закрыв дневник, отложил его в сторону.
- Папа, что ты там всё время пишешь? - подойдя к отцу, поинтересовалась Лиза.
- Вспомнил кое-что очень важное.
- Чтобы не забыть?
- Ну как тебе сказать - то, что пригодится мне в дальнейшем: слова, фразы, поступки других людей - да мало ли, что может мне понадобиться.
- И даже плохие поступки?
- Да, и даже плохие.
- А у нас в классе один мальчик говорит очень плохие слова.
- А ты его не слушай.
- А я и не слушаю, - позёвывая, проговорила Лиза. - А еще он обзывается и дёргает меня за косы.
- Лиза, отстань от отца. Быстро в кровать, - донеслись из спальни слова матери.
- Всё, моя хорошая, ты уже спишь, давай в кроватку.
Поцеловав Наталью и Лизу, Егор взял роман Булгакова и прошёл на кухню, на своё любимое местечко. Положив перед собой роман, он сосредоточенно о чём-то думал. Затем открыл и не спеша начал листать страницу за страницей, что-то выискивая,
словно ему не хватало целомудрия, которое не только провозгласило бы в нём борьбу за жизнь, но и опьянило бы множеством тончайших запахов, дающих ему хоть какую-то надежду на будущее, надежду, о которой он даже не подозревал. Листая
страницы, он словно прогуливался, часто останавливаясь и размышляя.
«Глава 13. Явление героя», - тихо, с неподдельным интересом прочитал Сомов, всматриваясь в незамысловатые строки романа. Но это продолжалось недолго, в какой-то момент он поднял глаза и о чём-то задумался. Возможно, о том, что данная
глава вызвала у него интерес, а возможно, о чём-то другом, что представлялось ему в ассоциативном свете. Он встал, выпил воды и снова начал читать:
«- Как же вы сюда попали? - повинуясь сухому грозящему пальцу, шёпотом спросил Иван, - ведь балконные-то решётки на замках?
- Решётки-то на замках, - подтвердил гость, - но Прасковья Фёдоровна - милейший, но, увы, рассеянный человек. Я стащил у неё месяц тому назад связку ключей и таким образом получил возможность выходить на общий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа.
- Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать. Или высоко? - заинтересовался Иван.
- Нет, - твёрдо ответил гость, - я не могу удрать отсюда не потому, что высоко, а потому, что мне удирать некуда. - И после паузы он добавил: - Итак, сидим?
- Сидим, - ответил Иван, вглядываясь в карие и очень беспокойные глаза пришельца.
- Да... - тут гость вдруг встревожился, - но вы, надеюсь, не буйный? А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?
- Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил, - мужественно признался преображённый поэт.
- Основание? - строго спросил гость.
- Да, признаться, без основания, - сконфузившись, ответил Иван.
Гость осведомился:
- Профессия?
- Поэт, - почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
- Ох, как мне не везёт! - воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: - А как ваша фамилия?
- Бездомный.
- Эх, эх... - сказал гость, морщась.
- А вам, что же, мои стихи не нравятся? - с любопытством спросил Иван.
- Ужасно не нравятся.
- А вы какие читали?
- Никаких я ваших стихов не читал! ; нервно
воскликнул посетитель.
- А как же вы говорите?
- Ну, что ж тут такого, - ответил гость, - как будто я других не читал? Впрочем, разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
- Чудовищны! - вдруг смело и откровенно произнёс Иван.
- Не пишите больше! - попросил пришедший умоляюще».
Судя по глазам Егора, ему нравилось то, что он читает, поскольку все события, описываемые Булгаковым, легко проникали вглубь сознания, и это при том, что он был достаточно уставшим - рабочий день выдался сложным.
«Словно видишь всё глазами Мастера, - подумал он в какой-то момент, - чувствуешь то же, что и он. Иногда достаточно одной строки, чтобы чувствовать мысль автора, его глубокий завуалированный смысл».
Егору казалось, что отторгнутый от мира автор, создал свой театр, где он был и сценаристом, и режиссёром, и актёром. Всё это походило на книгу-театр. Конечно, не всё было ему понятно: многие вещи никак не доходили до него, словно они были
запечатаны, как флакон одеколона, не пропускающий запаха. Видимо, поэтому он часто возвращался к прочитанному, и так несколько раз, чтобы докопаться до сути, что могла бы сказать что-то сердцу.
Он читал:
«...Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:
- Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всём виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо ещё сказать спасибо, что всё это обошлось вам сравнительно дёшево.
- Да кто же он, наконец, такой? - в возбуждении потрясая кулаками, спросил Иван.
Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:
- А вы не впадёте в беспокойство? Мы все здесь люди ненадёжные... Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
- Нет, нет! - воскликнул Иван, - скажите, кто он такой?
- Ну хорошо, - ответил гость и веско и раздельно сказал: - Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.
Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был всё-таки сильнейшим образом ошарашен.
- Не может этого быть! Его не существует.
- Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а всё толкуете о том, что его нет. Право, это странно!
Сбитый с толку, Иван замолчал».
Словно хорошо перекусив, Сомов ждал десерт,чтобы сказать словами опытного гурмана: «Я управился; как же всё вкусно!» Но как бы «вкусно» ни было, всему приходит конец. К тому же Сомов прекрасно понимал, что зыбкая область прихоти, коей является вкус, не может быть истиной. Ведь кушая то или иное блюдо, не всегда можно сказать, хороши ли в нём продукты, не испорчены ли они.
- Ты почему не ложишься? Уже поздно, - неожиданно, входя на кухню, проговорила Наталья, глядя на мужа, сидящего за столом.
- Я думал, ты уже видишь пятые сны, - пытаясь оправдаться, проговорил Егор.
Наталья подошла к нему ближе и тихо, почти шёпотом проговорила:
- Зуб что-то ноет весь день и десна немного припухла.
- К зубному врачу надо сходить, - машинально, глядя на жену, проговорил он. Затем он поделился какими-то советами.
- Какой же ты умный, а! Не устаю тобой восторгаться, - иронично заметила Наташа.
Глядя на жену искрящимися глазами, Егор ничего не сказал, да и не хотелось ему ничего говорить, поскольку в эту самую минуту он не просто чувствовал её, а открывал в ней какие-то новые душевные сокровища.
- Сейчас пополощу ромашкой, и станет легче.
Выйдя из ванной, она не спеша подошла к Егору почти вплотную и, взяв его правую руку, медленно, с какой-то необычайной осторожностью положила
к себе на живот, тихо сказав:
- Кажется, я беременна.
В этот момент, несмотря на сонные глаза, она заулыбалась. И эта улыбка так «освятила» Егора, что он буквально оробел, не зная, что сказать.
- Что, что?! Повтори ещё раз, - восторженно спросил он, встав со стула, не сводя при этом глаз с жены, будто она сказала что-то такое, от чего зависела вся его жизнь.
- У нас будет ребёнок.
- Ребёнок!?
- Да… кажется.
- Так кажется или будет? - проявляя настойчивое любопытство, спросил он, желая не только утолить свою любознательность, но и получить удовлетворение.
- Ну какой же ты, а, - сказав эти слова, Наталья уткнулась ему в плечо и тихо заплакала.
- Ну ты что, милая, радоваться надо, а не плакать, - проговорил Егор, глядя на жену.
Наташа попыталась улыбнуться сквозь слёзы, но это плохо получилось.
- Ты вообще представляешь, что ты сейчас сказала, а? Нет, ты представляешь? - возбуждённо проговорил Егор, пытаясь посмотреть ей в заплаканные глаза. Наташа даже растерялась от такого напора и смутилась, не зная, что ответить ему. В эту минуту Егор и не ждал от неё слов, ему было достаточно того, что он уже услышал. Он тут же обнял жену, и сразу почувствовал в своём сердце что-то лучшее, то, о чём он даже не подозревал. Ему даже показалось, что в нём что-то воспламенилось, и чем крепче он обнимал жену, тем сильнее обдавало его жаром. В эти минуты мир словно сосредоточился в его объятьях, наделяя невиданной силой и могуществом,
даруя ему то, что он заслужил по праву. Так, крепко обнявшись, они стояли несколько минут. Казалось, что в этот момент им не нужно было никаких слов и
фраз, всё было сказано их молчанием, но в какой-то момент он резко отстранился от Наташи и спросил:
- А почему ты мне раньше не сказала об этом?
Не ожидая такого вопроса, Наташа иронично посмотрела на Егора и тихо сказала:
- Где-то ты такой умный, а где-то - такой бестолковый.
После этих слов у неё вновь выступили слёзы на глазах.
- Ну не надо, прошу тебя, это же такое счастье…
Вытирая слёзы, Наташа пыталась успокоить не столько себя, сколько Егора, поскольку она явно понимала, что ему не хватает информации, которая бы наполнила его, сняла все интересующие его вопросы.
- Что беременна, я сама только недавно поняла, - тихо всхлипывая, сказала она.
После этих слов она опять уткнулась ему в плечо и закрыла глаза…
- Тебе не нужно сейчас расстраиваться, - тихо, почти беззвучно проговорил он.
- Всё хорошо, сейчас пройдёт, - вытирая глаза рукой, проговорила она.
Так они стояли несколько минут, пока не пошли спать. Сон не давался им обоим. В какой-то момент, повернувшись лицом друг к другу, они стали тихо, почти шёпотом говорить о каких-то текущих делах, мало что значащих для них обоих. Затем говорили о своём недавнем прошлом, когда Лиза была маленькой… ещё о чём-то. Многие моменты в этом общении, они обходили молчанием, абсолютно понимая всё без слов. И так продолжалось достаточно долго. Но, сколько бы они ни говорили, их всё больше и больше затягивал мир пленительной чистоты, мир радости, счастья и сна. Незаметно для себя они заснули.
Глава III
Весь следующий день Егор словно летал... (Продолжение следует)