Наступила зима одна тысяча девятьсот сорок первого года. Время страхов и гнетущих мыслей. До осени была надежда на скорую победу, с приходом зимы изменилось всё. Запорошенные снегом улицы чужого городка, напряженные лица прохожих. Народ молчал, всё понимал.
Как назло,на призывном пункте Мишку разворачивали обратно. В военкомате тоже не принимали заявление, даже в приёмную к самому главному начальнику не пускали, да начальника в кабинете и не было. Брали женщин на какие-то курсы, но чему учили на них - было секретом. Он пробовал устроиться на курсы, не получилось...
Служил в госпитале. Тяжёлых раненых не было, в основном, долечивались и набирались сил. По вечерам, слушая воспоминания раненых, понимал, что его место не у печей в больничных палатах. С этой работёнкой справится любой старик. А что, дрова рубить, печи на кухне и в палатах топить, воду возить, прачкам и поварихам помогать.
Понимал, что хромал сильно, иногда ходил с палочкой. Нога болела, особенно по ночам. "Ну, что за боец?!" - понимающе твердили солдаты в госпитале, когда слышали, что их кочегар-дворник опять осаждает военкомат. Мишка даже писал прошения, но всё без толку. Возвращался в госпиталь хмурым, неделями молчал.
Нюра ему не писала. Так то, бывшая жена... Но старухе матери иногда черкала пару слов, та бережно хранила два письма от бывшей невестки, даже выучила наизусть. Нюра сообщала, что служила на каком-то поезде. Подробностей не сообщала, хотя всегда была немного скрытной. Могла написать только несколько сухих слов поддержки на лучшее будущее. В каждом письме интересовалась, как растёт маленький Игнат.
После нового года старуха прислала весточку, умоляла приехать. Хоть не хотелось, скрипя сердцем, направился в село. Его встретила тишина. На улице не встретил ни души, окна некоторых домах заколочены. Подозрительно. Войдя в избу, почувствовал, что-то неладное.
Мать лежала в задней избе на сундуке, укрывшись старым одеялом. По полу на овчинном тулупе ползал чумазый человечек, на голове повязан шерстяной платочек, обмотан вокруг худенькой шеи; на ножках - дедовы рукавицы. Почему-то одна нога была привязана к верёвке, другой конец этой верёвки привязан к руке старухи.
Человечек вытаращил глазёнки на Михаила, а тот невольно подумал:"Вылитый отец". Михаил нащупал в холщовом мешке кусок сахара, наклонившись, протянул малышу. Улыбка на чумазм лице мальчика показалась знакомой, но чей? Послышалось кряхтение старухи.
- Здорово, мамаша! Приболела? - сглотнув подступивший комок, опомнился Мишка.
- Ох, сынок, - тяжело дыша, стонала мать.
- Что? - переспросил сын.
- Приболела что-то,забери робёнка, - рыдала мать.
-Что? Куда? - вытаращил глаза Мишка.
Не зря пришёл. Запущено хозяйство, нет мужицкой руки ни в доме, ни в селе. Обошёл двор, избу, пустые сараи. Что смог, подремонтировал. Сани поломаны, дров нужно нарубить, журавль у колодца заменить. В селе и мужиков нет, за председателя старый Михеич снова, теперь бабами да детьми командует. Стариков почти не осталось.
Малой не ревел, всё молчал и вытаращив глаза, смотрел на него, Мишку. "Хоть на батю похож, но чем то на Варьку смахивает", - поглядывал на сына, а сам думал, думал.
- Мать что у Гнатки варькиного? Никак не пойму, - после раздумий, спросил у старухи. - Ну, кроме рыжих волос.
- Смотрит как та, открыто,- буркнула мать с сундука.
Мишка пригляделся, да так и не понял.
Наколол дров, натаскал воды, наварил похлёбки, протопил избу. Обессилевшая мамаша поела хоть и отказывалась. В избе жались друг к другу несколько рябых кур.
Подумал-подумал, да и заколол всех, до полуночи щипал. Эх, раньше это было бабьим делом. Если бы Мишке кто сказал, что он будет кур щипать, да похлёбку варить - не поверил. А теперь что там, раз бабы вместо мужиков в поле пашут, не позорно и кур щипать. Зато спокоен, мамаша с мясцом зимовать будет.
- Мать, слышь! Я поговорю с врачом, может что скажет, - прошипел Мишка, укладываясь на печи. - Из самой Москвы приехал с детским домом врач, кличат яго странно как то, не помню уж.
- Да что ты, стара я. Вот и всё, что врач твой ответит, - ответила старуха.
- Ну, не говори! Всех на ноги поднимает, и тебя подымет, - закашлялся Мишка.
Взяв корзину, побрёл в город. В плетёной корзине спал сын, маленький Игнатка. Сплёл ещё старый Игнат, для грибов, пришлось малютку в ней тащить. Да как удобно, в самый раз пришлась корзина, поместился малой, будто по нему плели. Накрыв сына шалью, Мишка усмехнулся:"Видел бы батя, что внука тёзку в его лукошке, как котёнка уложил".
Утром, ещё совсем темно, а в госпиталь нужно идти. Покидал село с тяжёлым грузом на сердце. Оставил хворую мать под зорким приглядом соседки.
Что делать с ним? Совсем малой сын. Да и не умеет с малыми детьми обходиться. Чем кормить? Зубов у мальца нет, щи да хлеб не осилит, бегать не научен. "Эх, Варька-Варька! Удружила... Век помнить буду" - ворчал про себя, пока не услышал сигнал.
Мишка обрадовался, нет, не обрадовался. Ликовал! Через полчаса будет в госпитале!
Шофёр крикнул: - ЭЙ! Прыгай в кузов!
Мишка распахнул кабину, со словами: - Возьми в кабину! Ребенок спит, в кузове замерзнет.
Ничего не понимающая пассажирка взяла корзину, отвернув краешек, увидала спящего ребёнка. Тот сосал пальчик, причмокивая во сне. Мишка, всучив в руки толстой бабе на пассажирском сиденье, сам ловко запрыгнул, удивившись былой удали.
продолжение http://proza.ru/2021/07/05/767