Я не стал воз¬ражать, мне нравятся притчи.
- В Багдаде жил купец, а у него жил раб. Однажды купец по¬слал раба на рынок. Раб вернулся быстрее обычного без продуктов, белый, как мел.
- Что случилось?- спросил купец.
- Я встретил на рынке Смерть, - ответил раб.
Хозяин был добрый человек и ценил своего слугу.
- Бери самую лучшую ло¬шадь и скачи в Самарру, ук¬роешься у моих друзей, там ты будешь в безопасно¬сти.
Раб ускакал, а купец пошел на рынок, нашел там Смерть и спросил у нее:
- Ты зачем так напугала моего раба?
На что та ответила:
- Я и сама испугалась, ведь я должна была встретить его в Самарре.
- Я не пессимист, Господи! Если бы я был им, то давно бы бросил борьбу с этой ночью, знаю, что мне надо идти, и буду идти, хоть и совсем нет сил. Мужчина, если это настоящий мужчина, никогда не живет для себя. Он всегда живет для того, кому ну¬жен. Если есть человек, которому он дорог, появляется цель, иногда ве¬ли¬кая, и тогда на инвалидной коляске он взойдет на Эверест. Мне надо дойти.
Мне совсем не понятна история с Иудой, почему для предательства был выбран он? Я совсем запутался, забрел в себе в глубокую тьму и не могу ничего понять, не могу ответить ни на вопрос « Зачем?», ни на вопрос « Почему?» Не сей¬час, давно, не знаю, когда. Давно не был на кладбище, надо сегодня заехать к маме. Сегодня? Уже ночь, и до леса еще далеко. Он ничуть не приблизился, вроде, совсем наоборот, крадучись, пригиба-ясь, пытается отдвинуться подальше. Хит¬рит.
Бегу по горам опила, об¬ломкам досок на отвалах лесозавода и взмываю вверх. Лечу в бездон¬ном, необъятном теплом небе. Кувыркаюсь и парю. Господи! Блажен¬ство, счастье, восторг! Как давно я не летал! Рядом играют два коршуна, цепляют друг друга крыльями, как будто хотят обняться. Заглядываю к ним в глаза, в них горит любовь. А я падаю. Разбегаюсь снова, прыгаю вверх, безре¬зультатно. Тихая, сжигающая тоска. Ищу свою квартиру под но¬мером пятьдесят шесть. Почему пятьдесят шесть? Не знаю, у меня никогда не было квартиры с таким но¬мером, но я ищу именно ее. Хожу по длин¬ным, захламленным коридорам дома, железный номер на двери вижу, а квартиры нет. Надо выйти на улицу, спросить, может, это другой дом. На улице пусто, унылое запустение, сквозь сгнившие доски крыльца кра¬пива в мой рост. У торца дома стоит лифт, в нем люди, дверь не за¬кры¬вается, это ждут меня. Вбегаю, лифт трогается, но это не лифт, это клеть с редкими досками вместо пола, чтобы не провалиться, надо держаться за верхние железные прутья. Клеть бьется о стену и ползет вверх, люди держатся и молчат, я никого не знаю. Мне на седьмой этаж, клеть оста¬навливается у проема, видимо, когда-то это было окно, все смотрят на меня, значит, мне выходить. Подтягиваюсь и переваливаюсь в дом. Пустое помещение незаконченной стройки, нет ни одной двери, только окна. Справа у стены, почти до потолка стопа матрасов, наверху лежит му¬жик, он молча смотрит в потолок. Ищу выход, его нет. Разбегаюсь и пры¬гаю в окно. Падаю. Больно! Ох, как больно!
Наступил одной лыжей на другую, хо¬рошо, что крепления не отцепились, не надо будет надевать их снова. А как вставать? Не встать. Может, и не надо? Нет, встану, я встану. Зачем? Так тепло! Даже если ветер перестанет дуть, листья все равно будут па-дать. Много - много лет назад сказал кто-то из мудрых китай¬цев: «Сиди спокойно, ничего не делай, придет весна, и расцветут цветы». Только что-то сами вы, ребята, почему-то не сидели, а стенку строили на несколько тысяч километров.
Подгибаю левую ногу, подвожу под себя правую руку, суставы закаменели от холода. Собираю все силы в комок, толкаюсь рукой и резко, как мне кажется, ставлю палку в упор. Успеваю, не падаю. Молния вспыхи¬вает в позвоночнике и взрывается в голове. Криком безжалостно давлю, ломаю боль, она вырывается из глаз слезами, которые тут же на ресницах превращаются в лед. Я улыбаюсь, я снова победил. Теперь вперед, сначала левую ногу, потом правую, за¬тем снова левую...
Сижу на веранде дачного дома, смотрю на изумрудный газон, слушаю ше¬пот листьев яблони, опустившей свои ветки на крышу веранды. В пус¬той бокал из – под мартини опускается суетливая оса. Переворачиваю бокал, сажая осу в тюрьму, она этого не понимает. Я так думаю. Так же деловито ползает по стенкам прозрачного колпака. Так и мы, сначала очерчиваем вокруг себя окружность, по¬том на этом фундаменте неосоз¬нанно, но старательно строим купол, и совсем не обязательно прозрач¬ный. Привычный круг общения, штампованные фразы, авто¬матические поступки. Где-то далеко-далеко в прошлом затерялись юношеские грезы, одна за другой умирают мечты, тают иллюзии. Огонь, горевший внутри, уже еле тлеет, а скоро погаснет совсем. И мы не знаем об этом. Мы потеряли, нас по¬теряли. Страшно. Оса поняла, зажужжала, замахала крыльями, пытаясь лбом пробить дырку в стекле. Поднимаю бокал, оса улетает. Куда? Наверное, домой.
Я тоже хочу домой. Только не знаю, где он. Где он, мой теплый, уютный, родной дом. Хорошо бы к маме. С трепетом ожидаемой встречи открою тяжелую, обитую войлоком дверь, перешагну через высокий порог, раз¬двину занавески на кухню, а там, на табуретке, у стола, подперев рукой голову, о чем-то думает мама. В ее глазах полыхнут радость, счастье и благодарность одновременно, а я обниму ее, положу голову на ее плечо, вдохну родной запах, не изменившийся с того самого первого дня, когда я его почувствовал и горько скажу:
- Мама, мама, если бы ты знала, как я по тебе соскучился.
И не буду сдерживать слез, я так давно не пла¬кал на ее плече. С детства. А она так же, как в детстве, скажет:
- Поплачь, сынок, поплачь, легче станет.
Но мамы больше нет, и я не умею пла¬кать, и легче не станет.